Конспект первоисточников pdf

Понятие и проблема превращенной формы являются фундаментальным элементом развития современной логики и методологии гуманитарных наук, наиболее радикально ставящим задачу пересмотра и ограничения всего классического философского поля мысленных операций и идентификаций (так называемого декартово-кантовского мыслительного пространства), которые обычно практикуются наукой применительно к объектам человеческой реальности. Если более глубоко и до конца продумать и развернуть философские последствия проблемы превращенной формы, то окажется, что учитывающий ее способ обращения с фактами этой реальности предполагает иные метафизические допущения и постулаты, чем те, которые допускались классикой и полагались ею в качестве всеобщих и универсальных. Наоборот, последние могут быть частным, специальным случаем. Это касается прежде всего пересмотра формулировки таких абстракций, как абстракции упорядоченности бытия или его хаотичности, прерывности и непрерывности, однородности и неоднородности, понятий истины и заблуждения, отношения «описания извне» объектов человеческой реальности и их «описания изнутри» и т.д.

10. С. Киркегор «О понятии иронии»

Законность иронии с точки зрения мировой истории. Ирония Сократа

В приведенном выше распространенном определении иронии как бесконечной абсолютной отрицательности уже достаточно сказано о том, что ирония направлена не против отдельного феномена, отдельного существования, но что все сущее становится чуждым ироничному субъекту, а он становится чуждым всему сущему, и как действительность утрачивает для него свою законность, так и он в некоторой степени становится недействительным. Слово "действительность" употреблено здесь прежде всего в значении "исторической действительности", т. е. действительности, существующей в определенное время и при определенных обстоятельствах. Это слово может употребляться и в метафизическом смысле, как например, когда речь идет о метафизической проблеме отношения идеи к действительности, но не к той или иной действительности, а к конкретизации идеи, которая является ее действительностью; слово "действительность" может употребляться также по отношению к исторически осуществленной идее. Индивид имеет право на существование, данное ему мировой историей, и одновременно он обречен. В той степени, в которой к нему приложимо последнее, он - жертва; в той степени, в которой индивид имеет право на существование, он - победитель. Он побеждает, становясь жертвой. Это свидетельство того, насколько последовательно развитие мира; настает черед более истинной действительности, но она уважает действительность уходящую; это не революция, а эволюция; уходящая действительность еще заявляет о своем праве на существование тем, что требует жертву, новая действительность - тем, что приносит ее. Но эта жертва всегда необходима, потому что настает черед истинно нового, ведь новая действительность - это не простое следствие уходящей, она содержит в себе гораздо большее; новая действительность - это не простое исправление уходящей, но и новое начало.

В каждый поворотный момент истории происходит двоякое движение. С одной стороны, вырывается вперед новое, с другой - вытесняется старое. Когда приходит время нового, появляется индивид-пророк, который различает вдалеке его смутные и неопределенные очертания. Индивид-пророк не знает грядущего, он лишь предчувствует его. Он не может осуществить его, но он потерян и для той действительности, которой принадлежит. Однако он мирно уживается с ней, потому что она не ощущает никакого противоречия. Затем появляется собственно трагический герой. Он борется за новое, он стремится уничтожить то, что представляется ему отжившим, но его цель состоит не столько в уничтожении старого, сколько я осуществлении нового, и тем самым, косвенно, в уничтожении старого. Старое должно отступить, а для этого - предстать во всем своем несовершенстве. И здесь мы встречаемся с ироничным субъектом. Для него данная действительность уже полностью потеряла свою законность, она ка-жется ему несовершенной формой, стесняющей движения. Но нового он не знает, он знает лишь, что настоящее не соответствует идее. Ему предстоит вершить суд. Иронизирующего (Ironiker) можно в некотором смысле считать пророком, потому что он все время указывает на грядущее, но что это такое - не знает. Он пророк, но его положение противоположно положению пророка. Пророк идет рука об руку со своим временем, и именно из своего времени он различает грядущее. Как уже было сказано, пророк потерян для своего времени, но лишь потому, что он погружен в свои видения. Иронизирующий же вышел из рядов современников, он противопоставил себя своему

21

времени. Грядущее скрыто от него, лежит за его спиной, а он должен уничтожить ту действительность, против которой он так враждебно настроен, на которую направлен его испепеляющий взор. О его отношении к современности можно сказать словами священного писания: "вот, входят в двери погребавшие мужа твоего; и тебя вынесут" *. Ирони-зирующий - тоже жертва, и хотя он не всегда должен в прямом смысле пасть жертвой, но рвение, с которым он служит мировому духу, пожирает его.

