4 том русская эстетика 19 в

При этом Языков — поэт пушкинской школы. Он видит свое поэтическое род­ ство с Пушкиным, «певцом вакхических картин», певцом русского веселья и рус­ ской свободы:

Как мы, бывало, пьем да пьем, Творим обеты нашей Гебе, Зовем свободу в нашу Русь, И я на вече, я на небе И славой прадедов горжусь !.

Вольность наслаждений и наслаждение вольностью — вот что принимает Язы­ ков в творчестве Пушкина. И «Евгений Онегин» остается для него чуждым и непо­ нятным по своей реалистической манере.

Литературно-эстетическая и общественно-философская проблематика стихов Языкова во многом соприкасается с пушкинской. Подобно Пушкину, он говорит

обезусловной свободе поэзии от тиранической власти, от земных благ и несчастий,

онравственном одиночестве поэта среди духовной черни, о священной природе вдохновения, о высоком назначении художника.

Молодой Языков был увлечен русской стариной, русским фольклором. Отри­ цательная оценка сказок Пушкина вызвана особым русофильским пуризмом, не­ любовью к обработкам русского фольклора.

В 30-е годы, в эпоху раскола левого крыла русской интеллигенции на запад­ ников и славянофилов, он становится признанным поэтом русского славянофиль­ ства, безусловно принимает его социально-философскую и эстетическую программу.

Отсюда — увлечение русским фольклором, русским искусством, русской исто­ рией, русофильское понимание народности и неприятие всего иностранного. В ро­ мантической трактовке личности художника и творческого процесса усиливается религиозный акцент.

Не будучи теоретиком искусства или литературным критиком, Языков высказы­ вает свои эстетические суждения не в специальных работах, а в ряде стихотво­ рений и писем.

К ВУЛЬФУ, ТЮТЧЕВУ И ШЕПЕЛЕВУ

[...] О! разучись моя рука Владеть струнами вдохновений, Не удостойся я венка В алмазном храме песнопений. Холодный ветер суеты

Надуй и мчи мои ветрила Под океаном темноты По ходу бледного светила, Когда умалится во мне

1 Н. М. Языков, Полное собрание стихотворений, М.— Л., «Academia», 1934, стр. 261.

101

Сей неба дар благословенный, Сей пламень чистый и священный — Любовь к родимой стороне! [...]

ТРИГОРСКОЕ

[...] Что восхитительнее, краше Свободных, дружеских бесед, Когда за пенистою чашей С поэтом говорит поэт? Жрецы высокого искусства, Пророки воли божества!

Как независимы их чувства, Как полновесны их слова!

Как быстро, мыслью вдохновенной, Мечты на радужных крылах, Они летают по вселенной В былых и будущих веках! Прекрасно радуясь, играя, Надежды смелые кипят,

Игрудь трепещет молодая,

Игордый вспыхивает взгляд! [...]

(1826)

Там же, стр. 223—224

102

КАТЕНЬКЕ МОЙЕР

Благословенны те мгновенья, Когда в виду грядущих лет, Пред фимиамом вдохновенья Священнодействует поэт. Как мысль о небе, величавы, Торжественны его слова:

Их принимают крылья славы, Им изумляется молва!

Но и тогда, как он играет Своим возвышенным умом, Он преисполнен, он сияет Его хранящим божеством,

И часто даром прорицанья — Творящей прихоти сыны — Его небрежные созданья, Его мечты одарены. [...]

(1827)

Там же, стр. 239.

Д. В. ДАВЫДОВУ

[...] Моя поэзия росла Самостоятельно и живо, При звонком говоре стекла,

При песнях младости гульливой, И возросла она счастливо —* Резва, свободна и смела, Певица братского веселья, Друзей, да хмеля и похмелья Беспечных юношеских дней; Не удивляйся же ты в ней Разливам пенных вдохновений, Бренчанью резкому стихов, Хмельному буйству выражений И незастенчивости слов!

(1832)

Там же, стр. 332.

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

[...] Так ты, поэт, в годину страха И колебания земли Носись душой превыше праха

ЮЗ

Иликам ангельским внемли,

Иприноси дрожащим людям Молитвы с горней вышины, Да в сердце примем их и будем Мы нашей верой спасены.

