9. «Новые социальные движения» как агенты социального знания»

Now you won’t fool children of the Revolution

(M. Bolan)

Понятие и особенности «новых социальных движений»

Анализ социальной мысли «новых социальных движений» целесообразно начать с рассмотрения её организационного соотношения с академической социальной мыслью, в частности, академической социологией. Как известно, институционализация академической социологии (а также политической науки, экономической науки) в своём первом этапе приходится на конец ХIX - начало ХХ века. Важнейшим итогом этого процесса, достигнутым после окончания Второй Мировой войны, было отождествление социального знания в целом с его академическими версиями. Однако уже первый этап институционализации данных видов знания сопровождался определённого рода селекцией. В случае социологии это означало, что ряд традиций социальной мысли не нашёл своего места в границах академической разновидности данной дисциплины. К таким традициям относятся этническая социальная мысль, феминистская социальная мысль, социальная мысль сексуальных меньшинств, социальная мысль религиозного происхождения [18. P. 234-280]. Эти виды социального дискурса не прекратили своего существования, однако оно протекало вне академических рамок. Принципиальное отличие данных направлений от академических социальных наук заключалось в том, что они не обладали статусом научного знания. В связи с этим влияние данных видов знания на социальную и политическую жизнь было не столь существенным как у академических версий, хотя они могли оказывать некоторое влияние на широкую неакадемическую публику, в частности благодаря доступу к средствам массовой информации.

Следует отметить, что институционализация социальных наук в качестве привилегированного социального дискурса не всегда приводила к маргинализации иных проявлений социальной мысли, однако после Второй Мировой войны эти процессы усилились, особенно в Соединённых Штатах. В этот период появляется ряд фигур, принадлежавших к академической сфере, но тяготеющих к публичной культуре обществоведческого дискурса, это Ч.Р. Миллз, Р. Белла, Ю, Хабермас и, позднее, Д. Смит, З. Бауман и другие. Для таких авторов характерна восприимчивость к темам представляющим острый общественный интерес, нередко политизированность собственных позиций при одновременном критическом отношении к академической социологии как апологетической и ценностно-окрашенной. В особенности острой критике такого рода подвергалась позиция Т. Парсонса.

Наряду с академическим инакомыслием продолжала развиваться и неакадемическая социальная мысль, характеризующаяся сходными позициями. Носителями неакадемической социальной мысли стали «новые социальные движения», к которым, в частности относят женское движение (или «движения», вследствие его неоднородности), этническую социологию (особенно в США и Британии), религиозные движения, группы, объединяющие представителей сексуальных меньшинств, экологическое движение и т.д. Наибольшей продуктивностью и концептуальностью выделяются представителей феминизма, на примере которых мы и рассмотрим тему социального знания новых социальных движений (о «новизне» в этой связи можно говорить постольку, поскольку «феминизм второй волны» представляет собой не возрождение старых идей феминизма, но их принципиальное углубление и трансформацию), а также носители этнической социальной мысли. Активизация данных агентов социального знания связана с тем, что в послевоенный период в США и странах Западной Европы обострились конфликты по поводу расовых и гендерных проблем и, в целом, прав социальных меньшинств. В США, в ходе такого рода конфликтов сформировались два типа социальных движений: движения борьбы за гражданские права и разного рода радикальные движения. Эти два типа различались как целями, так и тактикой, однако и те и другие породили собственное социальное знание. Движения за гражданские права ставили своей целью достижение соответствия социальных реалий западных либерально - демократических обществ их собственному идеалу равных прав и возможностей для индивидов. Радикальные движения выступали за изменение самих социальных устоев. Так, радикальные феминистки выступали не только за изменение законодательства (как представители «либерального феминизма»), но за демонтаж системы мужского доминирования вообще. Радикальные группы афроамериканцев создали идеологию чёрного национализма, лозунгом которой, по аналогии с лозунгом белых расистов было «Власть чёрным!». На смену борьбе представителей сексуальных меньшинств за равные с остальным населением гражданские права пришли группы, ставившие своей целью полное разрушение традиционных сексуальных и гендерных отношений. Таким образом, радикальные движения оспаривали легитимность либерально - демократических обществ, как обществ, служащих интересам белой, «среднеклассовой», мужской, гетеросексуальной элиты.

У радикальных групп и движений не было единой организации и единых целей, они были представлены множеством движений, каждое из которых было организовано вокруг общей идентичности. Такие движения имели, как правило, собственную культуру, организацию, политическую стратегию и социальный идеал. Так например радикально настроенные группы афроамериканцев объединяло представление об общей расовой идентичности, основанной на общем опыте расового угнетения и сопротивления ему. При этом цели данных групп не были связаны с какими-либо широкими либеральными преобразованиями в интересах всех депривированных групп, а касались лишь афроамериканцев.

Таким образом, для послевоенных либерально - демократических обществ характерно возникновение политики нового типа. Речь идёт о так называемой «политике идентичности». Группы и субкультуры субъектов такой политики имели черты квазиэтнических общностей и их внешняя и внутренняя коммуникация основывалась на идеи общности идентичности объектов данного вида депривации [18]. Иными словами, группу конституировал общий опыт депривации. В некоторых случаях новые социальные движения выработали социальное знание, оппозиционное принятому академической средой и отражавшее то понимание социальной реальности, которое было свойственно данной социальной группе. В целом, новые виды социального знания характеризовались амбивалентным отношением к доминирующей «просвещенческой» парадигме. Принимая её идеалы, носители нового социального знания настаивали на соединении научного знания и ценностей, на открытом декларировании и реализации политической позиции исследователей - обществоведов, одновременно обвиняя в апологетике академические социальные науки.

В качестве примера нового социального знания мы рассмотрим феминистскую и гендерную социальную мысль в тех её разновидностях, которые формировались начиная с 1960-х годов.

