Диана шмидт

Томас Фридман, широко известный колумнист газеты The New York Times, написал книгу «Земля — плоская: Краткая история XXI столетия», построен­ную на беседах автора с бизнесменами, круп­ными менеджерами и высокопоставленными чиновниками, а также экспертами. Эта книга удачно иллюстрирует тенденции в мировом бизнесе, порожденные новыми технология­ми, и передает атмосферу, установившуюся в деловых кругах. Мы воочию видим, как биз­нес-сообщество рефлексирует новые возмож­ности и проблемы и как его усилиями техно­логические новшества преобразуются в орга­низационные и рыночные инициативы, — другими словами, мы наблюдаем, как бизне-сы, комбинируя обновленные факторы про­изводства, продвигаются вперед в новой тех­нологической среде.

В наши дни почти любая работа может выполняться в любом месте, а прямую услу­гу может оказать человек, занимающий­ся своим делом у себя дома на другом конце света. Каждый может вступить в контакт и обмен мнениями с кем угодно в мире. Многие имеют доступ к единой инфор­мационно-инфраструктурной платфор­ме. В результате возникают совершенно новые производственные, потребительские и обменные отношения. И это полностью перестраивает-перекраивает все обществен­ные структуры, все модусы общественной жизни вплоть «до самой сути общественно­го договора», как сказал Фридману бывший крупный чиновник в администрации Билла Клинтона (с. 45).

Автор обозначает всё это метафорой «пло­ский мир»/«Земля плоская». Причем пре-

вращение мира в «плоский» имеет две сто­роны. Во-первых, происходит «горизонтали-зация» сети общественных связей. Это, как настаивает Фридман, новая и принципиаль­но иная фаза глобализации. Раньше данный процесс, согласно автору, был «вертикаль­ным» , то есть собиранием мира под одной «командой и контролем» (не побоимся ска­зать, «крышей»), а теперь идет «горизонталь­ная» глобализация — развертка мира в одной плоскости, где доминируют «взаимозависи­мость и сотрудничество». Этими понятиями Фридман широко пользуется, и так озаглав­лен один из центральных разделов его книги (с. 212—216). Во-вторых, в этом «плоском мире» и самые верхние этажи экономики могут размещаться где угодно, что открывает возможность для стран, отставших в эконо­мическом развитии, резко усилить свою кон­курентоспособность.

Обозначив две указанные тенденции, автор задается вопросом, какой должна быть конкурентная стратегия выживания в этом «плоском мире» у Соединенных Штатов, раз­вивающихся стран и бизнеса.

Превращение мира в «плоский» дает новый импульс к росту благосостояния, но, очевидно, не гарантирует ни одной стра­не, включая США, не только господства, но и даже экономического паритета с дру­гими странами. Между тем в американском обществе обнаруживаются признаки устало­сти и упадка. Динамика, или, как сказали бы русские гумилёвцы, «пассионарность», аме­риканской нации подогревалась освоени­ем обширных незанятых пространств («дух фронтира») и постоянным притоком моло­дого неустроенного человеческого контин-

гента. Когда этот дух уже угасал, его реани­мировали холодная война и космическая гонка с СССР (я бы начал со Второй миро­вой войны). Теперь требуется еще одна реа­нимация.

Фридман пишет: «Если нынешняя ситуа­ция имеет параллели в американской исто­рии, то это эпоха холодной войны, когда в 1957 году Советский Союз резко опередил Америку, запустив первый спутник Земли. Конечно, многое теперь обстоит иначе. Тогда главный вызов исходил от тех, кто строил стены, разделяя мир; теперь же глав­ная проблема в том, что стены рухнули и дру­гие страны вступили с нами в прямую конку­ренцию. Тогда главный вызов бросал экстре­мальный коммунизм —Россия, Китай, Северная Корея; теперь же это экстремальный капита­лизм — Китай, Индия, Южная Корея. В про­шлую эпоху основная цель состояла в том, чтобы построить сильное государство, ныне же она заключается в том, чтобы создать сильного индивида. Но теперь, как и тогда, нужен последовательный, энергичный и сфо­кусированный ответ. Нам необходима новая версия "фронтира" и "великого общества", адекватная "плоскому миру"» (с. 277, курсив мой. — А.К.). Короче говоря — «американская идея». Я пользуюсь здесь этим выражением (автор его не употребляет), чтобы русские не думали, что им одним приходится искать себе место в мире. Всем приходится.