(1844)

Там же, стр. 332.

К НЕНАШИМ

[...] Не любо вам святое дело И слава нашей старины;

В вас не живет, в вас помертвело Родное чувство. Вы полны Не той высокой и прекрасной Любовью к родине, не тот

Огонь чистейший, пламень ясный Вас поднимает; в вас живет Любовь не к истине и благу! Народный глас —- он божий глас — Не он рождает в вас отвагу:

Он чужд, он странен, дик для вас. Вам наши лучшие преданья Смешно, бессмысленно звучат; Могучих прадедов деянья Вам ничего не говорят; Их презирает гордость ваша. Святыня древнего Кремля,

Надежда, сила, крепость наша — Ничто вам! Русская земля От вас не примет просвещенья,

Вы страшны ей: вы влюблены

Всвои предательские мненья

Исвятотатственные сны! Хулой и лестию своею Не вам ее преобразить, Вы, не умеющие с нею

Ни жить, ни петь, ни говорить! Умолкнет ваша злость пустая, Замрет неверный ваш язык:

Крепка, надежна Русь святая,

Ирусский бог еще велик!

(1844)

Там же, стр. 394-395.

104

К.Φ. РЫЛЕЕВ 1795-1826

Кондратий Федорович Рылеев, один из вождей декабристского движения, окон­ чил первый Петербургский кадетский корпус в 1814 году и до 1818 состоял на воен­ ной службе. В 1821 году был избран заседателем палаты уголовного суда, а с 1824 состоял на службе в Главном правлении Российско-американской торговой компа­ нии в качестве правителя канцелярии. Рылеев был одним из руководителей Север­ ного общества и был казнен в числе пяти декабристов. Поэт и публицист, Рылеев высказывался также и по теоретическим вопросам, главным образом по проблемам философии истории и эстетики, которой и посвящена его статья (впервые напеча­ тана в журнале «Сын отечества», 1825, № 22) «Несколько мыслей о поэзии».

Небольшая по объему, эта статья отличается глубиной и оригинальностью. Перед нами движение самостоятельного ума, взявшего проблему в ее сути и ре­ шающего ее соответственно собственным убеждениям. Подлинная поэзия всегда самобытна, и нет хуже греха, чем подражательность, ориентация на плоды чужих трудов, а это значит, что нечего делить поэзию на классическую и романтическую, она едина, подчинена одним и тем же законам. Но это вовсе не значит, что поэзия не развивается — хотя «истинная поэзия в существе своем всегда была одна и та же, равно как и правила оной», но она «различается... по существу и формам, кото­ рые в разных веках приданы ей духом времени, степенью просвещения и мест­

взгляды на соотношение классицизма и романтизма. Впрочем, если Сомов с близких

пунктах, связь эстетических идей Рылеева с его социологическими идеями (идеей

вить в своих писаниях идеалы высоких чувств, мыслей и вечных истин». Итак, Ры­ леев формулировал в своей статье основные принципы эстетической программы декабризма: борьба с подражательностью, требование самобытности, гражданской устремленности поэзии, понимание искусства как составной части гражданской жизни.

105

НЕСКОЛЬКО МЫСЛЕЙ О ПОЭЗИИ

Спор о романтической и классической поэзиях давно уже занимает всю просвещенную Европу, а недавно начался и у нас. Жар, с которым спор сей продолжается, не только от времени не простывает, но еще более и более увеличивается. Несмотря, однако ж, на это, ни романтики, ни клас­ сики не могут похвалиться победою. Причины сему, мне кажется, те, что обе стороны спорят, как обыкновенно случается, более о словах, нежели о существе предмета, придают слишком много важности формам и что на самом деле нет ни классической, ни романтической поэзии, а была и есть и будет одна истинная самобытная поэзия, которой правила всегда были и будут одни и те же.

