4 том русская эстетика 19 в

ного хотения; по силе идей и потребностей чувственной природы окружить себя предметами, которые совершенством своего явления радовали бы сердце его и питали в нем любовь к блаженству жизни.

§ 14. Посему то, что он предполагает во всех сих движениях, есть воз­ можное совершенство умозрительного, нравственного и чувственного рода. В первом отношении он любит как взаимное согласие мыслей и представ­ лений относительно к формам деятельности, так равно и то, что посред­ ством их познает существенного и положительного в самих предметах. Сле­ довательно, совершенства разумения на одной стороне суть порядок, связь, единство; на другой подлинное и вероятное, полезное и соразмерное, вели­ кое и новое, особенное (характеристическое) и разнообразное и пр. Во втором отношении радует его одно уже беспрепятственное употребление свободных сил, кои сами себе дают закон; а еще более пленяется он явле­ ниями решительных нравственных помыслов в поступках и в изделиях. В третьем отношении совершенство мы приписываем не тем предметам, которые только не угрожают нам разрушением организма, а тем, которые легкостью объема и обзора, особенною игрою цветов и стройностью звуков способны производить отрадные движения жизненных сил.

§ 15. Правда, каждая из трех поименованных сил, первоначально стре­ мясь к особенным совершенствам своей природы, необходимо изменяет и наши желания по своим отдельным интересам и судить о предметах неза­ висимо от прочих, даже в противность им. Но не менее справедливо и то, что человек, по единству существа своего, как малый мир, желал бы обла­ дать совершенствами своей природы в совокупности; желал бы свое истин­ ное и доброе, по себе нечто идеальное, созерцать в таких произведениях, которые увеселяли бы его чувства. Из сего-то источника проистекает: а) со стороны познаний потребность и правдоподобия мыслей, то есть сообраз­ ности с чем-либо уже известным, и ясности, достигаемой посредством чер­ тежей, образов, сравнений, притч; Ь) со стороны воли потребность благо­ приличия в достохвальных даже деяниях; с) со стороны чувств потребность выбора в наслаждениях прочных, с достоинством человека совместных и не изнуряющих души, а укрепляющих ее силы.

Сия потребность духовно-чувственного существа раскрываться в таких явлениях, в которых и умственные и нравственные силы его находят оди­ наковую занимательность, называется эстетическою, а самые предметы, по возможности удовлетворяющие оной,— изящными, которые, как соот­ ветственные устройству нераздельной нашей природы и ее усовершающие, сопровождаются решительным ее одобрением, коль скоро восчувствована нужда ее сего усовершения или не подавлена владычествующим направле­ нием сил к определенной стороне.

§ 17. Таким образом, эстетическое расположение напрасно ищет себе удовлетворения там, где предметы согласуются с требованиями или одного ума, или одного нравственного закона, или одной чувственности: ибо тео­ ретически совершенная сторона ученых, например, произведений и нравст­ венное совершенство, например, геройских деяний очевидно сами по себе

141

столько же далеки от изящных, как и занятия или чувствования приятные, коих нередко мы стыдимся или в коих еще чаще раскаиваемся.

§ 18. Еще не менее удовлетворяется эстетическая потребность там: a) где нелепое, темное, площадное и пр. оставляют ум в бездействии;

b)где прямо неблагоприличное, злое, низкое оскорбляют добрые нравы;

c)где отвратительное, резкое, уродливое пресекают даже всякое сношение чувств с предметами.

§ 19. Но хотя ни одно из упомянутых совершенств нашей природы в отдельности не есть то, что мы называем изящным, однако ж каждое из них, с известными ограничениями, необходимо входит в состав последнего, и, коль скоро эстетическая потребность встречает удовлетворительный для себя предмет, то есть находит приятную сторону истинного и доброго,— это и есть смысл изящного. Посему изящное: а) не как простая, но как сложная идея Ь) относится ко всем силам человеческой природы, кои при­ том с) предполагаются не только раскрывшимися, но и беспрепятственно, стройно действующими в приличном расположении.