Эта ирония, понимаемая как бесконечная абсолютная отрицательность. Она - отрицательность,

потому что она только отрицает; она - бесконечная отрицательность, потому что она отрицает не просто тот или иной феномен; она - абсолютная отрицательность потому что она отрицает в силу некоего несуществующего Высшего. Ирония ничего не утвержадет, постольку то, что должно быть утверждено, лежит за ней. Ирония - это божественное безумие, буйствую-щее, как Тамерлан, и не оставляющее камня на камне. Это - ирония. Для любого поворотного момента в истории характерна эта формация (Formation), и было бы небезынтересно с исторической точки зрения проследить ее развитие. Не углубляясь, впрочем, в этот воп-рос, приведу лишь несколько примеров из близкого к реформации времени: Кардано, Кампанелла, Бруно. В некоторой степени воплощением иронии был Эразм Роттердамский. Ирония - это определение субъективности. В

иронии субъект негативно свободен; действительности, которая должна наполнить его содержанием, не существует, он свободен от тех уз, которыми связывает субъекта данная действительность; но он негативно свободен, а потому неустойчив, и положение его зыбко, так как ничто его не держит. Именно эта свобода, эти неустойчивость и зыбкость вдохновляют иронизирующего, он опьянен безграничностью выбора, и если он нуждается в утешении по поводу потери того, что отмирает, он может найти его во множестве открывающихся перед ним возможностей. Но иронизирующий не отдается во власть этого вдохновения, он преисполнен лишь разрушительного вдохновения. Гегель замечает в своей "Истории философии", что всякая диалектика "допускает истинность того, что непосредственно принимается за истинное, но лишь для того, чтобы дать выявиться тому внутреннему разрушению, которое содержится в этих же самых допущениях, и мы можем это назвать всеобщей мировой иронией"*. Это очень верное понимание мировой иронии. Каждая отдельная историческая действительность есть лишь момент в осуществлении идеи, и поэтому в ней заключен зародыш ее гибели.

Для того, чтобы ироническая формация полностью развилась, необходимо, чтобы субъект осознал свою иронию, чтобы он, осуждая данную действительность, чувствовал себя негативно свободным и наслаждался этой негативной свободой. А для этого необходима развитая субъективность, или точнее, по мере проявления субъективности заявляет о себе ирония. Для иронии, не имеющей права на существование, характерно то, что спасающий свою душу теряет ее. Поскольку ирония - определение субъективности, то она возникает с появлением субъективности в мировой истории.

Ирония - это первое и наиболее абстрактное определение субъективности. Поворотный момент в истории, когда субъективность впервые заявила о себе, связан с именем Сократа.

Ирония Сократа. Вся данная действительность утратила для него свою законность, он был чужд всей субстанциальной действительности. Это одна сторона иронии; но с другой стороны, уничтожая "греческость", он использовал иронию. Его поведение по отношению к ней всегда было ироническим; он находился в неведении, ничего не знал, постоянно обращался с вопросами к окружающим, он предоставил существующее самому себе, и оно погибло. Эту тактику он развил до крайнего предела, что особенно проявилось, когда против него были выдвинуты обвинения. Подобное рвение сожгло его, и в конце концов он был настигнут иронией, все стало зыбким для него, все потеряло свою реальность. Гегель всегда говорит об иронии как о чудовище. Начало деятельности Гегеля совпало с расцветом деятельности Гегеля. Объектом иронии последователей Шлегеля в эстетике была получавшая все большее распространение сентиментальность. Гегель намеревался исправить недостаток самой иронии. Вообще, одна из больших заслуг Гегеля состоит в том, что он остановил, или по крайней мере пытался остановить, блудных сыновей спекуляции на их пути к погибели. Но он не всегда использовал для этого самые подходящие средства, он не всегда взывал к ним мягким голосом отца, а часто - суровым голосом школьного надзирателя. Наибольшее неудобство причиняли Гегелю приверженцы иронии, и он скоро утратил надежду на их спасение и обращался с ними как с неисправимыми и закоренелыми грешниками. Гегель использует любую возможность упомянуть их и говорит о них очень резко, он с огромным презрением и высокомерием смотрит на этих, как он выражается, "заносчивых людей". Но Гегель не заметил той разновидности иронии, которая была ему ближе всех, и это обстоятельство не могло не нанести ущерба его пониманию иронии. Часто он вообще не говорит об иронии как

22

таковой, но зато всегда ругает Шлегеля. Это не означает, однако, что Гегель не прав по отношению к Шлегелю и его последователям, или что их ирония не была весьма сомнительного свойства; основательность, с которой Гегель выступил против всякой изоляции, несомненно, принесла много пользы, но ополчившись на послефихтевскую иронию, Гегель просмотрел истинность иронии, а отождествив послефихтевскую иронию с иронией вообще, поступил несправедливо по отношению к последней. Как только Гегель произносит слово "ирония", он тут же вспоминает Шлегеля и Тика, и в его интонации появляются нотки досады.

11. Ф.Ницше «Как говорил Заратустра»

Книга написана от первого лица-Заратустры, который в возрасте 30-ти лет покинул свою родину и пошёл в горы.

