ту, приготовила и вместо того, чтобы отдохнуть, снова убежала в свой клуб.

Баян Бадмаевна села за стол, приготовилась было есть, но вдруг остановила взгляд на ярком букете полевых тюльпанов, вышитых ру­ками Намджал. И мать задумалась. Да, дочь ее не осталась одино­кой в своем несчастье, она нашла друзей, и они научили ее любить жизнь. А что было бы раньше, когда наши отцы еще кочевали в ки­битках? Пошла бы Намджал от хотона к хотону в поисках приюта и окончила бы свои дни где-нибудь в пустынной степи под вой волка или клекотание орла.

И словно в унисон с мыслями матери из репродуктора полилась грустная мелодия старинной народной песни. В ней говорилось о судь­бе калмыцкой девочки, которую отдали замуж за белобородого ста­рика, об увядшей юности и погибшей жизни. В каждом слове звучала невыразимая боль правды о прошлом молодых степнячек. Баян Бад­маевна наклонилась, положила голову на стол и вдруг встрепенулась. Что-то знакомое, родное послышалось в голосе певицы. Забыв о сво­их годах, она подбежала к репродуктору и повернула регулятор гром­кости. В комнату ворвался знакомый голос, казалось, что дочь здесь, рядом, что это она лишь для нее, матери, поет о горькой доле бабуш­ки калмычки.

...Дверь распахнулась как от сильного порыва ветра, и Баян Бад­маевна увидела на пороге дочь.

— Мама, слышала! — с трудом выговорила она, еле переводя ды­хание.

— Слышала,— прошептала мать,— обнимая дочь,— и не только я, все слышали...— Мать отстранила Намджал.— Но для чего ты пела эту грустную песню?

Дочь рассмеялась.

— Чтобы горе больше никогда не возвращалось к калмычкам.

Перевел с калмыцкого Б. Агарков.

3. Молодость друга

До чего ж хороша молодежь в Сяни-Экене!

Будь то юноша или девушка — каждый по-своему пригож и у каждого в руках дело горит! А на вечерку сойдутся или хоровод за- теют — песни да танцы не пере- ждешь. Концерт за полночь длится. Одни на перебористой гармошке играют, другие пленительные мо- тивы на задумчивой домбре вы- водят, третьи удивят вас такой ог- невой пляской, что даже стариков подмывает войти в круг...

Разве забудешь вечера, озву- ченные голосами Бадма-Убуша Це- ренова, Эльзяты Босхомджиевой, Эрдни Монтаевой, Убуша Убушае- ва, Зурган Кекеевой! Собравшись

6 Альманах № 3(29)

81

на берегу озера Джовалык, они затягивали долгую, как степная доро- га, красивую, как весенний луг, искрящуюся, как глубокое ночное небо, песню. Казалось, она растекается по всей пропахшей чабрецом и по­лынью степи мягким шуршаньем трав, легким звоном уздечек, дре­мотным шепотом седого ковыля...

Чем дальше уносит меня стремительный конь времени, тем чище и звонче кажутся берега озера Джовалык. Только песни эти уходят в сердце — глубоко, глубоко, как обручальные кольца влюбленных, бро­шенные в воды озера. Встают перед глазами юные, влюбленные в жизнь парни и девушки. И среди них, может быть, чуточку ярче других память рисует образ медлительного, всегда уравновешенного юноши с проницательными черными глазами и по-мальчишечьи припухлым ова­лом губ.

Этого парня звали Аравкой.

Бывало подсядет он к группе сверстников, прислушается к их за­пальчивому спору и, словно невзначай, скажет словцо. Вроде незамет­ное это слово поначалу, но потом уже вся компания как-то не может обходиться без этого слова. Всем оно по душе и каждый не может за­быть его. И озорными бывали слова Аравки. Скажет будто всерьез, а все за животы хватаются, покатываясь со смеху.

Нахохотавшись до слез, ребята оглянутся, а застенчивого сверстни­ка их и след простыл.

Вот тем и был знаменит Аравка: умел он заронить в душу человека доброе слово. Наверное, поэтому и я его запомнил, хотя мы как-то не успели подружиться с ним в детстве.

Ударила в свои барабаны война.