в классах и образца ученикам назвали классическими, то есть образцо­ выми. Таким образом Гомер, Софокл, Виргилий, Гораций и другие древние поэты наименованы поэтами классическими. Учители и ученики от души верили, что, только слепо подражая древним и в формах и в духе поэзии их, можно достигнуть до той высоты, до которой они достигли, и сие-то несчастное предубеждение, сделавшееся общим, было причиною ничтож­ ности произведений большей части новейших поэтов. Образцовые творе­ ния древних, долженствовавшие служить только поощрением для поэтов нашего времени, заменяли у них самые идеалы поэзии. Подражатели никогда не могли сравниться с образцами и, кроме того, они сами лишали себя сил своих и оригинальности, а если и производили что-либо превос­ ходное, то, так сказать, случайно и всегда почти только тогда, когда пред­ меты творений их взяты из древней истории и преимущественно из грече­ ской, ибо тут подражание древнему заменяло изучение духа времени, просвещения века, гражданственности и местности страны того события, которое поэт желал представить в своем сочинении. Вот почему «Меропа», «Эсфирь», «Митридат» и некоторые другие творения Расина, Корнеля и Вольтера — превосходны. Вот почему все творения сих же или других писателей, предметы творений которых почерпнуты из новейшей истории, а вылиты в формы древней драмы, почти всегда далеки от совер­ шенства.

Наименование классиками без различия многих древних поэтов неоди­ накового достоинства принесло ощутительный вред новейшей поэзии и поныне служит одной из главнейших причин сбивчивости понятий наших о поэзии вообще, о поэтах в особенности. Мы часто ставим на одну доску поэта оригинального с подражателем: Гомера с Виргилием, Эсхила с Воль­ тером. Опутав себя веригами чужих мнений и обескрылив подражанием гения поэзии, мы влеклись к той цели, которую указывала нам ферула Аристотеля и бездарных его последователей. Одна только необычайная сила гения изредка прокладывала себе новый путь и, облетая цель, ука-

106

занную педантами, рвалась к собственному идеалу. Когда же явилось несколько таких поэтов, которые, следуя внушению своего гения, не под­ ражая ни духу, ни формам древней поэзии, подарили Европу своими ори­ гинальными произведениями, тогда потребовалось классическую поэзию отличить от новейшей, и немцы назвали сию последнюю поэзию роман­ тическою, вместо того чтобы назвать просто новою поэзиею. Дант, Тасс, Шекспир, Ариост, Кальдерон, Шиллер, Гёте — наименованы романти­ ками. К сему прибавить должно, что самое название романтический взято яз того наречия, на котором явились первые оригинальные произведения трубадуров. Сии певцы не подражали и не могли подражать древним, ибо тогда уже от смешения с разными варварскими языками язык греческий был искажен, латинский разветвился, и литература обоих сделалась мерт­ вою для народов Европы.

Таким образом, поэзиею романтическою назвали поэзию оригинальную, самобытную, а в этом смысле Гомер, Эсхил, Пиндар, словом, все лучшие греческие поэты-романтики, равно как и превосходнейшие произведения новейших, кои взяты не из древней истории, суть произведения романти­ ческие, хотя ни тех, ни других и не признают таковыми. Из всего вышеска­ занного не выходит ли, что ни романтической, ни классической поэзии не существует? Истинная поэзия в существе своем всегда была одна и та же, равно как и правила оной. Она различается только по существу и формам, которые в разных веках приданы ей духом времени, степенью просвеще­ ния и местностию той страны, где она появлялась.

Вообще можно разделить поэзию на древнюю и новую. Это будет осно­ вательнее. Наша поэзия более содержательная, нежели вещественная: вот почему у нас более мыслей, у древних более картин; у нас более общего, у них частностей. Новая поэзия имеет еще свои подразделения, смотря по понятиям и духу веков, в коих появлялись ее гении. Таковы «Divina Commoedia» Данта, чародейство в поэме Тасса, Мильтон, Клопшток с свои­ ми высокими религиозными понятиями и, наконец, в наше время поэмы и трагедии Шиллера, Гёте и особенно Байрона, в коих живописуются страсти людей, их сокровенные побуждения, вечная борьба страстей с тай­ ным стремлением к чему-то высокому, к чему-то бесконечному.

