Философия, ее природа и предназн-е. Практикум

Итак, будучи сначала вообще единой неделимой наукой, философия при дифференцированном состоянии отдельных наук становится отчасти органом, соединяющим результаты деятельности всех остальных наук в одно общее познание, отчасти проводником нравственной или религиозной жизни, отчас­ти, наконец, той центральной нервной системой, в которой должен доходить до сознания жизненный процесс всех других органов. Понимание того, что называют философией, всегда характерно для положения, которое занимает научное познание в ряду культурных благ, ценимых данной эпохой. Считают ли познание абсолютным благом или только средством к высшим целям, доверяют ли ему изыскание последних жизненных основ вещей или же нет, - все это выражается в том смысле, который соединяется со словом "филосо­фия". Философия каждой эпохи есть мерило той ценности, которую данная эпоха приписывает науке, - именно потому философия является то самой наукой, то чем-то, выходящим за пределы науки, а когда она считается наукой, она то охватывает весь мир, то становится исследованием сущности са­мого научного познания. Поэтому, сколь разнообразно положение, занимае­мое наукой в общей связи культурной жизни, столь же много форм и значе­ний имеет и философия. Отсюда понятно, почему из истории нельзя было вывести какого-либо единого понятия философии.

В.Виндельбанд. Что такое философия?

Фридрих Ницше

Подлинные философы - повелители и законодатели, они гово­рят: "так должно быть!».

Я настаиваю на том, чтобы, наконец, перестали смешивать философских работников (и вообще людей науки) с философами. Для воспитания истинно­го философа, быть может, необходимо, чтобы и сам он стоял некогда на всех тех ступенях, на которых остаются и должны оставаться его слуги, научные работники философии. Быть может, он и сам должен быть критиком и скептиком, и догматиком, и историком и, сверх того, поэтом и путешественником, и моралистом, и прорицателем, и «свободомыслящим». Быть почти всем, чтобы пройти весь круг человеческих ценностей и разного рода чувств ценности, чтобы иметь возможность смотреть разными глазами и с разной совестью с высоты во всякую даль, из глубины во всякую высь, из угла во всякий простор. Но все это только предусловия его задачи. Сама же задача требует кое-чего другого - она требует, чтобы он создавал ценности. Упомянутым философским работникам следует, по почину Канта и Гегеля, прочно устано­вить и втиснуть в сухие формулы огромный наличный состав оценок, т е. былого установления ценностей, оценок, господствующих нынче и с некото­рого времени называемых "истинами", - все равно, будет ли это в области логической, или политической (моральной), или художественной. Этим ис­следователям надлежит сделать ясным, доступным обсуждению, удобопонятным, сподручным все, уже случившееся и оцененное. Им надлежит сократить все длинное, даже само "время", и одолеть все прошедшее. Это колоссальная и в высшей степени удивительная задача, служение которой может удовле­творить всякую утонченную гордость, всякую упорную волю Подлинные же философы суть повелители и законодатели; они говорят: "так должно быть!". Они-то и определяют "куда?" и "зачем?" человека и при этом распо­ряжаются подготовительной работой всех философских работников, всех победителей прошлого. Они простирают творческую руку в будущее, и все, что есть и было, становится для них при этом средством, орудием, молотом. Их "познавание" есть созидание, их созидание есть законодательство, их воля к истине есть воля к власти. Есть ли нынче такие философы?..