До наших калмыцких степей донеслась гарь пожарищ от самых границ. С группой бесстрашных побратимов своих ушел на битву Аравка Эльдяев, мудрый советник и весельчак. Полюбили в роте Арав- ку за отвагу, за душевное слово, с которым он обращался к своим братьям по оружию перед боем. Комсомольский вожак!

...Бойцы в тот день отбивали шестую атаку закованных в броню фа­шистов. Недруги уже откатывались назад, когда по наступающей цепи советских воинов прокатилась молва, что упал с пулей в груди Арав­ка— любимец роты, черноглазый смельчак Аравка Эльдяев, веселый паренек с припухлыми мальчишескими губами. Кто-то видел эти окро­вавленные улыбчатые губы, залитые алой кровью.

В далекую Калмыкию понеслась весть о гибели молодого солдата.

Медленно в то время проходили дни, еще медленнее—ночи, на­полненные глухими стонами женщин. Казалось, навсегда умолкли пес­ни над озером Джовалык.

Как-то душным августовским вечером возвращались мы, несколько подростков, с поля. Тогда нам приходилось нести на своих неокрепших плечах нелегкий груз всяких дел, оставленных нам старшими братьями и отцами, ушедшими поголовно на фронт. Как только мы поровнялись с избой Эльдяевых, из дверей выбежала по-праздничному одетая мать Аравки.

— Эй, добрые люди! — закричала она.— Все, кто плакал вместе со мною! Идите посмотрите! Он здесь — мой Аравка!... Мой золотой сы­ночек дома!..

Мы знали, что тетка Эльзята иногда заговаривалась от горя. Но сей- ча эта женщина была совсем иной, будто к ней вместе с сыном вер­нулась и молодость.

82

И вдруг на пороге дома показался сам Аравка. Мы побросали охап­ки соломы, которую перетаскивали на ферму, и кинулись к парню. А он смотрел на нас сияющими, умными глазами, прижимая к себе по­белевшую голову матери. Старая Эльзята не отходила от него ни на шаг.

После, когда изумление наше улеглось, Аравка принялся расска­зывать о своих злоключениях.

...Бой, в котором участвовал Аравка, длился долго. Вражеская пу­ля впилась ему в грудь. Он потерял сознание, а когда очнулся, увидел перед своим лицом широко открытые девичьи глаза и тут же узнал их.

— Валя? — удивленно прошептал раненый, узнав светловолосую медсестру из своей роты.— Смолянка родная, это ты?

— Я, милый, я! — тихо вымолвила девушка. Она проворно работа­ла руками, забинтовывая рану. Юное, бледное от испуга и усталости ее лицо посветлело.

— Жить будешь, Аравка! Лежи, пока за нами приедут.

Уловив в глазах бойца немой вопрос о друзьях, о роте, добавила:— Погнали немцев! Далеко ушли...

Аравка прикрыл глаза, и чуть заметная улыбка скользнула по его губам:

— Спасибо, смолянка... Иди, помогай другим...

Немцы опять перешли в наступление.

Два часа тащила Валя раненого Аравку по изувеченной снарядами земле.

Аравка и Валя сердцем понимали друг друга. Понимали, как они молоды, как нужны друг другу. И, может, разгорелась бы эта искра в большую нерушимую любовь, но судьба распорядилась иначе. Во вре­мя налета воздушных пиратов пулеметная очередь пробила сердце отважной девушки.

Трудно сказать, что так губительно сказалось на здоровье Аравки: пуля, застрявшая в его легких, или смерть Вали. Выздоравливал он дол­го. И в госпитале полюбили худого, изможденного ранением бойца — за его веселый нрав, за преданность своей Вале — смолянке.

Аравка не знал, что его по ошибке считают убитым.

Вот почему так нежданно-негаданно вернулся Аравка в свои края.

Однажды Аравка зашел к нам домой. Тяжело было видеть его бледного, худого с заострившимся носом. Он переступил порог и тут же сел не подставленный мною табурет.

— Слышал я, что ты стихи пишешь. Почитай!..

