и Нового Заветов, а также умения прояснять «темные» (т.е. затруднительные для понимания) места подлинника «светлы­ми». Августин останавливался и на таких вопросах, как нали­чие у слов разных значений, затрудняющих правильное по­нимание, архаичная лексика, идиомы, реалии (названия тех или иных конкретных вещей, животных, растений, предме­тов быта и т.п.). Важное значение отводит автор принципу сопоставления разных версий, причем указывает на пользу, приносимую буквальными переводами, поскольку последние при всей своей корявости более точны при передаче ориги­нала. Однако в отличие от Иеронима сам Августин перевод­ческой деятельностью не занимался, а его теоретические раз­мышления относились скорее к экзегетике (толкованию) библейских текстов, нежели к переводу в собственном смыс­ле слова.

5. Переводы Библии на другие европейские языки и борьба с ними

Почти одновременно с латинским осуществлялся и пере­вод Библии на готский язык, автором которого был епископ Ульф ила, называемый также Вульфилой (317?—381). В роли исходного текста выступала одна из версий Септуагинты. Со­хранилось и письмо Иеронима двум готским клирикам, в ко­тором создатель Вульгаты объяснил принципы перевода свя­щенных книг. Здесь также велись дискуссии и споры по этим проблемам, о чем свидетельствует один из средневековых па­мятников, где речь идет о технике перевода Писания на гре­ческий, латинский и готский языки. Предисловие к нему по­лемически заострено против тех, кто позволял себе слишком свободно обходиться с библейским текстом.

Дальнейшая история библейских переводов на языки за­падноевропейских народов отличалась еще большим драма­тизмом, а порой принимала трагические формы. С одной сто­роны, появлялись новые версии Священного Писания, преж­де всего — новозаветной литературы (о некоторых из них будет сказано в следующем разделе). С другой стороны, ка­толическая церковь, желая сохранить монополию на толкова­

44

ние библейского текста и опасаясь возникновения еретиче­ских воззрений, начинает выступать против того, чтобы Сло­во Божие зазвучало бы на «вульгарных наречиях», т.е. живых языках народов, входивших в орбиту ее влияния. Идеологи­ческим обоснованием подобного запрета должна была стать так называемая теория «триязычия», развитая в VII в. епис­копом Исидором. Севильским. Согласно ей, священными мо­гут быть признаны три языка: еврейский, греческий и латин­ский, поскольку именно на них, по приказу Понтия Пилата, сделана надпись на кресте Иисуса Христа. Хотя утвердился такой взгляд не сразу (в частности, к нему отрицательно от­носился император Карл Великий), однако он был закреплен папскими эдиктами (в XI в. — Григорием VII, в XIII в. — Ино- кентием III). Более того, решением одного из церковных си­нодов, состоявшегося в XIII столетии, всякий, кто, имея у себя перевод Библии, не представит его епископу для сожже­ния, объявлялся еретиком со всеми вытекающими отсюда по­следствиями. «Воду следует брать из источника, а не из боло­та», — заявил в XII в. английский церковный деятель Уолтер Men, когда ему был представлен перевод нескольких книг Священного Писания²⁷. Его коллега, доминиканец Томас Пал­мер утверждал, что Слово Божие на английском языке звуча­ло бы как хрюканье свиней или рычание львов. В Германии архиепископ Бертольд Майнцский особым эдиктом запретил в 1485 г. перевод не только церковных, но и светских произ­ведений на немецкий язык, мотивируя это неспособностью последнего достаточно ясно передать содержание латинских оригиналов. А уже в XVI столетии представитель римской курии кардинал Гозий резюмировал позицию католической церкви в следующих словах: «Дозволить народу читать Биб­лию значит давать святыню псам и метать бисер перед сви­ньями»²⁸.

Подобная установка неизбежно должна была превратить вопрос о переводе Библии в одну из важнейших религиозно­политических проблем, далеко выходящих за узкофилологи­ческие рамки. Именно она во многом создала предпосылки того кризиса, разрешением которого стало потрясшее Запад­ную Европу в XVI в. движение Реформации.