Пролог к циклу „имена"

ЕГОР БУДЖАЛОВ

■

На небе след прорезав желтый,

Упала дальняя звезда, И, пролетев над горизонтом. Она погасла навсегда.

А я задумался над этим: Наверное, в большой беде Ее покинули соседи — И нехватило сил звезде...

А, может, не смогла ужиться И стало ей совсем невмочь В одной галактике кружиться С другими звездами всю ночь...

А, может, просто в то поверя. Что всех прекрасней расцвела, В себе несла высокомерье — И с неба изгнана была?

Но в мире все осталось прежним: Сияет также небосвод.

И Млечный Путь лавиной снежной К другому Млечному течет.

И звезды смотрят людям в очи Глазами ясными в упор...

И понял я, что этой ночью Был справедливым приговор.

62

Милая! Воздуха хоть глоток Дай мне с тобой испить, Дай превратиться в белый платок— Шею твою обвить!

Дерзкой пылинкой к твоим ногам Дай прикоснуться мне!

Ветром к груди твоей, как к лугам, Дай прильнуть в тишине!

Дай беспокойство мне вновь и вновь, Кровь чтоб вскипела моя!

И силу твою узнаю, «Любовь, И стану бессмертным я!

Весенний лепесток тюльпана!

Как будто мне издалека Через степные океаны Твоя протянута рука.

Он — как снежинка: дунул ветер— И он пролился из письма...

И друг смеется:—Ну и дети!

От пустяка вы без ума!

Я на колени встал —и нежно Тебя, далекую, позвал, Взял лепесток с земли железной И как во сне поцеловал.

Был лепесток от солнца розов, Он был, как степь, он льнул к рукам...

И вдруг увидел я, что слезы Текут у друга по щекам.

Перевел с калмыцкого А. Аквил ев

Давиду Кугультинову

Мир тосковал сильнее и сильнее, По тишине, по мирной суете. Я ничего не пробовал вкуснее Картошки, испеченной на плите. Той, что росла сама собою в поле, Что не успел, не смог убрать колхоз. Что посадили все ж, но не пололи, И вот с землей сковал ее мороз. Я разрубить ничем ее не в силах. Бросаю клубень прямо на плиту. Я не забуду, люди, до могилы Пьянящий, чудный запах на версту. Картошка — праздник. В праздники и в будни. Шершавая, как мамина ладонь. Я не бросал в огонь ни разу клубни. Чтоб не гасить чуть тлеющий огонь. Она тверда, как женские мозоли, Не убранная вовремя с полей. Ее ломами вырубили в поле...

Я ничего не пробовал вкусней.

63

ДМИТРИЙ СЫЧЕВ

АКТРИСА

А когда отгремели овации И погасли огни софитов — Стало небо и лес — декорацией, А букеты цветов — реквизитом... На меня в шелестящем платье Зеркалами взглянули стены, И погасло в глазах счастье, То, что я принесла со сцены. С розоватой кашицей грима Сняты чья-то судьба и юность... Два часа я была любимой, А теперь вот свое вернулось. А когда опустился занавес, Два часа я играла в удачу, Драматург, посмотри, я плачу — Напиши мою жизнь заново! Губы в зеркале улыбнулись — Ничего! Еще все перемелется! ПеремелитСя — переменится! ...За спиною в углу на стуле Буйно белое платье пенится!

Кто впервые сказал бесшабашно: «После нас—хоть трава не расти!»— Поговорку лихую и страшную?

За нее нас, потомок, прости.

Да, однажды мы канем в природу, И над нами сомкнутся тогда Бесконечно летящие годы, Реки, рощи и города...

Мы уйдем от стихов ненаписанных, И от дел, что не завершены — На земле нас продолжить призваны Беспокойные наши сыны.

Им любить, им не спать мечтая, Им любимых своих целовать.

— Пусть растет после нас большая, напоенная ливнем трава!

♦

Под брюхом озаренных туч Растет, качаясь, стебель дыма.

И снег рассыпчат и певуч И тускл без солнечного грима.

И сторожат метели вход, В зиму распахнутые двери.

На свежий снег, неверный лед Глядишь и веришь и не веришь.

Что если в полдень из степей Ворвется в город ветер южный, Оставив слякоть, грязь и лужи От дед-морозовских затей?

Как белым мехом, Элиста

Себя укутает туманом И будет непривычно странна Озябших улиц пустота.

Пока же звонок и студен Остывший воздух на рассвете. И жизнь проснулась на планете. Когда в дому очаг зажжен.

64