Пространства".

например, из-за сохранения прежних тради­ций общения, взаимодействия, установления партнерских связей между людьми и сектора­ми. Майкл Кауфман описывает сложные про­блемы, с которыми столкнулся фонд Сороса, пытаясь создать офис в Москве, чтобы финансировать процесс становления граж­данского общества и выступать в качестве «авангарда, формирующего новую экономи­ческую культуру» ²⁹; в основе этого замысла лежала идея создания открытого рыночного сектора, генерирующего прибыль, которая затем направлялась бы на благотворитель­ные программы ³⁰. Необходимы дальнейшие всесторонние исследования проблем ОГО и принципов их работы в существующем кон­тексте, с тем чтобы результаты были сопоста­вимы друг с другом ³¹.

Российские ученые по мере продолжения преобразований все чаще отказываются от понятия гражданского общества. Российские публикации по проблеме гражданского обще­ства достигли пика в 1990-х, когда число ОГО в России быстро увеличивалось. При этом для всех было очевидно, что данный процесс в значительной степени инициирован усили­ями западных организаций. Таким образом,

цию доминирующих концепций гражданско­го общества по мере изменения ситуации в России. Например, Елена Белокурова ³⁴ счи­тает, что выводы исследователей, которые опираются на концепцию «политической культуры», в целом более пессимистичны в отношении перспектив гражданского обще­ства в России по сравнению с теми, кто уде­ляет больше внимания экономическим про­блемам, отношениям государства с обще­ством и социальным движениям. Что касает­ся конца 1990-х, Александр Хлопин ³⁵ отмеча­ет наличие полярных мнений по данной про­блеме, а также довольно абстрактный харак­тер дискуссий, поддержанных лишь фрагмен­тарными эмпирическими работами. В насто­ящее время, вопреки утверждению, что граж­данское общество в России прекратило свое существование, интерес к этой концепции среди российских аналитиков, похоже, воз­рождается ³⁶.

Гражданское общество как «третий сектор»

Гражданское общество часто рассматрива­ют как «третий сектор», действующий неза­висимо от двух других секторов общества —

государства и рынка, но в то же время игра­ющий роль посредника между ними. Этот «третий сектор» должен состоять из органи­заций, которые имеют формальную структу­ру и независимое управление, платят налоги и обеспечивают работой значительную часть населения, но при этом носят некоммерче­ский характер. Однако в России в спорах, касающихся взаимоотношений этих трех сек­торов, максимальное внимание уделяется, безусловно, отношениям между государством и гражданским обществом; отношения между госу-

роль гражданского общества как силы, дей­ствующей и вовне государства, и внутри него в условиях, когда государственный сек­тор становится преобладающим. Примеры «Гражданского форума», Общественной пала­ты и финансируемого государством моло­дежного движения демонстрируют тенден­цию, отмеченную ранее в социологических исследованиях, проводившихся в Латинской Америке. Суть ее в том, что центральную власть можно интерпретировать как силу, которая «разрушает самоорганизующиеся

"Россия — одна из стран, где усилия по построению гражданского общества вполне могут совмещать рыночно ориентированный и благотворительный подходы".

дарством и бизнесом, в частности крупным, рассматриваются отдельно. Третье звено, то есть взаимоотношения бизнеса и гражданского общества, остается практически неисследо­ванным.

Поскольку главной темой дебатов явля­ются отношения между «третьим сектором» и государством, обсуждение вращается вокруг таких понятий, как независимость, власть и баланс сил. С учетом в первую очередь запад­ных концепций, а также дискуссий относи­тельно гражданского общества и постком­мунистической транформации считалось, что российское гражданское общество долж­но стать влиятельной и притом оппозицион­ной силой. Так как при Путине отношения между государством и гражданским обще­ством изменились, этот подход может теперь использоваться для подтверждения гипоте­зы об ослаблении российского гражданско­го общества и усилении роли государства. Возможно, полезно было бы связать эту дис­куссию с предшествующим осмыслением вза­имоотношений государства и гражданского общества в контексте авторитарного прав­ления. Это позволило бы перенести акцент с концепций независимости и влияния на

и автономные политические пространства и создает вместо них другое, подконтроль­ное государству, общественное простран­ство, в котором обсуждение всех проблем происходит на условиях и по правилам, уста­новленным властью» ³⁷. Хотя авторы цитиру­емой работы и отмечают, что выход за пре­делы этого пространства сопряжен с риском и на подобные действия отваживаются лишь «наиболее мотивированные ³⁸, возможно, стоило бы внимательнее присмотреться к тем лицам и организациям, которые действу­ют в оговоренных рамках и с соблюдением навязанных правил, но в собственных инте­ресах. Ранее такой подход позволил лучше понять специфику гражданского общества, а также отдельных активистов, действовавших внутри самогó советского режима ³⁹, а теперь он мог бы быть полезен и при рассмотре­нии современной ситуации в России (хотя не следует забывать и о промежуточном пери­оде перестройки) ⁴⁰. Кроме того, с началом эры Путина некоторые российские активи­сты отнеслись с оптимизмом к избранному им политическому курсу. Даже в этой среде многие предполагали, что созданная структу­ра «Гражданского форума» способна помочь

в решении проблемы «самопровозглашен­ного» отделения гражданского общества от государства и может стать механизмом взаи­мовыгодного сотрудничества между граждан­ским обществом и государством ⁴¹.