Фридман называет эту мобилизационную идеологию compassionateflatism. В буквальном переводе на русский язык это значит «сочув­ственный плоскизм», и защищать такой лек­сический монстр я не берусь. Английский язык всегда сравнительно легко перевари­вает подобные неологизмы. На русском же найти для него эквивалент чрезвычайно трудно. Суть дела, однако, в том, что автор призывает Америку не сопротивляться про­исходящему, а принять вызов и приспосо­биться к новому миру.

«Конкуренция со стороны китайцев и индий­цев не увлекает нас на дно, а выталкивает наверх-и это к лучшему» (с. 233). Но Фридман, конечно, не думает, что эта «возгонка вверх» произойдет сама по себе. Он слывет эконом-либералом, но, судя по всему, не верит, что обострение конкуренции в «плоском мире» приведет к процветанию всех и каждого автоматически — стоит только разрегулиро­вать рынки и финансовые потоки.

Оптимизм автора явно не безоговорочен. Особое беспокойство ему внушает падаю­щий интерес американцев к высшему обра­зованию и прежде всего в области науки и техники. Он цитирует отчет американско­го Национального совета по науке за 2004-й, в котором говорится: «Следует отметить неприятную тенденцию: все меньше амери­канских граждан выбирают профессии уче­ных и инженеров». В этом видится угро­за. Импорт «мозгов» пока спасает Америку, но теперь эти «мозги» все больше начина­ют работать дома. Так, число китайских заяв­лений о поступлении в американские уни­верситеты в 2004 году упало в 1,5 раза (с. 260). Дальше приводятся такие цифры: в 2003-м во всем мире получили дипломы бака­лавра в области науки и техники 2,8 млн человек, из них 1,2 млн в Азии, 830 тыс. в Европе и 400 тыс. в США. Азия готовит сей­час в восемь раз больше инженеров, чем Соединенные Штаты (с. 257)!

Это еще не конец света: в расчете на тыся­чу человек Европа и Америка пока еще выпу­скают «технарей» больше, чем Азия. Но вот другие цифры, приводимые Фридманом, внушают гораздо большую тревогу, пото­му что знаменуют тенденцию. Так, в 2004 году дипломы инженеров получили 46 проц. выпускников университетов в Китае, 25 — в России и только 5 проц. в США (с. 258). Все это напоминает классический цикл семей­ной хроники. Про богатые семьи мы давно знаем, что первое поколение наживает

добро, второе — как-то его удерживает, а тре­тье — растрачивает. К этой очевидной анало­гии прибегает и автор, называя нынешнее поколение американцев «расточителями».

Китайцы, индийцы и восточноевропейцы сильнее мотивированы и лучше работают. И вот уже призрак бродит по миру — призрак аутсорсинга. И теперь не только рядовые, массовые производственные работы уплы­вают из старых богатых стран на Юг, но и высококвалифицированные вплоть до науч­но-исследовательских. Компании финансиру­ют исследования за рубежом, потому что там более мотивированные «мозги». К тому же они и дешевле в десяток раз. А кроме того, в старых странах попросту не хватает эли­тарных работников. Знаете ли вы, напри­мер, что почти тысяча российских инжене­ров и научных работников ведут проектные изыскания для фирмы «Боинг»? Это разузнал Фридман в поисках материалов для своей книги (с. 195). Подобные контракты разме­щаются также в Индии и Китае.

Нужна стратегия, чтобы противостоять подобной тенденции. И автор называет неко­торые элементы такой стратегии. Например: всеобщая пенсия, расширение и укрепле­ние велфэра (все должны иметь кусок пиро­га, чтобы пирог продолжал увеличиваться). Или: «Учиться, учиться и учиться! Всех — в университет! Работодатели, учите работни­ков без отрыва от производства!» — все это очень по-европейски, если не по-советски.

