Становление гражданского общества в Советском Союзе

В Советском Союзе, с первых дней и до само­го его распада, отдельные группы граждан

вистов, независимо друг от друга «прорастав­шие» в условиях относительной толерант­ности в период ленинского НЭПа (причем некоторые из них затем вошли в партийные и государственные структуры), стали значи­тельно более осторожными, после того как Сталин ясно дал понять, что независимая инициатива может быть наказуема. Но даже под сталинским игом не все полностью отка­зались от веры в то, что государство долж­но принадлежать народу. Вот хотя бы один пример: несмотря на то что Еврейский анти­фашистский комитет был создан как инстру­мент государства, он стал центром притя­жения для инициативных рядовых совет­ских граждан, которые хотели, чтобы их голоса были услышаны в Кремле как во время войны, так и после ее окончания. Убийство председателя комитета Соломона Михоэлса заставило так называемых акти­вистов быстро поменять свою позицию, но это лишь увеличило потребность в публич­ном осмыслении происходящего и открытых дебатах, которые развернулись после смерти Сталина, во время хрущёвской «оттепели». Действительно, подобного рода примеров множество, и о них можно написать тома ¹³. Для краткости остановлюсь только на исто­рии советского правозащитного движения, существование и деятельность которого под-

тверждены документами, что позволяет про­вести полноценный исторический анализ и по возможности обойтись без эмоциональ­ных оценок, которых трудно избежать при обсуждении постсоветского периода.

В октябре 1970-го трое советских ученых — Андрей Сахаров, Андрей Твердохлебов и Валерий Чалидзе — созда­ли организацию под названием «Комитет прав человека». Комитет принял формаль­ный устав и кодекс поведения, а также сфор­мулировал свою миссию, выдвинув в каче-

янием интеллектуальной «оттепели» эпохи Хрущёва и в ответ на официальное заявле­ние о необходимости реформ в Советском Союзе, прозвучавшее в речи Брежнева к пар­тийной элите. И хотя Сахаров и его колле­ги могли выступать с критикой по самым разным проблемам — от советской внеш­ней политики до судебных процессов над писателями-диссидентами Пименовым и Амальриком, — они не ставили себя в поло­жение прямого противостояния государству. Наоборот, они стремились давать «рекомен-

"Хотя Сахаров и его коллеги могли выступать с критикой по самым разным проблемам, они не ставили себя в прямое противостояние государству".

стве цели «создание благоприятных усло­вий жизни людей, укрепление мира и раз­витие взаимопонимания» ¹⁴. Основатели Комитета отметили «возросший в послед­ние годы интерес граждан СССР» к пробле­ме прав человека, а также выразили «удо­влетворение успехами, достигнутыми СССР в этой области с 1953 года» ¹5. Почти десяти­летие спустя, когда брежневское Политбюро готовилось отправить Сахарова в ссыл­ку, Центральный комитет КПСС назвал Комитет прав человека предтечей более широкого диссидентского движения в Советском Союзе, в том числе таких органи­заций, как Хельсинкские группы и Рабочая комиссия по расследованию использования психиатрии в политических целях ¹⁶. Прежде всего следует отметить, что Комитет прав человека в первые годы его существования нельзя рассматривать как гражданское обще­ство в прямом смысле слова. Будучи малень­кой, замкнутой группой выдающихся ученых, деятельность которых направлена на благо общества, Комитет все же не ставил своей целью быть посредником между обществом и государством. Он возник, скорее, под вли-

дации», чтобы «содействовать дальнейшим усилиям государства в создании гарантий по защите прав с учетом специфики проблемы в условиях социалистического строя и спе­цифики советской традиции в этой облас­ти» ¹⁷. Они также не пытались вести подполь­ную деятельность. Их первыми шагами были письменные обращения в Советскую ассоциа­цию содействия ООН и в Политбюро ЦК КПСС. Комитет выдвигал самые разнообраз­ные и весьма смелые предложения, такие, как более свободный обмен информаци­ей, предоставление большей независимости предприятиям, амнистия всех политзаклю­ченных, независимость суда, прекращение паспортной дискриминации и реформа обра­зования ¹⁸. В условиях начала брежневской эпохи все это едва ли могло расцениваться как государственное преступление.

Сегодня такая позиция Комитета прав человека — убежденность в том, что крохот­ная группа уважаемых ученых и интеллек­туалов сможет при помощи своего автори­тета и писем хоть сколько-нибудь смягчить жесткий авторитарный режим, — кажется почти наивной. И действительно, первый же

ответ со стороны государства был далек от энтузиазма. В самом конце 1970-го Чалидзе и Твердохлебов были вызваны на допрос в КГБ. Следователь отметил, что участники движения «…решили свою деятельность про­должать, считая, что участие в ней Сахарова, его имя и авторитет сами по себе являют­ся достаточной гарантией существования "Комитета прав человека"» ¹⁹. Однако больше никаких активных мер власти не принимали.