§20. Истинное и доброе по значению своему — идеи, составляющие внутреннюю, невидимую сущность вещей, стремясь к приятному соедине­ нию в изящном, стремятся тем самым к чувственному совершенству наруж­ ного вида, в котором, как в действительном явлении знакомого нам мира, идеальное и находит свое успокоение, встречая для себя границу. Почему изящное необходимо изъято от дальнейших превращений и не может уже служить никаким сторонним видам или 1) имеет свою цель само в себе. Сею чертою самостоятельного бытия изящное отделяется от того, что мы называем нравственным, имеющим в виду назначение человека, подобно как от истинного или умственного, чертою и ощутительности и предопре­ деленного согласия с предметами, которые всегда влечет за собою. Оно необходимо и нравится, подобно всему совершенному, нравится даже при первом впечатлении в органе, подобно приятному в физиологическом смысле. Но от сего приятного отделяет оное и черта бескорыстия, устра­ няющего вожделение грубых чувств, и всеобщая занимательность, достав­ ляющая одинаковое удовольствие образованным, и, наконец, то особенное обстоятельство, что здесь в сладостном ощущении не бывает ни малейшей горькой примеси.

§21. Самостоятельный или безусловный характер изящного дает ему

свободу обтекать области как действительного, так и возможного мира

иявляется во всяких веществах и формах, какие только способны к совер­ шенному выражению внутреннего. По сей-то свободе оно дозволяет себе сколько расширять интерес одного рода, например разумения, столько же

истеснять интерес другого, например строгого добронравия, в границах приятного. Ибо оно довольствуется и тем, если истина только вообразима

исогласна по крайней мере с предубеждением или произвольным предпо­ ложением, а нравственность со стороны вечных ее законов остается непри­ косновенною, как в природе, или решительное безнравие незаметным, как, например, бывает то в изображениях шуточных.

142

§22. Вообще чувственное совершенство наружности есть в изящном положительная его сторона, назидание же ума и воли подразумеваемая, отрицательная, скрытная, которая хотя необходимо предполагается во вся­ ком прекрасном предмете, подобно как тяжесть и движущая сила предпола­ гаются во всяком теле животного, но которая может являться не иначе как под наружными покровами органического целого. Посему 3) целость орга­ ническая принадлежит к дальнейшим существенным свойствам изящного. Она оживляет многоразличные, друг для друга существующие части мате­ рии одной, по себе значительною идеей, коей и особенная форма нравится чувствам по самому уже способу свободного явления совершенной души

вудовлетворительном для нее теле. Сия-то органическая целость отличает изящное от прочих предметов, которые или по единству в разнообразии

ипо соразмерности занимают только смысл, а не чувства и воображение, или красивою наружностью пустых и бездушных форм пленяют чувства

ивоображение, не говоря ничего уму и сердцу.

§23. Что изящное, рассматриваемое само по себе, не может быть изо­ бражено в полноте его откровений и составляет бесконечную задачу для совокупных усилий природы и человеческого искусства,— это подлежит общей судьбе идей, выходящих за границу всякого данного или существую­ щего явления. Но идея духовно-нравственных вещей есть достояние разу­ ма, который обрабатывает оную идею в мысленном представлении; идея же изящного принадлежит фантазии, которая, заимствуя представления свои от разума, облекает и форму, подлежащую созерцанию. Сей соответственно идее составляемый образ вещи есть ее первообраз (самообраз), идеал, виде­ ние. Почему изящное не объемлется мыслью в постоянном отвлеченном единстве, но созерцается воображением в неопределенном многоразличии идеалов.

§24. Все изящное есть идеальное, образцовое, то есть такое, в котором устраняются случайные черты, временные и местные ограничения, а удер­ живается только существенный характер целого рода или класса. Хотя сим возвышается оно над природою, однако ж отнюдь не выходит из круга естественного. Ибо природу составляют не одни явления, но еще законы

исамообразы, кои, будучи по себе только возможны, приводятся в дейст­ вительное бытие воображением. Правда, таким же самым способом состав­ ляются и, с другой стороны, идеалы ужасного, злого, низкого, потому что область идеального неограниченна; но предметы сего последнего качества могут состоять в противоречии с требованиями нравственного и приятного,

издесь-то они доказывают, что не все идеальное изящно.

§25. Первообразное совершенство целого ряда существ, возвышаю­ щееся в изящном до идеала, есть, с одной стороны, превосходство их бытия,

сдругой — превосходство движущих и деятельных сил, то есть необык­

новенная мера свободы; с третьей — превосходство наружного их вида. Кто ищет самообразов для сих совершенств, тот находит самообраз перво­ го в боге, источнике всякого бытия, самообраз второго в духе человечес­ ком, самообраз третьего в видимой природе. Вот возможные направления

143

изящного, которое, следовательно, представляет совершенства творения, приближающие оное к божественному бытию и к доблестной деятельности человека; но представляет то и другое в веществах, формах и органах, какие употребляет внешняя и внутренняя природа для полного проявления жизни.

