benua_protiv_liberalizma_84x108

* * *

Недомолвки, наличие которых можно сегодня конста­ тировать в отношении к проблемам Европы, подпитыва­ ются безусловными пороками в самом европейском стро­ ительстве. Невозможно с этой точки зрения не удивиться односторонности прогресса Европейского союза в эконо­ мической и финансовой областях практически без какоголибо продвижения в военной, политической и социальной областях. Европа не имеет и достойной ее имени исполни­ тельной власти. Она приняла на себя обязательства по соз­ данию права сообществ (droit communautaire), но оказалась неспособной эти обязательства исполнить. Идея субсидар­ ности заблокирована бюрократией, мнящей себя всесиль­ ной. Не имея постоянно действующей инстанции, порыва­ ющей с непрозрачным методом межправительственных совещаний, Европа рождает в этой области только туман. Более не понимая хитросплетений ее властных инстанций, обеспокоенные «утратой суверенитета» своих стран, что не находит компенсации в суверенитете всеевропейском, поставленные в своей повседневной жизни перед угрозой двойного дефицита — демократии и социальной справед­ ливости — при постоянном ощущении того, что Европа ныне во власти банкиров Франкфурта, технократов Брюс­ селя и судей Гааги, большинство ее граждан начинают вос­ принимать европейское сотрудничество скорее как проб­ лему, чем как решение.

На самом деле приблизиться к пониманию сегодняшней европейской конструкции можно, только если легитими­ ровать ее в терминах output («выхода»), то есть эффектив­ ности результатов исключительно в регулирующих рамках рыночной интеграции. Отсюда получается, что динамика интеграции направлена исключительно на социально не урегулированный транснациональный рынок, ценность ко­ торого сводится к финансовой стабильности и конкуренто­

181

способности предприятий. На самом же деле необходима легитимация в терминах input («входа»), то есть европей­ ской конструкции, имеющей целью возможность всем ее составным частям свободно, так, как они это могут, разре­ шать касающиеся их проблемы, принимая на себя все вы­ текающие из такой свободы последствия.

«Европа государств», «Европа отечеств», «Европа на­ ций» — формулы, удобные для маскировки фундамен­ тального отрицания Европы как таковой, — не позволяют достичь этой цели. То же самое относится и к формуле «ев­ ропейской нации», переносящей на сверхнациональный уровень все изъяны унитарной логики якобинского Государства-нации, равно как и к «федерализму сверху», часто оказывающемуся всего лишь алиби регионализма. Только «федерализм снизу», скажем так, федерализм инте­ гральный и социальный, основанный на строгом соблюде­ нии принципа субcидиарности, может, дав ход европейско­ му строительству на уровне местных и региональных со­ обществ, позволить преодолеть застой и всеобщее уравнивание.

Необходимо отказаться от этатистской и абсолютист­ ской оптики, очень долго мешавшей видеть демократию иначе, чем в рамках Государства-нации, ибо это последнее так или иначе несет униформизацию, утраты в области суб­ стационарных связей между членами различных сообществ, подавление укорененности его составных частей, концен­ трацию сил в руках «нового класса» управленцев и техно­ кратов. Как уже замечал Николай Бердяев, государство име­ ет смысл, только если оно создает условия для осуществле­ ния воли к совместной жизни, для участия в публичной деятельности всех членов политического организма, самого по себе являющегося «гарантом порядка самоуправления». Это означает, что малые государства Европы должны орга­ низоваться в федерации, а крупные — федерализироваться внутри своих границ. Речь идет о нахождении подавленных

182

веками якобинства опосредующих инстанций и о восстанов­ лении местной жизни на основе общих ценностей, постав­ ленных сегодня под угрозу анонимной рациональностью, давлением рынка и глобализации.

В заключение скажу, что речь идет об усилиях встать ли­ цом к иной глобализации. Не глобализации, ориентиро­ ванной на однородность, на равномерное распространение ценностей рынка, не глобализации, освящающей планетар­ ную победу Формы — Капитала, но глобализацию, основан­ ную на поддержке многообразия (так, чтобы оставить на­ шим потомкам не менее наполненный различиями мир, чем унаследованный нами), на создании больших, со своими центрами, континентальных пространств, на многополяр­ ности, местной автономии, демократии соучастия (не обя­ зательно представительной) и принципе субсидиарности.