Мне все более и более кажется, что философ, как необходимый человек завтрашнего и послезавтрашнего дня, во все времена находился и должен был находиться в разладе со своим "сегодня". Его врагом был всегда сего­дняшний идеал. До сих пор все эти выдающиеся споспешествователи челове­чества, которых называют философами, находили свою задачу, свою суровую задачу, а в конце концов и величие ее в том, чтобы быть беспощадной сове­стью своего времени. Приставляя, подобно вивисекторам, нож к груди совре­менных им добродетелей, они выдавали то, что было их собственной тайной; - свое желание узнать новое величие человека, новый, еще неизведанный путь к его возвеличению. И каждый раз они открывали, сколько лицемерия, лени, несдержанности и распущенности, сколько лжи скрывается под самым уважаемым типом современной нравственности, сколько добродетелей отжило свой век. Каждый раз они говорили: "мы должны идти туда, где вы нынче меньше всего можете чувствовать себя дома". Принимая во внимание мир "современных идей", могущих загнать каждого в какой-нибудь угол, в какую-нибудь "специальность", философ (если бы теперь могли быть филосо­фы), был бы вынужден отнести понятие "величия", величие человека именно к его широте и разносторонности, к его цельности в многообразии. Он даже определил бы ценности и ранг человека сообразно, тому, как велико количест­во и разнообразие того, что он может нести и взять на себя, - как далеко мо­жет простираться его ответственность. Современный вкус и добродетель ос­лабляют и разжижают волю; ничто не является до такой степени сообразным времени, как слабость воли. Стало быть, в идеал философа, в состав понятия "величия" должна входить именно сила воли, суровость и способность к по­стоянной решимости - на том же основании, как обратное учение и идеал робкой, самоотверженной, кроткой, бескорыстной человечности подходили к противоположному по характеру веку, к такому, который, подобно шестна­дцатому столетию, страдал от запруженной энергия воли, от свирепого потока и бурных волн эгоизма. Во времена Сократа среди людей, поголовно зара­женных усталостью инстинкта, среди консервативных старых афинян, кото­рые давали волю своим чувствам - "к счастью", по их словам, на деле же к удовольствиям - тогда для величия души, быть может, нужна была ирония, та сократическая злобная уверенность старого врача и плебея, который беспо­щадно вонзался в собственное тело так же, как в тело и сердце "знатных". Вонзался взором, довольно ясно говорившим: "не притворяйтесь предо мной! здесь - мы равны!". Напротив, нынче, когда в Европе одно лишь стадное жи­вотное достигает почета и раздает почести, когда "равенство прав" легко мо­жет обернуться равенством в бесправии, т.е. всеобщим враждебным отноше­нием ко всему редкому, властному, привилегированному, - к высшему чело­веку, к высшей душе, к высшей обязанности, к высшей ответственности, к творческому избытку мощи и властности, - нынче в состав понятия "величия" входят знатность, желание жить для себя, способность быть отличным от прочих, самостоятельность, необходимость жить на свой страх и риск. И фи­лософ выдаст кое-что из собственного идеала, если выставит правило: «самый великий тот, кто может быть самым одиноким, самым скрытным, самым непохожим на всех, - человек, стоящий по ту сторону добра и зла, господин своих добродетелей, обладатель огромного запаса воли. Вот что должно на­зываться теперь величием, способность отличаться такой же разносторонно­стью, как и цельностью, такой же широтой, как и полнотой». Но спрошу еще раз: возможно ли нынче - величие?

Научиться понимать, что такое философ, тру дно оттого, что этому нельзя выучить. Это нужно "знать» из опыта - или нужно иметь гордость не знать этого. Однако в наши дни все говорят о вещах, относительно которых не мо­гут иметь никакого, опыта, а это главным образом и хуже всего отзывается на философах, и состояниях философии. Очень немногие знают их, имеют право их знать. Все же популярные мнения о них ложны... Для всякого высшего света нужно быть рожденным, говоря яснее, нужно быть зачатым для него. Право на философию - если брать это слово в широком смысле - можно иметь только благодаря своему происхождению. Многие поколения должны предварительно работать для возникновения философа, каждая из его добродетелей должна приобретаться, культивироваться, переходить из рода в род и воплощаться в нем порознь. Сюда относится не только смелое, легкое и плавное течение его мыслей, но прежде всего готовность к огромной ответственности, величие царственного взгляда, чувство своей оторванности от толпы, ее обязанностей и добродетелей, благосклонное охранение и зашита того, чего не принимают и на что клевещут - будь это Бог, будь это дьявол, - склонность и привычка к великой справедливости, искусство повелевать, широта воли, спокойное око, которое редко удивляется, редко устремляет свой взор к небу, редко любит...

