(в основном воссоздававшиеся по существовавшим к тому времени английским переводам) скорее отражали присущее самому Гёте восприятие Востока и в этом смысле обычно рассматриваются как неотъемлемая часть его собственного оригинального творчества. Не лишено интереса, что извест­ное полушутливое высказывание автора этой своеобразной книги о переводчиках носит отпечаток «восточного» колори­та: «Я бы уподобил переводчиков искусным сводникам, умею­щим представить женщину под вуалью красавицей, достой­ной любви и поклонения; они возбуждают у нас непреодоли­мое влечение к оригиналу»⁹⁴.

Добавим к сказанному, что в сфере внимания Гёте нахо­дилась и малоизвестная тогда на Западе русская литература. Как отмечал встречавшийся с ним переводчик «Страданий юного Вертера» на русский язык Н.М. Рожалин, великий не­мецкий поэт проявлял живой интерес ко всему, что касалось России, читал переводы русской поэзии на французском, не­мецком, английском и итальянском языках, расспрашивал о переводах с русского и на русский. В одном из писем, адре­сованных в Россию, создатель «Фауста» заметил: «Хотя мы, западные, многими посредствами... уже знакомы с достоин­ствами ваших стихотворцев; хотя, судя по ним и многим дру­гим благородным признакам, можем предположить высокое эстетическое образование в обширной области вашего язы­ка; но несмотря на то, для меня все еще было неожиданным встретить в отношении ко мне, на отдаленном Востоке, чув­ства столь же нежные, сколько глубокие, коих милее и при­влекательнее вряд ли мы можем найти на нашем Западе, уже многие столетия идущем к образованию»⁹⁵. Был знаком Гёте с творчеством Жуковского, расспрашивал о Пушкине и даже, по преданию, послал ему в подарок свое перо.

5. Немецкая переводческая традиция второй половины XIX века

Как видно из предыдущего изложения, первая половина XIX столетия в Германии характеризовалась в целом стрем­лением к максимальному сохранению национального стиля

Ю Наука о переводе

145

оригинала. Указанная тенденция нашла свое выражение и в наиболее известном теоретическом труде, созданном в сере­дине века, — книге Тихо Момзена (1819—1900) «Искусство пе­ревода иностранной поэзии на немецкий язык» (1858). Во мно­гом перекликаясь с приведенными выше мыслями И.В. Гёте, автор говорит о трех основных типах передачи иноязычного текста: 1) перевод, лишенный стилистических характеристик подлинника, при котором смысл произведения сохранен, но его форма утрачена; 2) самостоятельное творчество в иност­ранном стиле, создатель которого воспроизводит форму ис­ходного текста (хотя и не полностью), видоизменяя содер­жание с целью приспособить его к собственному читателю; 3) строгий перевод, стилистически созвучный подлиннику. Здесь как содержание, так и форма исходного текста переда­ются по возможности точно и вместе с тем понятно для чи­тательской аудитории. Считая (как и Гёте) именно данный метод высшим достижением в области перевода, Момзен на­зывает в качестве образцов его применения переводы Фосса, Гердера, Шлегеля и особенно ценимую им версию трагедии Эсхила «Агамемнон», создателем которой был Вильгельм фон Гумбольдт.

Однако к концу столетия в Германии начинает проявлять­ся и другая тенденция. Ее представители считали, что пере­водной текст должен производить такое же впечатление, ка­кое оказывал в свое время на читателей оригинал. Поэтому ни о какой «чужеземной» окраске речи идти не должно. На­против, идентичность восприятия предполагает аналогичную степень привычности текста для его «потребителя». Для до­стижения указанной цели за переводчиком признается пра­во видоизменять отдельные черты оригинала, приспосабли­вая его к новой аудитории, устраняя все «диссонирующее» с восприятием последней и заменяя странное и непонятное бо­лее привычными и обычными явлениями.

Наиболее последовательно указанная тенденция прояви­лась в деятельности филолога-классика Ульриха фон Виламо- вица-Мёлендорфа (1848—1931), опубликовавшего в 1891 г. статью под заглавием «Что такое перевод?». Говоря о нем, историки перевода часто вспоминают несколько необычную попытку, предпринятую им для обоснования своих воззре­

146

ний: утверждая, что цель художественного и, в частности, поэтического перевода достигается прежде всего выбором средств, производящих впечатление, идентичное оригиналу, Виламовиц-Мёлендорф перевел классиков немецкой литера­туры (Гёте, Шиллера, Гейне) на древнегреческий и латинский языки с целью установить конкретные соответствия между античными и немецкими размерами⁹⁶.

Решительно выступая против имитации «чужого», Вила­мовиц-Мёлендорф главной мишенью своей критики сделал именно наследие В. фон Гумбольдта и в первую очередь счи­тавшийся образцовым перевод «Агамемнона». Оговаривая свое глубокое уважение к личности выдающегося лингвиста и отдавая должное его намерениям, Виламовиц-Мёлендорф тем не менее квалифицировал версию последнего как пол­ную неудачу, указывая, что текст Гумбольдта, во-первых, на­писан не по-немецки и не стихами, во-вторых, непонятен без греческого оригинала и, наконец, в-третьих, свидетельствует о неверном понимании подлинника⁹⁷.