Об учёных. Ницше резко критикует учёных и весь учёный мир. Однако тяжело понять основания этой критики, слишком много символизма в высказываниях. «Пока я спал, овца принялась объедать венок из плюща на моей голове,- и, объедая, она говорила : «Заратустра не учёный больше». Из этого высказывания можно сделать вывод, что Заратустра, герой созданный Ницше, раньше и сам являлся учёным или имел какое-то отношение к учёным. Но со временем Заратустра понял всё «гнилость» общества учёных, и науки в целом : «Ибо истина в том, что ушёл я из дома учёных, и ещё захлопнул дверь за собой». Как пишет автор: «Слишком долго сидела моя душа голодной за их столом; не научился я, подобно им, познанию, как щелканью орехов». Видимо это и стало одной из причин покидания общества учёных, Ницше видит его слишком «пустым», и ничего не делающим. Считает что все учёные просто «греются в званиях и почестях». Он считает, что учёные слишком осторожны в рассуждениях. Что в их сердцах нет пыла, они, учёные, разучились лгать, и верят только опыту, суждения их поверхностны, а истины ничтожны, они сами уже с опаской относятся друг другу. Примером этому могут служить следующие цитаты: «Когда выдают они себя за мудрых, меня знобит от мелких изречений и истин их; часто от мудрости их идёт запах, как будто она исходит из болота; и поистине, я слышал уже, как лягушка квакала в ней».

«Застывшим умам не верю я»

«Они зорко следят за пальцами друг друга и не слишком доверяют один другому».

В последней четвертой части автор «кричит»: «Остерегайтесь также ученых! Они ненавидят вас: ибо они бесплодны! У них холодные, иссохшие глаза, пред ними лежит всякая птица ощипанной». Отсюда понятно, что Ф.Ницше критикует далеко не науку, и не самих учёных, а научный подход. И он ненавидит этот научный подход за то, что учёные «обдирают перья с птицы», за то, что они своими холодными суждениями и простыми механическими законами объясняют чудеса. За то, что их ум слишком усушен наукой. Из-за своих научных объяснений они теряют ощущение жизни, превращают реальность вокруг в мир сплошной информации и цифр, мир, где всё стандартно, и задается с помощью языка цифр мир, где всё можно описать через формулу. А если какое-то явление непонятно, то сразу же ставят опыт, и этот опыт является неопровержимым доказательством какой-либо формулы. Ницше высказывается против всего этого через своего Заратустру, который несет новое мироощущение людям. И в этом новом мироощущении господствует смех и добро, любовь, и радостный танец. Здесь отсутствует дух тяжести и задумчивости.

О церкви и священниках.

Ницше считает, что религия ложна, и дает ложные ценности людям, обманывая их: «Тот, кого называют они избавителем, заковал их в оковы. В оковы ложных ценностей и слов безумия! Ах, если бы кто избавил их от их избавителя!». А «избавитель» «знал только слезы и скорбь иудея, вместе с ненавистью добрых и праведных - этот иудей Иисус; тогда напала на него тоска по смерти. Зачем не остался он в пустыне и в дали от добрых и праведных! Быть может, он научился бы жить и научился бы любить землю - и вместе с тем смеяться. Верьте мне, братья мои! Он умер слишком рано; он сам отрекся бы от своего учения, если бы достиг моего возраста!». Довольно веское утверждение того, что Иисус, просто недорос до нужного возраста. Ницше явно выражает свое отвращение к христьянской религии: «Не иначе умели они любить своего Бога, как распяв человека!». Его «тошнит» от церквей: «О, этот поддельный свет, этот спертый воздух! Здесь душа не смеет взлететь на высоту свою!». Вместо религии Ницше предлагает философию, свою философию. Философию - сверхчеловека. Он считает что даже Иисус со временем сам бы отказался от своих проповедей. Следовательно ставит себя на ровне с ним. А устами своего Заратустры он говорит о новой формации человека: «Я бы поверил только в такого Бога, который умел бы танцевать». То есть Ницше готов поверить в существование Бога, но только веселого,

23

танцующего бога, а не того догматичного, все прощающего «христьянского» Бога. Это неприятие порождено длительным и глубоким философским анализом. Позже Ницше подробнейшим образом изложит все свои мысли по поводу религии в «Антихристе». В «Как говорил Заратустра» Ницше только поверхностно говорит о религии, точнее он отрицает церковь, священников, христьянизм, не приводя при этом ни одного чёткого факта на основании которого он делает такие выводы. Здесь мы можем рассматривать Ф.Ницше как нигилиста. Судит он горячо, но неубедительно.

О войне и воинах. Этой мысли Ф.Ницше уделил отдельный «разговор» Заратустры. И четко и конкретно обозначил все идеи и мысли по поводу войны и войнов. И лучше чем словами Ницше тут ничего не скажешь. Необходимо только пояснит, что Ф.Ницше имеет в виду под понятиями «война» и «воин». Под «войной» автор понимает не только боевые действия, но также различные жизненные ситуации, и вообще жизнь в целом, под понятием «воин» автор понимает не столько солдат, и военных сколько каждого человека как личность, приписывая ему качества воина: храбрость, силу, выносливость и т.п.. Вообще это довольно абстрактные понятия, и довольно тяжело точно конкретизировать, что философ подразумевает под ними. Лучше всего прочитать мысли самого Ницше:

«Я вижу множество солдат; как хотел бы я видеть много воинов! «Мундиром» называется то, что они носят; да не будет мундиром то, что скрывают они под ним!» «Будьте такими, чей взор всегда ищет врага - своего врага.

