benua_protiv_liberalizma_84x108

не следует, что не существует другого контекста, что невоз­ можна иная интерпретация. «Справедливость природы су­ ществует, — констатирует Эрик Вайль, — но она повсюду различна. Она не одна и та же в традиционном обществе, в политическом образовании тиранического типа и в госу­ дарстве современного образца. Заключать, что природа (общества) существует только у нас, было бы абсурдно. Не менее абсурдным было бы утверждать, что проблема спра­ ведливости ставится только у нас: она ставилась и ставится повсюду»115.

В своей книге «Хрупкое человечество»116 Мириам Револь д’Алонн предложила новую феноменологию человеческого бытия в мире. Оно заключается не в позиционировании другого в сфере субъективности, но в со-относительной перспективе, которая определяет человеческий разум как способность обмениваться опытом. По ее мнению, челове­ чество является не функциональной категорией, но «про­ странством для жизни и соучастия в мире»117. Отсюда можно сделать вывод, что человечество существует не на основе опре­ деленного набора данных, но исходя из общего соучастия.

За пределами прав человека: политика, свобода, демократия

Все критики идеологии прав человека, от Огюстена Кошена до Жозефа де Местра, от Эдмунда Берка до Карла Маркса, от Ханны Арендт до Мишеля Вилье, обвиняют ее в универсализме и абстрактном эгалитаризме. Все они отме­ чали, что, избавляя человека от всех присущих ему характе­ ристик, эта идеология рискует впасть в нивелировку и одно­ образие. Если признается, что права человека должны, в пер­ вую очередь, гарантировать автономию индивидов, то здесь очевидно противоречие.

391

Абстрагирование прав человека рискует сделать их не­ действительными. Существует определенное противоречие

втом, чтобы одновременно проповедовать абсолютную ценность индивида и равенство индивидов в смысле их из­ начальной идентичности. Если все люди ценятся, если они фундаментально одни и те же, если «все люди такие же, как другие», если среди них трудно выделить уникальную лич­ ность, значит, они взаимозаменяемы. Различие между ними, таким образом, конститутируется не их индивиду­ альными качествами, но их большим или меньшим коли­ чеством. Другими словами, абстрактное равенство необхо­ димо противоречит провозглашаемой единичности субъек­ тов. Никто не может быть одновременно уникальным и абсолютно тождественным другим. Обратно, невозможно утверждать уникальную ценность индивида, провозглашая

вто же время индифферентность его личных характери­ стик, т. е. то, что отличает его от других. Мир, в котором все ценятся одинаково, является не миром, в котором «ничего не стоит жизни (человека)», но миром, в котором жизнь не стоит ничего.

Эта проблематика была хорошо раскрыта Алексисом де Токвилем, показавшим связь между восхождением эгали­ таризма и увеличением риска уравниловки в общественной жизни118. Эта мысль была подхвачена Ханной Арендт, пока­ завшей, что позиционировать человека как чистую абстрак­ цию — значит увеличивать его уязвимость. Она пишет: «Парадокс в том, что права человека представляют уникаль­ ную личность как человеческое существо в общем виде. Это существо в отсутствие общего мира, в котором оно может са­ мовыражаться и в который оно может вмешиваться, теряет всякую значимость»119.

Резюмируя тезисы Ханны Арендт, Андре Клер подчер­ кивает, что «утверждение не абстрактных всеобщих прав, а прав конкретного человека обеспечивается элементар­ ным уважением к человеческим существам как к личностям.

392

Абсолютно не понимают доктрину прав человека те, кто на­ стаивает на абстрактном равенстве, так как не существует действенных прав без признания различий между людьми. В этом заключается острие мысли: права человека могут быть только единичными правами. Понятно, что это под­ разумевает относительность этих прав в зависимости от их действенности, привязанной к исторической обстановке. Однако данный тезис носит и метафизический характер, вызванный онтологическим различием: принцип права не заключен ни в человеке, ни в универсальной субъективно­ сти, но является элементом мира. Это онтологическое раз­ личие, не понятое теми, кто утверждает абстрактное равен­ ство, только и придает значительность правам человека. Это отнюдь не означает абсолютного права каждого на различие, но заставляет думать, что лишь права, укорененные в тради­ циях и признанные в общинах, имеют действенность»120.

Нечего и говорить, что общество, сильнее всего настаи­ вающее на автономии индивида, ведет к наибольшей не­ самостоятельности коллектива. Эти два феномена идут рука об руку, и не потому ли Государство, ставшее ГосударствомПровидением, единственное оказалось способно исправлять разрушительные эффекты, порожденные усилением инди­ видуализма? Итак, вмешательство Государства во все сферы, противоречащее автономии отдельных воль, призвано обе­ спечить ответственность субъектов права.

