С. ЭРДЭНЭ

Ө Р

Гсрлтә одр авч ирдг, Гегәтә өриг йөрәҗәнәв.

Олн һалмудас некгдсн Орчлңгин өриг тууражанав.

Өр цәәһәд, нарн өөдләд, Өлн бор үүлн нүүхлә, Нанд үс авч аашсн Нарта экм ухандм орна.

«Көвүм серич, нүдән секич» — Көөрк, иигҗ келдг билә.

Тегәд орин сәәхн инәдиг Тевчҗ би инәхдән белмб.

Өрин торһа метәр, цегәнәр Өрчдм зүркм җиңндг билә.

Өдриг өмнәснь тордҗ тосад, Өмәрән мөрни хурдар довтллав.

Эңг-зах уга аһугур

Эврә баһ насндан довтллав.

Ода чигн урдк кевтән Орчлңгин өр цәәлһнд дуртав.

Орн-нутгинм цуг шин тоотнь Оньдин сәәхн өрлә негднә. Күчтә теңгс болҗ деврәд, Күүнә сергмҗтә җирһл теткв.

Бичкн цагтан өриг тосҗ Би довтлхдан белн биләв.

Ода шүлгиннь живр деер Ончта өриг авч йовнав.

Орчулснь Байдын Санҗара.

Д. СЕНГЕ

Дорд үзгин йосн

Ирсн улс вагод дотрас асхрлдад һархла, Уктгч улс, алдчкхасн саглҗ» өндлзж хәләнә. Хойрхн нүдн миңһн күүкиг зерг харлта биш, Хойр иньг ичмссн зоолһлтс улмтж чадх уга.

Үзлцн харһх гиҗ морәдсн темдг хойраднь бәәнә.

Учран келх гиҗ адһсн шинҗ кенднчнь илдкгдлә. һалт тергни давшур хаалһар хар көвүн һәрәдәд буула. һаза күләҗәсн хәәртә күүкнь уктад одла.

Әмсхл давхцтл, тер хойр теврлдн зогссн уга.

Алг эрәтә болтл, олна өмн үмслдж таалсн уга.

Дорд үзгин йосн, инәһәд өкәлдснь болен тер —

Дотркинь кемржән илдкәд үзхнь, юн болжадг гильч?

Орчулснь Дорҗин Басң.

Б. ЯВУУХЛАН

Сармтсн сар

Оһтрһуд одд тагчг төөнрнә. Орчлң унтсн, нам-чим. һазр ю кеҗәхиг медхәр Гердҗ сар хәләсн дүртә.

Олна көл тагчкрад одв. Орндан әмтн нөөртән орв. Харулч мет, паровоз холд Хәәкрсн дун һанц соңсгдв.

3*

35

Өткн утан завод деер Үүлң мет халһрҗ нүүнә. Би көдлмшән эклхәр суувв. Бидн сарта хоюрн үлдвдн.

Шам чигн унтхар седҗәнә. Шатен герлнь әрә геглзнә. Үгин утх көөлдсн дүртә— Үзг минь адһҗ дошна.

Эврә моңһл үгин көрңгин Эңгиг би кевтнь малтнав. Олҗ авсн тоотан би Өэрхн күүнд мөңкинд үлдәнәв.

Үләсн салькн өрәһүр орна,

Уласдын хамтхасд хоорндан шимлднә, Адһҗ бичсн мини шүлгдт Айс һарһҗах болҗ медгднә.

Орчулснь Дорэуик Басң.

131 ДУЛМА

Нур-нур дотрас

Нутга нуурм ончта.

Нутга нур дундас

Нуһсн болһнь темдгтә.

Орчулснь Бембин Тимофей.

С. УДВАЛ

Москван күүкн

_М

иңһн йисн зун дөчн һурвдгч җилин чилгчәр болн дөчн дөрвдгч җилин эклцәр дегд догшн киитн үвл болв. Тиим үвлиг Гобид бәәдг медәтә әмтсин бийснь нам кезә болсинь медҗ келцхәхш. Салькн зад татад, шүрүтә киитн хү кедлгәд, хаалһиг цасар

дарв. һурвад-дөрвәд ишкә герәр бәәдг малчнрин баахн-баахн хош- муд„ эңг-зах уга цасар цәәҗ одсн ууҗмсар үзгддгән уурад, негл ге- едрҗ одсн болҗ медгдцхәв. Киитн чаңһрад тәвн градус күрв. Әмтн гертәс һарч холагшан йовлдад йовхасн әәцхәв. Йовсн күн кемр үзгән гееһәд, хаалһ олдхла әмд үлдхв гиҗ санад тус уга. Зуг цань арһ уга. Бачм керг харһҗ гихлә, тигәд йовдлд йовгдхмн.

Өрүни эртхн тиим керг харһад зерәд һарсн бәәдлтә күн, уулин кө- вәһәр салькнас ташрлад буусн хош талагшан ирв. Эн күн темә көт- лсн йовна. Хошд бәәсн нег ишкә герин һаза аца зөөдг машин ирсн зогсҗана. Машина үзг хәләһәд эн күн аашна.

Герин эздүдлә ирҗ мендлн:

— Эн машинд эмч ирсн болвза? Би Сомон талагшан больницд одлав, эмчиг хошмуд орҗ одв гиҗ нанд келцхәв.

Бешин хажуд шиңкән әрвго дуладс гиһәд кевтсн баахн орс күүкн толһаһан ендәв. Юуна тускар үг келгдҗәхинь медх авцар хаҗудан зер- гләд суусн орчулач моңһл күүкд күүнүр хәләв.

Гернн эздүд болн орчулач күүкд күн ирсн күүә чирәннь өңгәр энүг зовлңгта йовхинь үзцхәв.

Дарунь орчулач эднд цәәлһҗ өгв:

— Эмч-эн бәәсн күн эн,— гиҗ баахн күүкнүр толһаһан заңһҗ за- ав.— Зуг цасн дегд икәр унҗ одв, машин йовҗ чадшго, орс күүкн яһҗ темә унҗ чадхв? Дарунь Екатерина Николаевна талагшан (эмчин нернь тиим билэ):

36

— Эн күүнә гергнь цаһан тор болҗ бәәдг чигн, бийнь зовад бәәнә гинә...