«Своего врага ищите вы, свою войну ведите вы, войну за свои мысли!» «Любите мир как средство к новым войнам».

«Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе. Да будет ваш труд борьбой и мир ваш победой!» «Можно молчать и сидеть смирно, только когда есть стрелы и лук; иначе болтают и бранятся».

«Вы говорите, что благая цель освещает даже войну? Я же вам говорю, что благо войны освещает любую цель».

«Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему. Не ваша жалость, а ваша храбрость спасала доселе несчастных».

«Что хорошо? Спрашиваете вы. Хорошо быть храбрым. Предоставьте маленьким девочкам говорить: «быть добрым - вот что мило и в то же время трогательно»».

Он считает, что каждый человек должен быть «воином», и принимать «войну» не как необходимую службу, а как стиль жизни, каждый человек должен постоянно вести борьбу за свои мысли, идеи, и непременно отстаивать их. И Ницше желает победы каждому индивиду, который ведет свою борьбу, но далеко не каждый победит в борьбе, но это не так важно, важен именно процесс. Автор подводит нас к тому факту, что «война» должна всегда иметь место, так как без войны люди начинают терять ориентиры добра и зла, любви и сострадания, всегда для того, чтобы понять истину сострадания, необходимо, чтобы существовала и жестокость, так же и с добром, чтобы понять, что есть хорошо, а, что плохо, необходимо сравнить. Реальность жизни требует от человека храбрости, борьбы, напряжения, твердости, жесткости, а не добра и расслабленности. Философ говорит, что в борьбе совершается великих дел больше, чем в обыденном состоянии. Именно борьба, индивидов выделяет самых сильных, именно борьба убивает слабых и «гнилых». В противостоянии люди доходят до края своих возможностей, противостояние показывает все недостатки каждой личности. Борьба - основной инструмент отбора в природе.

О любви и браке. «Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина - для отдохновения воина; все остальное - глупость»или «поверхность-душа женщины, подвижная, бурливая пленка на мелкой воде. Но душа мужчины, глубока ее бурный поток шумит в подземных пещерах; женщина чует его силу, но не понимает ее». Здесь на лицо различие которое проводин Ницше между женщиной и мужчиной, намекая на мелочность женщин. Считать такие рассуждения здравыми, считаю самообманом. И такие нездоровые рассуждения о женщинах начинают встречаться все чаще в более поздних книгах. Однако есть и совершенно здравые мысли, так об отношении между мужчиной и женщиной Ницше пишет: «Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. Поэтому хочет он женщины как самой опасной игрушки», «пусть мужчина боится женщины, когда она любит: ибо она приносит любую жертву и всякая другая вещь не имеет для нее цены». Об отношении полов Ницше писал, будучи не сильно втянут в эту сферу человеческой жизни и это заметно. Но что касается брака и любви как чувства, тут все хорошо и детально разобрано. Возможно, все выводы сделаны философом посредством наблюдения за людьми. Для продолжения рассуждений лучше, привезти слова самого Ницше, а затем

24

прокомментировать их. И вот что он пишет о любви и браке: «Много коротких безумств - это называется у вас любовью. И ваш брак, как одна длинная глупость, кладет конец многим коротким безумствам».

«Ты молод и желаешь ребенка и брака. Но я спрашиваю тебя: насколько ли ты человек, чтобы иметь право желать ребенка? Или в твоем желании говорят зверь и потребность? Или одиночество? Или разлад с самим собою?» «Я хочу, чтобы твоя победа и твоя свобода страстно желали ребенка. Живые памятники должен ты

строить своей победе и своему освобождению» «Брак - так называю я волю двух создать одного, который больше создавших его».

«Да, я хотел бы, чтобы земля дрожала в судорогах, когда святой сочетается с гусыней. Один вышел, как герой, искать истины, а в конце добыл он себе маленькую наряжённую ложь. Своим браком называет он это. Другой был требователен в общении и разборчив в выборе. Но одним разом испортил он на все разы своё общество: своим браком называет он это. Третий искал служанки с добродетелями ангела. Но одним разом стал он служанкою женщины, и теперь ему самому надо бы стать ангелом. Осторожными находил я всех покупателей, и у всех у них были хитрые глаза. Но жену себе даже хитрейший из них умудряется купить в мешке» «И даже ваша лучшая любовь есть только восторженный символ и болезненный пыл». «Любовь-это факел, который должен светить вам в высших путях».

«Плохих супругов находил я всегда самыми мстительными». «Любить и погибнуть!»