Марсель Гоше отмечает: «Эмансипация индивидов от изначальных ограничений ведет к такому типу общества, в котором связи между людьми неизбежно ослабляются, что ведет к необходимости повышения роли стоящего над ними авторитета. Это в свою очередь подразумевает рас­ ширение роли государства. Все более расширяющиеся воз­ можности индивидуальных действующих лиц ничуть не мешают, а, наоборот, содействуют усилению администра­ тивного аппарата, берущего на себя функции коллектив­ ного регулятора. Чем более превалируют права человека

393

по отношению к обществу, тем более увеличивается органи­ зующая роль бюрократического государства, призванного создать условия для активного воплощения этих прав и обе­ спечения условий для них»121.

Что же происходит сегодня в «царстве прав человека»? В обыденной жизни вопрос об их основах уже никто не за­ дает. Наши современники уже не основывают права на че­ ловеческой природе, с тех пор как им стало известно, что «естественная жизнь» не предшествовала жизни в обществе. К тому же природа, как уже нами было сказано выше, ори­ ентирует человека в совсем другом направлении, чем идео­ логия прав. Однако они не стали и кантианцами. Они, ско­ рее, пытаются обосновать права понятием достоинства, избавляя­ его от всякой привязки к моральному закону. «Ува­ жать достоинство человеческого существа, — отмечает Пьер Манан, — сегодня все более означает не испытывать уваже­ ния к моральному закону, которое это существо сохраняет, но скорее уважать свободу выбора в реализации своих прав, на что бы она ни была нацелена»122.

Современная тенденция состоит в том, чтобы конвер­ тировать в права любое жизненное проявление, любое же­ лание или интерес. Индивиды в пределе получат право удо­ влетворять любое свое требование, если они смогут его сформулировать. Рекламировать эти права сегодня — зна­ чит изыскивать пути для максимизации своего интереса. Образ потребителя прав смыкается с экономическим идеа­ лом человека, озабоченного увеличением своей полезно­ сти. Ги Рустан отмечает: «Homo œconomicus, изыскивающий свой интерес, аналогичен в мире политики индивиду, опре­ деляющемуся через свои права»123. Вот почему индивид все более и более врастает в политическое общество, построен­ ное по модели саморегулирующегося рынка. Отныне права, сведенные к простому каталогу желаний и все более раз­ множающиеся, грозят заслонить настоящий смысл жизни. Эта инфляция прав соответствует тому, что Майкл Зандель

394

назвал «процедурной республикой», и утверждению фи­ гуры «независимого индивидуалиста» (Фред Зигель)124.

Предвидит ли общество, которое «уважает права чело­ века», в котором право предоставлено всем формам жела­ ния, всем предпочтениям и ориентациям, что они не будут пересекаться друг с другом? Ведет ли признание прав чело­ века к тому, чтобы признать все склонности законными?

Банализация прав во всяком случае ведет к их обесце­ ниванию. «Этот бесконечный плюрализм, — пишет Симона Гойяр-Фабр, — ведет к трагической покинутости: покину­ тости юридической, потому что концепт права растворя­ ется в бесконечном росте неуемных запросов; покинутости онтологической, так как факт умаления личной ответствен­ ности в пользу ответственности коллективной ведет к без­ ответственности; покинутости аксиологической, так как перепроизводство прав и вседозволенность ведут к чрезмер­ ности и нарастанию эксцессов, а потребитель этих прав за­ хватывается нигилистическим вихрем»125.

Другим последствием утверждения индивида и его прав является необыкновенное усиление юридической сферы, которую отныне считают саму по себе способной регулиро­ вать политическую жизнь и усмирять социальные бури. Токвиль говорил, что в США не существует ни одного по­ литического вопроса, который бы не перерос в вопрос юри­ дический. Эта ситуация постепенно распространилась на все страны Запада, в которых полномочия судей постоянно рас­ ширяются, а общественные связи все более выражаются в юридических терминах. «Политическое пространство ста­ новится местом, где индивиды, воспринятые как рацио­ нальные деятели, движимые исключительно личным инте­ ресом, позволяющим им даже преступать мораль, подчиня­ ют свои запросы юридической процедуре, которую они считают единственно справедливой»126.