Я действительно пробовал сочинять песни, но занимался этим де­лом втихомолку. Очень тоскливо было мне ходить вечером по селу, когда в горестном безмолвии смолкло все. Все взрослые взялись за оружие: и плясуны и певицы, и лихие джигиты. Я подал гостю испи­санные листки. Аравка бережно расправил их ладонями на колене и стал читать сам. Иногда лицо его светлело от улыбки и мне станови­лось приятно, от того, что попал в лад Аравкиным мыслям. Но вдруг он потемнел лицом и закашлялся, не выпуская из рук листка. На лист­ке, как сейчас помню, были выведены слова, казавшиеся мне тогда красивыми, глубокими.

«Смерть! То пулей, то снарядом Ты всегда с бойцами рядом.. Если нам не хватит силы — Первым я в могилу!»

6*

83

Откашлявшись, Аравка поднял на меня глаза. Впервые я увидел в них гнев и негодование.

— Спрячь! Не вздумай посылать отцу на фронт! Глупо сейчас писать о смерти.

Он отдышался и закончил свою мысль:—О жизни надо пи­сать. О красоте ее нужно говорить людям. Да так, чтобы холодные камни улыбками расцветали, остановившиеся сердца начинали сту­чать, умирающие набирались силы! Мы за жизнь боремся. И смерть отступит...

Вскоре Аравке стало хуже. Он уехал в деревню. От него пришло лишь одно письмо. Он заботился о моих стихах, просил прислать что- нибудь новенькое. Ни словом Аравка не обмолвился о себе. Только попросил, чтобы я написал песню о его любимой девушке Вале. Арав­ка хотел послать это стихотворение на Смоленщину. Я просидел три ночи подряд у степного костра, когда мои товарищи спали. На утро четвертого дня мои стихи о бесстрашной русской девушке, спасшей жизнь юному калмыку, повезли в деревню, где жил этот спасенный воин.

И вдруг от Аравки пришло очень короткое письмо, похожее на не­вольный крик раненного в сердце человека. Тоска и тревога обуяли меня, когда прочел слова: «Очень прошу, приезжай».

Я оседлал самого резвого скакуна и пустился через степь. Я ры­дал, припав грудью к шее несущегося, как ветер, коня, предчувствуя беду.

Но живого Аравки мне больше видеть не пришлось.

Только два года спустя попал я в деревню Балахтон, где доживали свой век родители Аравки. Скорбно было видеть белых, как лунь, ста­риков, переживших такую беду. Мы долго молчали. Потом старый Дорджи дрожащими руками извлек со дна сундука толстый пакет, перевязанный нитками, и подал его мне. Сверху лежало неотправлен­ное мне письмо, о котором никто не вспомнил в день похорон.

Я вгляделся: стихи! Я пробежал эти драгоценные строки глазами, затем стал их читать вслух родным Аравки. Не знаю почему, но ок­репший . на студеных ветрах голос мой был похож на голос самого* Аравки. Казалось, что он здесь, рядом с нами. Даже мать и отец Аравки повеселели: в слезинках на их глазах светились огоньки.

Нелегкие годы —

Дороги, походы.

Дорогам не видно конца. Так с песней, дружище, И вы победите!

Нам песнь окрыляет сердца...

Я сразу и навсегда запомнил эти строки. Когда становится тяже­ло и подступает беда, я повторяю эти строки как клятву. И мне слы­шится в них голос бессмертного друга, чистый голос Аравки, пере­давшего мне из сердца в сердце жажду жизни, радость созидания.

Перевел с калмыцкого Николай Родичев.

ВЛАДИМИР ПАЛЬЧИКОВ

Не камень сердце. Но не потому, что сердце знает счастье и несчастье, а камень вечно глух и безучастен, и безразличен в мире ко всему.

Не потому, мой друг, не потому, что прочен мудрый камень, но на части, но рвется сердце бедное и — часто, и — вопреки разумному уму.

Не в этом суть — стираемый веками в конечном счете рушится и камень. Но остается пылью хоть — и то!

А если вдруг ужасное случится, а если сердце, сердце измельчится, то превратится сразу же в ничто.

В печальный час прощания с поэтом плясать на бодрой выученной фразе, твердя, что жив он все-таки? Ну разве не будет грубой выходкою это?!