Судит Ницше о любви, не со стороны страсти, а с глобальной стороны, он считает, что любовь как маяк должна помогать в достижении целей, она должна всегда быть ориентиром, а не занимать мысли, и разум человека. Та любовь, которую он видит это всего лишь иллюзия любви, «болезненная» иллюзия. Любовь в его представлении должна быть фатальна и гиперболична, как и все чувства, мысли и принципы в человеке, по мнению Ницше. Поэтому он и говорит: «Начните же учится любить». Брак же Ницше считает тюрьмой для двоих, по крайне мере на данном этапе развития человечества. Он приводит несколько примеров того, как мужчины выбирали себе жен, и каждый пример заканчивается плачевно. Под «настоящим» браком Ницше подразумевает брак равных, сильных людей, желающих оставить ещё более сильное потомство. Сынов, - которые будут памятниками своим отцам и матерям. На данный момент Ницше таких браков не видит на земле. В одной из своих частных переписок Ницше будет рассуждать об опасности неравных браков. Когда один из супругов человек просвещенный и умный, а второй супруг менее просвещен и умён. Так вот в таких браках, по наблюдению Ницше, чаще всего не глупый становится умней, а умный сходит с ума от умственного кризиса и постепенно деградирует.

О трех превращениях. Этот разговор посвящен трем превращениям, которые должен пройти дух человека, по мнению Ф.Ницше, для того чтобы достигнуть совершенства в этом мире, и совершить полный путь от конца до начала. Это условная шкала, на которой показан уровень развития человеческого духа по Ницше. Первое превращение, которое называет Ф.Ницше - верблюд. Дух становится верблюдом тогда, когда он спрашивает: «а что есть тяжесть?». Этого состояния достигает дух и спрашивает: «что есть трудное? ». В общем автор подразумевает, что должно настать время когда человек задастся вопросами жизни, в глобальном, не обычном житейском плане. И попытается понять что, есть, что на самом деле. «Всё самое трудное берет на себя выносливый дух: подобно навьюченному верблюду, который спешит в пустыню, спешит и он

всвою пустыню. Но в самой уединенной пустыне совершается второе превращение: здесь львом становится дух, свободу хочет он себе добыть и господином быть в своей собственной пустыне». Втрое превращение духа - лев. Лев -это эволюция желания познания, в желание господства и силы. Лев, переходит из разряда «воина», который «должен» в разряд хозяина и повелителя, который «хочет». Здесь проявляется изменение в плане желаний и обязанностей. Теперь личность недолжна, признавать никакого господина над собой. Теперь каждое её желание она должна осуществлять, теперь нет обязанностей, остались только желания. «Братья мои, к чему нужен лев

вчеловеческом духе? Чему не удовлетворяет вьючный зверь, воздержанный и почтительный? Создавать новые ценности этого ещё не может лев».Третьей и последней стадией, развития человеческого духа,

которую выделяет Ницше является - ребенок. «Дитя есть невинность и забвение, новое начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное движение, святое слово утверждения». Последняя стадия превращения духа, невинное дитя. По той простой причине, что для ребенка ещё неписаны людские законы, именно дитя играет там, где хочет, не задумываясь ни о чём, в нём еще нет

25

понятия, живое существо, названное человеком не только останется подчиненным понятию животного, но и составляет сравнительную малую область животного царства. Такое положение вещей сохраняется и тогда, когда вместе с Линнеем, человека называют "вершиной ряда позвоночных и млекопитающих" — что, впрочем, весьма спорно с точки зрения реальности, и с точки зрения понятия, — ибо и эта вершина, как всякая вершина какой-то вещи, относится еще к самой вещи, вершиной которой она является. Слово "человек" должно означать совокупность вещей, предельно противоположную понятию "животного вообще", в том числе всем млекопитающим и позвоночным, и противоположную им в том же самом смысле, что, например, и инфузории stentor, хотя едва ли можно спорить, что живое существо, называемое человеком, морфологически, физиологически и психологически несравненно больше похоже на шимпанзе, чем человек и шимпанзе похожи на инфузорию.

Новый принцип, делающий человека челове-ком, лежит вне всего того, что в самом широком смысле, с внутренне-психической или внешне-витальной стороны мы можем назвать жизнью. То, что делает человека человеком, есть принцип, противоположный всей жизни вообще, он, как таковой, вообще несводим к "естественной эволюции жизни", и если его к чему-то и можно возвести, то только к высшей основе самих вещей — к той основе, частной манифестацией которой является и "жизнь". Но что же также этот "дух", этот новый и столь решающий принцип? Дух есть предметность, определимость так-бытием самих вещей. И носителем духа является такое существо, у которого принципиальное обращение с действительностью вне него прямо-таки перевернуто по сравнению с животным.