Причиной оживления женского движения в 1960-е годы явилось очевидное противоречие между наличествовавшими ещё с 1920-х гражданскими и профессиональными правами женщин и крайне невысоким числом тех, кто в полной мере ими пользовался. Аргумент, согласно которому женщины естественным образом и совершенно добровольно «избирают» естественные для себя роли жён и домашних хозяек перестал казаться убедительным. Всё чаще констатировался очевидный факт: примерно 50 % населения составляют женщины, возможности в отношении образования у девушек не меньшие, чем у юношей; врождённых различий в распределении интеллектуальных способностей не зафиксировано. Отсюда следует, что и на высших управленческих постах число женщин должно составлять примерно 50 %. Почему же спустя 40 лет это по-прежнему не так? Почему женщины должны предпочитать брак карьере, если мужчины предпочитают карьеру? [3. C. 151].

Очевидно, существовало противоречие между возможностями, которые стали формально доступны женщинам в результате побед женского движения «первой волны» и постепенным проникновением «мужских» «достижительных» и индивидуалистских ценностей в женскую среду и по-прежнему распространёнными традиционными экспектациями, согласно которым женщины являлись прежде всего жёнами и матерями, призванными выполнять домашние обязанности и готовыми подчинить свои интересы интересам мужей. Женщины по-прежнему становились объектами разного рода дискриминаций и посягательств, таких как патриархат, сексуальные домогательства и домашнее насилие. Именно эти проблемы и необходимость определить своё к ним отношение лежали в основе идеологии женского движения «второй волны». Характеризуя радикальный феминизм, одно из наиболее ярких проявлений женского движения «второй волны» британская исследовательница Т. Лоуэлл указывает, что это направление артикулировало тематику, обозначить своё отношение к которой должна по её мнению любая феминистская теория: «...радикальный феминизм действительно во многих отношениях определил повестку дня женского движения, а также идеи феминизма. Он указал на ряд значимых сфер, которые должна исследовать и относительно которых должна занять ту или иную позицию любая феминистская теория, включая сексуальность и сексуальные практики, гетеросексуальные и лесбийские; сексуальное насилие и доминирование, включая изнасилование; домашнее насилие; распространенную культурную диффамацию женщин и женского» [14. P. 310].

В целом, феминизм как идеология женского движения строил перспективу восприятия современного общества с точки зрения женщин. В свою очередь, феминизм рассматривает женщин как социальных и политических акторов, и, соответственно, проблемы, традиционно воспринимавшиеся как частные и требующие «местных мер» наподобие психотерапевтического вмешательства трактуются не как изолированные случаи, о как социальные факты, требовавшие политического участия. Иными словами, идеи феминизма, это идеи женщин, намеревающихся изменить представление о самих себе и свои модели поведения. Носительницы идеологии феминизма строят перспективу видения социальной роли женщины в обществе с позиции женщин как угнетённой социальной группы. При этом мужские и женские роли формируются обществом, а для объяснения мужского доминирования необходимо обращение к социальным факторам. Отношения мужчин и женщин в таких основных сферах социальной реальности как экономика, политика, семейная жизнь рассматриваются феминизмом как отношения гендерного неравенства. В связи с этим, одним из базовых положений феминизма является разграничение биологического пола, обозначаемого в англофонной традиции словом «sex», и социального пола, обозначаемого понятием «гендер» (gender). Соответственно, объектом социальной теории феминизма является «социальное конструирование гендера в его влиянии на определение социальных позиций женщин» [14. P. 310].

Социальный мир - это гендерный мир. Не только социальные роли, но и эмоции и желания делятся на «мужские» и «женские», соответствующие социальным стереотипам мужского и женского поведения. В свою очередь, продуцирование и поддержание гендерных стереотипов направлено на поддержание иерархического гендерного порядка, при котором мужчины доминируют практически во всех сферах социальной реальности, включая социальные науки.

Несмотря на общность ряда позиций и, во многом, понятийного аппарата, феминизм неоднороден. Различие направлений внутри феминизма определяется их отношением к источникам и динамике мужского доминирования и целям женского движения. С. Сидман выделяет два основных этапа развития феминизма: «гиноцентрический», господствовавший с 1960-х по 1980-е годы и более поздний «постмодернистский» феминизм. В свою очередь, в гиноцентрическом феминизме принято выделять такие направления как либеральный, радикальный и социалистический гиноцентризмы. Несмотря на существенные различия, феминизм 1960-80-х характеризуется рядом общих позиций. В качестве основы женской идентичности здесь видится общий биологический, психологический и социальный опыт. Женщин объединяет универсальность мужского доминирования и сопротивления ему. В ходе такого сопротивления формируются общие ценности, опыт и установки. Рассмотрим различные версии гиноцентрического феминизма.

В основании либерального феминизма лежит положение впервые артикулированное Б. Фриден и Э. Оукли, согласно которому половые роли «являются следствием социализации и в результате практической деятельности могут быть модифицированы и изменены» [4. C. 348]. Импульсом к развитию либерального феминизма явилось исследование, проведённое Б. Фриден и отражённое в работе, конституировавшей собой начало феминизма «второй волны» - «Загадке женственности» (американское издание которой появилось в 1963 г.). Книга представляет собой изложение и анализ серии интервью с женщинами, сталкивающимися с разного рода кризисными состояниями. С точки зрения самих женщин, причиной их состояния является неспособность соответствовать «естественным» для них и для общества ролям матерей и жён. Многие готовы были посвятить серьёзные усилия для работы над собой, не подвергая однако сомнению легитимность самих стереотипных ролей. С точки зрения Фриден, такие женщины оказались жертвами убеждения, согласно которому их принадлежность к женскому полу предполагает, что их жизни будут организованы вокруг мужчин и домашнего хозяйства. В свою очередь, сфера общественной, внедомашней деятельность оказывалась не столь доступной. Гендерная идеология способствовала сохранению правовой системы, фактически отказывавшей женщинам в равных с мужчинами правах. В связи с этим, особую значимость для либерального феминизма приобретали состояние общественного мнения по гендерным вопросам, роль политических и правовых учреждений в сохранении (и возможной модификации) гендерного неравенства. Целью либерального феминизма была интеграция женщин в важнейшие сферы социальной жизни на основании равных с мужчинами прав и возможностей, а важнейшими средствами такой интеграции виделись политические акции, воздейстиве на законодательство и образовательные акции. Так, целью Национальной Организации Женщин (National Organization for Women - NOW), основанной Б. Фриден в 1966 г. было соблюдение констиутционных прав женщин и расширение прав в области регулирования рождаемости.