Нет, умер он. Нет, песня его спета. Пусть этой правде, вытеснившей разум, не верит друг, как вздорному рассказу, назвав ее бессмыслицей и бредом,— улыбки, шутки, голоса и взгляда — ему родных — лишился он... Но я-то не знал его! И смерть-то ничего мне не изменила в жизни! В этом мире с моим все так же вижусь я кумиром — лишь только строчки памятные вспомню.

В саду смотрел на яблоки, пока не вспомнил вдруг забытое до срока — что в них полно растительного сока, как в материнских грудях молока.

Затем, уже отвлекшийся слегка, сумел заметить все-таки я: сбоку средь листьев слива светится, как око в тяжеловесных веках у быка...

И вот в сию смятенную минуту спешу к столу рабочему, как Ньютон, чтобы найти, сподобившись ему, не просто форму — формулу идее, что в мировом масштабе тяготеет все, что живет, к живому ко всему.

«СИКСТИНСКАЯ МАДОННА»

Она, к народам вышедшая с сыном, недаром так написана, что тонет в покое света, в гамме монотонной— в холодноватом золоте и в сини.

Да, мудрый Сикст с Варварою смятенно, с биеньем сердца, благостным и сильным, Женою Бога, Матерью Мессии встречают к ним сошедшую Мадонну.

Но вот внизу — младенцы-ангелочки. Они ее не в плотской оболочке, поверх и мимо вглядываясь, видят.

Она в ином является им виде: на облаках, что против, отраженной, как чистый Образ Мысли отрешенной.

Среди картин невиданных и лиц пусть по -душевной вялости и лени иные ищут сильных впечатлений, а ты, поэт, и малым впечатлись.

На серость долгих будней обозлись и преврати невысказанность тлений в огонь твоих духовных просветлений — и в стороне от центров и столиц.

Ну, например, в полуденные степи войди, взгляни на кованые цепи колосьев, раскаленных добела.

Пусть скажут их естественные узы о том, что Труд находится в союзе с Землей в лучах проросшего тепла.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Когда в края действительно иного вошел «Востока» первого пилот, все было в том исследованье вплоть до мелочей значительно и ново.

О чудо! Там, за гранями земного лишилась веса сдавленная плотьГ Легчайшей стала первая основа, но не был легким первый тот полет.

Пушинкой тело стало. Но на душу перед лицом Земли, перед грядущим давил такой ответственности груз,

что с той поры Советскою и Русской зову я ту высокую нагрузку, когда Россией — Родиной горжусь.

Как часто в твой, о Родина, предел от берегов бесчисленных Кагулов вторгались орд насупленные гулы, и утром — сумрак ночи не редел!

Тогда на ратном полюшке радел оратай твой — карающий Микула.

И пот, зерном посеянный на скулах, всходил огнем отмщения и рдел.

И враг бежал. Над выжженною степью вороньих стай развеивался пепел, чернел, на падших воинов осев.

А ты рождалась снова—как Осирис. Вставали стебли хлеба по России, где стрел торчал вчера еще посев.

Оньдинд өргмҗтә, сән-сәәхн бәәдлтә, инәдтә йовдг Җаҗин Бадм эн- др, эн өдрмүдт цуг делкәд уурлсн мет, атхр йовна. Харһсн улсур чи- кәр хәләж, мендлл уга давад һарч одад бәәнә.

— Эн Бадм ухаһан сольчксн болхий гиһәд әмтн келлдәд бәәцхәв.

Өдр болһн ирдг газетиг икәр оньган өгч умшдго Бадм генткн биб- лиотекүр ирәд, Африкин туск дегтр сурв. Библиотекд көдлдг Делгр, өврсән медүлшгоһар седәд, сурв:

— Африк гиснтн ик тив болдмн. Тер тив деер дөч шаху орн-нутг бәәнә. Теднә алькиннь тускар та умшхар седҗәләт?

Иим сурвр эс күләжәсн Бадм, толһаһан мааҗад, цөөкн акчмд уха- һан гүүлгәд:

— Конгон тускар,— гиҗ келв.

— Альк Конгон тускар? Африкин тив деер хойр Конго нертә рес­публик бәәнә. Негнәннь хотл бал-һснь— Леопольдвиль, нааткиннь — Браззавиль.

Уур ичр хойр хутхлдад, яһҗ хәрү өгхән медл уга, Бадм дууһан чаң- һрулҗ келв:

— Биитн политшколин сурһульч бишв. Намаг шүүхәр бичә седтн!

