2. Глобализсщия-2

Социальная организация предшествовавшего периода достигла своей вершины, глобализации (хотя это определение и не получило B тy пору распространения) где-то между Берлинской конференци­ей, формализовавшей раздел обитаемого пространства планеты, и Пер­вой мировой войной, обозначившей пограничную линию прежнего миропорядка. Той войной, после которой, собственно, и возникла те­ма нового порядка, как по-своему неизбежная череда версий новой , планетарной конструкции, идущей на смену Новому времени. В ее | ли версальском варианте с приложением в виде Лиги Наций; российской схемы перманентной революции и планов создания всемирного коммунистического общества; корпоративной, фашистской моде-, ли социального мироустройства, в той или иной мере реализованной' в те годы в Италии, Испании, Португалии, Финляндии, Румынии, Болгарии; германского краткосрочного, но глубоко врезавшегося в историческую память человечества Ordnung'a; ялтинско-хельсинкско-го «позолоченного периода» XX в., увенчанного ООН и прошедшего под знаком биполярной определенности...

И наконец, в конце века возникла устойчивая тема Нового миро­вого порядка с заглавной буквы в русле американоцентричных схем современной эпохи. (Отражая, впрочем, не только наличествующие тенденции истории, но и попытки подправить их политически мотивированной стратегией глобального обустройства.) «Это поистине за­мечательная идея — новый мировой порядок, в рамках которого на­ роды могут объединиться друг с другом ради общей цели, для реали­зации единой устремленности человечества к миру и безопасности, свободе и правопорядку, -- заявлял в 1991 г. 41-й президент США Джордж Буш, добавляя при этом: — Лишь Соединенные Штаты об­ладают необходимой моральной убежденностью и реальными сред­ствами для поддержания его (нового миропорядка. — А. Я.)». А в 1998 г. на торжествах, посвященных 75-летию журнала «Тайм», ны­нешний, 42-й президент США Уильям Клинтон уточнил: «Прогресс свободы сделал это столетие американским веком. С Божьей помо­щью... мы сделаем XXI век Новым американским веком». .

Однако история, которая есть бытие в действии, в своих построе­ниях оказывается шире умозрительных социальных конструкций, непредсказуемее политически мотивированных прогнозов. Все чаще возникает вопрос: не станет ли американский век очередной прехо­дящей версией иллюзорного нового мира, еще одной утопией, скры­вающей истинное, глубоко драматичное развитие событий на планете. И наряду с моделью исторически продолжительного северо-центричного порядка (во главе с Соединенными Штатами) сейчас с присталь­ным вниманием рассматривается пока еще смутный облик следую­щего поколения сценариев грядущего мироустройства. Среди них: перспективы контрнаступления мобилизационных проектов; господ­ство постхристианских и восточных цивилизационных схем; шансы на развитие глобального финансово-экономического кризиса с по­следующим кардинальным изменением основ социального строя; ве­роятность радикального отхода некоторых ядерных держав от суще­ствующих «правил игры»; будущая универсальная децентрализация либо геоэкономическая реструктуризация международного сообще­ства... Существуют и гораздо менее распространенные в обществен­ном сознании ориенталистские схемы обустройства мира эпохи Постмодерна — от исламских, фундаменталистских проектов до конфу­цианских концептов, связанных с темой приближения «века Китая».

Зримо проявилась также вероятность глобальной альтернативы цивилизационному процессу: возможность распечатывания запрет­ных кодов мира антиистории, освобождения социального хаоса, вы­хода на поверхность и легитимации мирового андеграунда.

Эпилог модернизации — калейдоскоп событий XX в.— как бы повторяет в сжатом виде структурные черты европейской истории последнего тысячелетия, но теперь уже в глобальном масштабе. Исторические вехи уходящего со сцены второго миллениума: в его на­чале — фактический распад государственной системы предшествовавшего периода и своеобразная «приватизация власти» (что нашло в то время выражение в феномене кастелянства); затем — аграрная революция, сопровождавшаяся устойчивым демографическим взры­вом (в современном мире ее аналогом, кажется, служит знаменитая «зеленая революция»). Началась эпоха географических открытий, проявились связанные с ней миграция, торговая и колониальная экспансия и т. п. Последовала мутация привычных форм экономиче­ской практики, возникли все усложнявшиеся схемы денежно-финансового обращения, произошли промышленная и социальная ре­волюции... И наконец, стало явью повсеместное, глобальное присут­ствие цивилизации, по-своему завершившее второй тысячелетний круг истории современного мира.

Крушение сословного социального порядка — наряду с невидан­ным развитием производительных сил — сформировали новый об­лик западноевропейского общества и теперь, казалось бы, могли инициировать удивительную трансмутацию всего международного сообщества, основываясь на достигнутом уровне процветания, уни­версальных принципах Нового времени: liberte, egalite, fratemite. Од­нако этого не произошло, и история пошла другим путем.

Вместо наступления эры глобального инновационно-промыш­ленного триумфа и социальной универсализации Ойкумены случил­ся какой-то исторический сбой, и век XX — время мировых войн и революций — стал, возможно, самым неровным, трагичным веком двухтысячелетней истории современного мира, обозначив как пик человеческого могущества, так и некий глубокий изъян в самом ме­ханизме цивилизации, одновременно поставив человечество перед нелегким выбором маршрута своей будущей судьбы.