Идеей, лежавшей в основе активной социальной и политической деятельности феминисток либерального направления была возможность модифицировать сложившееся распределение гендерных ролей. При этом, либеральные феминистки не отрицали в полной мере значимости естественных биологических различий между полами. Они лишь отрицали жёсткость и иерархичность соответствующих социальных ролей. Не отрицая значимости «традиционных» женских ролей, они отрицали то, что возможности социальной и личностной самореализации женщин ограничивались только этими ролями. Соответственно «в 70-е и 80-е гг. либеральные феминистки затратили много энергии для «проникновения в правительство», «проникновения в администрацию», «установления политики равных возможностей» и «вступления в ассоциации учителей и родителей», на «откровенные выступления» против сексизма и «воспитание детей в духе антисексизма». Это... помогло определить характер общественного мнения: некоторые из наиболее очевидных и непреложных фактов сексизма стали предметом критики и поводом для более полного общественного изучения этих вопросов. Но многое ли изменилось...» [4. C. 349].

Если либеральный феминизм был средоточием общественной роли женского движения, то радикальный феминизм был «его душой» [18. C. 239]. Именно это направление заложило основу проблематики любой социальной теории феминизма, во многом благодаря представительниц этой ветви феминизм привлёк к себе широкое общественное внимание. «...Именно этот воинствующий радикализм сделал радикальный феминизм таким стимулирующим и действенным. Он производил ошеломляющий эффект и заставлял людей слушать» [14. P. 311].

В организационном отношении радикальный феминизм вырос из отделившегося от Фриденовского «NOW», движения «17 октября» (отделение произошло 17 октября 1967 г.). Радикальный феминизм неоднороден (как и феминизм вообще). Однако представителей данного крыла объединяет несогласие с реформистской политикой либерального феминизма и стремление к широким институциональным и культурным изменениям, более базовым, чем изменение общественного мнения и законодательства. Представители радикального феминизма считают, что особую роль в поддержании мужского доминирования играют нормы гетеросексуальности, а также соответствующие им семейные роли. В свою очередь, гендерное неравенство в публичной сфере является продолжением (с элементом усиления) отношений неравенства, сложившихся и культивируемых в приватной сфере. «Религия, право, традиции, образование, средства массовой информации - все они являются отражением патриархальных отношений, идей и власти, которые возникают изначально из власти отдельных мужчин над отдельными женщинами Данная позиция принципиально важна в методологическом отношении, так как идея происхождения гендерного неравенства из сферы личных отношений означает преимущественное внимание к микросоциальным феноменам

В начальный период своего существования (конец 60-х - начало 70-х) радикальный феминизм акцентировал психологическое, физическое и социальное сходство двух полов. Таким образом, различия оказывались обусловлены не столько естественными, сколько социальными факторами. Гендерные роли усваивались в процессе социализации. Причём акцентировались не только их различия, но и иерархичность. Специфическим мотивом, отличающим радикальный феминизм от либерального явилось то, что с точки зрения первых, институтом игравшим главную роль в обеспечении гендерного неравенства оказывалась семья. Именно там дети учились воспринимать систему гендерного неравенства в качестве легитимной. Таким образом, острие критики представителей радикального феминизма оказывалось направлено против сложившихся моделей семейных отношений, гендерных ролей и моделей социализации. Одним из программных требований радикального феминизма было построение новой модели семьи, основанной на равенстве и свободном выборе, а также андрогинном типе отношений.

Социал-феминизм или марксистский феминизм более характерен для представителей академической сферы. С радикальными феминистками представительниц марксистского крыла объединяет широкомасштабная критика индустриального капиталистического общества и борьба за его радикальное переустройство. Однако если радикальные феминистки, подчёркивая приоритетность гендерной проблематики, изолируют её от политико-экономической и классовой динамики, социал-феминистки сочетают феминистский анализ гендерных проблем с марксистским анализом экономической структуры общества. Заимствуя аргументацию, использованную Марксом для анализа социального неравенства и существования антагонистических социальных классов, обладающих различными экономическими интересами и выражающих эти интересы в идеологических конструктах и политических институтах, феминистки данного направления аналогичным образом интерпретируют происхождение и смысл гендерного неравенства. С точки зрения марксистского феминизма, мужское доминирование и эксплуатация женщин является частью процесса капиталистической эксплуатации. Бесплатный домашний труд необходим капитализму для обеспечения работоспособности наличной мужской рабочей силы и её будущего воспроизводства. Женщины также являют собой специфический сектор рабочей силы, дешёвой и доступной, наличие которой необходимо, помимо прочего для поддержания на низком уровне зарплаты и рабочих условий работающих мужчин. Таким образом, женщины, как и рабочий класс эксплуатируются капитализмом и в этом смысле имеют общие интересы. Однако существуют различия, не позволяющие отождествлять женщин с рабочим классом. Различия связаны с существованием женщин из среднего класса, женщин, представляющих этнические и иные меньшинства, то есть имеющих интересы и цели, отличающиеся от таковых у рабочего класса. Сходство заключается в том, что и женщины и рабочий класс являются депривированной и эксплуатируемой группой, заинтересованной в смене капитализма более справедливым социальным строем.