§26. Сии-то совершенства связывают изящное, по себе безусловное, теснейшими узами с бытием чувственно-разумного существа, в которое оно благодетельно втекает, приводя все силы его души в легкое и равномер­ ное движение, погружая тем ее в чувство блаженства и самодовольствия

ипримиряя с жизнью, которая напрасно ожидает подобных выгод от науки, даже нравственной.

§55. Поелику же прекрасное, как чувственно совершенное явление чего-то по себе невидимого, основывается на согласии между идеальным

иестественным или свободным и необходимым, подобно как истина на согласии между умственным представлением и его предметом, то совер­ шеннейшее откровение безусловной красоты возможно только в романти­ ческой пластике, которая предметам лучшего, неземного мира умеет давать явственные, определенные очертания. Но сей род искусства, предугадан­ ный некоторыми гениями итальянских живописцев и немецких поэтов, есть идеал, коего осуществление предоставлено будущему периоду счастливей­ шего человечества.

§59. Да и что такое гений художника, как не частица того великого божественного духа, который все производит, все проникает и во всем дей­ ствует по одинаковому закону. [...]

§69. [...] Прекрасное не ограничивается только тем, что представляет нам видимая природа; [...] гений есть свободная и творческая сила и[...] самая внутренняя жизнь человечества с его характерами, мыслями, чувст­ вованиями, деяниями и приключениями, вообще с его историей представ­ ляет обширнейшее позорище нераскрытых идеалов; [...]последнею целью

или началом изящных искусств не может быть подражание природе (в обыкновенном смысле).

§70. Столь же мало последняя цель изящных искусств состоит в укра­ шении природы. [...]

§71. Но природа в высшем смысле, то есть как единство неисчерпаемой жизни в бесконечных явлениях оной, есть со стороны деятельности высо­ чайшее искусство, так, как со стороны бытия всеобъятное ее изделие; ибо безусловная изящность, начало свободных искусств, подобно безусловной истине и благости, вся излита во вселенную, как в сосуд божественных откровений. Оттого соревнующее искусство может способы и законы, по коим она действует, брать себе за образец и в своих изделиях воссоздать ее, то есть на видимых, самостоятельных произведениях свободного духа,

вкотором сосредоточены силы жизни и которому врождены вечные идеи, являть символы или второобразы невидимого, совершейнейшего бытия.

§74. Заключим: прекрасное творение искусства происходит там, где свободный гений человека, как нравственно-совершенная сила, занечатле-

Ш

вает божественную, но себе значительную и вечную идею в самостоятель­ ном, чувственно-совершенном, органическом образе или призраке. [...]

«Опыт науки изящного», Спб., 1825, стр. XI—XII, 6—28, 56, 61—62, 70—71, 72—73, 75—76.

Д. В. ВЕНЕВИТИНОВ 1805-1827

Поэт Дмитрий Владимирович Веневитинов был одним из главных деятелей московского кружка любомудров.

В основе эстетики Веневитинова лежали общие для любомудров философские принципы, в частности принципы идеалистической диалектики. Веневитинов дока­ зывал законосообразность развития искусства и основанную на этом возможность научной художественной критики. Считая эстетику наукой «о законах прекрас­ ного» \ он, подобно Одоевскому, рассматривал искусство как исторически разви­ вающуюся форму духовной деятельности, творчества человека.

Его взгляд на развитие искусства основан на идее триады, навеянной ему не­ мецкой романтической эстетикой. Первые поэты и первые формы поэзии выражают ту ступень развития познания, когда человек находился в первобытной гармонии с внешним миром. Это была эпоха эпической поэзии, поэзии Гомера. Вторая сту­ пень, соответствующая второму этапу развития общества, есть современная эпоха «лирической поэзии», когда человек приходит в разлад, в противоречие с миром. «Третья эпоха,— писал он,— составится из этих двух... В этой эпохе мысль будет в совершенном примирении с миром... Это будет эпоха драматическая, эпоха буду­ щая» 2. Предвосхищая здесь идеи диссертации Надеждина о будущем искусстве как синтезе классицизма и романтизма, Веневитинов и в других отношениях сбли­ жался с декабристской эстетикой. В близком идейном родстве с декабристами Веневитинов более определенно и конкретно, чем Одоевский, разрабатывал про­

В каждую эпоху своего развития культура имеет типичных представителей, выра­ жающих «дух времени» и «дух народа» на данной стадии его развития. Отражая дух народа, искусство является народным.

