
- •Свет в степи герл
- •Русский раздел
- •Драматургия
- •Библиография
- •Дөчн тавта теег минь
- •Элстин студентнрин вальс
- •Василий кабаков малч
- •2 Альманах № 1 (27)
- •Баатрин партьд орлһн
- •У седкл
- •Цаһан санан
- •3 Альманах № 1 (27) 33
- •Орчуллһн
- •Мини дуд
- •Цугәрәсән негдгч.
- •Мана авъяс тиим
- •Двадцатый век
- •Рождение элисты
- •Храбрецы
- •Драматургия
- •5 Альманах № 1 (27)
- •6 Альманах № 1 (27)
- •Библиография
- •Духовные сокровища народа
- •Столетие знаменитого ойратского былинщика парчена-тульчи
- •7 Альманах № 1 {27)
- •4 Там же. Письмо б. Я. Владимирова к а. В. Бурдукову от 9 июня 1912 г.
- •Литературно- художественный альманах „теегин герл“ выходит 4 раза в год. Подписная цена за год 1 р- 28 коп.
- •Калмыкии
- •Рукописи не возвращаются.
- •Художествен н- самодеятельностин көдләчнрт
- •Уралан зүткдг күн
- •2 Альманах № 2 (28)
- •1 Б. Владимирцовд.
- •3 Өлзий өвгнә көвүн.
- •Алтн һасар
- •3 Альманах № 2 (28)
- •Дорд үзгин йосн
- •Сармтсн сар
- •Москван күүкн
- •Черный или красный
- •Калмыцкая сноха
- •Слово молодых
- •Тәрәчнрин йөрәл
- •Залу насн
- •Пролог к циклу „имена"
- •Франческо Петрарка
- •Лунное воскресенье
- •Пробуждение
- •Горе-лектор
- •5 Альманах № 2 (28)
- •Ноьые книги
- •Тә залу
- •Бийдән авсн андһар
- •Свет в степи
- •Җиврнь тәәрхә тоһрун баллада
- •Зүркни таал
- •2 Альманах № 3(29)
- •3 Альманах № 3(29)
- •Җилмүд багтадг өдр
- •Седкл туссн эрдм
- •4 Альманах № 3(29)
- •Цветом глу- боких чувств и высоких мыслей,,
- •5 Альманах № 3(29)
- •Моей партии
- •' Но и года
- •Испытание
- •Намджал
- •3. Молодость друга
- •6 Альманах № 3(29)
- •Нчернев
- •Унсн бийннь уульхшв...
- •Дорогие читатели!
X.
СЯН-БЕЛГИН
Отрывок
из поэмы
«Из
тучи дождь идет, от благопожелания
счастье приходит».
Калмыцкая
пословица.
В
стали семейство жило
Кузнеца...
(Здесь
музыка ударила басами).
И
вижу я: она идет, босая, Любовь Бадмы. И
нет на ней лица. Сплошная боль — ее
глаза и губы И вся она — седой застывший
крик... Война семейство кузнеца погубит.
Но это позже...
Жив
еще старик.
Еще
идет он, тяжело ступая, По дорогой
единственной земле, Как по горячим
угольям в золе — Так обжигает ноги боль
тупая! Немецкий комендант — Белесобровый,
Весь в глянце от коронок до сапог —
Стоит, как снизошедший к пастве бог, И
спрашивает:
«Все
ль в семье здоровы?
Не
надо ли чего?..» Молчит старик.
С
богами говорить давно отвык, Тем более
— под дулом автомата, Тем более, когда
в крови заката Кричит пожара бешеный
язык, И невдали навек к земле приник
Калмык
В
одежде русского солдата, Точь-в-точь,
как сын Баты... Молчит старик.
Быть
старостой, как предлагает немец? О,
плохо, видно, знает чужеземец. Что значит
быть свободным!
Заплатить
Своим
предательством за горсть объедков От
страшного хозяйского обеда, И жизнь
свою предательством продлить? Не для
того растил сынов, И в кузне
Ковал
металл, как в бой ковал мечи!.. Стоит
старик. Мнет шапку. И молчит. И смотрит
в небо. В небе солнце, Грузно Воздев
окровавленные лучи, Как в горе — руки
матери и жены, Над пеплом городов и сел
сожженных Стоит. Молчит старик, Уйдя в
себя, в свое пережитое.
Вся
жизнь проходит перед ним в тот миг,
Воспоминанье вороша седое.
Там
голоса его сынов слышны, Сынов, которых
вынянчил когда-то.
Где
сыновья сейчас?.. Ушли сыны На фронт
В
одежде русского солдата! Убиты или
живы?..
Немец
врет... Они еще придут! Старик спокоен!
Да, здесь, в Эстохагинке, тоже фронт, И
он — отец солдатов — тоже воин! И он не
скажет немцу ничего, Пред ним себя
ответом не унизит, Лишь взглядом
ненавидящим пронижет, Коль пулею нельзя
пронзить его! И немец понял. И страшней
ответа Ему сейчас молчанье старика...
(Здесь
музыка — исчезли гаммы света И дрогнула
на клавишах рука, И на мгновенье
оборвалась резко Мелодия... И сразу в
тишину Ворвался гулкий звук сухого
треска, В моих ушах стоящий всю войну...)
Я слушал. Я увидел это горе...
Овчарок
лай...