Социальная мысль представителей «новых социальных движений» и академическая социальная мысль

Соотношение социальной мысли феминизма как варианта социальной мысли «новых социальных движений» и академической социальной мысли во многом определяется тем обстоятельство, что «социология в прошлом либо игнорировала женщин, либо оперировала абсолютно неадекватными интерпретациями женской природы и поведения» [1. C. 658]. Так, интерпретации Э. Дюркгейма чрезвычайно напоминают суждения, которые в настоящее время принято называть «гендерными стереотипами»: «... женщина, в общем, гораздо менее образована; психика её подчинена авторитету традиции, в своём поведении она руководствуется установившимся мнением и не имеет особо интенсивных интеллектуальных потребностей» [3. C. 186]. И далее: «Говорят, что аффективные данные женщины, будучи по природе своей очень интенсивными, легко находят себе применение вне круга домашней жизни», в то время как мужчина не способен справиться с жизненными трудностями не имея семьи, однако, говорит Дюркгейм «если женщина и обладает подобной привилегией, то скорее в силу того, что чувствительность у неё недоразвита, чем в силу того, что она развита чрезмерно. Поскольку она больше чем мужчина живёт в стороне от общественной жизни, постольку она меньше проникнута интересами этой жизни. Общество ей менее необходимо, так как она менее проникнута общественным; потребности её почти не обращены в эту сторону, и она с меньшей, чем мужчина, затратой сил удовлетворяет им. Не вышедшая замуж женщина считает свою жизнь выполнением религиозных обрядов и ухаживанием за домашними животными. Если такая женщина остаётся верной религиозным традициям и вследствие этого имеет надёжную защиту от самоубийства, это значит, что очень несложных социальных форм достаточно для удовлетворения всех её требований. Наоборот, мужчина нашего времени чувствует себя стеснённым религиозной традицией; по мере своего развития мысль его, воля и энергия выступают из этих архаических рамок, но на их место ему нужны другие. Как социальное существо более сложного типа, он только тогда сохраняет равновесие, когда вне себя находит много точек опоры» [3. C. 247].

Дело, однако, не только и столько в том, что классики социологии воспроизводили гендерные стереотипы. Проблема состоит в том, что как отмечает Д. Смит, социальная позиция женщин оказывается непредставимой в традиционных социологических терминах. Это касается и понятийного аппарата социальных наук и анализируемой ими проблематики. Рассмотрим данный тезис. В качестве примера непригодности понятийного аппарата социальных наук для описания и анализа женского опыта Д. Смит приводит анализ такого базового понятия как «участие» или «действие». Женщина не воспринимает свой мир как мир, который возможно строить в соответствии со своими целями и интересами. Между тем, именно такое понимание мира предполагается термином «участие» или «действие» (agency / action), поскольку определяющая черта действия заключается в способности изменять мир в соответствии со своими целями и интересами. Женщины, в отличие от мужчин, часто подавляют свои интересы в пользу интересов детей, мужей, партнёров и иных персонажей, о которых заботятся. Таким образом, женщины оказываются вовлечены не в отношения властвования, а в отношения согласования своих интересов и интенций и интересов других людей. Значительную часть времени женщины проводят дома, занимаясь хозяйством и в отсутствии личной интеракции, что противоречит имплицитной посылке микросоциологии о том, что личная интеракция доступна всем социальным субъектам в равной степени. Положение женщин в немногих доступных им ситуациях личной интеракции, это положение реципиента, а не агента, посредника, а не инициатора, ведомого, а не лидера. Это связано с тем, что с женщинами чаще обращаются не как с равными, а как с подчинёнными. Таким образом, патриархальная власть пронизывает мельчайшие детали повседневности и формирует мировосприятие женщин. Последним «гораздо важнее» знать намерения других, нежели уметь артикулировать собственные интересы. Отсюда, терминология, используемая социальными науками оказывается непригодной для фиксации и обсуждения женского опыта.

Д. Смит говорит: «Центральной задачей феминистской социологии является непрерывный и выразительный перевод начал женского опыта (нашего собственного или других женщин) в текстуальные формы дискурса, которые выводят читающего (или пишущего) женского субъекта за пределы того опыта, который является для него исходным. Я считаю это главной проблемой феминистской социологии: хотя мы создали методы работы с женщинами, обеспечивающие открытый диалог, и используем их, наступает момент, когда беседа становится текстом и превращается в данные, подлежащие социологическому анализу.

Я показываю, что феминистское критическое сознание, основывающееся на опыте и стремящееся к познанию, которое бы осуществлялось с точки зрения женщин, воспроизводится в дискурсе по старым канонам патриархатной организации знания, когда мы работаем в рамках конвенций социологического дискурса. Пока мы работаем внутри объективирующих рамок, организующих дискурсивное сознание, мы будем вновь и вновь видеть себя вписывающими женский опыт, обнаруженный в процессе разговора женщины с женщиной, в концептуальный порядок, который помещает сознание писателя и читателя вне опыта этого разговора» [19. P. 36].

В свою очередь, доминирующий социологический дискурс, одним из оснований которого является идея объективного знания, дистанцированного от частностей реального жизненного опыта, призван маскировать тот факт, что социальные науки, как и другие сферы профессионального опыта являются областью доминирования мужчин, отражающей их опыт: «Объективированные и объективирующие способы организации систематического сознания общества, разработанные социологией (и другими социальными науками), устанавливают позицию в рамках властных отношений, которые имеют классовый, гендерный и расовый подтексты. Объективность в социальных науках является формой социальной организации, с помощью которой те, кто правит, переводят актуальные для них интересы, опыты и диалоги на язык универсализированных форм, необходимый им для того, чтобы эффективно участвовать во властных отношениях» [там же].

Сходную точку зрения высказывает Д.Б. Миллер, создательница «новой психологии женщин». Одной из причин написания книги, посвящённой «новой психологии женщин» данный автор называет неадекватную интерпретацию женского опыта доминирующим психологическим и психиатрическим дискурсом: «за свою многолетнюю клиническую практику», говорит Миллер, «я неоднократно становилась свидетелем того, как женщины рассказывают о своём переживании того, что всегда представлялось мне самыми важными вещами в жизни - например, об эмоциональных потоках между людьми или обеспокоенности моих пациенток тем, как их действия могут повлиять на близких. Вследствие такого рода переживаний и в ходе обычного повседневного опыта женщины приобрели психологические качества, обладавшие необычайной ценностью, однако оставшиеся незамеченными. Если же психиатры или психологи замечали такие качества, то описывали их в терминах, искажавших суть дела. Как правило, деятельность женщин трактовалась негативным образом как проявление «чрезмерной зависимости от реакций окружающих», вместо более точной в языковом отношении «способности придать направленность и осмысленность опыту других людей и способствовать их благополучию». Такого рода ценные качества отнюдь не редки, они присущи многим «рядовым женщинам». Однако часто женщины не замечают их, более того женщин отвращают от этого, причём систематическим образом» [15. P. Х].