Между тем число сторонников Сахарова и Комитета прав человека постепенно росло. К февралю 1971 года КГБ обратил внимание на регулярные контакты Комитета с мате­матиком и поэтом Александром Есениным-Вольпиным, лингвистами Юрием Глазовым и Ларисой Богораз, историком Петром Якиром и физиком Борисом Цукерманом ²⁰. В мае 1971-го в состав Комитета вошел четвертый человек — математик Игорь Шафаревич ²¹. По мнению КГБ, тот факт, что вместе сошлись люди с непохожим про­шлым и разными взглядами, способствовал «объединению нескольких диссидентских направлений советской интеллигенции», для которых Сахаров и Глазов попытались соз­дать общую «доктрину» ²².

Характер деятельности Комитета и обра­зовавшегося вокруг него движения не опре­делялся исключительно интересами участ­ников. В то время как широкие массы людей имели слабое представление о работе этой организации, слово Сахарова и известия о том, чтó пытается предпринять Комитет в защиту репрессированных писателей и дру­гих диссидентов, распространялись по тюрь­мам, лагерям и другим местам заключения. Члены Комитета и его окружение стали полу­чать письма от людей, считавших, что они преследуются по политическим мотивам, а также от членов их семей. Многие из этих писем, с точки зрения КГБ, были от «психи­чески больных», другими словами, от паци­ентов психиатрических больниц ²³. Комитет

начал интересоваться судьбой этих людей, а также получившей широкое распростра­нение практикой, когда «неблагонадеж­ных» граждан объявляли душевнобольными, чтобы не ввязываться в долгие судебные про­цессы. Так возникло первое крупное ответ­вление Комитета — Рабочая комиссия по рас­следованию использования психиатрии в политических целях.

Со временем масштабы деятельности Комитета прав человека расширялись. В 1974 году его организаторы выступили против репрессий в отношении писателей-диссидентов. К концу 1976-го установилось тесное сотрудничество между Сахаровым и активистами движения за выезд евре­ев из СССР Натаном Щаранским и Юрием Орловым. Среди тех, кого арестовали за под­готовку подпольного симпозиума по еврей­ской культуре в декабре того же года, было немало людей, явно связанных с Комитетом прав человека ²⁴. С января 1977-го Сахаров стал активно участвовать в создании хель­синкского движения в СССР. Используя свое имя, статус нобелевского лауреата, а также репутацию и статус Комитета прав человека, он обратился с письмом к гла­вам государств — участников соглашения в Хельсинки в надежде вызвать международ­ную реакцию на репрессии против активи­стов Хельсинкских групп ²⁵. В конце 1970-х Сахаров воспользовался своими контактами с западными дипломатами и журналистами, чтобы привлечь внимание к общественным движениям разного толка, среди которых были объединения украинских, прибалтий­ских и еврейских националистов, организа­ции иудейских и христианских религиозных активистов и др. ²⁶. К 1980 году Хельсинкские группы возглавляли кампании, направлен­ные против репрессий, нарушений прав человека и войны в Афганистане, хотя с точки зрения формы, содержания и соста­ва подписавшихся эти акции протеста прак-

тически не отличались от тех, что на протя­жении предыдущих десяти лет проводились Комитетом прав человека ²⁷.

Таким образом, за одно десятилетие небольшая компания, куда входили толь­ко «свои», превратилась в многочисленное движение, представлявшее интересы неко­ей части советского общества — значитель­но большей, чем та, к которой принадлежали сами активисты. Чтобы понять, как это про­изошло, каким образом удалось преодолеть внутренние различия, и ответить на вопрос, можно ли действительно считать это движе­ние «гражданским обществом», необходимо проанализировать его отношения с государ­ством.

Неудивительно, что правящий режим с самого начала проявлял интерес к деятель­ности Комитета прав человека. С течением времени, по мере того как советские лиде­ры все больше осознавали роль этого дви­жения, их реакция менялась. Так, снача­ла они были уверены в том, что Сахаров, Чалидзе, Твердохлебов и Шафаревич пред­ставляют собой лишь группку бунтарей-оди­ночек, в отношении которых лучше всего использовать тактику индивидуального запу­гивания, изоляции и — в случае необходи­мости — изгнания. Заметим, что, когда в 1973-м Сахарова впервые вызвали на допрос в КГБ, он все еще не противопоставлял себя напрямую правящему режиму; напротив, он утверждал, что если его деятельность факти­чески приобретает характер диссидентской, то это объясняется исключительно неприми­римостью самого государства ²⁸.