Фр. Ницше. По ту сторону добра и зла

Владимир СОЛОВЬЕВ:

Истина, которую содержит настоящая философия, есть

цельное знание

Слово "философия", как известно, не имеет одного точно определенно­го значения, но употребляется во многих весьма между собой различных смыслах. Прежде всего мы встречаемся с двумя главными, равно друг от друга отличающимися понятиями о философии: по первому философия есть только теория, есть дело только школы; по второму она есть более чем тео­рия, есть преимущественно дело жизни, а потом уже и школы. По первому понятию философия относится исключительно к познавательной способности человека; по второму она отвечает также и высшим стремлениям человеческой воли, и высшим идеалам человеческого чувства, имеет, таким образом, не только теоретическое, но также нравственное и эстетическое значение, находясь во внутреннем взаимодействии с сферами творчества и практиче­ской деятельности, хотя и различаясь от них. Для философии, соответствую­щей первому понятию, - для философии школы — от человека требуется только развитой до известной степени ум, обогащенный некоторыми позна­ниями и освобожденный от вульгарных предрассудков; для философии, соот­ветствующей второму понятию, - для философии жизни - требуется, кроме того, особенное направление воли, то есть особенное нравственное настрое­ние, и еще художественное чувство и смысл, сила воображения, или фанта­зии Первая, занимаясь исключительно теоретическими вопросами, не имеет никакой прямой внутренней связи с жизнью личной и общественной, вторая, стремится стать образующей и управляющей силой этой жизни

Спрашивается, какая из этих двух философий есть истинная? И та и дру­гая имеют одинаковое притязание на познание истины, но самое это слово понимается ими совершенно различно для одной оно имеет только отвле­ченно-теоретическое значение, для другой - живое, существенное. Если для разрешения нашего вопроса мы обратимся к этимологии слова "философия", то получим ответ в пользу живой, философии. Очевидно, название «любомуд­рие», то есть любовь к мудрости (таков смысл греческого слова φιλοσοφία), не может применяться к отвлеченной теоретической науке. Под мудростью разумеется не только полнота знания, но и нравственное совершенство, внут­ренняя цельность духа Таким образом, слово "философия" означает стремление к духовной цельности человеческого существа - в таком смысле оно первоначально и употреблялось Но разумеется, этот этимологический аргумент сам по себе не имеет важности, так как слово, взятое из мертвого языка, может впоследствии получить значение, независимое от его этимоло­гии. Так, например, слово "химия", значащее этимологически «чернозем­ная» или же «египетская» (от слова «хем» - черная земля, или как собственное имя - Египет), в современном своем смысле имеет, конечно, очень мало общего с черноземом или с Египтом Но относительно философии должно заметить, что и теперь большинством людей она понимается соответственно своему первоначальному значению И доселе видят в философии более, чем отвлеченную науку, в философе - более, чем ученого. В разговорном языке можно назвать философом человека не только малоученого, но и совсем необразованного, если только он обладает особенным умственным и нравст­венным настроением. Таким образом, не только этимология, но и общее упот­ребление придаст этому слову значение, совершенно не соответствующее школьной философии, но весьма близкое к тому, 'что мы назвали философи­ей жизни. Но решающего значения и это обстоятельство все-таки не имеет: ходячее понятие о философии может не отвечать требованиям более развитого мышления. Итак, чтобы разрешить вопрос по существу, нам должно рас­смотреть внутренние начала обеих философий и лишь из их собственной состоятельности или несостоятельности вывести заключение в пользу той или другой.