— Ямаран холд эдн бәәдви? — гиҗ эмч сурв.

— Энүнәс баһ гихдән арвн тавн дууна. Болв цасн, шурһн... Темән деер яһҗ чи йовнач? Книтнд күн көлдж одхмн болҗана.

— Би йовнав,— гиҗ Екатерина Николаевна нег мөслҗ келәд, эк- ләд хувцан өмсв.

Өмнк кевәрн шуурһн догшрхад кодлә. Хошд бәәен малч темәг кө- тлҗ авч ирәд, жолаһинь татад, көлинь доргшан өкәлһв. Екатерина Николаевна дамшад хойр боктә нурһн деернь һарв.

Кезәнә баахн цагтан дегтрин халхд иим ик малый зург үзчкәд, икәр әәсән күүкнд эн кемлә сангдв. Ода тер көлгн деер бийнь һарад, унад йовх керг харһв. Болв, әмтн цуһар энүгәр көлг кеһәд унад йов- цханм, теднәс би юуһарн тату болҗахмб!

...Иим үзг-зах уга көдәд, цасн элсн хойр ширлдсн шүрүн салькнд нүдән секдг арһ уга. Яһҗ эн темә көтлҗ йовсн күн үзгән олад йовхнь медгдхш. Темән деер суухд йир эвго, дасвр уга болен учрар цогц бүклдән өвдәд, агчм болһнд эн ик малый кол дор күүкнд унҗ одн ги­ен болад йовна. Салькн киитн хойр махмуд цольгад йовна.

Тендәс һарад ямр дүңгә цаг болж йовдг болхви? Хош күртл одачн хол һазр боллта. Эн киитн цаһан көдә дотраһар Екатерина Никола- евнад икл уданд йовсн болж медгдв. Йовҗ йовсн темән генткн бүдрәд одв. Екатерина Николаевна бийән бәрҗ чадл уга, көрә һазр цокад зөвәр өвткүртәһәр унв.

Унсн ормасн әрә гиж зовлңган үзҗ босад, дәкж темән деер цаа- рандан йсвҗ чадшгов, амрарнь йовһар йовсн чик болх гиҗ эзн залуд келв. Болв, эзн залу эмчлә зөвшәрсн уга: Ним цаснд йовһар йовж болдмн биш, кемр йовҗ гихлә ик удан цаг кергтә болх гив.

Екатерина Николаевна оратад одхвдн гиҗ санад. зөв гиж тагчкар толһаган гекв. Темән деерән дакн эн һарв. Эзн залу эврән бас эмчлә зергләд суув. Күүкиг дакҗ уңһаш угаһар, батар бәрәд йовв.

Зуг асхн шидр эдн хошд күрч ирцхәв. Екатерина Николаевна ца- һан төр болҗасн күүкд күүг хәләчкәд, күнд йовдлинь медчкв. Бүкл нег өдр, нег сөөһин туршарт эк үрн хойран җирһлин төлә эмч ноолда кев. Өдр сө хойрад эн нүдән харһулҗ амрсн уга. Зуг хойрдгч өрүнднь һазр деер төрҗ ирсн шин күн чаңһ дууһарн делкәд зәңгән өгв.

Екатерина Николаевна гер дотрас һазаран һарч ирәд алңг болв, Эргүндән теңгрин бәәдл сольгдж одҗ. Теңгр нег чигн үүлн уга, соньн кевәр кекрәд, негл зуна цаг мет нарн даавртаһар герлтв Шин татг- дсн хаалһар хош талагшан эмчин машин ирв.

Залач орчулач хойр машинәс бууҗ ирчкәд, эмчиг соньмсж хәләц- хәв. Бүкл сарин туршарт хамдан көдлҗ бәәсн бийснь, кезә чигн эм­чин чирәд эдн байрта инәд үзәд уга билә. Эцкнь фронтас өңгрв гисн зәңг ирснә хөөн Екатерина Николаевна хая нег маасхлзхае биш, на- ад бишднь хойр нүднднь мөңкинд зовлңг царцж одсн болж медгддг билэ.

Эмчиг герэдэн хэрх деернь эзн залу удандан һаринь атхж ханлтан өргжәхән медүлҗ мендлв. Хойр нүднэннь хәләцд цань уга келәр энү- гән иткүлҗәхнь медгдв.

Зуна цаг давб. Гобид зуна цагла йир халун болна, негл цог. Нег дәкҗ эн эмч фельдшер хажудан дахулад кеерэгшэн хош талагшан гемтә күүкд хәләхәр одв. Хаалһдан хәрү хәрҗ йовад невчк амрлһ ав- хар багц модна сүүдрт эмч буув.

Екатерина Николаевнад орс ө-шуһу моддуд, өргн Иҗлин аһу ух- анднь тодлгдад, һазр-уснь еангдв. Болв, Гобин заяни төрскн эврә жи-

37

гтә үзл эмч күүкнә седкл-ухаг даву авлв. Өмн цагт дегтрәр дүңгцүлж, эн һазриг сандг мет, хоосн элстә эҗго-кедә гиҗ келж, большго.

К»к урһмлта һазрар үлү сәәхн гидг зүсн-зүүл цецгәс урһна, алдр ората уулмудин зүснь негл кезә-кезәңк цагт тосхсн җигтә соньн бәәш- ңгүдин янзта болҗ дүңгәнә. Җирһлинь ямаран гихв Гобид! Күн һә- әәхҗ ханшго ке үзл! Нег үлү мел эн кемлә нарн суухин емн өргндк еенр теңгр талваһад, негл солңһин барта торһар таем зүүҗәх болж, үзгднә.

Москваи күүкн Екатерина Николаевна, одахн күртл сурһульч бо- льҗасн Катя, ним догшн кннтн үвлтә нутгт йостаһар седкл-ухаһан өг- әд экләд таасҗахан лавта медв.