...У животного, в отличие от растения, имеется, пожалуй, сознание, но у него, как заметил уже Лейбниц, нет самосознания. Оно не владеет собой, а потому и не сознает себя. Животное и слышит и видит — не зная, что оно слышит и видит, чтобы отчасти погрузиться в нормальное состояние животного, надо вспомнить о весьма редких экстатических состояниях человека — мы встречаемся с ними при спадающем гипнозе, при приеме определенных наркотиков, далее при наличии известной техники активизации духа, например, во всякого рода оргиастических культах. Импульсы своих влечений животное переживает не как свои влечения, но как динамическую тягу и отталкивание, исходящие от самих вещей окружающего мира. Даже примитивный человек, который в ряде черт еще близок животному, не говорит: "я" испытываю отвращение к этой вещи,

— но говорит: эта вещь — "табу". У животного нет воли, которая существовала бы независимо от импульсов меняющихся влечений, сохраняя непрерывность при изменении психофизических состояний. Животное, так сказать, всегда попадает в какое-то другое место, чем оно первоначально "хотело". Глубоко и правильно говорит Ницше: "Человек — это животное, способное обещать"...

Только человек, поскольку он личность — может возвыситься над собой как живым существом и, исходя из одного центра как бы по ту сторону пространственно-временного мира, сделать предметом своего познания все, в том числе и себя самого....

Способность к разделению существования и сущности сопоставляет, основной признак человеческого духа, который только и фундирует все остальные признаки. Для человека существенно не то, что он обладает знанием, как говорил уже Лейбниц, но то, что он обладает сущностью apriori или способен овладеть ею. При этом не существует "постоянной" организации разума, как ее предполагал Кант; напротив она принципиально подвержена историческому изменению. Постоянен только сам разум как способность образовывать и формировать — посредством функционализации таких сущностных усмотрений — все новые формы мышления и созерцания, любви и оценки.

По сравнению с животным, которое всегда говорит "да" действительному бытию, даже если пугается и бежит, человек — это "тот, кто может сказать нет", "аскет жизни", вечный протестант против всякой только действительности. Одновременно, по сравнению с животным, существование которого есть воплощенное филистерство, человек — это вечный "Фауст", bestia cupidissima rerum novarum [зверь, алчущий нового (лат.)], никогда не успокаивающийся на окружающей действительности, всегда стремящийся прорвать пределы своего здесь-и-теперь-так- бытия и "окружающего мира, в том числе и наличную действительность собственного Я.

13. Шелер М. «ФОРМЫ ЗНАНИЯ И ОБРАЗОВАНИЕ»

Если сначала посмотреть на "образование" — cultura animi * — как на нечто идеальное, завершенное (не только на его процесс), то оно выступит в первую очередь как индивидуально самобытные форма, образ, ритмика, в границах которых и соразмерно которым происходит вся свободная духовная деятельность человека; с другой стороны, они управляют и направляют все

27

психофизические автоматические проявления жизни (выражение и действие, речь и молчание), все "поведение" человека. Итак, образование есть категория бытия, а не знания и переживания. Образование — это отчеканенная форма, образ совокупного человеческого бытия; но это форма не материального вещества, как это имеет место в скульптуре или картине, а отчеканивание, оформление живой целостности в форме времени как целостности, состоящей исключительно из ряда последовательностей, из протекания процессов, из актов. И этому образованному бытию субъекта соответствует всегда один мир, "микрокосм", — сам по себе целостность, которая в каждой своей части и в каждом элементе с той или иной степенью полноты словно объективный отсвет позволяет отчеканенной, развивающейся живой форме каждой конкретной личности высветиться с предметной стороны. Данный "микрокосм" — не одна какая-нибудь область мира в виде предмета знания, образования человека или в виде сопротивления его трудовым усилиям, действию, но именно целостность мира. В ней все сущности-идеи и сущности-ценности вещей обнаруживаются в упорядоченной композиции, все, которые реализованы в одном, великом, абсолютном, реальном универсуме, отмеченном никогда не постигаемой человеком случайностью своего существования. Такой "универсум", сосредоточивающий себя в одном индивидуальном человеческом существе, и есть мир образования. В этом смысле Платон, Данте, Гете, Кант — каждый имел свой "мир". Образование — такая вещь, где ничем нельзя пренебрегать, и внутри себя, в глубине души надо постоянно уметь быть "невозмутимым" — в духе римского девиза "nil humania a me alienum puto" и стихотворных строк Шиллера: "Опираясь на граций и муз, он невозмутимо принимает стрелу, грозящую ему... из кроткого лука необходимости".

Это, первое, определение сущности образования из идеи микрокосма объединим теперь с другим:

образование как становление человека — начиная с дочеловеческой природы — и одновременно

как опыт постоянного "caMO-deificatio " — рассмотренного с его исходной ступени — с осознания того, что над самим человеком и над всеми конечными вещами есть некая верховная сущность, внушающая глубокое благоговение.