Я сказал выше, что формам поэзии вообще придают слишком много важности. Это также важная причина сбивчивости понятий нашего вре­ мени о поэзии вообще. Те, которые почитают себя классиками, требуют слепого подражания древним и утверждают, что всякое отступление от форм их есть непростительная ошибка. Например, три единства в сочине­ нии драматическом у них есть непременный закон, нарушение коего ничем не может быть оправдано. Романтики, напротив, отвергая сие условие, как стесняющее свободу гения, полагают достаточным для драмы единство цели. Романтики в этом случае имеют некоторое основание. Формы древ­ ней драмы, точно как формы древних республик, нам не в пору. Для Афин, для Спарты и других республик древнего мира чистое народоправление было удобно, ибо в оном все граждане без изъятия могли участвовать

107

И сия форма правления их не нарочно была выдумана, не насильно введе­ на, а проистекала из природы вещей, была необходимостью того положе­ ния, в каком находились тогда гражданские общества. Точно таким же образом три единства греческой драмы в тех творениях, где они встречают­ ся, не изобретены нарочно древними поэтами, а были естественным послед­ ствием существа предметов их творений. Все почти деяния происходили тогда в одном городе или в одном месте; это самое определяло и быстроту и единство действия.

Многолюдность и неизмеримость государств новых, степень просвеще­ ния народов, дух времени, словом, все физические и нравственные обстоя­ тельства нового мира определяют и в политике и в поэзии поприще более обширное. В драме три единства уже не должны и не могут быть для нас непременным законом, ибо театром деяний наших служит не один город, а все государство, и по большей части так, что в одном месте бывает начало деяния, в другом продолжение, а в третьем видят конец его. Я не хочу этим сказать, что мы вовсе должны изгнать три единства из драм своих. Когда событие, которое поэт хочет представить в своем творении, без всяких усилий вливается в формы древней драмы, то разумеется, что и три един­ ства не только тогда не лишнее, но иногда даже необходимое условие.

Нарочно только не надобно искажать исторического события для соблю­ дения трех единств, ибо в сем случае всякая вероятность нарушается. В та­ ком быту наших гражданских обществ нам остается полная свобода, смотря по свойству предмета, соблюдать три единства или довольствоваться одним, то есть единством происшествия или цели. Это освобождает нас от вериг, наложенных на поэзию Аристотелем. Заметим, однако ж, что свобода сия, точно как наша гражданская свобода, налагает на нас обязанности труд­ нейшие тех, которых требовали от древних три единства. Труднее соеди­ нить в одно целое разные происшествия так, чтобы они гармонировали в стремлении к цели и составляли совершенную драму, нежели писать драму с соблюдением трех единств, разумеется, с предметами равномерно благодарными.

Много также вредит поэзии суетное желание сделать определение оной, и мне кажется, что те справедливы, которые утверждают, что поэ­ зию вообще не должно определять. По крайней мере по сю пору никто еще не определил ее удовлетворительным образом; все определения были или частные, относящиеся до поэзии какого-нибудь века, какого-нибудь народа, или поэта, или общие со всеми словесными науками, как Ансильоново К

1 По мнению Ансильона, «поэзия есть сила выражать идеи посредством слова, или свободная сила представлять с помощью языка бесконечное под формами конечными и определенными, которые бы в гармонической деятельности говорили чувствам, сообщению и суждению». Но сие определение идет и к философии, идет и ко всем человеческим знаниям, которые выражаются словом. Многие также (см. «Вестник Европы», 1825, № 17, стр. 26), соображаясь с учением новой философии

108

Идеал поэзии, как идеал всех других предметов, которые дух челове­ ческий стремится обнять, бесконечен и недостижим, а потому и определе­ ние поэзии невозможно, да мне кажется и бесполезно. Если б было можно определить, что такое поэзия, то можно б было достигнуть и до высочай­ шего оной, а когда бы в каком-нибудь веке достигли до него, то что бы тогда осталось грядущим поколениям? Куда бы девалось perpetuum mobile?

Великие труды и превосходные творения некоторых древних и новых поэтов должны внушать в нас уважение к ним, но отнюдь не благоговение, ибо это противно законам чистейшей нравственности, унижает достоинство человека и вместе с тем вселяет в него какой-то страх, препятствующий приблизиться к превозносимому поэту и даже видеть в нем недостатки. Итак, будем почитать высоко поэзию, а не жрецов ее, и, оставив беспо­ лезный спор о романтизме и классицизме, будем стараться уничтожить дух рабского подражания и, обратясь к источнику истинной поэзии, употребим все усилия осуществить в своих писаниях идеалы высоких чувств, мыслей и вечных истин, всегда близко к человеку и всегда не довольно ему извест­ ных.