Поощрение социально сознательного биз­неса — такая идея популярна в Европе, где велфэр скорее демонтируется, чем достра­ивается, как это рекомендует для Америки тот же Фридман в другом месте. Он цитиру­ет редактора журнала Fortune Марка Гантера: «Все больше компаний начинают пони­мать, что приверженность моральным цен­ностям в широком и либеральном смыс­ле помогает соблюсти интересы акционе­ров» (с. 301—302). Но в какие практики это

понимание будет воплощено, пока не очень ясно. Ни либералы, ни социалисты не дума­ют, что бизнес должен имитировать государ­ственный велфэр (последнее, кстати, весьма характерно для США). Автор, собирая мате­риал для своей книги, этой стороной дела не интересовался. Между тем в данной области накопилось много идей и экспериментов. Некоторые социальные практики даже опе­режали переворот в бизнесе, происходив­ший в 1990-е годы.

А вот более американские по колори­ту идеи. Например, страхование зарплаты. Это не пособие по безработице, а разновид­ность страховки для тех, кто теряет «жир­ные доходы», к которым успевает привы­кнуть. Еще более американская идея — при­зыв к социальной сознательности потреби­теля. Покупка, подчеркивает Фридман, — это политический акт. Реализация определен­ной культуры, уточнил бы я. Через культур­ные практики индивид влияет на доходность производств. Пока потребности человека элементарны, такое влияние невелико. Чем выше этаж потребления, тем сильнее поли­тические коннотации акта потребления. Вот почему, между прочим, так интересны ини­циативы всякого рода движений потребите­лей, получающих теперь распространение в богатых обществах. Классовая борьба при­обретает отчетливый культурный привкус и, если угодно, перемещается из фабричных дворов в супермаркеты и бутики. Я думаю, что массовые культурные бойкоты на потре­бительских рынках могут стать важным эле­ментом общественной жизни ХХI столетия.

Наконец, автор делает сильный упор на культуру родительства — прокреативные, семейные и воспитательные практики. Эта культура последние полвека серьезно дегра­дировала в либеральных обществах, что чре­вато двумя последствиями — демографиче­ским упадком и возвращением религиозно­го фундаментализма. Последнее уже замет-

но в Америке. Для Европы это менее актуаль­но, но может стать таким, если продолжится ползучая исламизация Старого Света.

Экономически отставшие страны в «пло­ском мире» получают в принципе возмож­ность вернуть себе то, что они потеряли в ходе предыдущей фазы модернизации-глоба­лизации. Они теперь больше, чем Европа и Америка, выигрывают от глобальной либера-лизации-дерегуляции-приватизации. Прежде всего благодаря дешевизне труда. Но этого мало, так как актуальна их конкуренция не только и даже не столько со старыми богаты­ми странами, сколько с Китаем. Тут Фридман ссылается на исследование Всемирного банка "Doing Business in 2004": респондентов спрашивали, легко или тяжело им: 1) начать новый бизнес (законодательство, лицензии и пр.); 2) нанять работников; 3) заключить кон­тракт; 4) получить кредит; 5) закрыть неудав­шийся бизнес (с. 318). Оказывается, чтобы начать бизнес, например, в Австралии требу­ется два дня, а на Гаити — 200. Картина ясная. В этом разделе автор лишь мельком упоми­нает замечательную книгу Эрнандо де Сото, где вся эта проблематика была подробно рас­смотрена. Де Сото, собственно, и был одним из вдохновителей упомянутого исследования Всемирного банка.

Мобилизация ресурсов зависит то того, чтó автор называет «культурный потенциал» (cultural endowments) шш «неосязаемые вещи» (intangible things). Это примерно то же самое, что, согласно популярной байке, сказал зна­менитый музыкант Луи Армстронг. Когда его спросили, чем хороший джаз-банд отличает­ся от плохого, Армстронг ответил: «У хоро­шего джаз-банда есть это, а у плохого этого нет».