Более того, вероятно, имеет смысл вер­нуться к утверждению, что «авторитар­ные правители склонны расценивать обу­словленную самим характером режима сла­бость видимой оппозиции как свидетельство "социального мира" между ранее конфликто­вавшими классами и "молчаливого консенсу­са" по поводу проводимой ими политики» ⁴². Это положение, в свою очередь, переклика­ется с другой точкой зрения, которая осно­вана на демократической теории и, судя по всему, подкрепляется имеющимися эмпири­ческими данными, а именно: в ответ на упре­ки Запада, что стиль правления Путина ста­новится все более авторитарным, президент неоднократно заявлял, что сам ищет более сбалансированную систему правления. Он обосновывает свою позицию главным обра­зом отрицательным опытом хаотичной демо­кратизации 1990-х, подчеркивая скрытые тенденции к изменению баланса сил и опас­ному росту влияния экономических кланов в российских регионах. Хотя его позиция расходится с представлением о демократии, основанном на плюрализме, выборности, децентрализации управления и либераль­ной рыночной системе, она вполне соответ­ствует другому взгляду, который предполага­ет, что важной предпосылкой для становле­ния современных демократий является имен­но баланс сил между конкурирующими груп­пами (а не высокий уровень экономического развития), монополизация же власти субъек­тами рынка в этом плане чрезвычайно опасна ⁴³.

Отношения между бизнесом и гражданским обществом в литературе, посвященной рос­сийскому гражданскому обществу, по-преж­нему практически не рассматриваются.

В обычной для Запада трактовке третий сек­тор (гражданское общество) отделяется от второго сектора, включающего в себя кор­порации и ассоциации бизнеса. С недавнего времени, когда в спорах по поводу граждан­ского общества стала обсуждаться концеп­ция корпоративной социальной ответствен­ности, роли бизнеса начали уделять больше внимания. Однако на Западе эта концепция возникла прежде всего как реакция трансна­циональных компаний на давление со сторо­ны организаций потребителей. К ситуации в России, где «общая история» (к тому же слишком короткая, чтобы с полным правом называться историей) современных форм правления, бизнеса и гражданского обще­ства во многих отношениях иная, она при­менима в гораздо меньшей степени. Важно, что Россия — одна из стран, где усилия по построению гражданского общества вполне могут совмещать рыночно ориентированный и благотворительный подходы, подтверж­дением чему могут служить действия фонда Сороса ⁴⁴ и британского благотворительного фонда (Charities Aid Foundation, CAF)45.

Наконец, концепция общества, состояще­го из трех вышеуказанных секторов, по-види­мому, окажется более полезной и уместной, если она будет учитывать отношения между всеми названными секторами. При анали­зе нынешних тенденций реформы государ­ственного управления в России становит­ся очевидно, что все эти три сферы перепле­тены намного теснее, чем это традицион­но считалось. С учетом доминирующей роли государства в проведении всеобъемлющих реформ, с одной стороны, и взаимного пере­плетения государства и бизнеса, а также госу­дарства и гражданского общества — с другой, можно только удивляться, что предпринима­ется так мало попыток разобраться в специ­фических механизмах межсекторных отно­шений ⁴⁶. Кроме того, новые вопросы воз­никают в связи с филантропией российских

фондов, выступающих таким образом в каче­стве дополнительных посредников во взаи­моотношениях государства, бизнеса и граж­данского общества ⁴⁷. Более того, представле­ние о гражданском обществе как третьем сек­торе строго в рамках российской сферы госу­дарственного управления, то есть без учета международного влияния на эти внутренние взаимосвязи кажется слишком недальновид­ным в современном глобальном контексте управления ⁴⁸.

В связи с этим часто приводится еще один аргумент, который гласит, что россий­ские ОГО в их нынешней форме представ­ляют собой совершенно новые обществен­ные образования, поскольку они сложились не в результате формирования гражданско­го общества снизу или активной поддержки населения, а благодаря внешним факторам — содействию демократизации и продвижению принципов гражданского общества со сторо­ны Запада, а также финансовой помощи из-за рубежа.