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ПЕЙЗАЖ ФРАНЦИИ

За последние 30 лет интеллектуальный пейзаж Франции значительно изменился. В начале 60-х годов существовала интеллектуальная гегемония марксизма, слегка смягчен­ ная фрейдистской сектой. Все интеллектуалы были, есте­ ственно, «левыми». Высшая школа была «прогрессивной». Интеллектуалы справа были либо отброшены в катакомбы, либо их терпели в либерально-атлантистской версии, пред­ ставленной Раймоном Ароном. Догмой было, что «все име­ ет политический смысл».

В мае 68-го интеллектуалы активно принялись за дело. Сартр и Симона де Бовуар, само собой. Но не только они. Также Жан-Люк Годар, Филипп Солерс и многие другие. На этой волне «левачество» («гошизм») пережило свои лучшие годы. В 1972 году на похороны Пьера Оверни, юного мао­ иста, убитого охранником завода Рено, леваки смогли мо­ билизовать 100 000 человек. Нечто невиданное. В ту же эпоху в киосках продавались сразу три крайне левые еже­ дневные газеты — «Руж», «Юманите руж» и «Народная еже­ дневная газета».

Но это уже было начало конца. В 1973-м запрещена Коммунистическая лига (троцкисты), а Пролетарская Ле­ вая (маоисты) самораспустилась, «уважая право рабочих

184

на автономную борьбу». Морис Клавель убедил молодежь не поддаваться на соблазн терроризма. Серж Жюли стал из­ давать «Либерасьон». Кроме Федерации анархистов и не­ утомимой Лиги революционных коммунистов, все крайне левые течения, рожденные маем 68-го, постепенно раство­ рились или потерялись в опасной тактике «энтризма», «вхождения в более умеренные партии».

Фанзины, скинхеды, рок и «координация» — вот за что взялись крайне левые в 90-е. Они неформальны и «альтер­ нативны», позабыли о классовой борьбе и кадровой под­ готовке профессиональных революционеров.

Параллельно этому отказ от больших идеологий, заме­ нивших на некоторое время религию, падение моделей для подражания (советской, китайской, кубинской), запоздав­ шие разоблачения ужасов ГУЛАГа, а кроме того, капризы моды породили общее разочарование среди интеллектуа­ лов, всеобщую тоску.

Марксистская критика пережила серьезнейший кризис в 70-е, когда разоблачение «тоталитаризма» стало новым категорическим императивом у раскаявшихся баррикадных бойцов 68-го. Кровь? Это ужасно! Без Маркса в Камбодже не было бы Пол Пота: такова была истина на тот момент. Без колебаний от одной крайности все бросились в другую. Вчера еще Карл Маркс был ответом на все вопросы. Сегодня цитировать его без краски стыда на щеках стало не принято. «Рукописи 1844 года», которые на самом деле могли бы дать очень многое для глубинного понимания современных форм отчуждения, исчезли с книжных полок интеллекту­ альных магазинов.

Лингвистика перестала всех интересовать, а психоана­ лиз свелся к дискуссиям вокруг наследия Жака Лакана, фрейдистские секты грызлись между собой. Самое страш­ ное, что интеллектуальная среда перестала производить что-либо интересное. Исчезли значительные тексты, глу­ бокие размышления. Структурализм благодаря своим чрез­

185

мерным утверждениям (например — «смерть человека») стал воспоминанием. В области истории на первый план вышел жанр биографий. Единичное событие заслонило собой структуру, отдельное затмило серийное, субъект (о смерти которого было скоропалительно заявлено) гало­ пом примчался назад, на сей раз в форме хищного индиви­ дуума, как никогда стремившегося подчинить себе мир.

15 апреля 1980 года смерть Сартра, в последнее время перешедшего от атеистического экзистенциализма к еврей­ ской спиритуальности, отмечает собой кончину десятилетия. Лакан, Фуко, Барт, Янкелевич, Арон ушли либо несколько раньше, либо сразу же за ним. Среди «великих» остался толь­ ко Клод Леви-Стросс, который вышел из моды у интеллек­ туалов с тех пор, когда его критика расизма стала сопрово­ ждаться требованием прав этнической идентичности и диф­ ференциализма. Но случай Сартра эмблематичен. Тот, кто был после 1968-го наиболее престижным авторитетом воин­ ствующего левачества, умер, не оставив интеллектуальных наследников. Его имя не забыто, но кто из современных философов мог бы назвать себя «последователем Сартра»? Никто. Особенно если учесть недавно вышедшую книгу с подробным описанием поведения его и Симоны де Бовуар во время оккупации, из которой явствует, что он все свое время в те годы посвящал прогулкам на пленэре, а не закла­ дывал мины под железнодорожные пути.