Таким образом осознаётся необходимость построения нового социального знания, учитывающего особенности женского опыта и позволяющего преодолеть границы современного обществоведческого дискурса, в котором доминируют мужчины. В случае Д. Смит реализация такого проекта оказывается с «проблематизацией повседневности», то есть анализом способов, посредством которых повседневный мир, являющийся фокусом обыденного сознания и опыта оказывается детерминирован более масштабными социальными и политическими отношениями.

Рассмотренные нами примеры представляют собой, в некотором роде, интрузию в академические социальные науки со стороны социальных движений. Однако взаимодействие социальных наук и новых социальных движений - двусторонний процесс. Академические социальные науки также оказывают своё влияние, в частности являясь источником методологических моделей для представителей новых социальных движений. Данная тема описана весьма подробно [4, 15, 12, 14, 18]. В случае феминизма, такого рода связь отражена и в названии рассмотренных выше направлений, а также иных, таких, например, как психоаналитический феминизм (Л. Иригарэй). Однако следует упомянуть и о реакции на социальную мысль новых социальных движений того самого институционализированного крыла, то есть академической социальной мысли, против которой высказываются упрёки в апологетике, непригодности для восприятия «позиции доминируемых» вследствие особенностей укоренившегося в них дискурса и иных недостатках. В целом, будет, по-видимому корректным утверждать, что подавляющее большинство представителей академических социальных наук воспринимают социальную мысль новых социальных движений как некоторую данность, факт, с которым традиционное университетское обществоведение не может не считаться. Однако и в этом случае можно говорить о разном отношении к данному факту. Обратимся к оценке роли социальных движений, данной Э. Гидденсом [2]. По его мнению социальные движения, наряду с социальными организациям представляют собой «два канала, с помощью которых в современном мире приводится в движение рефлексивное усвоение знания о социальной жизни» [2. C. 79]. При этом социальные организации в большей степени выполняют стабилизирующую, консервативную роль, аккумулируя социальную информацию. В свою очередь «социальные движения обладают более подвижным характером и более мощным преобразующим потенциалом, так как они противостоят сложившемуся положению вещей и специфическим образом сопряжены с реализацией новых социальных проектов» [там же]. В этой связи, новые социальные движения представляют двоякий интерес для социальных наук. Во-первых, это источник социальных перемен и «напряжений», которые представляют собой предмет для обществоведческого анализа, во-вторых, социальные движения «способны указать на те особенности и скрытые возможности данного институционального порядка, которые не были известны прежде» [там же]. В частности, упоминаемое в этой связи экологическое движение привлекло внимание к разрушительному воздействию индустриального капитализма на окружающую среду и помогло профессиональным социологам «почувствовать всё разнообразие нюансов в отношении человека и природы, которые в противном случае остались бы незамеченными» [2. C. 80]. Речь, по-видимому идёт, в частности, о возникновении рисков, то есть широкомасштабных непредсказуемых последствий цивилизационного процесса, имеющих негативный характер. В настоящее время концепция «общества риска» занимает в социологии достаточно прочное место.

Женское движение не только привлекло внимание социальных наук к существованию проблемы гендерного неравенства, но и бросило прямой «интеллектуальный вызов... ортодоксальным позициям в социологии» [2. C. 81]. Вызов состоял в постановке ряда вопросов, обозначающих своего рода пограничную территорию современных социальных наук и того пласта социальных проблем, который связан с гендером: «Каким образом следует интерпретировать феномен пола с социологической точки зрения? Как именно можно и нужно связывать между собой такие понятия как, пол и социальный класс? В какой мере социальное исследование было бездумно обращено к мужскому опыту?» [там же]. Как восприняла социология подобные вызовы? К сожалению, «эти и близкие им вопросы до сих пор не нашли сколько-нибудь удовлетворительного ответа, и мы вправе ожидать, что они приобретут особую важность в ходе будущего развития социологии». По-видимому, причина отсутствия ответов заключается не только в сложности самих вопросов, но и в определённой позиции самих «ортодоксальных» академических социальных наук. Суть такой позиции заключается в том, что по мнению ряда исследователей [6, 7, 18] академическое сообщество сознательно дистанцируется от тем, представляющих насущный общественный интерес, либо «обращается к ним в крайне абстрактной манере» [6. P. 38]. Если социология эпохи институционализации дисциплины была связана с интенсивными эмпирическими исследованиями, то современные социологи «гордятся абстрактным, антисептическим характером своей работы», в связи с чем возникает законный вопрос «случалось ли этим людям когда-либо интервьюировать живого человека или участвовать... в каком-то реальном событии» [6. P. 39].

По-видимому не следует понимать данную ситуацию упрощённо. Стремление дистанцироваться от насущных реалий связано с идеалом «высокой теории», артикулированной Т. Парсонсом и в его версии, дополненной «теорией среднего уровня» Р.К. Мертона и эмпирическими исследованиями П. Лазарсфельда, сыгравшим чрезвычайно важную роль в упрочении позиций социологии в академической среде. Благодаря этому достижению в период последовавший за окончанием Второй Мировой войны социология «приобрела великолепную возможность для изучения фундаментальных факторов эволюции социальной системы» [11. P. 14]. В значительной степени дисциплина воспользовалась такими возможностями, в результате чего «в период между 1945 и 1965 годом социологи инспирировали масштабные исследования практически во всех сферах, от армии до филантропических организаций» [там же]. По мнению основателя издательства и журнала «Transaction», чрезвычайно много сделавшего для популяризации дисциплины и формирования позитивного мнения о ней широкой публики, И.Л. Горовитца, социология также «послужила катализатором изменений в расовых отношениях, гендерных исследованиях и анализе локальных и иных сообществ». Иными словами, активизация социальных движений и появление соответствующих обществоведческих концепций осуществились именно с подачи и при участии социологов и в связи с развитием социологической культуры, а не наоборот. Что же произошло вслед за этим? «... Со временем, однако, социологи, участвовавшие в такого рода проектах подверглись нападкам за результаты, не соответствующие ортодоксальной точке зрения, равно как и за то, что их работа имеет реформистскую направленность на меры «местного воздействия» и вследствие этого является изначально порочной» [11. P. 14]. С точки зрения фанатически настроенного «революционного крыла» послевоенной Америки «единственной достойной миссией была революция», любая же реформаторская деятельность считалась обречённой на неудачу. «Фундаментальные исследования были переименованы в «критические исследования». ... Учебные курсы и тексты по социологии превратились в сборники революционных заклинаний, призванных вызывать катаклизмы а не побуждать к действиям по их предотвращению» [11. P. 15]. Следствиями такой радикалистской трансформации социологии явилось, во-первых, осложнение отношений с агентствами и фондами, ставившими своей целью достижение социального благополучия и улучшение социальных условий, а во-вторых, то, что социология стала определяться не в терминах строгого следования научным канонам, а политическим приоритетам. Таким образом осуществилась политизация социологии, что позднее привело к падению её научного статуса, падению числа студентов, специализирующихся по данной дисциплине и оттоку специалистов в смежные, как правило узкоспециальные отрасли и в целом к тому, что И.Л. Горовитц назвал «декомпозицией социологии».