Однако к середине 1970-х власти поня­ли, что, благодаря самиздату и авторите­ту Сахарова, движение способно дестабили­зировать ситуацию в обществе. Последовал массированный превентивный удар: еще до того как основная масса населения узнала об «инакомыслии» Сахарова, в «Известиях» и других газетах, а также на собраниях мест-

ных парторганизаций была развернута мощ­ная кампания по дискредитации Сахарова и Солженицына. Каково бы ни было ее воз­действие на общественное мнение совет­ских граждан, со стороны международного сообщества результатом публичной атаки на Сахарова стал все возрастающий интерес к этому ученому и его разногласиям с властью. Менее чем через год со дня своего образова­ния Комитет прав человека вошел в состав Международной лиги прав человека. Это событие члены Комитета расценили в пер­вую очередь как признание того, что их орга­низация реально существует и обладает леги­тимностью ²⁹. После травли Сахарова в офи­циальной прессе власти пытались бóльшую часть 1973-го и весь 1974 год воспрепятство­вать тому, чтобы Сахаров и Комитет прав человека воспринимались в мире как оппо­зиция советскому режиму. Советский режим осознал, что Сахаров и его окружение могут создать видимость организованной и силь­ной оппозиции в Советском Союзе, что пошатнуло бы международные позиции Кремля. В сообщениях, направляемых в Политбюро, КГБ выражал тревогу, что, если позволить Сахарову действовать беспрепят­ственно, за рубежом может возникнуть впе­чатление, что в Советском Союзе существу­ет некая объединенная оппозиция КПСС. В ответ на это Политбюро предписало дипломатам объяснять западным правитель­ствам, что Сахаров и его окружение — это радикалы, отщепенцы и, вероятнее всего, психически неуравновешенные люди ³⁰. Но и эта кампания потерпела крах, и в 1975 году Сахарову была присуждена Нобелевская пре­мия мира. Советское руководство зашло в тупик. Решение запретить Сахарову поездку в Осло, чтобы лично получить премию, при­вело лишь к всплеску «антисоветских» публи­каций в западной прессе ³¹. В ноябре 1975-го КГБ решил обратиться к Политбюро с прось­бой выслать Сахарова и его жену, Елену

Боннэр, из Москвы в отдаленный уральский город Свердловск-44. В прошении КГБ гово­рилось: «Надо полагать, что административ­ное переселение Сахарова и его жены вызо­вет на Западе антисоветскую кампанию. Однако это принесет меньшие политиче­ские издержки, нежели оставление действий Сахарова и в дальнейшем безнаказанны­ми или привлечение его к уголовной ответ­ственности» ³². Политбюро, не объясняя причин, отклонило эту просьбу, хотя позже ему пришлось изменить свою позицию.

ское государство просто не оставляло места для подобных вольностей.

Мое утверждение состоит в том, что именно эта черта советской политической жизни — невозможность диалога — стала истинной причиной того, что правозащит­ное движение превратилось в диссидент­ское и сумело преодолеть значительные вну­тренние разногласия, связанные как с инте­ресами отдельных групп, так и с их идеоло­гией. С точки зрения режима, который был не в состоянии проводить дифференциро-

"Невозможность диалога стала истинной причиной

того, что правозащитное движение превратилось

в диссидентское и преодолело внутренние разногласия".

В реакции властей поражает следующее. Во-первых, они были твердо уверены (или, по крайней мере, вели себя соответству­ющим образом), что диссидентское движе­ние держится на отдельных личностях, и потому избрали стратегию арестов, запу­гивания или даже высылки. Во-вторых (и это, вероятно, более важно), власть не допу­скала мысли о возможности компромисса. Официальные обращения Комитета прав человека в Политбюро никогда не рассматри­вались, и даже такой человек, как Сахаров — член советской научной элиты и всемирно известный ученый, — ни разу не был пригла­шен к обсуждению политических вопросов. Эти особенности, по-видимому, объяснялись тем, что идеологические установки режи­ма полностью отрицали самую возможность существования в Советском Союзе организо­ванной оппозиции: КГБ неоднократно объ­являл ее вымыслом буржуазной пропаган­ды ³³. Кроме того, система, в которой управ­ление чрезвычайно сложной иерархией строилось на жестком подчинении, не могла допустить возникновение независимой поли­тической инициативы. Очевидно, что совет-

ванную политику, все подобные инициативы были одинаковы и, следовательно, реакция на них должна была быть тоже одинаковой — репрессивной. Столкнувшись с такой непри­миримостью, правозащитному движению необходимо было поменять свою стратегию. Попытки наладить сотрудничество с властью уступили место призывам к общественности, публичным протестам и созданию самосто­ятельных подпольных организаций. А когда Советский Союз подписал хельсинкский Заключительный акт, правозащитники вос­пользовались международными каналами для выражения протеста и давления на власть. Еще важнее, что со временем правозащит­ное движение потеряло надежду на возмож­ность перемен в советском государстве и прониклось глубинной ненавистью к правя­щей партийной верхушке (следует отметить, что Сахаров в данном случае был исключе­нием). Между тем обострение конфликта лишь усилило у властей ощущение угрозы со стороны движения. Таким образом, пра­возащитники и советский режим пришли к реальному противостоянию, причем обе сто­роны все более утверждались в собствен-

ных идеях и все менее стремились к поис­ку точек соприкосновения. В этом противо­стоянии преимущество было на стороне госу­дарства, которое использовало аресты и дру­гие репрессивные меры, чтобы подавить дея­тельность своего противника; к началу 1980-х эта цель была практически достигнута.