С возрастом «баррикадники» стали более «разумными». Пройдя в обратном направлении путь, который когда-то вел от Сартра к Арону, большая их часть вписались в издания и журналы на глянцевой бумаге. Приход левых к власти в 1981 году позволил многим из них занять официальные посты: приличное жалованье, машина с шофером, удобное жилье. Такая трансформация описана в любопытной книге Хокенгема с выразительным названием «Открытое письмо тем, кто перешел от маоистского кителя к Ротари-клубу».

186

Если перечитать сегодня тексты «новых левых» начала 70-х —Жюли, Кушнера или Глюксмана, — возникнет стран­ ное ощущение, что сегодня от их революционного порыва и нонконформизма не осталось и следа, что они пришли к прямо противоположной точке зрения. Но это не так уж и парадоксально: 68 год был продуктом двух глубинно раз­ личных импульсов — революционная критика общества спектакля и общества потребления и стремление к индиви­ дуалистической либеральной вседозволенности, которая на самом деле могла бы возникнуть только в рамках этого (критикуемого) общества спектакля и потребления. Простонапросто вторая тенденция оказалась более сильной, и ре­ волюционный нонконформизм был принесен в жертву ге­ донизму, нарциссизму и реформаторскому либерализму.

В 70-е годы, когда казалось, что от леваческого анти­ фашизма в самое ближайшее время мало что останется, появился новый объект для разоблачений — ГУЛАГ и эпо­ ха революционного террора в самой Франции. Сталин стал представляться перевоплощением Робеспьера.

3 июля 1978 года «Нувель обсерватер» объявил в статье Пьера Вьянссон-Понте: «левачество окончательно утрачи­ вает свои позиции во Франции», и одновременно с этим было сделано новое открытие — «Новые правые возрожда­ ются среди нас». Многие леваки становятся моралистами: ниспровергатель всего и вся Филипп Солерс превращается в рьяного апологета католицизма, Пьер Виктор возвраща­ ется к талмудической традиции предков и т. д.

Начиная с 1979 года пресса начинает всерьез интересо­ ваться «новыми правыми», и складывается впечатление, что они приняли отныне эстафету исчерпавших себя лева­ ков. Вместе с ними появились «новые философы» и «новые экономисты». Первые очень быстро исчезли, потому что никакой «новой философии» создать не удалось. БернарАнри Леви сегодня стал диктором на ТВ, Филипп Немо всту­ пил в Республиканскую партию, а Кристиан Жамбер сде­

187

лался последователем традиционалиста Анри Корбена и це­ ликом посвятил себя иранологии и изучению шиизма (в чем, впрочем, весьма преуспел). «Новые экономисты» (Анри Лепаж, Флорен Афтальон и т. д.) и другие теоретики «анархо-капитализма» на некоторое время вошли в моду,

впериод увлечения Рейганом и Тэтчер, а потом внезапно совершенно исчезли из виду.

Какова же картина интеллектуального мира Франции

внастоящий момент? Обратимся к символу круга, в кото­ ром наглядно видны периферия и центр. В центре — доми­ нирующая идеология. Она на сегодняшний момент такова: разнообразные формы морализма, прославление рыночных ценностей, защита буржуазного капитализма и американ­ ской модели, прославление «прав человека» и «правового государства». В основе этой идеологии лежит следующая простая мысль: либеральная демократия является высшим достижением политической мысли, а западное общество, хоть и не совершенно до конца, все же безусловно является лучшим среди всех возможных социальных моделей. По­ этому «во имя реализма» следует отказаться от всякой кри­ тической мысли, от всех революционных перспектив, надо порвать со всеми «утопиями», которые неизбежно закан­ чиваются «ужасом», и остановиться на том, чтобы улучшать по мере возможностей уже существующий порядок. Такая позиция достигла своей кульминации у Фрэнсиса Фукуямы, который провозгласил, что для либеральной демократии больше не существует альтернатив и что история закончи­ лась с наступлением эры прохладного потребителя. Так как воображение явно иссякло, стало модным призывать к воз­ врату: возврату к Канту (вместе с Люком Ферри и Аленом Рено), к Монтеню (с Цветаном Тодоровым), к Кондорсе (с Ро­ бером Бадинтером), к Бастиату (с Анри Лепажем). Андре Глюкс­ман­ с завидным патриотизмом прославляет Декарта, вместе с которым родилась идея «человека как прозрачного