Чтобы быть народным, чтобы отвечать общественным требованиям, искусство, его произведения должны нести в себе идею, которая есть сущность искусства.

145

Веневитинов подчеркивал необходимость гражданского служения искусства: обществу бесполезен «поэт, который наслаждается в собственном своем мире, кото­ рого мысль вне себя ничего не ищет и, следственно, уклоняется от цели всеобщего усовершенствования». В том же направлении развивались и мысли Веневитинова об идейности искусства.

Подвергал он критике такие нездоровые явления русской аристократической культуры, как подражательность.

Идеи Веневитинова, развивавшиеся также в русле декабристской эстетики и предвосхищавшие идеи Чаадаева и молодого Белинского, были высоко оценены Чернышевским. Белинский высоко отозвался о философской лирике Веневитинова, который, по его словам, «мог согласовать мысль с чувством, идею с формой», мог проникнуть в тайны природы и выразить их К

РАЗБОР СТАТЬИ О «ЕВГЕНИИ ОНЕГИНЕ», ПОМЕЩЕННОЙ В 5-м № «МОСКОВСКОГО ТЕЛЕГРАФА»

(1825)

[...] И можно ли бороться с духом времени? Он всегда остается непобе­ димым, торжествуя над всеми усилиями, отягощая своими оковами мысли даже тех, которые незадолго перед сим клялись быть верными поборниками беспристрастия! [...]

И г. Полевой платит дань нынешней моде! В статье о словесности как не задеть Ватте? Но великодушно ли пользоваться превосходством века своего для унижения старых Аристархов? Не лучше ли не нарушать покоя усопших? Мы все знаем, что они имеют достоинство только относительное; но если вооружаться против предрассудков, то не полезнее ли преследо­ вать их в живых? И кто от них свободен? В наше время не судят о стихо­ творце по пиитике, не имеют условного числа правил, по которым опреде­ ляют степени изящных произведений. Правда. Но отсутствие правил в суждении не есть ли также предрассудок? Не забываем ли мы, что в пиити­ ке должно быть основание положительное, что всякая наука положитель­ ная заимствует свою силу из философии, что и поэзия неразлучна с фило­ софией?

Если мы с такой точки зрения беспристрастным взглядом окинем ход просвещения у всех народов (оценяя словесность каждого в целом: сте­ пенью философии времени; а в частях: по отношению мыслей каждого писателя к современным понятиям о философии), то все, мне кажется, пояснится. Аристотель не потеряет прав своих на глубокомыслие, и мы не будем удивляться, что французы, подчинившиеся его правилам, не имеют литературы самостоятельной. Тогда мы будем судить по правилам верным

1 В. Г. Б е л и н с к и й , Полное собрание сочинений, т. I, М., 1953, стр. 78.

146

о словесности и новейших времен; тогда причина романтической поэзии не будет заключаться в неопределенном состоянии сердца. [...]

РАЗБОР РАССУЖДЕНИЯ г. МЕРЗЛЯКОВА О НАЧАЛЕ И ДУХЕ ДРЕВНЕЙ ТРАГЕДИИ...

(1825)

[...] Поэт, без сомнения, заимствует из природы форму искусства; ибо нет форм вне природы; но и подражательность не могла породить искусств, проистекающих от избытка чувств и мыслей в человеке и от нравственной его деятельности. Тайна сей загадки не разрешается, и немедленно после сего следует история козла, убитого Икаром, и греческих празднеств в честь Бахуса. В сем рассказе не заключается ничего особенного; он нахо­ дится во всех теориях, которые, не объясняя постепенности существенного развития искусств, облекают в забавные сказочки историю их происхожде­ ния. Итак, мы не будем следовать за г. Мерзляковым, когда он сам не следует своей собственной нити в разысканиях и воспоминает давно извест­ ное и пересказанное. Заметим только, что при нынешних успехах эстетики мы ожидали в истории трагедии более занимательности. Для чего не пока­ зать нам ее развития из соединения лирической поэзии и эпопеи? Для чего не намекнуть на общую колыбель сих родов поэзии? Из подобных замечаний внимательный читатель заключил бы, что они неотъемлемо принадлежат человеку, как необходимые формы, в которых выливаются его чувства. Мы бы объяснили себе, отчего находим следы их у всех наро­ дов, увидели бы, что не стремление к подражанию правит умом челове­ ческим, что он не есть в природе существо единственно страдательное. Но здесь некстати распространяться о понятиях такого рода и воздвигать новую систему на место разбираемой теории; тем более что г. Мерзляков, кажется, отвергает все новейшие открытия и, вероятно, не уважит дока­ зательств, на них основанных. Он говорит решительно, что, «соблазняемые, к несчастию, затейливым воображением наших романтиков, мы теперь увлекаемся быстрым потоком весьма сомнительных временных мнений», и видит тут «судьбу изящных искусств, склоняющихся уже к унижению».