Арвдгч класс чиләсн Делгрин чирәнь улаҗ одв. Болв невчк эмәсән медүлл уга.

— Бадм, яһҗаснтн энв? Би таниг шүүхәр седҗәхшлв. Зуг...

— Не, тиим болхла, гем уга... Альк Конгон толһачнь Чомбе?

— Леопольдвиль хотл балһсна Конгон. Зуг... Чомбетн кезәнә һәәд. һарһдҗ, көөгдлә...

Тиигҗ келчкәд, Делгр шурд гиһәд хойр нимгн дегтр Бадмд өгв.

Бадм дегтрмүдән авад, адһҗ һархар седхләнь, Делгр ардаснь дуу- дад, дегтр авсна цааснд һаринь тәвүлв.

Гертән ирәд, гергндән нег чигн үг келл уга, авч ирсн хойр дегтрән Бадм хәләҗ умшв. Дегтрмүдиннь халхсинь алс-булс секәд, Чомбен ту-- скар бичәтәһинь хәәҗ умшв.

Гергнәннь тәвҗ өгсн хотинь төртән авл уга бәҗәһәд, амсчкад:

— Дәкәд давсинь икдүлчкҗич гиҗ гергнүрн уурлҗ келчкәд, босад,. хораһар нааран-цааран йовҗаһад, Бадм санв:

86

...Тер библиотекин күүкн «Чомбе» гиҗ келдгнь юмб? Мини Чомбев тер? Юңгад тиигҗ келҗәхмб? Эди цуһар зәңг соңссн болхий?

...Колхозин правленә член, колхозин эдл-ахун толһач Җаҗин Бадм одачн невчкн әрк уучкад хойрдгч бригадур ирлә. Тер өдрнь бригадин көдләчнр цуһар ик уурта бәәсмн. Колхозас түлә эс авч ирсн учрар те- дн—орүнәс асхн күртл халун хот уга бәәҗ. Хурц келтә бригадир Сю- кән Манҗ келнь тетнҗ йовх Бадмиг үзчкәд, иигҗ келлә:

— Мана колхозин эдл-ахун толһач йоста Чомбе... Бийиннь арһ хә- әхәс биш, нань юм санхш. Әркән уучкад, айстан әлә-шалдр һарһад йовна.

— Чик, зокалта нерн! Зокалта нерн гилдәд, цуһар хәәкрлдҗ, инәл- дцхәв.

Толһа деерән буслсн ус кегүлсн метәр олн-тавн- үг угаһар мөрән ун- ад йовҗаһад, Бадм келв:

— Эндрин бийднь танд түлә авч ирх. Дәкәд шинхн алсн хеөнә мах илгәнәв.

Хойрдгч бригадт болен йовдлин туск зәңг салькнас шулуһар тарв, Одахн дөрвдгч бригадур ирхләрн, әмтн «Чомбе аашна» гиҗ хоорндан шимлдж. келҗәсиг Бадм бас соңсла.

Бийдән юңгад Чомбе гиҗ нер өгсиг Бадм меднә. Зуг Чомбе юн күү- һинь, юңгад түүнә нернь һәәд «һарсинь сәәнәр медхш. Тегәд чигн библи­отеку? одад, дораһур дегтрмүд авч умшад, медхәр седлә.

Иигҗ, гертән уха гүүлгҗәх саамлань, һазаһас орҗ ирсн гергньсурв:

— Хотан юңгад эс уунач?

— Бәг. Гесм «лсҗбәәхш. Би цатхлңгв.

— Чи өрүнә хоосн цә уулалмч. Нам боорцг чигн идсн угалмч. Биичн тас уга болҗавзач? — гиҗ килмж.тәһәр гергнь сурв.

Гергнәннь сурврт хәрү өгл уга, Бадм цаас, ручк авад эрлһ бичв. Школас ирсн ковүн күүкн хойрнь хувцан тәәләд, хотан ууцхав. Баавнь уурта бәәхнь, күүнлә үг күндшгонь ил медгдв.

Бичсн эрлһән һартан авад, би удл уга ирхв гиҗ келәд, Бадм һарв. Колхозин партийн бюрон сегләтр Пүрвән Дорҗд эрлһән авч ирв.