188

субъекта» и господина механистического окружающего мира. Но больше всего слышатся призывы к возврату к мыс­ лителям эпохи Просвещения. Таковы Эммануэль Левинас, для которого вся философия существования сводится к мо­ ральному отношению к окружающему; Джон Ролз, который в своей теории «неоконтрактуализма» стремится прими­ рить туманные идеи абстрактной «справедливости», социалдемократи­ческие­ симпатии и рыночную идеологию; Юрген Хабермас в своей теории «коммуникационного поведения» наивно утверждающий, что демократия приведет к «взаи­ мопониманию» социальных деятелей, которые, основыва­ ясь на законах разумности и взаимовыгоды (где он нашел таких «социальных деятелей»?), освободят друг друга в пла­ номерном и поступательном развитии.

Эти скромные, на первый взгляд, теории являются ти­ пичными образцами «минималистического гуманизма», который служит камертоном для всей «политически кор­ ректной» идеологии в современном западном обществе. Этот «минималистический гуманизм» может быть «оптими­ стическим», как у Ги Сормана, считающего, что техника раскрепостит человека, а все остальное сделает рынок; или «пессимистическим», как у Глюксмана, считающего, что «зло» — «интегризм», «фундаментализм», «традициона­ лизм» — мы несем в самих себе и что надо не стремиться к раю, а неуклонно бороться с адом (для него «ад» — это на­ ция, традиция, вера в истину, почвенность, пассионарность и т. д.); или мрачно торжественным, как у Люка Ферри, ко­ торый стремится примирить индивидуума-субъекта с уни­ версальностью закона (т. е. налицо законченная антихай­ деггеровская программа). Общим во всем этом является отказ от любого политического проекта, который признает­ ся, вслед за Хайеком, «порочным конструктивизмом».

Разнится довольно сильно общий уровень философов. Наиболее бездарны, банальны и продажны выходцы из окружения Бернара-Анри Леви (Жорж-Марк Бенаму, Пьер

189

Берже, Ги Скарпета, Борис Кутюрье, Жан-Поль Антовен и т. д.), а также «икорные левые», прислуживающие ми­ нистру культуры Джеку Лангу и сотрудничающие с Ми­ нистерством­ безопасности («полиция мысли»). Их трибу­ на — журнал «Глоб». Здесь прославляются ценности космо­ политизма, не лишенного некоторой «французскости» («Франция­ — родина прав человека и интернационализ­ ма»), а также утверждаются максимы типа «Человек свобо­ ден благодаря Закону и раб по рождению», но более всего прославляются деньги и «продвинутая часть человечества», совпадающая с посетителями ночных клубов на Манхэттене. На противоположном полюсе — действительно одаренные юные философы: Люк Ферри и Ален Рено. Они исповедуют те же идеи, только более логично, последовательно и остро­ умно. У них большая аудитория в университетских кругах, а их трибуной является «Экспресс».

Концепции Ферри и Рено строятся вокруг представле­ ния о субъекте (они понимают его как категорию, участву­ ющую в социальных и экзистенциальных связях с другими) как о чистой идее, а не о реальности. В реальности же, по их мнению, есть только индивидуумы, одинокие и нарциссиче­ ские персонажи, ни с кем не связанные и никак не обобщае­ мые. Эти мыслители критикуют такое положение дел, когда существует только индивидуум, но предлагают довольно со­ мнительный выход из этой проблематики — с их точки зре­ ния, переход от индивидуума к субъекту происходит в юри­ дической сфере (при том, что эта сфера и все современное право рассматривается как искусственная модель, отрицаю­ щая всякое представление о существовании природы, об­ щей для всех людей). Иными словами, и здесь они остаются в рамках крайнего индивидуализма, который якобы хотели преодолеть. Их «новый гуманизм» является простым «юри­ дическим гуманизмом», коренится в либеральной концеп­ ции правового государства, не знает никакой объективно­ сти, замененной классической «интерсубъективностью»,

190