Все многообразие систем в школьной философии может быть сведено к двум главным типам или направлениям. Воззрения, принадлежащие к первому типу, полагают основной предмет философии во внешнем мире, в сфере материальной природы и соответственно этому источником познания счита­ют внешний опыт, то есть тот, который мы имеем посредством нашего обык­новенного чувственного сознания. По предполагаемому им предмету этот тип философии может быть назван натурализмом, по признаваемому же им источнику познания - внешним эмпиризмом.

Признавая объектом философии природу, данную нам во внешнем опы­те, натурализм, однако, не может приписывать такого значения непосредст­венно окружающей нас действительности во всем сложном и изменчивом многообразии ее явлений. Если бы искомая философией истина была тождественна с этою окружающей нас действительностью, если бы она была у нас, под руками, то нечего было бы и искать ее. И философия как особенный род знания не имела бы причины существовать. Но в том-то и дело, что эта наша действительность не довлеет себе, что она предстает как нечто частичное, изменчивое, производное и требует, таким образом, своего объяснения из другого, истинно-сущего как своего первоначала. Эта действительность явле­ний - то, что мы в совокупности называем миром, - есть только данный предмет философии, то, что требуется объяснить, задача для разрешения, загадка, которую нужно разгадать. Ключ этой задачи, ее "разгадка", и есть искомое философии. Все философские направления, где бы они не искали этой сущей истины; как бы ее ни определяли, одинаково признают, что она должна иметь характер всеобщности и неизменности, в отличие от преходящей и раздробленной действительности явлений.

Великая мысль, лежащая в корне всякой истины, состоит в признании того, что в сущности все, что есть, есть единое и что это единое не есть суще­ствование или бытие, но что оно глубже и выше всякого бытия, так что вооб­ще все бытие есть только поверхность, под которою скрывается истинно-сущее как абсолютное единство, и что это единство составляет и нашу собст­венную внутреннюю суть, так что, возвышаясь надо всяким бытием и сущест­вованием, мы чувствуем непосредственно эту абсолютную субстанцию, пото­му что становимся тогда ею. Но, возражают обыкновенно, каким образом человек, сам существо относительное, может выйти из сферы своей данной действительности и трансцендировать к абсолютному? Но кто доказал, что человек есть то, за что принимает его школьная философия?

...Если бы на вечный вопрос "что есть истина?" кто-нибудь ответил: ис­тина есть то, что сумма углов треугольника равняется двум прямым или что соединение кислорода с водородом образует воду, - не было ли бы это пло­хою шуткой? Очевидно, что теоретический вопрос об истине относится не к частным формам и отношениям явлений, а к всеобщему безусловному смыслу или разуму (Логос) существующего. Поэтому частные науки и познания име­ют значение истины не сами по себе, а лишь в своем отношении к этому Ло­госу, т.е. как органические части единой, цельной истины. Но цельное знание по определению не может иметь исключительно теоретического характера. Оно должно отвечать всем потребностям человеческого духа, должно удовле­творять в своей сфере всем высшим стремлениям человека. Отделить теоре­тический (познавательный) элемент от элемента нравственного (практическо­го) и от элемента художественного (эстетического) можно было бы только в том случае, если бы дух человеческий разделялся на несколько самостоятель­ных существ, из которых одно было бы только разумом, другое - только волей, третье - только чувством

Таким образом, истина, составляющая содержание настоящей филосо­фии, должна необходимо относиться к воле и чувству. Тогда исходная точка этой философии - абсолютно-сущее - не может определяться одной только мыслительной деятельностью, а определяется также необходимо волей и чув­ством. И действительно, абсолютно-сущее требуется не только нашим разу­мом как логически необходимая предпосылка всякой частной истины (то есть всякого ясного и четкого понятия, всякого верного суждения и всякого пра­вильного умозаключения) - оно требуется также и волей как необходимая предпосылка всякого нравственного поступка, как абсолютная цель или благо, наконец, оно требуется также и чувством как необходимая предпосылка вся­кого полного наслаждения, как та абсолютная и вечная красота, которая одна может снять видимую дисгармонию чувственных явлений "и разрешить торжественным аккордом их голосов мучительный разлад".