Человек, как живое существо, в наибольшей степени "наделенное мозгом", сочетает в себе относительно большую продолжительность индивидуальной жизни с самой короткой видовой ее продолжительностью. Вид "человек" обладает наименьшей продолжительностью бытия, он — самый преходящий из всех видов: во всех отношениях он запоздал в своем жизненном развитии и (даже если отвлечься от возможных грозящих ему катастроф) первым обречен на видовую смерть. Тот, кто исповедует лишь это воззрение на сущность человека, настоятельно рекомендуемое нам естествознанием и в рамках одного только естествознания неопровержимое, кто видит в том, что традиционный язык Европы со времен древних греков называет "дух", "разум", всего лишь сложный побочный продукт двустороннего процесса жизни, — тому надлежит быть последовательным и отречься от идеи и ценности "образования". Ибо это слово полагает самоценность того, что по вышеуказанному определению может быть исключительно "средством" для сохранения и повышения ее уровня. Иными словами тот, кто в проблесках "цуха" и "разума" (скажем точнее: в чистой способности субъекта быть определенным только вещью), в лишенной вожделения любви и в способности отличать в каждом предмете сущность (Чтобытие) от случайного здесь-теперь-наличного-сущего, — кто во вспышках этих чисто "духовных" фундаментальных актов в человеке видит некую новую, эмпирически и биологически невыводимую сущностную манифестацию высшей первоосновы вещей как таковой. Еще недавно животным приписывали едва ли что-то большее, чем так называемую ассоциативную память, т. е. определяемость репродуктивных процессов, регулируемых ассоциациативными законами, посредством подлежащих решению задач, которые ставят физиологическое состояние организма и импульсы его влечений вместе с констелляцией окружающей среды. Этого достаточно и для того, чтобы объяснить нам способность животных к дрессировке посредством поощрении удовольствием и болевых предупреждений, их самодрессировку путем "проб и ошибок", а также постепенную фиксацию и накопление успешных способов поведения . Далее, животным приписывали еще нечто такое, что обозначается темным словом "инстинкт". Т. е. никогда посредством опыта, обучения и привычки не создаваемую, но лишь специализируемую, встроенную в морфогенез организма, врожденную и наследуемую способность осмысленным образом реагировать на типичные, постоянно повторяющиеся ситуации с помощью сообразной виду жестко ритмизированной последовательности способов поведения — так, как если бы животное уже имело перед глазами конечный результат своего поведения, на самом деле все же не имея его, подобно тому, как человек, действуя, имеет перед глазами свои так называемые "цели". В инстинкте стремление и знание еще как бы слиты воедино. У животного есть, далее,

28

способность предпочитать одно благо другому благу, — например, одну пищу — другой, большее количество удовольствия - меньшему, а также избирать из многих действий те, которые способствуют достижению предпочитаемого. Животное ни в коем случае не есть просто "слепое" инстинктивное существо, за которое его раньше принимали. Но у животного нет способности самостоятельно предпочитать одну ценность in abstracto (независимо и отвлеченно от определенных конкретных вещей-благ) другой ценности, стоящей ниже на ценностной шкале, так, как человек может предпочесть "полезное" как таковое "приятному" как таковому или сохранение и реализацию духовной ценности (чести, достоинства, счастья, убеждений) — даже высшей ценности жизни, сохранению собственного бытия.

В конечном счете есть три основных определения, к которым можно свести подлинно человеческие духовные и разумные функции (некоторые из них я только что привел в качестве примера):

1. Способность субъекта быть определенным только содержанием вещи — в противоположность определенности влечениями, потребностями и внутренними состояниями организма.

2.Свободная от вожделения любовь к миру как нечто возвышающееся над всяким отношением к вещам, определенным влечением.

3.Способность отличать Was-sein (сущность) от Daß-sein (наличного бытия) и в этой "сущности", открывающейся, когда мы как бы анатомируем и устраняем наше вожделеющее отношение к миру и когда отступает связанное с этим отношением давление наличного бытия, усматривать то, что сохраняет значимость и истинность для всех случайных вещей и событий, имеющих ту же самую сущность ("усмотрение априори"). Поэтому тот, кто отрицает у человека способность к априорному суждению, сам того не ведая, низводит его до уровня животного .

Эти три функции, без которых невозможно возникновение "сознания мира" (в отличие от простого "наличия окружающей среды " у животного) — по сравнению с жизненными ценностями и витальными психическими функциями, к которым полностью привязано животное, можно охарактеризовать как функции относительной аскезы. Действительно, в системе органических видов человек является относительным "аскетом жизни", что вполне соответствует тому тупиковому варианту земного развития жизни, которое, как мы видели, он собой являет. Человек есть существо, в котором универсальная эволюция, в которой божество реализует свою сущность и раскрывает свое вневременное становление, нашла царство сущего и ценностного, простирающееся далеко за пределы любой возможной жизненной среды и возвышающееся над всем, что важно или неважно лишь с точки зрения жизни. Поэтому и то, что, в отличие от влечения и инстинкта, мы называем "свободной волей" человека, есть не позитивная сила творчества и созидания, а сила торможения ирастормаживания импульсов влечений. Акт воли, соотнесенный с действием, первично всегда есть "поп fiät" *, а не "fiat".