В самом деле, речь идет о трудноуловимых материях, хотя социологи имеют для этого более концептуализированную терминоло­гию: ценности, установки, престиж, габиту­сы (привычки), практики, институции и пр.

Фридман в дальнейшем упоминает две куль­турные практики — «открытость» и «тер­пимость». Этот список в свете необозримо­го моря проведенных исследований можно было продолжить.

Автор проводит несколько очень беглых сопоставлений, из которых привлекает вни­мание одно — сравнение Мексики и Китая (с. 332—336). Оно интересно тем, что напо­минает нам о проблематичной связи между демократией и экономическим развитием. Мексика с ее многопартийностью оказалась в плену патронажно-клиентельных отноше­ний, в то время как Китай с его авторита­ризмом оказался экономически более дина­мичным. Поэтому дело не в демократии, а в лидерстве — к такому выводу приходит автор (с. 333). Обсуждать данную проблему непро­сто, поскольку потребовался бы намного более изощренный дискурс. А для этого здесь попросту нет места. И все же трудно удер­жаться от одного замечания. Те, кто, надеясь ускорить экономическое развитие, думают, что их проблема сводится к выбору между демократией и авторитарным правлени­ем, глубоко заблуждаются. Ни то ни другое само по себе ничего никому не гарантирует. Можно, конечно, сказать, что если демокра­тия не помогает экономическому развитию, то это плохая, ненастоящая демократия, — но это, увы, софистика.

Затем Фридман фиксирует проблемы, с которыми в «плоском мире» столкнутся бизнесы, фирмы, компании, корпорации. Малые и средние фирмы теперь конкуриру­ют с фрилансерами, работающими под «кры­шей» крупных корпораций. Конкуренцию малому бизнесу составляют больше не сосе­ди: конкуренты могут теперь находиться где угодно в мире. В результате складывается ситуация, которую обозначил один из собе­седников автора: «Я был крупной фигурой локально и мелкой глобально, а теперь нао­борот» (с. 350). Поскольку заказчик товара

тоже глобализировался, то есть может искать себе очень специфический товар по всему миру, поставщик должен быть готов выпол­нить любые требования: он отвечает на этот вызов, открывая «дигитальный буфет для самообслуживания заказчика».

Сотрудничество между производителя­ми-поставщиками теперь приобретает новое качество, потому что следующий уровень соз­дания ценностей будет так сложен, что никто не сможет работать в одиночку. Аутсорсинг неизбежен, но им нужно пользоваться не для того, чтобы уменьшить издержки на рабочую силу, а чтобы увеличить оборот. В этих усло­виях необходим «регулярный самоанализ» фирмы, поскольку приходится все время модифицироваться.

После обзора всех тенденций и про­блем Фридман делает важное признание: «Я позволил себе назвать эту книгу "Земля — плоская", так как я хотел подчеркнуть, что "уплощение" мира происходит нарастающи­ми темпами, и так как считаю, что это важ­нейшая тенденция нашего времени. Но... сотни миллионов людей отстают от данной тенденции или чувствуют себя ущемленными ею» (с. 375). Автор обращается к мировым проблемам бедности, бесправия, бессилия и унижения. Не все вступают в «плоский мир» одновременно, а многие могут в него вооб­ще никогда не попасть. «Уплощение» мира вовсе не означает, что уровень благосостоя­ния в нем выравнивается. «Плоский мир» — это не мир нивелированной высокой обеспе­ченности. Мало того, в конце ХХ века наме­тилась прямо противоположная тенденция. Фридман разделяет всеобщее моральное бес­покойство по этому поводу и опасения, что такое развитие событий может привести к серьезному глобальному конфликту.

Конечно, круговые поставки (supply-chai­ning) в «плоском мире», как подчеркивает автор, снижают опасность войны. Он напо­минает о смягчении напряженности между

Китаем и Тайванем, Индией и Пакистаном. Но добавляет при этом, что «алькаидизация» тоже спутник «плоского мира». И вообще, «нет ничего опаснее неудавшегося государ­ства, имеющего в своем распоряжении ско­ростной интернет» (с. 435).