Вл. Соловьев. Философские начала цельного знания

Мартин Хайдеггер

Философия есть философствование

Философию нельзя уловить и определить окольным путем и в качестве чего-то другого, чем она сама. Она требует, чтобы мы смотрели не в сторону от нее, но добывали ее из нее самой. Она сама - что же мы о ней знаем, что она и как она? Она сама есть, только когда мы философствуем. Философия есть философствование.

Философия - последнее выговаривание и последний спор человека, за­хватывающий его целиком и постоянно. Но что такое человек, что он фило­софствует в недрах своего существа, и что такое это философствование? Что мы такое при нем? Куда мы стремимся? Не случайно ли мы забрели однажды во Вселенную? Новалис говорит в одном фрагменте: "Философия есть, собственно, ностальгия, тяга повсюду быть дома". Удивительная дефиниция, романтическая, естественно. Ностальгия - существует ли сегодня вообще такое? Не стала ли она невразумительным словом, даже в повседневной жизни? В самом деле, разве нынешний городской человек, обезьяна цивилизации, не разделался давно уже с ностальгией? А тут еще ностальгия как определение философии! И главное, кого это мы приводим в свидетели о философии? Но­валис - все-таки лишь поэт и отнюдь не научный философ. Разве Аристотель не говорит в своей "Метафизике": много лжи сочиняют поэты?

И все же, не затевая спора о правоте и весомости этого свидетеля, вспомним о том одном, что искусство - к нему принадлежит и поэзия - сестра философии и что всякая наука по отношению к философии, возможно, только служанка.

Останемся при своем и спросим: в чем тут дело - философия носталь­гия? Новалис сам поясняет: "тяга повсюду быть дома". Подобной тягой фило­софия может быть, только когда мы, философствующие, повсюду не дома. По чему тоскует тоска этой тяги? Повсюду быть дома - что это значит? Не только здесь и там, и не просто на каждом месте, на всех подряд, но быть дома по­всюду значит: всегда и, главное, в целом. Это «в целом» и его целое мы назы­ваем миром. Мы существуем, и пока мы существуем; мы всегда ожидаем чего-то. Нас всегда зовет Нечто как целое. Это "в целом" есть мир.

- Мы спрашиваем: что это такое - мир!

Туда, к бытию в целом, тянет нас в нашей ностальгии. Наше бытие есть это притяжение. Мы всегда уже так или иначе направились к этому целому или, лучше, мы на пути к нему. Но "нас тянет" - это значит нас одновременно что-то неким образом тащит назад, мы пребываем в некоей оттягивающей тяготи Мы на пути к этому "в целом". Мы сами же и есть переход, "ни то, ни другое". Что такое это наше колебание между "ни то - ни то"? Ни одно, ни равным образом, другое, вечное "пожалуй, и все-таки нет, и однако же". Что такое этот непокой неизменного отказа? Мы называем это конечностью. - Мы спрашиваем: что это такое - конечность!

Конечность не свойство, просто приданное нам, но фундаментальный способ нашего бытия. Если мы хотим стать тем, что мы есть, мы не можем отбросить эту конечность или обмануть себя на ее счет, но должны ее сохра­нить. Ее соблюдение - сокровеннейший процесс нашего конечного бытия, то есть нашей сокровеннейшей обращенности к концу. Конечность существует только в истинной обращенности к концу. А в этой последней совершается в конечном итоге уединение человека до его неповторимого присутствия. Смысл уединения не в том, что человек упорствует в своем тщедушном и маленьком Я, раздувающемся в замахе на ту или иную мнимость, которую считает миром. Такое уединение есть, наоборот, то одиночество, в котором каждый человек только и достигает близости к существу всех вещей, к миру. Что такое это одиночество, в котором человек всегда будет оказываться единственным? - Что это такое - уединение?