Социальное знание «новых социальных движений»: переход к пост-модернистской перспективе социального знания

Социальные движения, активизировавшиеся в 60-е годы добились существенных политических успехов в начале 70-х. Однако во второй половине десятилетия они столкнулись с мощным сопротивлением как со стороны «поправевшего населения», так и консервативных политиков. Произошли размежевания и в самих движениях. В частности, в женском движении наметились размежевания вокруг тем расовой и классовой принадлежности, сексуальной ориентации и политической стратегии. Непосредственным объектом критики стал так называемый «новый гиноцентризм» и его основополагающий тезис об унитарной женской идентичности, акцентировавший, гендерные различия, общность женщин перед лицом деструктивного мужского доминирования, а также несомненное превосходство женщин как эксклюзивных носительниц таких качеств как способность к эмпатии, заботе и интимности. С точки зрения таких авторов как Н. Чодороу и К. Гиллигэн, такого рода качества являются следствием социализации, протекающей у девочек принципиально иным образом, чем у мальчиков. С другой стороны, эти качества, по мнению данных авторов, свидетельствуют о моральном и духовном превосходстве женщин.

Субъектами критики нового гиноцентризма выступили женщины, принадлежавшие к рабочему классу, этническим меньшинствам, постколониальным нациям, и иным социальным меньшинствам. Наиболее активная критика осуществлялась со стороны представительниц этнических меньшинств и сексуальных меньшинств. В частности радикальные представительницы этнических меньшинств выступили с критикой женского движения, поскольку оно отражало опыт, ценности и интересы белых женщин среднего класса, фактически контролировавших женское движение. Данная идея сформулирована, в частности в программном заявлении группы афроамериканских феминисток: «Присутствие чёрных феминисток наиболее ярко обнаружилось в связи со второй волной Американского женского движения, начавшегося в 1960-х гг. Чёрные феминистки, феминистки стран Третьего Мира и феминистки из рабочего класса участвовали в женском движении с самого начала, однако наше участие замалчивалось как реакционными силами вне движения, так и вследствие расизма и элитизма внутри него... Политическое движение чёрного феминизма очевидным образом связано с чёрными освободительными движениями, действовавшими в 1960-70-х годах. Многие из нас принимали в деятельности таких движений активное участие (например в движении за гражданские права, чёрном националистическом движении и в деятельности «Чёрных Пантер»), идеология цели и тактика этих движений оказали громадное влияние на наши жизни и изменили их. Наш опыт членства в таких движениях и разочарование в них..., равно как и опыт существования на периферии белого мужского левого движения привёл к необходимости организации политического движения, которое одновременно было бы антирасистким, в отличие от движения белых женщин и антисексистским, в отличие от движений чернокожих и белых мужчин» [8. P. 64]. Такие авторы как О. Лорд утверждали, что гендерное угнетение чернокожих женщин неотделимо от расового и классового угнетения. Поскольку женщины всегда представляют определённую расу и класс, социальная позиция женщин этнических меньшинств с необходимостью отличается от позиции белых женщин среднего класса. В этой связи, характерная для нового гиноцентризма сепаратистская ориентация на создание особой квазиэтнической общности, которая могла бы объединить женщин в их противостоянии мужскому доминированию квалифицировалась как продукт идеологии белых женщин из среднего класса, неприемлемый для представительниц иных социальных и этнических категорий. Только те представительницы женского движения, которые обладают привилегиями в силу своей расовой и социально-классовой принадлежности могут, в силу своего экономического и политического положения рассматривать сепаратизм в качестве своей цели. Черные женщины должны объединить свои усилия с чёрными мужчинами и совместно бороться против расового и классового угнетения. Критикуя «сексистски» ориентированного афроамериканского социолога Р. Стэйплза, О. Лорд замечает: «Чёрный феминизм не есть белый феминизм с чёрным лицом. Чёрные женщины сталкиваются с определёнными легитимными проблемами, затрагивающими нас именно как Чёрных женщин и обращение к такого рода проблемам никоим образом не делает нас менее Чёрными. Попытка начать открытый диалог между Чёрными женщинами и Чёрными мужчинами с нападок на Чёрных феминисток близорука и губительна» [13. P. 60]. Лорд также указывает на двойное давление, которому подвергаются, уже в афроамериканской среде чёрные женщины лесбийской ориентации, давлению со стороны чёрных мужчин и гетеросексуальных чёрных женщин [13. P. 49]. Таким образом О. Лорд в некотором роде указывает направления в которых в 1980-е годы начнёт развиваться новая гетерогенная социальная мысль женского движения.

Главным объектом критики в гиноцентристском феминизме в 1980-е годы стало то, что он нивелирует различие женского опыта и по сути являет собой особого рода дисциплинирующую силу, насаждающую доминирующие европоцентристские, среднеклассовые социальные нормы белой расы [18. P. 245].