Хол биш бәәсн хошас эмчин машин талагшан нег күүкд күн ирв. Хойр һар деерән бат-чиирг наснь өрәл жил болен дүцгә көвү теврҗ Күүкд күн байрта, серглңг инәж. нрәд кевүһән эмчд оөртхәд өгв. Ода ирҗ саак Гобин темдгтә чанһ киитн үвл темә унҗ күрәд, көвүнднь эк болея баахн күүкд күүг Катя таньв.

Орчулснь Саңһҗин Бося.

♦♦♦

АНДРЕЙ ДЖИМБИЕВ

_С

тепное небо, голубое и необъятное в начале весны, нынче было серова- тым, тусклым. Дул юго-восточный ве- тер, ветер с Каспия. А в это время ветер с особенной силой проносится из края в край Калмыцкой степи, буд-

то стремясь все смести со своего пути.

Только начинается здесь весна, только пробивается трава, еще нежная, неокреп­шая, как тут же смерчем налетают юго-во­сточные ветры. Так бывает каждой весной. Это хорошо известно старому Найте. Здесь он провел всю свою жизнь. И уж кто-кто, а ом-то испытал неукротимую силу «астра­ханца», как называют в степном краю этот ветер с моря. И, как бы дружно ни начи­налась весна, Найта знал: жди «астрахан­ца»!

...Шел мелкий, мокрый снег. Шел всю ночь. Земля оттаяла на два-три пальца. Ве­сеннее солнце, даже если оно и слабо греет, за несколько дней успевает нагреть землю.

Было за полночь. Светил полный месяц.

Найта тяжело ступал по мокрой, вязкой земле. Глубокие следы от его сапог тут же наполнялись водой и чернели на снежной поверхности.

Так он проходил по степи километр за километром, с упорством и стойкостью че­ловека, убежденного, что надо идти, идти, как бы ни было тяжко, как бы ни протесто­вали немеющие старческие ноги.

Подбадривая себя, он продолжал путь, ибо остановиться ему было невозможно — после еще труднее идти, да и негде тут было даже присесть.

Так он шел всю ночь.

Наконец, Найта поднялся на пригорок и окинул взором окрестность.

— Скоро рассвет, — сказал он, обра­щаясь то ли к себе, то ли к своему любим­цу, огромному серому псу, который безот­лучно следовал за ним.

Еще раз он окинул взором степную глушь: слабыми глазами далеко ли уви­дишь? Но тут заметил бледное мерцание огонька вдали, в северной стороне.

Старик обрадовался и быстро направил­ся в ту сторону. Но тут же остановился, сказав себе: «Ты ищешь потерявшихся в степи овец, зачем же тебе этот огонек?»

А усталое тело каждой жилкой требова­ло отдыха. Кажется, Найта только сейчас, в эту минуту, когда увидел огонек, почув­ствовал и непреодолимую усталость. А так он шел и шел...

«Как бы то ни было, дойти до огонь­ка!» — решил Найта.

Короткий, до колен, плащ, надетый по­верх пальто, промок и покрылся тонкой ле­дяной коркой, став тяжелым. Полы плаща бились о колена, издавая странный звук, будто о чем-то вели спор с сапогами, хлю­пающими по снегу, также покрытому ледя­ной коркой. Или они разговаривали о се­годняшнем приключении Найты?

Старик не прошел и полсотни шагов, как вдруг навстречу ему прибежали две огро­мных черных собаки. Он сразу узнал их и проговорил:

— А-а! Оказывается, я дошагал до отары Нимы Наранова. Его собаки... Гм...

«Теперь уже слышен и голос Нимы. Поет... Чего же ему не петь!» — с завистью подумал Найта.

Знакомый голос заставил Найту неволь­но остановиться.

Его верный спутник, серый пес, тоже

39

остановился, обнюхивая прибежавших со­бак, и, казалось, признал, что ему не оста­ется ничего иного, как медленно опустить и зажать меж ног свой хвост.

«Примета боязни», — подумал Найта.

Серый пес усталыми глазами смотрел на хозяина, будто нуждался в помощи, про­сил ее у хозяина. Да оно так и было.

«Если бы не этот несчастный случай, я не пошел бы к Ниме. А сейчас... надо ид­ти! Где-то невдалеке находится и моя ота­ра. Как же я потерял своих овец? Если бы не заблудился, то и не пришел бы сюда. Да, не зря говорят: если собака споткнет­ся один раз, то она обязательно спотк­нется еще подряд сто раз».

Найта посмотрел на своего пса. Вид у него был жалкий. То ли позвав его, то ли ободряя, сказал:

— Адык! Где же твои прежние хра­брость и сила?

Тут в темноте послышались сильные ша­ги. Подходил хозяин собак.

Он отозвал собак, отогнал их к отаре, а сам пошел навстречу гостю. Но сразу узнав его, несколько смутился, спрашивая:

— А, это вы, Найта! Здравствуйте. Что случилось?

Не дождавшись ответа, но зато увидев у старого чабана герлыгу,¹ сочувственно произнес:

— Вы очень устали. Заходите к нам в дом.

Нимя будто предчувствовал, что в эту не­настную ночь что-то случится, кто-то поте­ряет своих овец и отправится на поиски. Но найти будет нелегко. Ищущий заблудится и набредет на его стоянку. Огонь одино­кого дома в степи ночью — единственный ориентир, показывающий заблудившемуся верный путь. Но кто мог предполагать, что заблудится Найта!

Нимя предложил гостю:

— Садитесь, Найта, ближе к печи, пей­те горячий чай! Пусть отдохнут ваши ста­рые ноги.

Найта чувствовал себя неловко и в то же время обиженным: даже в такую тяже­лую минуту Нимя не хочет разделить его горе. Да еще эти слова: «Вы очень устали, пусть отдохнут ваши старые ноги», особен­но ж© «старые ноги», — прозвучали для не­го упреком или насмешкой. Но разве ста­рый человек может отказаться от предло­женного хозяином дома традиционного калмыцкого чая? К тому же Найта продрог и проголодался. Прийти в дом к готовому чаю — хорошая примета: твое желание непременно должно исполниться.