«Избранные социально-политические и философские произведения декабристов», т. 1, М., Госполитиздат, 1951, стр. 552-557.

В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕР 1797-1846

Вильгельм Карлович Кюхельбекер вместе с А. С. Пушкиным учился в Царскосельском лицее, затем служил в архиве коллегии иностранных дел и был преподавателем и наставником в пансионе Педагогического инсти­ тута. В 1820 году в качестве секретаря-камергера Нарышкина он поехал за гра­ ницу и прочитал в Париже несколько лекций о русской литературе, за вольнолю­ бивый пафос которых был уволен Нарышкиным и выслан в Россию русским послом. Член Северного общества декабристов и участник восстания 14 декабря в Петер­ бурге, Кюхельбекер отбывал наказание сперва в одиночной камере (более десяти лет), а затем в ссылке в Сибири, где и умер.

Кюхельбекер выступал как поэт, критик, издатель (совместно с В. Ф. Одоевским он издавал альманах «Мнемозину»), проводя во всей этой деятельности декабрист­ ские идеи и являясь представителем того направления в русской поэзии и литера­ туре, которое связано не только с именами декабристов, но и Пушкина и особенно Грибоедова.

немецкой, говорят, что сущность романтической (по-нашему — старинной) поэзии состоит в стремлении души к совершенному, ей самой неизвестному, но для ее не­ обходимому, стремлении, которое владеет всяким чувством истинных поэтов сего рода. Но не в этом ли состоит сущность и философии всех изящных наук?

109

Один из трех основных представителей литературно-эстетической мысли декаб­ ризма, Кюхельбекер придерживался общих с Бестужевым и Рылеевым принципов: борьба с подражательностью отечественной литературы, народность как условие ее прогресса, требование самобытности отечественной литературы, критика отече­ ственных эпигонов романтизма и классицизма. Он подчеркнул некоторые идеи, кото­ рых мы в таком развернутом виде не находим у этих его соратников: к их числу относится особое внимание к жанру оды, которое было обусловлено общепринятыми в среде декабристов положениями о том, что литература должна выполнять свою гражданственную, воспитательную функцию,— эту функцию, по мнению Кюхельбе­ кера, лучше всего и выполняет ода. В отличие от Рылеева, для которого всякая на­ стоящая литература самобытна и нова для своего времени, Кюхельбекер считает «свободу, изобретение и новость» свойствами именно и только романтизма, в чем

мывался и над международной миссией России. Предвосхищая идеи Чаадаева, он видел эту миссию в том, что «Россия по самому своему географическому положению могла бы присвоить себе все сокровища ума Европы и Азии», то есть осуществить синтез европейской и азиатской культур. Таким образом, работы Кюхельбекера показывают нам еще некоторые грани эстетической платформы декабризма.

О НАПРАВЛЕНИИ НАШЕЙ ПОЭЗИИ, ОСОБЕННО ЛИРИЧЕСКОЙ,

В ПОСЛЕДНЕЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ

[...] Сила, свобода, вдохновение необходимые три условия всякой поэзии. Лирическая поэзия вообще не что иное, как необыкновенное, то есть силь­ ное, свободное, вдохновенное изложение чувств самого писателя. Из сего следует, что она тем превосходнее, чем более возвышается над событиями ежедневными, над низким языком черни, не знающей вдохновения. Всем требованиям, которые предполагают сие определение, вполне удовлетворяет одна ода, а посему она без сомнения занимает первое место в лирической поэзии или, лучше сказать, одна совершенно заслуживает название поэзии лирической. [...] Ода, увлекаясь предметами высокими, передавая векам подвиги героев и славу отечества, воспаряя к престолу неизреченного и пророчествуя перед благоговеющим народом, парит, гремит, блещет, пора­ бощает слух и душу читателя. Сверх того в оде поэт бескорыстен: он не ничтожным событиям собственной жизни радуется, не об их сетует; он вещает правду и суд промысла, торжествует о величии родимого края; мечет перуны в сопостатов, блажит праведника, клянет изверга.

[...] Теперь спрашивается: выиграли ли мы, променяв оду на элегию и послание?

ПО