В этой связи интересно, чтó автор пишет об арабском мире. Он ссылается на чрезвы­чайно информативный отчет (подготовлен­ный группой арабских ученых) о научно-тех­нической оснащенности и активности араб­ского мира. Детали занимают целую страни­цу (с. 398), но я приведу здесь только одну из них: за последние 20 лет прошлого столе­тия на арабские страны пришелся 171 меж­дународный патент, тогда как на Южную Корею — 16 328. Фрустрация арабов и ретро­градство ислама порождают идеологиче­ские настроения, которые Фридман называ­ет «исламо-ленинизмом», а режимы в араб­ских странах борются с этим исключитель­но посредством полицейских преследова­ний, не прибегая к реформам, чем накаляют атмосферу еще больше.

Автор, как и следовало ожидать, полага­ет, что тенденцию к глобальному социально­му расслоению нужно переломить. Он упо­вает на благоразумие и добрую волю тех, кто выигрывает в ходе глобализации, но не счи­тает, что этого достаточно. Рядовые гражда­не (в той же Индии) могут подключиться к благам глобализации только с помощью мест­ной власти («Им не обойтись в данном случае без государства», — пишет Фридман). Между тем качество власти и есть самое слабое звено в бедном обществе (с. 388). В подобных усло­виях ключевую роль играют НПО. Их дея­тельность разнообразна и имеет ныне массо­вый характер, но автор приводит один при­мер, который заслуживает особого внима­ния. Он пишет о бывшем старшем менедже­ре корпорации Citibank, оставившем свой высокий пост, чтобы отправиться на роди­ну, в Индию, и там возглавить НПО, занятую

улучшением работы местных властей (с. 388—389). На мой взгляд, это яркая иллю­страция практичности и продуктивной изо­бретательности инициаторов: не филантро­пия, не подмена властей, не пропаганда част­ной инициативы и даже не повышение тех­нической квалификации, а усовершенство­вание администрации. Традиционных демо­кратических процедур здесь недостаточно. В отношении стран с несовершенной демо­кратией это абсолютно очевидно. Но то же самое становится все более несомненным и для классических демократий.

Есть, однако, сюжет, к которому автор даже не подступает. Речь идет о геополити­ческой конфигурации глобального неравен­ства. Этот вопрос можно обсуждать в трех разных аспектах в зависимости от того, как мы представляем себе структуру глобальной системы. В ней можно видеть совокупность больших культурных зон, или, если угодно, цивилизаций; совокупность суверенных тер­риториальных государств/наций; перемен­ное множество нескольких видов агентур переменного состава.

В первом случае приходится говорить об отставании арабского мира. Беспокоит также будущее Южной Америки. Очень мрачно выглядят шансы Африки. В сущно­сти, новая перспектива в ходе глобализации и возникновения «плоского мира» откры­вается пока только перед Азией. Культурно-зональная глобальная структура имеет боль­шую историческую глубину и весьма инертна. Поэтому на передний план выходит культур­ная трансформация каждой из зон.

Во втором случае рассмотрение глобаль­ного неравенства как неравенства между странами ставит на повестку дня пробле­матику их политических структур, макро­экономической и макросоциальной страте­гии, структурных реформ. Такая совокуп­ность исторически непрочна и неустойчива. Приспособление к новым условиям может

поставить любое из ныне существующих суверенных государств на грань выживания.

Эволюция состава международного сооб­щества порождает третье структурное состо­яние глобальной системы. Эта эволюция идет по двум направлениям. Происходит, во-первых, филогенез новых агентов суверени­тета, а во-вторых, слияния и распады терри­ториальных образований.

Есть основания предполагать, что вну­три культурных зон и внутри национальных государств будет усиливаться конкуренция между их территориальными частями. В осо­бенности это актуально для крупных стран, будь то США или Россия, Китай или Индия, Бразилия или Индонезия. Данный процесс приведет к локализации богатства и бедно­сти, вызывая внутри ныне существующих наций/государств сильные напряжения, чре­ватые их распадом (юридически замаскиро­ванным или нет).