Концептуальным основанием «постмодернистского феминизма» является тема эссенциализма. Для этого направления характерно сочетание радикальной феминистской позиции и программы деконструкции. Из радикального феминизма происходит идея «тотального отличия женщин от мужчин и идея гендера как фундаментального основания для разделения в рамках социального порядка. Деконструктивисткий элемент означает отрицание всякого позитивного содержания или идентичности у «женщины», поскольку признание наличия такой идентичности рассматривается как характерная черта мужского дискурсивного порядка» [17. P. 317]. Благодаря сочетанию радикального феминистского и деконструктивистского компонентов женщина оказывается «вне власти фаллоса» и вне какой-либо демаркации. Вместе с тем, исключительно негативное восприятие, вернее отрицание «женской идентичности» ставит под сомнение возможность самого женского движения, поскольку «постструктуралистская критика субъективности по-видимому несовместима с понятием агентов, способных продуцировать изменения» [там же, с. 318]. Свои варианты разрешения данной дилеммы, а значит, варианты «позитивной» постмодернистской феминистской социальной теории, предлагают Л. Элкофф (L. Alcoff), Л. Николсон (L. Nicholson), Н. Фрэзер (N. Frazer) и У. Нарайан (U. Narayan).

Л. Элкофф (5) опирается на работы Т. Де Лауретис (T. De Lauretis) и Д. Рили (D. Riley). У Де Лауретис заимствуется идея позиционирования субъективности в рамках частных дискурсивных конфигураций, при этом предполагается возможность её реконструирования посредством рефлексивной практики. У Рили заимствуется положение о том, что потребности женщин являются производным от социально специфических контекстов. Иными словами, в версии Элкофф субъективность оказывается по-преимуществу историчной, что допускает также возможность самоартикулирования. Таким образом создаётся основание для политики идентичности, причём женская идентичность оказывается связана с реальными поведенческими паттернами и потребностями и постоянно изменяющимся контекстом.

Концепция Н. Фрэзер [9] построена на полемике со структуралистским наследием в постструктурализме. Структуралистским влиянием обусловлена тенденция ряда постструктуралистов (в частности Ю. Кристевой) к абстрагированию языка от социальных практик и специфических коммуникативных контекстов. В результате формируется «монолитное», не-контекстуализированное видение языка и смысла. Таким образом, из поля зрения исключаются конфликты по поводу смысла, возникающие в отношениях как социальных групп так и индивидов. Игнорируется также диахронное измерение языка. В результате возникает искажённое видение различающихся языковых практик в качестве гомогенных элементов цельного и тотального символического порядка. В противоположность такому видению Фрэзер развивает прагматистскую модель языка. Согласно такой модели, язык реализуется в разнородных, внутренне противоречивых дискурсах, изменяющихся с течением времени. Такая перспектива позволяет рассматривать идентичность индивидов и социальных групп в качестве сложных и изменчивых. В свою очередь, это создаёт возможность для тематизации конфликта и власти в социальных отношениях.

Л. Николсон согласна с идеей Н. Фрэзер относительно гендерной идентичности как комплексного набора сетевых сигнифицирующих практик, варьирующихся для разных индивидов в различные моменты времени вследствие пересечения гендерной идентичности с другими наборами сигнифицирующих практик, например таких, которые обозначаются понятиями класса и этничности. Иными словами, понятие «женщина» оказывается открытым для переосмыслений и переформулировок, в связи с тем, что различные группы могут связывать его смысл с возможностями удовлетворения своих потребностей. Как указывает Л. Николсон, такое понимание гендерной идентичности (в качестве комплексного набора сигнифицирующих практик) предполагает также сходное переосмысление иных форм идентичности, например «национальной» и «культурной» [17. P. 320]. На необходимость деконструирования таких форм указывает в своём эссе У. Нарайан [16].

Нарайан начинает с анализа распространённого представления, согласно которому феминизм представляет собой сугубо западное явление, не имеющее отношения к женщинам из стран Третьего Мира. Такое убеждение, в частности, разделяют некоторые феминистки, воспринимая его как единственную возможную альтернативу неприемлемой для них идее о том, что женщины одинаковы в различных обществах и культурах, как и формы подавления, с которыми они сталкиваются. Однако Нарайан показывает, что данные две возможности не являются исчерпывающими. Следует учитывать, что общества третьего мира сами внутренне неоднородны и изменчивы. Такого рода гетерогенность и изменчивость обусловливает, в частности возможность различных типов феминизма (как и различных женских идентичностей), характерных для различных контекстов и поколений.

В свою очередь, оценка обществ третьего мира в качестве гетерогенных и историчных означает преодоление колониального их восприятия в качестве гомогенных и внеисторичных. У. Нарайан указывает на то обстоятельство, что националистические движения стран третьего мира нередко разделяют такого рода империалистическое видение собственных их обществ, осуществляя инверсию ценностей, приписываемых их культурам колониальными идеологиями. При этом националистические интерпретации оказываются столь же селективными как и колониальные. Например, мужчины, состоящие в националистических движениях отвергают изменения гендерных ролей как чужеродное, «западное» явление, не отвергая при этом других благ западной цивилизации, например материальных., равно как и некоторых западных идеологий, в частности, марксизма.

Привлекательность позиции У. Нарайан обусловлена тем, что ей удаётся использовать феминистскую перспективу для преодоления не только эссенциалистского понимания женской идентичности, но показать его связь с эссенциализмом в понимании иных социальных феноменов, в частности, таких как культура и нация.

Методический блок к главе 9

Основные понятия: новые социальные движения, движения борьбы за гражданские права, либеральный феминизм, радикальный феминизм, гиноцентрический феминизм, постмодернистский феминизм, марксистский феминизм, социал-феминизм, сексизм, новый гиноцентризм, декомпозиция социологии, эссенциализм, гендерная идентичность.

Контрольные вопросы

1. Каковы причины размежевания социального знания «новых социальных движений» с академической социальной мыслью?

2. Каковы причины активизации женского движения в 1960-е годы?

3. Чем определяется различие направлений внутри феминизма как идеологии женского движения?

4. В чём заключается значимость радикального феминизма для феминистской социальной теории?

5. Каково отношение конвенционального социологического дискурса к гендерной проблематике?

6. Почему по мнению И.Л. Горовица политизация социологии привела к её декомпозиции?

7. Охарактеризуйте концептуальные основания постмодернистского феминизма, приведите примеры.

Литература

1. Гидденс Э. Социология. /Пер. с англ. Под ред. В. А. Ядова. - М., Эдиториал УРСС, 1999. - 704 с.