Я осмелюсь вступиться за честь нашего века. Новейшие произведения, без сомнений, не могут сравниться с древними в рассуждении полноты и под­ робного совершенства. В них еще не определены отношения частей к цело­ му. Я с этим согласен. Но законы частей не определяются ли сами собою, когда целое направлено к известной цели? Нашу поэзию можно сравнить с сильным голосом, который, свысока взывая к небу, пробуждает со всех сторон отголоски и усиливается в своем порыве.

Поэзия древних пленяет нас как гармоническое соединение многих голосов. Она превосходит новейшую в совершенстве соразмерностей, но

147

уступает ей в силе стремления и в обширности объема. Поэзия Гёте, Бай­ рона есть плод глубокой мысли, раздробившейся на всевозможные чувства. Поэзия Гомера есть верная картина разнообразных чувств, сливающихся как бы невольно в мысль полную. Первая, как поток, рвется к бесконеч­ ному; вторая, как ясное озеро, отражает небо, эмблему бесконечного. Всякий век имеет свой отличительный характер, выражающийся во всех умет-» венных произведениях; на все равно распространяется наблюдение истин-* ного филолога, и заметим, что науки и искусства еще не близки к своему падению, когда умы находятся в сильном брожении, стремятся к цели опре­ деленной и действуют по врожденному побуждению к действию. Где видны усилия, там жизнь и надежда. Но тогда им угрожает неминуемая опас­ ность, когда все порывы прекращаются; настоящее тянется раболепно по следам минувшего, когда холодное бесстрастие восседает на памятниках сильных чувств и самостоятельности и целый век представляет зрелище безнадежного однообразия. Вот что нам доказывает история литера­ туры. [...]

Там же, стр. 192—193.

ОТВЕТ г. ПОЛЕВОМУ (1825)

[...] Мне остается сказать что-нибудь о народности и что я разумею под сим выражением. Я полагаю народность не в черевиках, не в бородах и проч. (как остроумно думает г. Полевой), но и не в том, где ее ищет изда­ тель «Телеграфа». Народность отражается пе в картинах, принадлежащих какой-либо особенной стороне, но в самих чувствах поэта, напитанного духом одного народа и живущего, так сказать, в развитии, успехах и от­ дельности его характера. Не должно смешивать понятия народности с выражением народных обычаев: подобные картины тогда только истин­ но нам нравятся, когда они оправданы гордым участием поэта. Так, напри­ мер, Шиллер в «Вильгельме Телле» переносит нас не только в новый мир народного быта, но и в новую сферу идей: он увлекает, потому что пламенным восторгом сам принадлежит Швейцарии. [...]

Там же, стр. 207—208.

О СОСТОЯНИИ ПРОСВЕЩЕНИЯ В РОССИИ (1826)

[...] Мы отбросили французские правила не оттого, чтобы мы могли их опровергнуть какою-либо положительною системою, но потому только, что не могли применить их к некоторым произведениям новейших писателей, которыми невольно наслаждаемся. Таким образом, правила неверные заме­ нялись у нас отсутствием всяких правил. Одним из пагубных последствий