Эсэсовцы
в дверях... Пять мертвых дочерей в углу
подворья Лежат с застывшим криком на
губах... Лежат невестки...
И
бегут, раздеты, Еще теплы от розового
сна, От страха обезумевшие дети И
падают... И все... И — тишина. И темнота.
И
вдруг он вспыхнул, Глухо
Шипя,
бензин... Исчезла темнота: Два факела
живых... Один — старуха. Другой — отец...
Кузнец
— старик Бата... Вкруг двух огней стоят
убийцы цепью, И ежится от ветра комендант.
Два
человека
Заживо
Горят — Две жизни вьются пламенем над
степью. И ветер, как летящий черный
плач, Кружит и пламя заревом разносит,
Которое Возмездием Все спросит!
И
он за все расплатится, палач! Оно придет.
Возмездие!.. Но рдеют Два факела в ночи
— им не помочь... И вижу я, как девушка
седеет,
57Калмыцкая сноха
Каким-то
чудом уцелев в ту ночь. (Здесь музыка—как
будто сердце сжалось, Как будто бы
струна, напряжена, Вдруг лопнула... А,
может, оборвалась В душе у этой женщины
Струна?!)
Я
слушаю. И каждой новой нотой Евгения
рассказывает мне: «Вот так живу. Беду
лечу работой... Все это было как в
кошмарном сне... Но почему-то часто с
большей болью Припоминаю вдруг из всей
семьи Племянника Бадмы — мальчонку
Толю, Веселого малышку лет семи.
Быь
может, потому, что петь любил он. Играть
самозабвенно на домбре?
А,
может, непосредственности было В нем
больше, чем обычно в детворе? Не знаю.
Но на всех Олимпиадах Он первым был.
Его любил Бадма. И я, конечно. Он со мною
ладил — Петь и играть любила я сама!
(Я
слушаю. А сам гляжу на этих, На снимке,
разновозрастных парней — В калмыцких
ярко вышитых бешметах, В каракулевых
шапках до бровей. Единственная память
— этот снимок. На нем желтеет времени
печать.
А
эта, златокосая, меж ними — Евгения,
наверно?.. Не узнать...)
А
в музыке меж тем — рассвет весенний И
степь в тюльпанных радужных дымах... И
вот в нее дорогой наступлений Приходит
с частью рядовой Бадма! Низинка... И —
село Эстохагинки...
И
— ни двора родного, ни кола...
Лишь
с трав летят росинки, как слезинки, На
головешки.
И
молчит зола.
Как
тяжело, когда и плакать трудно, И трудно
не заплакать... Тяжело... Среди бурьяна
на каменьев груду Присел Бадма и болью
обожгло! Как мог он сразу это не заметить?
А ведь могло б — и не заметить мог —
Знакомый Толин маленький бешметик.
Засыпанный землей, лежал у ног...
Вновь
увели Бадму боев раскаты. В Ростове, На
одной из площадей Похоронив убитого,
Солдаты
Нашли
бешметик средь его вещей. Он и не знает
где, каким снарядом, Какою пулей каждый
брат убит: Один — в Днепре,
Другой
— под Ленинградом Сгорел,
Над
Будапештом — третий сбит.
А
та, что, затмевая все собою, Не выходила
из тревожных снов — Пошла его дорогой
— медсестрою! И, сняв шинель, Пришла к'
нему, В Ростов.
Над
братскою могилой светлый камень.
Бессмертье над могилою горит.
И
женщина идет к безмолвью плит И тихими
холодными руками Кладет огонь тюльпанов.
И стоит.
И,
помолчав до боли у могилы, Она уходит
обретая силы
Жить.
И творить. И эту жизнь любить.
И
славы павшего достойной быть!..
...О,
музыки высокое паренье, О, музыки
глубокая душа, Войди, войди в мое
стихотворенье, Как женщина вот эта, не
спеша!
Постой
у изголовья каждой строчки,
У
каждой сердцем выстраданной точки, Как
женщина вот эта — озари!
И
говори! Так зримо говори, Чтоб мог и я,
с любого сняв словечка Привычной
обыденщины покров, Заговорить с ней
так же человечно И так объемно — музыкою
слов!
Чтоб
ей за встречу отплатить сторицей Высокою
певучестью стиха!
Чтоб
ей сказать: «Не унывай, сестрица, Родимая
калмыцкая сноха!
Мы
все—твоя семья. И здесь, в Ростове, У
обелиска —и моя печаль!..»
Что
б ей сказать...
Но
я сидел. Молчал.
И
не было нежнее и суровей Молчанья
моего...
Она
встает.
И
улица навстречу нам плывет Цветистостью
потоков бесконечных.
И
кажутся сегодня лица встречных
Прекрасней, чем всегда. И все поет! Все
музыка — от главной, магистральной, До
самой малой улочки вдали!..
Идем.
У
зданья школы музыкальной Остановились.
«Вот
мы и пришли.
Здесь
мои дети. Не пугайтесь только — Чернявых,
белобрысых — вон их сколько! Я им как
мать —строга, но и нежна.
Они
— моя судьба. Я им нужна.
И
в этом мое счастье... До свиданья...»
Мы
попрощались. И ушла она. И долго я стоял
у окон зданья Где музыкальна даже
Тишина.
1960
г.
Перевел
с калмыцкого Д.
Долинский.