Таким образом, можно предвидеть боль­шие геополитические перетасовки, меня­ющие политическую географию мира, при­чем эти перемены рискуют стать перманент­ными подобно слияниям и поглощениям на рынках корпоративных структур и капиталов. Число территориальных единиц в глобальной структуре начнет нарастать, они будут стано­виться всё меньше, а их население будет все более переменным. В результате может нако­нец-то возникнуть «всемирный пролетариат» и оживится его глобальная «классовая борь­ба», как и предсказывали Маркс с Энгельсом и как об этом напоминает Фридману его собе­седник — гарвардский профессор Майкл Сэндэл (с. 204). В федерации независимых общин мировой пролетариат может обрести в электронном пространстве инфраструктур­ную платформу своего единства и реализо­вать свое мировое гражданство.

Сам автор пишет: «Меняется всё: и то, как сообщества (communities) и компании опреде­ляют себя (где кончаются компании и начи-

наются сообщества, и наоборот), и то, как индивиды комбинируют свои идентично­сти потребителей, наемных работников, акционеров и граждан, и то, какую роль ста­нут играть правительства. Все это будет пере­смотрено и реорганизовано. Самой серьез­ной болезнью "плоского мира" станет кон­фликт множественной идентификации» (с. 201). Уже в ближайшие два десятиле­тия мы увидим новые агентуры, практикую­щие совершенно новые политические игры. О том, какими будут эти новые агентуры и в какие игры они будут играть, политиче­ская наука уже сказала немало. Но Фридман об этом ничего не говорит. Возможно, что эти сюжеты он оставил для своей следующей книги. А работая над этой, он видел свою задачу в другом. Но в таком случае возника­ет вопрос, правильно ли он определил свою задачу. Данный вопрос может показаться бес­тактным и бессмысленным. В конце концов, автор ставит перед собой те задачи, которые считает нужными, и никто не вправе давать ему на этот счет советы.

Согласимся с этим. Но тогда придется поставить под сомнение важную часть загла­вия рецензируемой книги. Фридман назвал ее «краткой историей XXI столетия», но ей не хватает именно футурологического изме­рения. Это всего лишь история самого конца XX века, пролога к истории следующего за ним — описание того, что произошло с миро­вым производственным «базисом». А в ХХI столетии самым интересным будет то, что произойдет с «надстройкой». Ею, казалось бы, и должен интересоваться прежде всего автор, настойчиво напоминающий, что его специальность (как колумниста The New York Times) — международные отношения. Но именно этот раздел в его книге выглядит вто­ростепенным и поверхностным. Не случай-

но ему была присуждена премия (Financial Times и Goldman & Sachs) в категории книг о бизнесе. В недавнем интервью для Financial Times Фридман счел нужным этому удивлять­ся и даже оправдываться. В самом деле, он написал совсем не ту книгу, которой от него можно было ожидать.

В ней отсутствует и еще один сюжет. Это проблема модуса сосуществования горизон­тальности и вертикальности в глобальной системе, а также модуса их сосуществования с равенством-неравенством. «Уплощение» мира не равнозначно глобализации, а воз­никновение общей инфраструктурной плат­формы и даже ее общедоступность еще не гарантируют ни равноправия индивидов и коллективов, ни выравнивания их благо­состояния (ни за счет обогащения бедных, что обещают либералы, ни за счет обедне­ния богатых наций, чем пугают традицион­ные европейские социалисты). Допустим, что «плоский мир» Фридмана будет в целом богаче, чем теперь. Но что последует за этим?

Автор как будто бы видит в «плоском мире» могильщика иерархии — по крайней мере, в конечном счете. Иерархия и нера­венство в распределении благ выглядят в его книге скорее пережитками, чем спутника­ми нового «базиса». Есть много умозритель­ных оснований и фактических свидетельств того, что это утверждение поспешно и спор­но. Исключает в конце концов горизонтали-зация вертикальную иерархичность или нет? Или же после наблюдаемой ныне фазы гори-зонтализации мы опять перейдем в фазу воз­никновения новой иерархии? И не вопреки технологической революции, а именно бла­годаря ей?

Как к этому относиться — другой вопрос. ■