Образование — это не "учебная подготовка к чему-то", к профессии, специальности, ко всякого рода производительности, и уж тем более образование существует не ради такой учебной подготовки. Наоборот, всякая учебная подготовка "к чему-то" существует для образования, лишенного всех внешних "целей" - для самого благообразно сформированного человека Любой человек, •— так же как и любая группа, любая профессия, любая эпоха в своих вождях — имеет свою особую типическую структуру влечений, т. е. некий определенный порядок

преобладания влечений, имеют свой самобытный этос, а потому и свои особые образцы. Поэтому весьма оправданно в своих недавно появившихся "Формах жизни" Эдуард Шпрангер требует такой дифференциации образовательных идеалов в соответствии с задатками природной конституции, которые в личностной форме выявляют типичные линии направления нашего конкретного человеческого становления и гуманизации.

Личность в человеке есть индивидуальное уникальное самососредоточение божественного духа. А посему и образцы — это не предметы подражания и слепого поклонения, как это часто бывает на нашей одержимой идеей авторитета немецкой земле. Свободными — для нашего предназначения и полного раскрытия наших сил. Всеобщие законы (как природы, так и нравственности) — это всегда лишь негативные законы, которые больше говорят о том, что не может произойти и от чего мы должны отказаться, чем о том, что мы должны делать и чем мы должны стать. А во-вторых, они — среднестатистические законы, или законы больших чисел, которые не безусловно, а лишь очень условно обязательны.

"образованнным " является не тот, кто знает "много" о случайном так-бытии вещей (Polymathia), или тот, кто может в соответствии с законами в максимальной степени предвидеть процессы и управлять ими (первый есть "ученый", второй есть "исследователь"),— образованным является

29

тот, кто овладел структурой своей личности совокупностью выстроенных в единство одного стиля идеальных подвижных схем созерцания, мышления, толкования, оценки мира, обращения с ним и с какими бы то ни было случайными вещами в нем; схем, которые предзаданы всякому случайному опыту, которые единообразно перерабатывают его и включают в целостность личностного "мира".

Спасительное знание, однако, может быть только знанием о наличном бытии, сущности и ценности абсолютного реального во всех вещах, — а это значит: метафизическим знанием.

Ни один из этих родов знания не может ни "заменить", ни "представить" другой. Там, где один род знания вытесняет оба других (или только одно из них) так, что этот род знания предъявляет притязания быть единственно значимым и единственно господствующим, — там единству и гармонии общего культурного бытия человека, да и единству телесной и духовной натуры человека наносится большой ущерб.

14. Бердяев H.A. «О назначении человека»

Проблема этического познания

Человек потерял силу познавать бытие, потерял доступ к бытию и с горя начал изучать познание. К бытию нельзя прийти, от него можно только изойти. Первично то, что познание само есть бытие и происходит с бытием.

Познание есть акт через который происходит просветление бытия, само бытие познает себя и через познание просветляется.

Философия есть часть жизни и опыт жизни, опыт жизни духа лежит в основе философского познания. Философское познание должно приобщиться к первоисточнику жизни и из него черпать познавательный опыт.

Коней мудрости есть коней философии. Философия есть любовь к мудрости и раскрытие мудрости в человеке, творческий порыв к смыслу бытия. Философия не есть религия и не есть наука, она сама по себе.

Главный признак отличающий философию от науки в том, что философия познает бытие из человека и через человека и в человеке видит разгадку смысла, а наука познает бытие отрешенно от человека. Для философии бытие есть дух, а для науки - природа. Основной признак философии духа в том, что в нем нет объекта познания.

Объективирование в познании.

Познание есть объективирование. Познающий же субъект не есть бытие, субъект гносеологичен, а не онтологичен, он есть идеальные логические формы совсем не человеческие, связь которых с человеком остается непонятной. Бытие разлагается и исчезает, заменяется субъектом и объектом. Познает не конкретная личность, а гносеологический субъект, вне бытия.

В человеке скрыта загадка познания и бытия. Именно человек в этом мире есть загадка, через которую возможен прорыв к самому бытию. Человек есть носитель смысла, хотя человек есть и падшее существо, в котором смысл поруган. Но падение - признак высоты, значит падение есть знак его величия, и в нем остается возможность высшей жизни, возможность познания, возвышающегося над бессмыслицей мира.

Я - человек познающий бытие и я составляю его неотъемлемую часть. Объективирование в познании означает отчуждение между познающим и познаваемым, оно ведет к тому, и познающий и познание перестают быть «чем-то» и стают «о чем-то».

Тайна познания в том, что познающий в акте познания возвышается над предметом познания. Познание всегда есть творческое овладение предметом и возвышение над ним.

Задача этики.

В основе этики лежит нравственный опыт, диалектика без этого опыта лишена ценности и является умственной игрой.

Этика - не только нравственная философия, но и нравственно - духовный акт. Этик а есть познание, но познание, имеющее нравственное освобождающее значение. Этика есть завершающая часть философии духа, в ней пожинаются плоды философского пути жизни.

30