2. Гидденс Э. Девять тезисов о будущем социологии // THESIS. - М., Начала - Пресс. Зима 1993. Том 1, Вып. 1. - С. 57-82.

3. Дюркгейм Э. Самоубийство: социологический этюд. - СПб.$ Союз, 1998. - 494 с.

4. Курбатов В.И. Современная западная социология: аналитический обзор: Учеб. пособие. - Ростов-на-Дону: Феникс, 2001. - 416 с.

5. Alcoff L. Cultural Feminism versus Poststructuralism // The Second Wave: A Reader in Feminist Theory (ed. by L. Nicholson). - Routledge. London and New York. 1997. - Pp. 330-355.

6. Berger P.L. Sociology: a disinvitation? // DIALOGUE. 1993 ¹ 4. - Pp. 38-42.

7. Calhoun C. Social Theory and the Public Sphere // in Turner B.S. The Blackwell Companion to Social Theory. - Basil Blackwell, Oxford (UK) and Cambridge (MA), 1996. - Pp. 429-470.

8. The Combahee River Collective. A Black Feminist Statement. // The Second Wave: A Reader in Feminist Theory (ed. by L. Nicholson). - Routledge. London and New York. 1997. - Pp. 63-70.

9. Frazer N. Structuralism or Pragmatics? // The Second Wave: A Reader in Feminist Theory (ed. by L. Nicholson). - Routledge. London and New York. 1997. - Pp. 379-395.

10. Goldthorpe J.E. Family Life in Western Societies. - Cambridge (UK), Cambridge University Press, 1987. - 285 p.

11. Horowitz I.L. The Decomposition of Sociology. - Oxford University Press. New York and Oxford, 1994. - 282 p.

12. Layder D. Understanding Social Theory. Sage. - London, Thousand Oaks and New Delhi, 1994. - 230 p.

13. Lorde A. Sister Outsider. - The Crossing Press / Freedom, 1984. - 190 p.

14. Lovell T. Feminist Social Theory // in Turner B.S. The Blackwell Companion to Social Theory. - Basil Blackwell, Oxford (UK) and Cambridge (MA), 1996. - Pp. 307-339.

15. Miller J.B. Toward a New Psychology of Women. Boston (MA). - Beacon Press, 1986. - 154 p.

16. Narayan U. Contesting Cultures // The Second Wave: A Reader in Feminist Theory (ed. by L. Nicholson). - Routledge. London and New York. 1997. - Pp. 396-414.

17. Nicholson L. The Question of Essentialism //The Second Wave: A Reader in Feminist Theory (ed. by L. Nicholson). - Routledge. London and New York. 1997. - Pр. 317-322.

18. Seidman S. Contested Knowledge: Social Theory in the Postmodern Era. - Basil Blackwell. Cambridge (MA) and Oxford (UK), 1994. - 361 p.

19. Smith D. Sociological Theory: Methods of Writing Patriarchy» // In R. A. Wallace (ed.), Feminism and Sociological Theory. - Newbury Park, CA.: Sage, 1989. - Pp.34-64.

Литература основная

Гидденс Э. Социология. /Пер. с англ. Под ред. В. А. Ядова. - М., Эдиториал УРСС, 1999. - 704 с.

Гидденс Э. Девять тезисов о будущем социологии // THESIS. - М., Начала - Пресс. Зима 1993. Том 1, Вып. 1. - С. 57-82.

Курбатов В.И. Современная западная социология: аналитический обзор: Учебю пособие. - Ростов-на-Дону: Феникс, 2001. - 416 с.

Berger P.L. Sociology: a disinvitation? // DIALOGUE. 1993 ¹ 4. - Pp. 38-42.

Calhoun C. Social Theory and the Public Sphere // in Turner B.S. The Blackwell Companion to Social Theory. - Basil Blackwell, Oxford (UK) and Cambridge (MA), 1996. - Pp. 429-470.

Lovell T. Feminist Social Theory // in Turner B.S. The Blackwell Companion to Social Theory. - Basil Blackwell, Oxford (UK) and Cambridge (MA), 1996. - Pp. 307-339.

Seidman S. Contested Knowledge: Social Theory in the Postmodern Era. - Basil Blackwell. Cambridge (MA) and Oxford (UK), 1994. - 361 p.

Smith D. Sociological Theory: Methods of Writing Patriarchy» // In R. A. Wallace (ed.), Feminism and Sociological Theory. - Newbury Park, CA.: Sage, 1989. - Pp. 34-64.

Литература дополнительная

Alcoff L. Cultural Feminism versus Poststructuralism // The Second Wave: A Reader in Feminist Theory (ed. by L. Nicholson). - Routledge. London and New York. 1997. - Pp. 330-355.

The Combahee River Collective. A Black Feminist Statement. // The Second Wave: A Reader in Feminist Theory (ed. by L. Nicholson). - Routledge. London and New York. 1997. - Pp. 63-70.

Frazer N. Structuralism or Pragmatics? // The Second Wave: A Reader in Feminist Theory (ed. by L. Nicholson). - Routledge. London and New York. 1997. - Pp. 379-395.

Horowitz I.L. The Decomposition of Sociology. - Oxford University Press. New York and Oxford, 1994. - 282 p.

Layder D. Understanding Social Theory. Sage. - London, Thousand Oaks and New Delhi, 1994. - 230 p.

Lorde A. Sister Outsider. The Crossing Press / Freedom, 1984. - 190 p.

Lovell T. Feminist Social Theory // in Turner B.S. The Blackwell Companion to Social Theory. - Basil Blackwell, Oxford (UK) and Cambridge (MA), 1996. - Pp. 307-339.

Miller J.B. Toward a New Psychology of Women. - Boston (MA). Beacon Press, 1986. - 154 p.

Narayan U. Contesting Cultures // The Second Wave: A Reader in Feminist Theory (ed. by L. Nicholson). - Routledge. London and New York. 1997. - Pp. 396-414.

Nicholson L. The Question of Essentialism //The Second Wave: A Reader in Feminist Theory (ed. by L. Nicholson). - Routledge. London and New York. 1997. - Pр. 317-322.