И, может быть, потому-то Найта не от­казался от чая.

Всего лишь три-четыре дня назад оба эти чабана вместе были в столице респу­блики. Там, на большом собрании передо­вых работников сельского хозяйства, перед своими товарищами каждый из них принял высокие обязательства. Найта вызвал на соревнование молодого чабана Нимя Нара-

¹ Герлыга — чабанский посох.

нова. На одной автомашине они возвраща­лись домой. Дорога была утомительной и длинной — около трехсотпятидесяти ки­лометров. И на протяжении всей дороги они спорили и каждый доказывал другому, что в этом соревновании именно он одер­жит верх? Тут же в машине им пришлось друг перед другом взять на себя более высокие обязательства. Ударили по рукам. Арбитром пригласили шофера, молодого паренька, который охотно скрепил договор, разняв их руки. Все-таки Нимя не вытерпел и в дороге язвительно бросил старику упрек: «Я вот не побоялся взять свое боль­шое обязательство перед людьми, а вы, хотя и раньше меня выступали, но взяли обязательство поменьше, полегче... Сейчас же, прокатываясь на «Волге», вам, конечно, легко называть более высокие цифры!» В ответ Найта попросил шофера остановить машину в ближайшем населенном пункте. Шофер послушно выполнил требование. Найта пошел в правление колхоза, тут же добился, чтобы его соединили по телефону с министерством, и заявил о поправках в свое обязательство.

«Теперь пусть в Элисте знают, какое но­вое обязательство у старого чабана Найты. А придет время — посмотрим, у кого креп­че слово — у меня или у тебя!» — так ска­зал Найта, вернувшись в машину.

Нимя только усмехнулся: «Причуды ста­рика!»

После происшедшего в пути Найта и ду­мать не мог, что столь скоро встретится со своим соперником. Поэтому неловко чув­ствовал себя у него. Он вообще-то не раньше, чем через десять дней, мог разго­варивать с человеком, который вступал с ним в спор. Люди говорили: «Это у него от старости портится характер». Может, и правда.

Найта завидовал молодым: им суждено жить в счастливое время.

«Эх, если бы сбросили с меня лет два­дцать-тридцать,— обращался он к моло­дым людям,—тогда посмотрели бы вы на меня и попробовали потягаться со мной!» Но и сейчас, — раздумывал он, — вряд- ли найдется чабан, который может опере­дить его. Слов нет, и молодой спортсмен— достойный соперник чемпиона. Ведь каж­дый по-своему чемпион. Правда, с этой поправкой по телефону получилось как-то скоропалительно. Только что взял обяза­тельство и вдруг поправка... Не совсем корректно.

А отчего получилось? Каждому не рас­скажешь!

И вот он неожиданно встретился с Ни- мой.

Старый чемпион старался не показать смущения перед своим молодым соперни­ком, но волей-неволей вынужден был кое о чем сказать.

— Прилег на минутку да заснул так крепко, что и не заметил даже, как ушли овцы. А может случиться беда... Наверняка может случиться!

40

Нейта словом не обмолвился о своей невыносимой усталости. Нимя и без того видел. Глаза у старика закрывались.

— На дворе очень темно, до рассвета еще далеко. Прилягте немного отдохнуть, а к утру можно пойти на поиски. Сейчас я посушу вашу одежду. С овцами ничего не случится, лишь бы не набрели на них зве­ри...

При упоминании о зверях Найта встре­пенулся:

— Не дай бог, чтобы такое случилось!

Уловив успокоительный взгляд Нимы, он приложил голову к подушке. И вскоре за­былся глубоким сном.

Нимя хорошо помнил, когда поднялся ветер. Прикинул в уме, сколько времени прошло с тех пор. По его подсчету овцы могли пройти не более десяти- двенадца­ти километров и, следовательно, дошли, примерно, до песков местности «Эмне боро». Да и подпасок старика русский па­ренек Петя Ковалев не раз называл эту ме­стность, как знакомую отаре, только произ­носил название по-русски —■ «Южный бор», так как калмыцкое «боро» слышалось ему как «бор», хотя леса там не было.

Прошло около трех часов, как утих ве­тер...

Судя по всему, овцы ушли именно туда.

Правда, по пути встречаются скирды се­на, но сытые овцы не должны там остано­виться.

Все соображения направляли в «Южный бор».

Старику спалось тревожно. Во сне он, по-видимому, продолжал свои поиски: что- то резко выкрикивал, взмахивал руками. И вновь слышался его храп, прерываемый бессмысленными выкриками.

«Старик страшно устал. Шутка ли для шестидесятилетнего человека в такую по­году идти по степи почти всю ночь! И мо­лодому пришлось бы трудно, а каково ему... Пусть отдыхает и набирается сил. Пойду искать его овец».

Так твердо решил Нимя.

Рассветало, когда Нимя собрался в путь и вышел из дома. Из-за горизонта пока­зался красный диск солнца. Дождь давно прекратился. Дождевые капельки на кустах полыни под лучами восходящего солнца сверкали маленькими радугами или словно сережки, налитые ртутью. Они покачива­лись от слабого ветерка и срывались на влажную землю. Травы радостно распрям­лялись навстречу солнцу.

Нимя шел по направлению вчерашнего ветра на юго-восток, шел к пескам. Мокрая трава путалась в ногах. А размеренное хлюпанье сапог рождало звуки, подобные тиканью огромных часов.

Перед ним расстилалась пустынная степь. Тут все на виду, и где тут скрыться целой тысяче овец?! Но степняку известны причудливые явления: в степи множество песчаных барханов и вот тут, действитель­но, трудно разыскать овец. По чутью, по

интуиции чабана, Нимя шел к пескам «Юж­ного бора».

Солнце поднялось высоко. Обсохла тра­ва. Земля же оставалась сырой, идти было трудно.

