11. Сервантес раннее тв-во

Интересно отметить, что среди героев пасторальных романов - упоминаемые Анфрисо и Белисарда, персонажи пасторального романа Лопе де Веги "Аркадия" (1598), Берганса называет и Элисио - героя пасторального романа "Галатея", написанного самим Сервантесом. Так в пору своей творческой зрелости Сервантес посмеивается над пасторальным жанром, столь его некогда прельщавшим.

Заканчивается новелла в госпитале Воскресения Христова. Четверо больных, которых загнали сюда "нужда и случай" ведут между собой грустный разговор. Поэт жалуется на то, что никак не может найти щедрого и просвещенного покровителя. Алхимик уверен, что только отсутствие средств не позволяет ему отыскать философский камень. Математик одержим квадратурой круга. А прожектор размышляет над тем, как бы одним махом уничтожить всю королевскую задолженность. Конечно, все эти люди не то чудаки, не то безумцы, но самые чудачества их знаменательны. За исключением, пожалуй, одного только математика, они жертвы великой нищеты, захлестнувшей Испанию. А если принять во внимание, что "Беседа собак" помещена Сервантесом в самом конце сборника (первой новеллой является лучезарная "Цыганочка"), то сцена в госпитале оказывается концовкой всей книги и приобретает от этого особый психологический и идейный вес.

С названным эпизодом в какой-то мере перекликается новелла "Лиценциат Видриера", которую нельзя отнести ни к плутовским, ни к любовно-героическим новеллам. Она посвящена горестной судьбе молодого ученого, который на время стал жертвой безумия. Ему все чудилось, что - он из стекла и его могут разбить. Но и в таком состоянии он не утратил способности здраво рассуждать на разные темы и нередко поражал слушателей остроумием и проницательностью, так что слух о его "безумии, ответах и остроумных словцах разнесся по всей Кастилии". "Простите меня, ваша честь, - сказал однажды лиценциат Видриера приглашавшему его во дворец вельможе, - но для дворца я не гожусь: я человек робкий и льстить никому не умею". О врачах он заметил: "...никто не имеет права безнаказанно и со спокойным сердцем лишать нас жизни. Одни только врачи могут убивать, и убивают нас, не испытывая ни страха, ни сокрушения, не обнажая при этом никакого меча, кроме меча рецепта..." Зато об актерах отзывался Видриера весьма дружелюбно, утверждая, что они "так же необходимы в государстве как леса, рощи, приятные глазу виды и вообще все предметы, доставляющие нам благородные развлечения". А когда его больно ужалила оса, и кто-то заметил, что стеклянное тело не может пострадать от укуса, Видриера сказал: "Эта оса, наверное, сплетница, а язык и жало сплетника поражают не только стеклянные, но и бронзовые тела!" И если бы не странная мания, овладевшая молодым ученым, "никто бы ни на минуту не усомнился в том, что лиценциат - один из самых умных людей на свете". Но самое печальное стряслось с лиценциатом тогда, когда он перестал воображать себя стеклянным. Он был умен, образован, полон сил. Выдающиеся способности, а не высокая поддержка вывели в ученые люди этого крестьянского сына. Он мечтал о плодотворной работе, но столичная толпа сразу же потеряла к нему всякий интерес, как только он перестал быть шутом. И Видриера вскоре понял, что таланты его никому в Испании не нужны. С болью в сердце вынужден он был отказаться от научных занятий и пополнить собой ряды солдат, сражавшихся во Фландрии.

"Лиценциат Видриера" - одно из самых горьких произведений Сервантеса. Есть в нем, пожалуй, отзвуки личной обиды, обиды достойного, талантливого, энергичного человека, обреченного на полунищенское существование в стране, в которой процветали главным образом авантюристы и высокомерные вельможи. Вместе с тем причудливая судьба "стеклянного" лиценциата отразила и глубокий трагизм испанской жизни. По-настоящему уязвимым, беззащитным и, если угодно, "стеклянным" Видриера стал лишь тогда, когда излечился от своего недуга и превратился в нормального человека. Нужда загнала его в солдаты, как она загнала в лазарет четырех чудаков в "Беседе собак".

"Назидательные новеллы" имели большой и вполне заслуженный успех у читателей. До 1665 г. они выдержали 23 издания. По словам одного современника, Сервантес еще раз подтвердил своим трудом "справедливое уважение, которым пользуется в Испании и за ее пределами его славный талант, необыкновенный в измышлениях и разнообразный в языке..." Сервантес умело избегает монотонности. Да она и неуместна в новеллах, которые охватывают столь различные сферы жизни. Поэтому в одних новеллах прекрасные женщины проливают "хрустально-чистые слезы" ("Сеньора Корнелия"), поэты сравнивают их волосы с золотом, ланиты - с пурпурными розами, а губы - с рубинами ("Великодушный поклонник"), в других новеллах все гораздо проще и обыденнее. В "Беседе собак" отталкивающая внешность старой ведьмы описана со всей возможной прямотой. Очень колоритен портрет сеньора Мониподьо в новелле "Ринконете и Картадильо": "Он вышел в рубашке, сквозь прореху которой виднелся целый лес: столько у него было волос на груди. На нем был накинут большой плащ, доходивший почти до ступней, обутых в башмаки с продавленными задками... руки у него были короткие и волосатые, пальцы толстые, почти огромные и крючковатые... Одним словом у него был вид косолапого и безобразного варвара". Подобно опытному живописцу, Сервантес схватывает множество нужных и красочных деталей. В той же новелле мы находим отличный образец литературного натюрморта (обеденный стол преступного "братства", украшенный ломтиками жареной трески, куском сыра, пучками редиски, апельсинами, лимонами и т.д.), невольно заставляющий вспомнить живописные натюрморты выдающегося испанского художника первой половины XVII в. Франсиско Сурбарана.

В "Назидательных новеллах" искусство повествования доведено Сервантесом до высшей степени совершенства. Недаром такой мастер новеллы, как Проспер Мериме утверждал, что уже в "Галатее" заметно, что автор владеет искусством повествования, в котором впоследствии будет "неподражаем" .