Проблема в том, что декларации прав в той мере, в какой они хотят все охватить, являются более расплывчатыми,

395

чем национальные законы. Трудность состоит в том, чтобы выразить их в позитивном праве, не подорвав консенсуса в отношении их. Этот парадокс хорошо подметил Пьер Манан: «Если основывать будущее на правах человека и ис­ кать в них единственного гаранта справедливости, то неиз­ бежно столкнешься с вопросом, как об этой справедливости судить. Роль арбитра, которому наши режимы хотят дове­ рить контроль легитимности, будет неизбежно возрастать. Третья власть, открывшая, что она может выступать в роли арбитра, будет этим правом пользоваться и злоупотреблять. Она склоняется к деспотизму»127.

Международное право, установившееся после Вестфаль­ ского мира (1648), в наше время поколеблено идеологией прав человека, оправдывающей право (или обязанность) «гуманитарной интервенции», превентивной войны, кото­ рая часто перерастает в войну агрессивную. Это право «гу­ манитарной интервенции», открыто нарушающее хартию ООН, не имеет никакого прецедента в международном пра­ ве128. Оно подразумевает, что любое государство, каким бы оно ни было, может вмешиваться во внутренние дела дру­ гого государства для «защиты прав человека». Оправдывая военно-политический интервенционизм, теоретически за­ кончившийся вместе с эпохой деколонизации, оно позво­ ляет группе стран, претендующей на то, чтобы действовать от имени мирового сообщества, навязывать повсюду свой собственный способ видения проблем без учета сложивших­ ся культурных предпочтений и политических практик, вы­ работанных или одобренных демократическим путем. Эта доктрина, по-видимому, заключает в себе риск бесконечных войн, jus ad bellum вместо jus in bello.

Идея правосудия без границ может, конечно, кого-то со­ блазнить. В то же время нельзя не заметить, что она стал­ кивается с непреодолимыми препятствиями. Право не мо­ жет стоять выше политики. Оно может существовать в лоне политического общества или быть результатом импульсов

396

нескольких политических объединений. Из этого следует, что, пока не существует мирового правительства, идея гума­ нитарного вмешательства будет носить характер симулякра.

Любое правосудие нуждается в политическом могуще­ стве, обеспечивающем ему возможность исполнения реше­ ний. В отсутствие мирового правительства роль между­ народной полиции могут играть только вооруженные силы, настолько мощные, что никто не сможет им противостоять. Это означает добровольно отдаться гегемонии сверхдержав, так как армии всегда находятся на службе у отдельных госу­ дарств, и было бы наивно полагать, что последние не будут решать с их помощью собственные задачи, облекшись в по­ кровы морали и права. В такой ситуации получается, что только слабых можно покарать за нарушение прав, так как могущественные государства, если только они не начнут сами себя наказывать, не имеют причин для беспокойства129. В то же время справедливость, не являющаяся одинаковой для всех, не заслуживает этого имени.

Приводя слова Прудона «Тот, кто говорит о человечестве, хочет смошенничать», Карл Шмитт писал: «Концепт чело­ вечества является идеологическим инструментом, особен­ но полезным для империалистической экспансии, и в своей этической и гуманитарной форме он является оболочкой для экономического империализма»130. Во всяком случае, человечество не является политическим концептом. Термин «международная политика прав человека» является поня­ тийным противоречием. Идея о том, что добро в политике может вести только к добру, игнорирует то, что Макс Вебер назвал парадоксом последствий. История показывает, что самые благие намерения могут иметь катастрофические ре­ зультаты. Она показывает также, что право на интервенцию не решило еще ни одной проблемы, но, наоборот, увеличи­ ло их, что можно наблюдать на примере Афганистана, Косова и Ирака. Демократия и свободы не навязываются извне за одно мгновение. Их появление является результа­

397

том долгой локальной эволюции, а не форсированной трансформации. Более того, на смену локальным сувере­ нитетам, атакуемым и теснимым дискурсом прав человека, приходит не более справедливый и умиротворенный мир, но экономические суверенитеты, порождаемые трансна­ циональными компаниями­ и финансовыми рынками. Они

всвою очередь порождают­ неравенство и социальную на­ пряженность. «Идеология прав человека, — констатирует Ален Берто, — приводит не к освобождению народов, но скорее к созданию государственной полиции»131.