Но вот впереди — знакомые длинные барханы. Острый глаз Нимы еще издали уловил едва заметное тихое движение на гребнях барханов. Теперь Нимя не сомне­вался, что это были овцы.

— Вот вы где!— вырвалось у него от ра­дости.

Да, он не ошибся в своих догадках. Ов­цы не ушли дальше «Южного бора».

Он ускорил шаги и вскоре собрал всю отару.

Солнце уже спускалось по небосводу, когда Нимя пригнал отару Найты к своей стоянке.

Его встретил помощник Гаря и с трево­гой сообщил:

—• Старик слит до сих пор и во сне говорит непонятные слова. Может, он за­болел?

Нимя зашел в дом, посмотрел на спя­щего и успокоился. Найта просто немысли­мо устал. Уже несколько суток он работает вдвоем с подпаском Петей Ковалевым, третьего чабана призвали в армию, а взять на его место кого попало старик не захо­тел. Ему все кажется, что он по-прежнему сильный,, неутомимый и может управляться с отарой хоть круглые сутки.

Нимя с помощником пересчитал отару Найты. Убедившись, что потерь нет, он ве­лел помощнику дать овцам сена и держать их вблизи стоянки.

Найта проснулся с тяжелой головной болью и встретил Ниму упреками:

— Что же ты не разбудил меня! Уже пять часов вечера. Мои овцы, должно быть, разбрелись по всей степи и стали добычей голодных зверей! А тут приснился обман­чивый сон, будто я нашел свою отару в сохранности. Кажется, я даже проснулся, но довольный, что нашел овец, снова креп­ко заснул...

Нимя едва сдержал смех.

— Ах, проклятый сон! Что же теперь с моими овцами!—с болью выкрикнул Най­та и, схватив барашковую шапку, кинулся к выходу.

— Дядя Найта, успокойтесь!—остановил его Нимя и преградил проход к двери.— Вам приснился хороший сон. Лучше расска­жите, как во сне продолжали поиски, а с овцами вашими ничего не случится: они знай себе жуют сено.

И с улыбкой ждал, что скажет Найта.

Спокойствие Нимы и остановило, и воз­мутило Найту.

— Где же они жуют сено? А, может, их самих разжевывают волки? Что ты мелешь, Нимя! Тебе легко смеяться над стариком, твои 'овцы дома. Я с тобой болтаю, время теряю, а должен делать свое дело! Я даже герлыгу забыл!

Найта нагнулся, чтобы достать из-под

41

кровати герлыгу, и тут Нимя понял: в та­кой момент со стариком шутить нельзя.

Найта еще не успел выпрямиться, как на его плечи легли руки Нимы, и тот при­поднято заговорил:

— Дядя Найта! Овцы ваши ждут вас здесь. Сколько их было? Я насчитал восемь­сот восемьдесят...

Старик мгновенно вскочил:

— Это правда?! Ты их разыскал!—ра­достно крикнул он.— Да, действительно, их было восемьсот восемьдесят. Значит, все в сохранности. Пойдем скорее, я должен увидеть сам!

Нимя, смеясь, показал ему на окно:

— Далеко ходить не надо. Отсюда и то хорошо видно!

Найта прильнул к окну. Он был возбуж­ден, морщинистое лицо сияло. Понимает ли этот рассудительный Нимя, какую ра­дость доставил он старому человеку!

— Смотри: вон стоит вожак отары—се­рый козел! Это мои овцы! Все вместе, как и во сне.— Найта не мог удовольствоваться увиденным в окно и, схватив герлыгу, вы­бежал из дома.

На воле его встретил Адык, обрадован­но метнувшийся к хозяину на плечи.

Найта его оттолкнул. Адык пробежал вокруг отары и возвратился к хозяину, будто докладывая: мол, беспокоиться не надо. Только тогда приласкал его Найта и строго сказал:

— Как же это мы с тобой проморгали свою отару?

Адык всем своим видом показывал, что чувствует свою вину и, вместе с тем, до­волен.

Тут Найта снова увидел козла — вожака и пригрозил ему:

— Ах ты, бесов сын! Ты уложил нас с Адыком спать, а сам повел отару неизвест­но куда. Да еще в такую ночь!

Подошел Нимя.

— О чем это вы разговорились с Ады­ком?

— Что же скрывать после того, что слу­чилось! Маху мы дали с Адыком. Однако, надо нам отправляться домой.

— Час поздний. Лучше оставайтесь до утра с нами.

— Подпасок мой Петя Ковалев будет беспокоиться. Он и не видел, когда я ушел. Отдыхал. Надо бы захватить с собой парня, а я подумал: и один обойдусь. Что случи­лось, то случилось!

— Петя — парень не промах. А вот ов­цы ваши за сутки походили, побродили вдоволь. И вам будет беспокойно... Оста­вайтесь до утра!— настойчиво советовал Нимя.

Подошедший к ним Гаря тоже совето­вал старику перебыть ночь на стоянке.

— Можно переночевать у вас,— согла­сился Найта.— Но у меня дома есть одно лекарство, которое употребляется и в горе, и в радости. Как же нам быть?— и посмо­трел с лукавством.

— Я могу съездить на лошади,—пред­ложил Гаря.— Ради такого случая.

— У меня хранится одна бутылка,— смешливо успокоил их Нимя.— Только опа­саюсь, как бы она тоже не увела куда-ни­будь наших овец.

— Для трех мужчин твоя одна бутылка не так уж и опасна. Ты, Нимя, перестань разыгрывать старого человека,— сказал в сердцах Гаря.— Пока мы спокойно прово­дили время дома, он чего только не на­терпелся.

— Его шутки я сегодня должен выно­сить. Он столько сделал для меня добра, что грех обижаться,—признался Найта, и это было новостью: чабаны знали, что ста­рик не мог терпеть, когда над ним шутят.

— Извините, я действительно пошутил,— серьезно сказал Нимя.— И не считайте себя обязанным мне. Я только пригнал ваших овец... ничего такого...