148

сего недостатка нравственной деятельности была всеобщая страсть выра­ жаться в стихах. Многочисленность стихотворцев во всяком народе есть вернейший признак его легкомыслия; самые пиитические эпохи истории всегда представляют нам самое малое число поэтов. Нетрудно, кажется, объяснить причину сего явления естественными законами ума; надобно только вникнуть в начало всех искусств. Первое чувство никогда не творит и не может творить, потому что оно всегда представляет согласие. Чувство только порождает мысль, которая развивается в борьбе и тогда уже, снова обратившись в чувство, является в произведении. И потому истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами я, так сказать, венцом просвещения. У нас язык поэзии превращается в механизм; он делается орудием бессилия, которое не может себе дать отчета в своих чувствах и потому чуждается определительного языка рас­ судка. Скажу более: у нас чувство некоторым образом освобождает от обязанности мыслить и, прельщая легкостью безотчетного наслаждения, отвлекает от высокой цели усовершенствования. При сем нравственном положении России одно только средство представляется тому, кто пользу ее изберет целью своих действий. Надобно бы совершенно остановить нынешний ход ее словесности и заставить ее более думать, нежели произ­ водить. Нельзя скрыть от себя трудности такого предприятия. Оно требует тем более твердости в исполнении, что от самой России не должно ожидать никакого участия; но трудность может ли остановить сильное намерение, основанное на правилах верных и устремленное к истине? Для сей цели надлежало бы некоторым образом устранить Россию от нынешнего дви­ жения других народов, закрыть от взоров ее все маловажные происшест­ вия в литературном мире, бесполезно развлекающие ее внимание, и, опи­ раясь на твердые начала новейшей философии, представить ей полную кар­ тину развития ума человеческого, картину, в которой бы она видела свое собственное предназначение. Сей цели, кажется, вполне бы удовлетворило такое сочинение, в коем разнообразие предметов не мешало бы единству целого и представляло бы различные применения одной постоянной систе­ мы. Такое сочинение будет журнал, и его вообще можно будет разделить на две части: одна должна представлять теоретические исследования са­ мого ума и свойств его; другую можно будет посвятить применению сих же исследований к истории наук и искусств. Не бесполезно было бы обратить особенное внимание России на древний мир и его произведения. Мы слиш­ ком близки, хотя по видимому, к просвещению новейших народов и, следственно, не должны бояться отстать от новейших открытий, если мы будем вникать в причины, породившие современную нам образованность, Л перенесемся на некоторое время в эпохи, ей предшествовавшие. Сие временное устранение от настоящего произведет еще важнейшую пользу. Находясь в мире совершенно для нас новом, которого все отношения для нас загадки, мы невольно принуждены будем действовать собственньш умом для разрешения всех противоречий, которые нам в оном предста­ вятся. Таким образом, мы сами сделаемся преимущественным предметом

149

наших разысканий. Древняя пластика или вообще дух древнего искусства представляет нам обильную жатву мыслей, без коих новейшее искусство теряет большую часть своей цены и не имеет полного значения в отноше­ нии к идее о человеке. Итак, философия и применение оной ко всем эпохам наук и искусств —- вот предметы, заслуживающие особенное наше внима­ ние, предметы, тем более необходимые для России, что она еще нуждается в твердом основании изящных наук и найдет сие основание, сей залог своей самобытности и, следственно, своей нравственной свободы в литера­ туре, в одной философии, которая заставит ее развить свои силы и обра­ зовать систему мышления.

Вот подвиг, ожидающий тех, которые возгорят благородным желанием в пользу России и, следовательно, человечества осуществить силу врожден­ ной деятельности и воздвигнуть торжественный памятник любомуд­ рию если не в летописях целого народа, то по крайней мере в нескольких благородных сердцах, в коих пробудится свобода мысли изящного и отра­ зится луч истинного познания.

Там же, стр, 211—213.

В. Ф. ОДОЕВСКИЙ

1804-1869

Владимир Федорович Одоевский в 1816—1821 годах учился в московском Уни­ верситетском благородном пансионе. Как мыслитель, литературный и музыкаль­ ный критик, Одоевский прошел большую и сложную эволюцию, первый этап кото­ рой связан с участием в московском литературно-философском кружке любомуд­ ров, председателем которого он был. Одоевский вместе с Кюхельбекером издавал альманах «Мнемозину» (вышли четыре части, 1824—1835 годы).

Эстетическая теория Одоевского тесно связана с его общефилософскими идея­ ми и взглядом на отношение частных наук и философии. Истинная теория искус­ ства — эстетика — должна быть основана на абсолютной идее искусства и выведена из некоего «безуслова», понятие о котором дает философия Шеллинга. К этому выведению Одоевский подходил исторически. Поскольку «дух человеческий» пребывает в различных «сферах» в зависимости от степени развитости и поскольку искусство есть функция духа — «основание красоты не в природе, но в духе чело­ веческом»,— постольку и оно развивалось, причем так, что последующие его формы опирались на достижения предыдущих: «от начала мира каждый век был приго? товлен предыдущим» и «лестница различных степеней духа человеческого парал­ лельна лестнице его произведений». Различие степеней развития духа выступает не только в индивидуальной форме, но и в форме национальной, а потому разли­ чия в формах искусств разных народов также объясняются фактом исторического развития духа. Развитие духа по ступеням в форме эстетической (как и в форме гносеологической) стремится к некоему идеалу, к высшему, совершенному, и красо-

150