22.Идейное содержание и художественное своеобразие романа ф.М. Достоевского «Бесы». Смысл эпиграфов к роману.

(Из лекции..)Роман не был запланирован. Ну рубеже 60х-70х годов Достоевский разрабатывал несколько замылов: «Атеизм» и «Житие великого грешника» - хотел написать о современном русском человеке, с его метаниями между религией и атеизмом. Но одно событие, узнанное им из криминальной хроники (которую он очень любил почитывать) и крайне потрясшее его разом поменяло и разрушило все замыслы в пользу романа «Бесы». Основа – случай с «тактическим» убийством революционной группой своего соратника, убийство, призванное революционером Нечаевым сплотить сомневающийся коллектив, повязать людей кровью в рамках идеи. Убийство ради сплощения – это часть «Катехизиса революционера» - идеологической программы Нечаева. Хотя многое для бесов Достоевский перенес и из замыслов про «Грешника» и «Аетизм». Автор решил разом разделаться с радикалами всех родов, активно действовавшими в то время, это уже не мечтатели-нигилисты с сентенциями и изучением бабочек и кромсанием лягушек в шестидесятые – это уже настоящие идеологические боевики. В романе сквозит мысль об ответственности «старшего» поколения за потомков: Герцен – Чернышевский – Нечаев. Нечаев – прототип Верховенского. Парадигма «от слов к делу». В Совке роман тщательно обходили вниманием – реакционерский, но в предреволюционной критике он муссировался активно. Это роман-памфлет, чисто антинигилистический, но в нем есть также много составляющих, делающих его социально-философским. Поэтика его очень сложна и глубока, присутствует многоступенчатый символизм.

Название романа навеяно одноименным стихотворением Пушкина и библейской притчей о вселившихся в свиней бесах. Роману предпосланы два эпиграфа: две строфы из «Бесов» А. С. Пушкина («Хоть убей, следа не видно, / Сбились мы, что делать нам? / В поле бес нас водит, видно, / Да кружит по сторонам. I... I Сколько их, куда их гонят, / что так жалобно поют? / Домового ли хоронят, / Ведьму ль замуж выдают?») и стихи 32—36 главы VIII Евангелия от Луки («Тут на горе паслось большое стадо свиней, и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя случившееся, побежали и рассказали в городе и по деревням. И вышли жители смотреть случившееся и, при-шедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся»).

Сам автор объяснял смысл заглавия романа, эпиграфов, его идейно-философской концепции в письме к А. Н. Майкову (9 /21/ окт. 1870 г.): «Точь-в-точь случилось так и у нас. Бесы вышли из русского человека и вошли в стадо свиней, то есть в Нечаевых, в Сер-но-Соловьевичей и проч. Те потонули или потонут наверно, а исцелившийся человек, из которого вышли бесы, сидит у ног Иисусовых. Так и должно было быть. Россия выблевала вон эту пакость, которою ее окормили, и, уж конечно, в этих выблеванных мерзавцах не осталось ничего русского. И заметьте себе, дорогой друг: кто теряет свой народ и народность, тот теряет и веру отеческую и Бога. Ну, если хотите знать, — вот эта-то и есть тема моего романа. Он называется «Бесы», и это описание того, как эти бесы вошли в стадо свиней...»

В своем произведении Достоевский именно и показывает, что «нигилисты» 60-х годов вроде Нечаева не с луны свалились. Посылая наследнику престола А. А. Романову отдельное издание «Бесов», автор в сопроводительном письме от 10 февраля 1873 г. разъясняет (думаю,что тут исчерпывающе про идейное содержание): «Это почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность,не единичны, а потому и в романе моем нет ни списанных событий, ни списанных лиц. Эти явления — прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно уже пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности. Всего ужаснее то, что они совершенно правы; ибо, раз с гордостию назвав себя европейцами, мы тем самым отреклись быть русскими. В смущении и страхе перед тем, что мы так далеко отстали от Европы в умственном и научном развитии, мы забыли, что сами, в глубине и задачах русского духа, заключаем в себе, как русские, способность, может быть, принести новый свет миру, при условии самобытности нашего развития. Мы забыли, в восторге от собственного унижения нашего, непреложнейший закон исторический, состоящий в том, что без подобного высокомерия о собственном мировом значении, как нации, никогда мы не можем быть великою нациею и оставить по себе хоть что-нибудь самобытное для пользы всего человечества. Мы забыли, что все великие нации тем и проявили свои великие силы, что были так «высокомерны» в своем самомнении и тем-то именно и пригодились миру, тем-то и внесли в него, каждая, хоть один луч света, что оставались сами, гордо и неуклонно, всегда и высокомерно самостоятельными. Так думать у нас теперь и высказывать такие мысли — значит, обречь себя на роль пария. А между тем главнейшие проповедники нашей национальной несамобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела. Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева. Вот эту родственность и преемственность мысли, развившейся от отцов к детям, я и хотел выразить в произведении моем. Далеко не успел, но работал совестливо...» Здравствующий про Достоевском Тургенев, соответственно, тоже дико раздражал Достоевского своими про-западническими взглядами – Кармазинов. Это произведение не только памфлет, но и обличение болезни всего общества.

Своеобразие. Критики с самого начала отмечали сложность поэтики романа Достоевского, определяемой памфлетностью, с одной стороны, и сложной философско-идеологической проблематикой — с другой. Карикатура, пародия соседствуют в романе с трагедией, уголовная газетная хроника — с философскими диалогами. В сюжетном и композиционном отношении «Бесы» поначалу производят впечатление хаоса, особенно по сравнению с двумя предыдущими романами — «Преступлением и наказанием» и «Идиотом». Но на самом деле и в «Бесах» проявилась гениальная сюжетная изобретательность Достоевского, его поразительное умение создавать в повествовании интригу, увлечь читателя. Практически все фабульные линии в романе устремлены к центральному событию — убийству Шатова. Первая и последняя главы, посвященные судьбе Степана Трофимовича, как бы закольцовывают роман. Ведь именно он, как уже упоминалось, буквально породил одного из главных «бесов» и воспитал другого. С двумя основными персонажами — Ставрогиным и Верховенским-младшим -— связаны все сюжетные разветвления и узлы.

В «Бесах», с их памфлетно-сатирической направленностью, особенно ярко проявился талант Достоевского — критика, пародиста и полемиста. Произведение это можно назвать своеобразным литературным салоном: в нем действуют семь героев-итераторов и авторов вставных текстов, с считая целой группы безымянных писателей, участвующих в массовых сценах, особенно колоритен пародийный образ передового писателя Кармазинова, прообразом которого послужил Тургенев.