Найта жестом остановил его.

— Ты, по-видимому, дошел до песков «Южного бора»?

— А вы вчера разве не дошли до этих песков?

— Ходить-то ходил, а дойти не при­шлось...

Громко залаяли собаки. Гаря поспешил узнать причину и вернулся с новым гостем: пришел Петя Ковалев. Усталый, расстроен­ный, сердитый паренек. Увидев спокойно разговаривающего Найту, Петя облегченно выдохнул:

— Куда вы с отарой пропали? Я вас це­лый день ищу, ищу!

— Как догадался сюда придти?

— И сам не знаю! Больше уже некуда было идти...

Петя в присутствии Нимы не мог сказать главное: зная о трудных отношениях Най­ты с’Нимой, даже не предполагал, что мо­жет застать своего старшего здесь. И при­шел, в конце концов, просто узнать: не слышали ли чего о случившемся?

— Я так и знал, что придешь,— совсем успокоился Найта.—Должен ты был придти.

Нимя пригласил всех к столу.

— Я, правда, обхожусь без спиртного, но по случаю благополучного исхода де­ла...— торжественно произнес Найта.

— Чего там! Я хранил для гостей. Хо­рошо, не пришлось долго ждать!

Гаря принял свою порцию и незаметно ушел на дежурство к овцам. А Петя Ко­валев лег и моментально уснул: и на его долю выпало немало волнений: внезапное исчезновение Найты вместе с отарой за­ставило его путаться в догадках и весь день провести в безуспешных хождениях.

Оставшись наедине со стариком, Нимя спросил:

— Дядя Найта, вы так и не сказали, по­чему не дошли до песков «Южного бора»?

— Ты все же хочешь получить ответ? Я отвечу.

— Нет, нет! Если почему-либо затруд­нительно, то не отвечайте. Простое любо­пытство.

Найта не дал ему договорить.

42

— Признаться, есть причина, почему я не пошел дальше. Я стал каким-то пугли­вым, что ли. Может, от старости или от болезни. Когда я подходил к этим пескам, было очень поздно и темно, вдруг мой Адык резко остановился, полаял в сторону лесков и не захотел дальше идти. Даже бедняга от страха лишился голоса.

— Адык ваш будто не молодой.

— Я его взял уже взрослым, а с тех пор прошло восемь лет. Он старый, беззу­бый. Если попадется ему твердое мясо, то глотает куском. А ведь какой был храбрый! Мог выстаивать против целой собачьей своры. Теперь не то. Нынче утром, когда навстречу нам прибежали ваши собаки, Адык мой притих, поджал хвост. Мне ста­ло жаль его и поневоле взгрустнулось. Мы с ним оба стареем, по-видимому.

— Это неправильно, дядя Найта! Мой чер­ный пес с белым пятном на носу — самый лучший в нашей местности. В прошлом го­ду он вступил в единоборство с волком и победил. С ним ни одна собака не спра­вится. К тому же, он молодой. А собаки нюхом чуют одна другую. Вот ваш Адык и поджал свой хвост, но вовсе не потому, что он старый, а просто слабее моего. Вы зря раньше времени хороните своего пса. Он не только храбрый и сильный, но ум­ный. Гаря рассказывал мне, как он нынче утром кинулся сперва к нашим овцам, но узнал, что они чужие и жалобно стонал, лаял. Тоже страдал, что не смог найти своих овец. Мне приходилось видеть, как собаки плачут, как у них текут слезы. На­стоящие слезы. Ваш Адык от горя стонал, что ли, но не выл.

— О, никто и никогда не услышит, что­бы мой Адык выл! Никто не увидит у него слез! Он, действительно, страдал вместе со мной.

— Если собака не воет, не плачет — это хорошо,— сказал Нимя. — Признак ее силы. Ваши слова! А о вашей старости и разговора нет: впереди — обязательства, да еще какие! Вам стареть нельзя.

— Ладно, ладно,— прервал Найта.— Че­ловек живет — надеется.

Нимя заговорил о своем. Тихо, смущен­но поведал:

— Дядя Найта, осенью я женюсь. Если победите меня в соревновании, то будете главным сватом.

— Что ты говоришь, Нимя! Хочешь всерьез жениться или хочешь победить ме­ня? Или того и другого хочешь?

— Хочу всерьез жениться!

— Хороший человек всегда женится всерьез,— многозначительно сказал Найта.

— А как выразить попроще?

— Если окажешься побежденным в со­ревновании, я не соглашусь быть твоим сватом. И вообще... Тогда вряд ли какая девушка согласится выйти за тебя замуж!

Уязвленный шуткой, Нимя смутился и за­молчал.

Посидели молча. Нимя улыбнулся и ми­ролюбиво предложил:

— Давайте отдохнем. Ночью предстоит караулить овец.

— Тебе действительно надо отдохнуть, а с меня хватит: проспал целый день. Нынче я покараулю и твоих, и своих овец.

Нимя упрямо не соглашался.

Оба они пошли к овцам. Было уже темно.

Найта несколько раз обошел свою отару и присел. Ему подумалось: «А если бы Нимя не нашел моих овец в песках «Юж­ного бора», тогда, интересно, пошел бы он дальше?»

В этот момент подошел Нимя. Рослый, полный сил и, как всегда, спокойный. В его искрящихся правдивых глазах Найта прочитал ответ, не оставляющий и тени сомнения.

«Да, он, не колеблясь ни минуты, пошел бы дальше! Искал бы, пока не нашел».

Через некоторое время Нимя снова по­дошел и настойчиво сказал:

— Дядя Найта, что же получается? Втроем мы караулим овец. Ни ветра, ни снега нет, ночь спокойная. Идите-ка лучше отдыхать! Вам лишний отдых не помеха. Завтра мы ведь не придем к вам карау­лить. Хорошенько отдыхайте!

И ушел, не захотев ничего слушать.