Что это такое вместе: мир, конечность, уединение? Что тут с нами про­исходи? Что такое человек, что с ним в основании его существа совершается такое? Не есть ли тo, что мы знаем о человеке, - животное, шут цивилизации, хранитель культуры, даже личность, - не есть ли все это в нем только тень чего-то совсем другого, того, что мы именуем присутствием (Dasein)? Фило­софия, метафизика есть ностальгия, стремление быть повсюду дома, потребность - не слепая и растерянная, но пробуждающаяся в нас и побуждающая именно к таким вопросам в их единстве, какие мы только что ставили: что такое мир, конечность, уединение? Каждый подобный вопрос нацелен на це­лое. Нам мало знакомства с подобными вопросами, решающим оказывается то, действительно ли мы задаемся ими, имеем ли силу пронести их через всю нашу экзистенцию. Мало неуверенно и шатко плестись в хвосте у этих во­просов; нет, эта тяга быть повсюду дома есть одновременно искание ходов, открывающих подобным вопросам верный путь. Для этого нужен еще и молот понимания⁶, таких понятий, которые способны пробить подобный путь. Это - понимание и понятия исконного рода. Метафизические понятия для внут­ренне равнодушной и необязывающей остроты научного ума остаются вечно на замке. Метафизические понятия совсем не то, что можно было бы выучить, повторять за учителем или человеком, именующим себя философом, и приме­нять на практике.

А главное, мы никогда не схватим эти понятия в их понятийной строго­сти, если заранее не захвачены тем, что они призваны охватить. Этой захва­ченности, ее пробуждению и насаждению, служит главное усилие философст­вования, Но всякая захваченность исходит из настроения и пребывает в тако­вом. Поскольку понимание и философствование не рядовое занятие в числе других, но совершается в основании человеческого бытия, то настроения, из которых вырастают философская захваченность и хватка философских понятий, с необходимостью и всегда суть основные настроения нашего бытия, такие, которые постоянно и сущностно пронизывают своей мелодией челове­ка, хотя он совсем необязательно должен всегда и распознавать их как тако­вые. Философия осуществляется всегда в некоем фундаментальном на­строении. Философское схватывание коренится в захваченности, а эта по­следняя - в фундаментальном настроении. Не о том ли думает в конечном счете Новалис, называя философию ностальгией? Тогда, может быть, изречение поэта никоим образом не лживо, стоит только добраться до его сути.

Но опять же все, что нами здесь добыто, конечно, никакое не определе­ние метафизики, а чуть ли не наоборот. Мы видели: в наших начальных по­пытках характеристики метафизики, мы на наших кружных путях снова и снова оказывались отброшены назад и принуждены к пониманию метафи­зики из нее же самой. Она от нас все время ускользала. Но куда она нас за собой влекла? Метафизика влекла и влечет нас назад, в темноту человеческо­го существа. Наш вопрос: что такое метафизика? превратился в вопрос: что такое человек?

М.Хайдеггер. Основные понятия метафизики

1 В языке Аристотеля слово «причина» имеет смысл, не совпадающий с принятым в современной науке. Скорее, это «первоначало», то, что в принципе определяет и обуславливает вещь. По характеру начал Аристотель различает четыре вида причин: а) формальная причина, «суть бытия» вещи (отвечает на вопрос «что это есть?»; б) материальная («из какого материала?»); в) производящая («откуда, из какого источника?»); г) целевая («ради чего?»).

2 Мудрость, первая философия, теология – у Аристотеля выступают наименованием науки о первоначалах.

3 Имеется в виду прикладное, «техническое» использование знаний, полученных в теоретической науке.

4 В предшествующем изложении Фейербах приводит ряд примеров, показывающих, что как раз действительное бытие, чувственно воспринимаемая реальность не становится в философии предметом мышления. Оно подменяется философами «мысленным» бытием.

5 Намек на известное стихотворение Ф Шиллера "Раздел земли" (1795)

6 Явная перекличка с названием книги Ф.Ницше «Сумерки идолов, или Как философствуют молотом» (1888).

10