Эрлһинь авад умшчкад, Пүрвән Дорҗ невчк шогтаһар, инәмсгәр келв:

— Таниг партбюро хама бәәдгинь меддго болх гиҗ санҗалав. Ма- ниг күүндтоолад ирснтн ханҗанав.

— Чи бичкә шоглад бә... Чамаг партийн толһач гиж; санад, ирләв. Хәрнь, тер Сюкән Манҗиг наар гиҗ авч, сәәнәр шоодтн.

— Юңгад?

— Та мини бичсиг күцсднь умшсн угайт? Тертн намаг «Чомбе» ги- һәд келчкснь тарад, тер му нернь нанд шиңгрҗәнә.

— Юңгад?

...Тер му нериг нанас авч хайтн,— гиҗ зевәр шүрүтәһәр Бадм келв> — Юңгад?

— Чи нам ккЮңгадас» талдан үг меддго болвзач?

Дорҗ столин ардас босад, Бадмин өөрнь ирҗ сууһад келв:

— Бичә уурл. Сән күүнд му нерн шиңгрх биш, нам өөрдҗ хальдд- мн биш. Кемр тер «му нерн чамд шиңгрҗәхлә», чини авц-бәрцчн, кесн- күцәснчн му болҗасна темдг. Хальмг үлгүр меднч:

Кесн үүл — эзән темцдг, Кецин усн — һууһан темцдг.

Тагчг суусн Бадм генткн, өсрҗ босад, нааран-цааран йовҗаһад:

— Талдан нег үлгүр бас бәәдмн:

Келнә шарх эдгдго, Малян шарх эдгдг.

87

— Кемр би буру, му йовдл һарһсн болхла, намаг маляһар цоктха. Зуг тер му нериг нанас авч хайтн...

Дорж бас босад, Бадмта хамдан йовжаһад, келв:

— Чамд еггдсн му нериг партбюрон шиидврәр хаюулж большго. Зуг эврәннь сән, килмҗтә көдлмшәрн, чик седкләрн түүг хаюулж болх- мн. Кемр чи сәәнәр, чикдән көдләд, әмтнлә күмн кевәр бээхлдчи — тер му нернчн даруд мартгдж одхмн болжана. Мана улс мууг шулуһар ма- ртна, зуг сән юмиг тәрүц мартхш...

Тиигэд цацу наста хойр залу кесгтән күндцхәв. Аш сүүлднь, ге- мэн медсн кевтәһәр, Бадм келв:

— Чи намаг партбюро хама бәәдгинь меддго болһлч гиһәд келчквч. Терчн нанд ик һундлта. Би нам кезәнәс нааран чамла күндхәр седэв... Сәәнәр белдж, партьд орх ухан нанд бәәнә.

— Улм сэн. Кемр чи гемән медәд, сән көдлмшәрн тоомсран икдүл- хлә, медрлән еедлулхлэ —тиим төр хәләҗ болжана. Мана партбюро тиим эрлһ хәләҗ чигн чадхмн, тер төрәр шиидвр һарһж чигн чадхмн. Хэрнь тер...

Өргмҗтәһәр, байрта-бахтаһар Бадм герүрн хэрж ирв. Удл уга ирх болен Бадмиг күләҗәсн гергнь идх-уух хотинь стол деер бел кеһәд ор- кчкен бәәҗ. Эн белн кечкен хотиг үзчкәд, Бадм уурлв:

— Дулан гертән, гергнәннь хорман вөр бәәх күн нег үдин хот эс уувчн гем уга болхмн. Одахн, мана хойрдгч бригадт кеер, теегт һазр хаһлҗах улс ер цәәснәс авн асхн күртл халун хот уга бээж. Теднэ тус- кар түрүлҗ санҗах керггэ. Эндр дөрвдгч бригадур едмг авч одхмн би­лэ. Машин тиигэн йовву?

Хәврһднь бәәх хорад дегтр умшҗ суусн көвүнь хәрү өгв:

— Иовж одла. Өдмг, мах, боднцг нань чигн хот-хол авч одла.

— Терчн сэн,— гиж Бадм байрлҗ келв...

♦ ♦ ♦

88