Зайдя в дом, старик кинул шапку и тут заметил зеркало на стене. Долго разгля­дывал себя и сказал с упреком и грустью:

— Эх, Найта, Найта! Потерял ты овец— их нашел Нимя. Проспал целый день и опять заваливаешься слать. И еще хочешь потягаться с Нимой! Разве ты можешь по­бедить Ниму?!

В эту ночь Найта раздумался. Только под утро крепко заснул.

И снова снился ему приятный сон. По степи течет огромная, широкая река. На ее берегах — зеленые луга и золотистая от солнца отара. Впереди с герлыгой на плече идет Нимя, размашистыми, уверенными ша­гами взбирается на горку. Отара плывет за ним. А за отарой идет он, Найта, до­вольный и счастливый.

Перевел с калмыцкого К. Ерымовский.

ДУЛАХАН БАДМАЕВ

РШ мя

КР©1ЪЬ

Рассказ

Художник Б. ДАНИЛЬЧЕНКО

от уже второй год тянутся суровые, тяжелые дни. Ни веселых улиц, ни

семей, у которых бы никого не было там, на передовой. А некоторые уже давно выплакали глаза над конвертом с черной немилосердной каймой: у тех не стало мужа, у других — сына. И только слышишь причитания матерей да жен: «Боже, как там мой, жив ли он!?»

Седьмой день не унимается юго-восточный суховей. От пыльной бури небо стало даже каким-то невзрачным, жалким. Куда делась его былая высокая голубизна! Пожелтела от жары степь. Вокруг горят травы, хлеба. Дым пожарищ днем похож на грозовые тучи, а ночью далеко видно зарево от пламени.

...Семья Балдыра — одна из тех, которые обрели счастье благодаря власти Советов. И вот его хотят отнять черные вороны с фашистской свастикой. Отнять вместе с Доланом, единственным сыном.

С тех пор, как Тевкя проводила его на фронт, прошло почти два года. А недавно получила такой дорогой, такой долгожданный тре- угольничек: пишет, жив, ранен, лежит в госпитале. И рада мать, что жив, и печалится: что там с ним, как он там? И все же больше радости: все-таки жив.

То было его последнее письмо. По времени вот-вот должен быть очередной треугольничек, и поэтому каждый прошедший день для ма- тери кажется месяцем.

Изнуренная жарой и ветром, Тевкя решила немножко отдохнуть. Занавесила окно, прилегла на кровать.

...Долан выехал из Астрахани на зорьке и в полдень прибыл в Яш- куль. Зашел в дом. Порывисто открыл дверь:

— Ээдже, мендевте!*

* Здравствуйте, мама! (калм.)

44

Узнав сына по голосу, мать вскочила.

— Это ты, Долан? Сын мой, родименький мой! — обнимала она его и по нескольку раз целовала в обе щеки. Слезы текли у матери от ра­дости.

Весть о приезде фронтовика птицей облетеЛа все село. В дом к Тев- ке пришли соседи, знакомые. А мать все еще обнимала и обнимала сына, приговаривая, расспрашивая:

— Мой сынок, покажи мне свою рану. Насовсем ли приехал?

Долан заметно подтянулся, возмужал. Военная форма, знаки лейте­нанта на петлицах и блестевшая на груди медаль «За отвагу» еще больше придавали ему черт повзрослевшего, строгого мужчины. И До­лан понимал это, как и то, что для матери он остался по-прежнему «сынком», как и то, что соседи видят теперь в нем человека, знающего больше их, видевшего нечто такое, чего они не видели, и ждут от него ответа какого-то особого, необычного. Но Долан ответил по-солдатски скромно, просто и кратко:

— Рана зажила, еду на фронт. Совсем приеду после победы. За­ахал навестить вас. Был тяжело ранен, вернулся с того света,— сму­щенно заключил он и, раздевшись по пояс, стал обтираться холодной водой.

По шраму зажившей раны было видно, что пуля попала под правую ключицу и вышла под лопаткой. Поэтому никто не стал больше рас­спрашивать о подробностях ранения.

А за столом мать, как водится в таких случаях, делилась с соседями воспоминаниями о детстве Долана, о радостях и горестях семьи.

— Было у меня их шестнадцать,— начала она, глядя на Долана.— Кроме него, остались в живых две дочери. Сколько в жизни пришлось пережить! И все из-за детей.

...— Ужасно тяжело было в гражданскую,— вздохнув, продолжала Тевкя.— Эпидемия, болезни косили людей. Много горя пришлось хлеб­нуть простым людям. Тогда мы все чуть с голоду не погибли. Думали, куда деваться. Ну и покинули родное место, приехали в село Калмыц­кий Базар. Здесь можно было жить на рыбе. Балдыр со старшим сыном устроился на работу. Старшая дочь нанялась у одних прислугой. До­лана с двумя сестрами отдали в детский дом в Астрахани. Долану тогда пять лет было...

Когда закончилась путина, Балдыр поехал в Астрахань навестить детей. Взял с собой переводчика. Но самой маленькой дочурки — Илли в детдоме не оказалось. Тогда подумали, что кто-нибудь ее удочерил. Долго разыскивали ее, да так и не нашли.

— Но как могли бы ее разыскать? — вмешался Долан,—Ведь если кто удочерил, то и назвал ее по-другому, фамилию другую дали. Иное дело, если бы у нее какая-либо особая примета была, тогда еще через газету или как... Да и в то время...

— Подожди была такая примета,— перебила мать. — Когда ей не было еще и года, у Менке-Насуна посадила я ее возле себя и стала кроить для кибитки верхний войлок. Обеими руками нажимаю на нож­ницы, и вдруг ребенок подложил палец под кошму. Не успела я даже остановить движение ножниц, да так сама и обрезала дочурке палец... Осталась моя бедная малышка без указательного на левой руке,— со слезами на глазах проговорила мать.

— Ээдже! Почему ты до сих пор не говорила об этом?!— Долан с возмущением прервал рассказ матери.

45

...Фронт. В четыре часа утра наши войска открыли сильный артил­лерийский огонь по укреплениям врага. Одновременно их бомбила авиация. От дыма и пыли стало так жарко, что утренняя роса вмиг испарилась.