Великая французская революция, провозгласившая пра­ ва человека, приступила для их осуществления к террору. С 1792 по 1802 г. Франция во имя свободы была вовлечена

вполитику оккупации, аннексии и завоеваний. Жюльен Фройнд писал: «Не исключено, что, так же как сейчас люди ведут войну для установления наилучшего мира, они будут делать это для столь же возвышенных целей, включая пра­ ва человека»132. Сейчас именно это и происходит. Бернар Кушнер, совсем недавно призывавший «находиться на сто­ роне тех, на кого падают бомбы, а не тех, кто их сбрасыва­ ет», сейчас провозглашает: «Превентивная война не кажет­ ся мне очень хорошим понятием, но она близка к тому вме­ шательству, которое является и нашим правом и нашей обязанностью»133. Однако право на вмешательство не толь­ ко оправдывает превентивную войну. Оно придает войнам, которые вызывает, моральный характер, представляя их как «справедливые войны». Это, в свою очередь, ведет к кри­ минализации врага, делает из него образ Зла. Тот, кто ведет войну во имя человечества, вполне закономерно выносит своего врага за его пределы. «Справедливая война» являет­ ся по определению войной тотальной.

Доктрина прав человека определяет права как атрибуты, имманентно присущие человеческой природе, а значит, по­ зиционирует индивида как существо самодостаточное. Карл Шмитт подчеркивал: «Фундаментальные права являются

398

либеральными правами индивидуальной личности»134. Права человека являются правами изолированного инди­ вида, неангажированного субъекта, не зависящего от себе подобных, а значит, они могут выступать только противо­ положностью по отношению к обязанностям. Этот индиви­ дуализм изначален, что показывает уже Декларация 1789 г., игнорирующая свободу ассоциаций, а в более широком охвате — все формы коллективного права. Ее создатели, между прочим, прославились тем, что запрещали созда­ ние объединений на профессиональной основе (закон Ле Шапелье, декрет Алларда). Коллективные права всегда признавались, но права человека являются в последней инстанции правами, касающимися единственного индиви­ да, даже если они могут осуществляться лишь коллективно. «Современный гуманизм является абстрактным субъекти­ визмом. Он представляет людей в качестве раз и навсегда сложившихся индивидов, универсальных носителей одних и тех же атрибутов, формируемых совершенно одинаково на базе одной лишь голой рациональности», — писал ЖанЛуи Вюльерм135. Такой индивидуализм или атомизм под­ разумевает контрактуализм: если изначально даны только изолированные индивиды, то образование общества можно объяснить лишь с помощью понятия договора, юридиче­ ской процедуры, характерной для частного права. Таким образом, ранее всего был рынок, который один может ле­ гитимизировать появление общества исходя из базового принципа индивидуальной независимости, «самого анти­ общественного из всех принципов»136. В то же время, со­ гласно такому взгляду, общественный договор не меняет природы индивидов. Общество остается простой суммой индивидуальных атомов, наделенных общей волей и дви­ жимых только поиском наилучшего удовлетворения своего интереса. Каждый игрок на этом поле сам определяет свои цели и принадлежит к обществу только на инструментальной базе. Другими словами, только индивид существует реально,

399

тогда как общество является абстракцией, вымыслом или избыточной реальностью.

Политика для теоретиков права не несет в себе ничего естественного. Она является искусственной надстройкой над природным состоянием. Для того чтобы быть легитим­ ной, эта надстройка должна находиться на службе у инди­ вида и никогда не определять себя как функцию коллек­ тивного образования. «Целью любого политического объ­ единения, — читаем мы в ст. 2 Декларации прав человека 1789 г., — является сохранение естественных и ненаруши­ мых прав человека». В рамках самого общества человек определяется отныне не как гражданин, а прежде всего как член «гражданского общества» (частной сферы). Последнее же определяется как часть общества, которое только по соб­ ственному желанию может быть вовлечено в политическую жизнь (публичную сферу). Вот почему теория прав отдает приоритет частным правам индивида. Как писал Марсель Гоше: «Проблемой является не какая-то неопределенная версия прав человека, но версия четко оформленная, кото­ рая противопоставляет права личности обязанностям гражданина»137.

Вначале теория прав человека восставала против впол­ не определенной формы политического устройства — про­ тив деспотизма. Сейчас ее критика разворачивается против любого проявления политического. Ключевая идея этой доктрины состоит в латентном противостоянии между ин­ дивидом и общиной или коллективом, к которым он при­ надлежит. Индивиду всегда угрожает то, что превосходит его индивидуальный уровень, а защиту от этой угрозы он может найти в усилении своих личных прерогатив. С такой точки зрения, ни общество, ни семья, ни власти, ни соци­ альные отношения, ни даже сама культура не в состоянии обеспечить индивиду надежное покровительство. Отсюда вытекает необходимость обезопасить индивидуальные действия ненарушимой и «сакральной» сферой.

400