Свои собственные идеи Виламовиц-Мёлендорф формули­рует следующим образом. Переводчик должен пренебречь «буквами» и следовать «духу», т.е. главным предметом его внимания должен стать не перевод отдельных слов и выра­жений, а усвоение и передача мыслей и чувств оригинала. Всякий перевод представляется ему своеобразным травести- рованием, при котором обновляется наряд, но сохраняются идеи, а точнее — сохранением души и обновлением тела, т.е. чем-то вроде переселения душ. Что же касается языковой стороны, то переводить на немецкий, по мнению Виламови- ца-Мёлендорфа, значит писать языком и стилем великих пи­сателей Германии.

Сопоставляя воззрения У. Виламовица-Мёлендорфа со взглядами его антагониста Т. Момзена, можно заметить, что, при всей полярной противоположности между ними, оба ав­тора в принципе признают возможность адекватной межъязы­ковой передачи иноязычного текста, хотя и понимают саму адекватность совершенно по-разному. В других немецких ра­ботах, посвященных проблемам перевода, вышедших в свет в конце XIX столетия, заметен компромиссный характер: с од­ной стороны, в них содержится достаточно обширный фак­

10*

147

тический материал, классифицируются различные виды пе­ревода и даются практические рекомендации по тем или иным проблемам, а с другой — высказываются сомнения в возможности полноценной передачи подлинника в целом. Типичными в этом отношении выглядели рассуждения колле­ги Виламовица-Мёлендорфа — филолога-классика Ф. Бласса. Рассматривая возникающую при переводе дилемму, назван­ный автор отмечает, что стремление к сохранению нацио­нального стиля подлинника неизбежно влечет за собой иска­жение последнего, поскольку читатели перевода будут ощу­щать при чтении чужой элемент, который отсутствует для читателей оригинала. Отсюда следует, что это чужое надле­жит заменить каким-то аналогом, который произведет, на­пример, на современного немецкого читателя такое же впе­чатление, какое оригинал производил на древнего читателя или слушателя. Но поскольку точно определить подобное впечатление невозможно, постольку, несмотря на все стара­ния, часть первоначального впечатления будет неизбежно ут­рачена и столь же неизбежно в перевод будет внесено нечто, не совпадающее с первоначальным впечатлением от оригина­ла. С другой стороны, полное устранение национального свое­образия приведет к утрате индивидуального характера под­линника, т.е. опять-таки к искажению исходного текста. Кон­статируя, таким образом, что оба требования — соблюдать национальную специфику подлинника или отказаться от нее — одинаково приводят к признанию перевода неразрешимой задачей, Ф. Бласс может лишь порекомендовать переводчику избегать односторонней абсолютизации того или другого подхода, а в каждом конкретном случае в большей степени придерживаться какого-либо из них, исходя из обстоя­тельств, целей и задач перевода, а также сообразуясь со сво­им обственным вкусом.

Наконец, в рассматриваемый период не было недостатка и в скептических голосах, отвергавших саму возможность воссоздания исходного текста, прежде всего художественно­го, на другом языке — от афоризмов типа «Кто переводит, тот путает» (Wer iibersetzt, der untersetzt), «Перевод — это смерть понимания» и т.п., до солидных монографий, среди которых выделяют обычно труд Ю. Келлера «Границы искусства пере­

148

вода», вышедший в свет в 1892 г. В названной работе сделана попытка доказать, что межъязыковой передаче поддается только логическая сторона суждений (т.е. их содержание), тогда как форма выражения (эстетическая сторона) принци­пиально невоспроизводима. Отсюда делается вывод, что о пе­реводе в собственном смысле слова может идти речь лишь применительно к научным сочинениям, где логико-содержа- тельный аспект занимает главное место; такие переводы воз­можны и необходимы при условии выработки строго опреде­ленной международной научной терминологии, позволяющей установить между исходным и переводящим текстами одно­значное соответствие, исключающее какую-либо двусмыслен­ность. Что же касается так называемых художественных пере­водов, то они, по сути дела, представляют собой не более чем подд^елкУ ^П°Д невоспроизводимый оригинал. Подобное явле­ние объясняется на основе концепции В. фон Гумбольдта о специфике «духа народа» и неразрывно связанного с ним «духа языка» (хотя, как мы видели выше, в области перевода воззрения великого немецкого лингвиста и претерпели суще­ственную корректировку). Иными словами, Ю. Келлер утверж­дал, что разные языки отнюдь не представляют собой просто системы разных обозначений единого содержания. Напротив, несмотря на то что перед всеми людьми открывается один и тот же внешний мир, его членение у носителей разных язы­ков не совпадает. Поскольку между внешней и внутренней стороной (внешней и внутренней формой, по Гумбольдту) су­ществует тесная связь, постольку обозначения одних и тех же предметов разнятся не только по звуковому облику, но и по значению, т.е., говоря как будто бы об одном и том же, в раз­ных языках имеется в виду не одно и то же.

Не обошли стороной проблемы перевода и представите­ли философской мысли Германии, стремившиеся увязать его принципы и методы с состоянием духовной культуры общества в целом. Подобная тенденция, в частности, была характерна для Фридриха Ницше (1844—1900), утверждав­шего, что о степени исторического чувства, присущего ка­кой-либо эпохе, можно судить по тому, как в данную эпоху переводятся и интерпретируются произведения, созданные ^в прошлом.

149