Вслед за артиллерийской подготовкой наши тяжелые танки, не­смотря на ожесточенное сопротивление противника, ворвались в его расположение. А после получасовой схватки наши забросали граната­ми вражеские траншеи. Немцы отстреливались из автоматов, выходили из укрытий, оставляя на поле боя много раненых, убитых. Началось беспорядочное отступление войск противника. Воспользовавшись его замешательством, наши с криком «ура» ринулись вперед. И тут оско­лок мины сразил Долана.

...Полевой госпиталь. Те, кто получил легкие ранения, после пере­вязки отправляются в свою часть. Остаются только тяжелораненые

Долан лежит без сознания. Дыхание затруднено.

— Плохо дело,— заключает старший врач госпиталя, осмотрев его.— Можно бы сделать переливание крови, но где ее сейчас взять?..

— Я дам свою кровь,— сказала медсестра.

Что заставило ее пойти на такой шаг, она сама не знала, не созна­вала, так как думать было некогда и советоваться не с кем, а исход жизни бойца могли решить минуты. И кровь сразу же взяли у медсест­ры и перелили лейтенанту.

«Может быть, сестра спасет ему жизнь, а если нет, ничем не по­

можешь», — уходя подумал врач и оставил медсестру воз- ле Долана.

А когда через некоторое время Долан попытался под- нять голову и что-то сказать, обрадованная медсестра ле- гонько погладила его по голо- ве, проверила пульс и мягко, с какой-то особенной внутрен- ней теплотой предупредила:

— Не надо шевелиться, ху- же будет...

Долан не мог поднять го- лову. Горело все внутри, стра- шная жажда мучила его. Хоте- лось пить, пить, пить. Пить студеную, ледяную воду. Еще одно тщетное усилие поднять- ся, шевельнуть головой. Но, как налитая тяжелым свинцом, голова не слушается. Долан от- крывает глаза и, как в тумане, видит перед собой медсестру в белом халате, в белой косын- ке. И тут же сами опускаются отяжелевшие веки. И только губы издают еле слышные

звуки:

46

— Воды... Пить...

Сестра принесла кружку. Когда холодная ложка косну- лась губ, и лейтенант сделал несколько жадных глотков, ласково проговорила, отводя ложку:

— Хватит, сразу много нельзя, надо пить постепенно.

Долан молча согласился. Ничего не поделаешь... Но жа- жда не утолилась, наоборот, еще больше усилилась. Созна- ние помутилось. Нет желания даже слово вымолвить. И До- лан снова уснул. А когда от- крыл глаза, была уже ночь. Плотно завешены окна. Посре- дине комнаты на столе горит керосиновая лампа. Сестра си- дит к нему спиной, читает книгу.

— Сестра, сестренка, пить... воды... будьте добры...

Оставив книгу на столе от- крытой, она торопливо встала и поднесла воды. Левой рукой приподняла лейтенанту голо- ву, напоила его. Теперь уже из кружки.

— Где я нахожусь?— спросил Долан, когда сознание полностью возвратилось к нему.

— В полевом госпитале.

— А фронт? Где наши?

— Успокойтесь. Фронт удалился. Наши продолжают наступать. Только много не спрашивайте. Много говорить нельзя, не утруждайте себя. Вам теперь лучше. Поправляйтесь.

Весть «наши продолжают наступать» лучше всякого лекарства по- действовала на Долана. Изнурительная боль постепенно отходит, и все внимание обращено к медсестре.

На вид ей за двадцать. Полное, смуглое широкое лицо. Узкие карие глаза. Тонкие губы. Курносая. Она похожа на калмычку, только лицо белое.

«В нашей стране много восточных национальностей, — медленно соображает Долан.

— Сестра, как вас зовут? — спрашивает он.

— Анисьей.

— Имя у вас русское, а вот национальность вроде...

— Я татарка,— не дожидаясь окончания вопроса, объясняет она.

— Откуда вы?

— Из Астрахани.

— Тогда мы с вами соседи.

Долан переменил тему разговора.

— Вам повезло, в такой войне, в этом кромешном аду потеряли только один палец,— задумчиво заметил Долан, скользнув взглядом по левой руке медсестры.

47

— Нет, я еще ни разу не была ранена. Других спасаю, а меня пока что шальная пуля обходит. А это у меня с малых лет. Сама не помню, отчего осталась без пальца. Наоборот, вы счастливы: были тяжело ра­нены, но остались живы. Мне очень хотелось, чтобы вы жили... Это ужасно, когда гибнут наши парни... *

— А как вы помогли мне, расскажите, пожалуйста?!—перебил Долан, приподнимаясь. В его глазах блеснули мягкие, теплые искры невыразимой глубокой благодарности.

Анисья рассказала, как привезли Долана в госпиталь, как он долго лежал без сознания, ослабев от потери крови.

— Но сейчас опасность миновала,— сказала девушка.

Долан слушал с напряжением, стараясь не пропустить ни единого слова, ни единого звука. И когда медсестра закончила, он, забыв, что принято обращаться «сестра», радостно воскликнул:

— Анисья! Спасибо вам! Большое спасибо! Я ничем не смогу оправдать себя перед вами. Вы меня спасли от смерти, чего не смогла бы родная сестра. Ты мне ближе родной сестры.

В глазах Долана появились слезы радости.

— Не надо так, не расстраивайтесь, а то вам станет хуже. Мы сей­час едем вслед за фр°^нтом« Будем живы — еще увидимся. Вот, возьми­те на память мою фотокарточку. На обороте мой адрес. Пишите. Буду жива — отвечу. Она подала ему руки и на прощанье обняла его.

О

...По прибытии на фронт Долан написал письмо Анисье. Но ответа не было. Вместо' письма пришло короткое сообщение от начальника госпиталя, в котором говорилось, что, спасая бойцов, Анисья погибла во время вражеской бомбежки...

Перевел с калмыцкого А. Зузулъский.

♦♦♦