Нынешний кризис исторического проекта Нового времени в зна­чительной степени смешал карты, нарушил зарождавшуюся гармо­нию, и во чреве существующего миропорядка возник темный зародыш грядущей глобальной смуты...

Становление европейского Модерна происходило в контексте об­ширной периферии, принимавшей волна за волной его экспансию, его избыточное население (неизбежное следствие сельскохозяйственного, промышленного развития) и одновременно поставлявшей ма­териальные ресурсы для «котла прогресса». Но модернизация пред­определила также практическое исчерпание окружающего пространства, а демографическая экспансия обрушивается теперь из внешних зон на историческую родину цивилизации Модерна, трансформируя прежнюю общемировую картину в постмодернистскую мозаику.

Возможно, однако, что наряду с другими вескими причинами (зер­но которых — искус привилегированного, «островного» статуса севе­роатлантической Ойкумены) именно препоны, воздвигаемые на пути этого новейшего переселения народов, одностороннее открытие гра­ниц более для капиталов и товаров, чем для людей — то есть утвер­ждение национально-государственной, а заодно и новой, региональ­ной сословности, — явились ключевыми факторами, затормозивши­ми наступление последней прогнозируемой фазы внутреннего кода мира Модерна.

Искусственное пролонгирование неравенства в масштабе плане­ты позволило сохранить и даже упрочить североцентричную модель разделения результатов труда, использовать проклюнувшуюся универсальность мира для глобального перераспределения ресурсов и доходов, выстраивая на морях и континентах изощренную геоэконо­мическую конструкцию. Иначе говоря, имеет место некоторый исторический парадокс — на гребне процесса универсальной модерниза­ции произошло устойчивое социальное расслоение мира. Круг эпохи как бы замкнулся (а вектор истории — надломился). И под сенью нынешней глобализации на планете Земля утверждается очередной вариант весьма иерархичной топологии человеческого универсума.

Современные трактовки глобализации нередко являются своего рода fables convenues. Так, глобальная экономика не есть некое уни­версальное предприятие стран и народов планеты. В этой области существует много расхожих штампов и мифов, которые не вполне подтверждаются статистикой уходящего века, а иной раз прямо про­тиворечат ей. Например, что касается якобы последовательного рос­та внешнеторгового оборота по отношению к производству или доли вывоза капитала от ВВП либо движения трудовых ресурсов в тече­ние XX века. На самом же деле и удельный вес внешнеторгового оборота, и доля вывоза капитала достигли пика непосредственно перед Первой мировой войной. Затем динамика этих показателей шла по синусоиде, дважды снижаясь после мировых войн и снова приблизившись к максимуму лишь в середине текущего десятилетия.

На планете, судя по всему, происходит не столько социально-эко­номическая конвергенция (коррелятом которой могло бы служить политическое и социальное единение глобального сообщества, чего также не наблюдается), сколько унификация определенных правил игры, повсеместная информатизация, обеспечение прозрачности эко­номического пространства... И венчает этот процесс наиболее впе­чатляющее проявление нынешней глобализации, ее главный образ и символ — мировая коммуникационная сеть.

Кроме того, имеет место сложный и многозначительный процесс, который можно было бы охарактеризовать как «новый регионализм»: формирование макрорегиональных пространств на фоне геоэконо­мического расслоения мира, умножение социально-экономических коалиций и союзов (подобно тому как в свое время мир разделили границы военно-политических блоков). Но главное — это все-таки находящаяся в становлении система глобального управления, во-пер­вых, ресурсами планеты, но также — всей экономической деятельно­стью на ней. Понятно, что цели и методы подобной структуры не мо­гут ограничиваться лишь хозяйственной сферой.

Одновременно складывается впечатление, что в рамках совре­менной модели глобальной экономики критическое преимущество получают скорее оптимизационные схемы, способствующие извле­чению дополнительных выгод из неравновесности мировой среды, — а также родственные им по духу валютно-финансовые комбинации, — нежели процесс радикального преобразования производственных механизмов, ныне лишенный своего, столь характерного для послед­них столетий, исключительного статуса.

Действительно, ведь основным источником исторически небывалого материального богатства, наполнявшего мир и общество Ново­го времени, были все-таки не столько культура накопления или уме­лое использование капитала и не эксплуатация, сопровождавшаяся присвоением прибавочной стоимости либо ограблением .колоний, 1 но прежде всего инновационные скачки, творческое изобилие, перманентно преображавшее производственные схемы и механизмы. Между тем мировое сообщество, судя по ряду признаков, постепен­но возвращается к доминированию такого, казалось бы, отошедшего I в прошлое, неофеодального алгоритма построения хозяйственной жизни, который позволяет устойчиво существовать, планомерно взимая своеобразную ренту (или сверхприбыль, или, если угодно, налог, | «дань») с социально-экономической неоднородности мира.

В результате всех этих процессов перед человечеством открылись неведомые ранее социальные перспективы и был, по сути, заложен фундамент иной исторической эпохи... <...>