семинар 50-80 гг

XX съезд КПСС и начало «оттепели» в советской исторической науке: вопросы историографии

Смерть И. В. Сталина 5 марта 1953 г. поставила советское партийное руководство перед необходимостью выбора пути даль­нейшего развития общества. Уход из жизни Сталина, арест и расстрел Берии, имя которого ассоциировалось с геноцидом про­тив собственного народа, начало с 1954 г. реабилитации невин­ных жертв репрессий, безадресная до XX съезда партии критика культа личности, провозглашение руководством страны политики «мирного сосуществования» - все это создавало предпосылки для развития в сторону демократических преобразований, становле­ния более открытого общества. Именно эта тенденция породила генерацию «детей XX съезда», предшественников диссидентов, в том числе и среди историков.

Другая тенденция, вызванная к жизни стремлением партий­ного аппарата сохранить свою власть и привилегии, уйти от от­ветственности за участие в злодеяниях сталинского режима, не дать разрушить тоталитарную систему и сталинизм как ее идео­логию, опиралась на партийно-государственную бюрократию всех уровней - от членов Президиума ЦК КПСС, вошедших в состав нового высшего руководства страны, до работников республикан­ского, областного и районного уровней. Между указанными тен­денциями, не примыкая полностью ни к одной из них, находился Н. С. Хрущев, ставший первым секретарем ЦК КПСС и получив­ший таким образом высшую власть в советском государстве. Его отличало стремление к реформам и одновременно неуверенность и непоследовательность в их проведении. Эти две стороны лич­ности Хрущева находились в постоянной борьбе между собой и бросали его то в сторону радикальных новаций, то, наоборот, в направление консервативное, возрождавшее элементы сталинской идеологии. Таким же противоречивым было его отношение к прошлому, истории партии и страны.

Вопреки сопротивлению «соратников по партии», боявшихся разоблачения злоупотреблений сталинского периода, Хрущев выс­тупил с «секретным» докладом о культе личности Сталина на закрытом заседании XX съезда КПСС (февраль 1956 г.). Со сто­роны Хрущева, следует отметить, это был в высокой степени мужественный поступок. Содержание доклада вскоре стало известно практически всей стране, хотя открытая публикация его со­стоялась только в условиях «перестройки» М. С. Горбачева, в марте 1988 г. (1). Вопрос о культе личности Сталина Хрущев поставил резко и определенно, хотя, как в политическом, так и теоретичес­ком смысле, как видится сейчас, далеко не полно.

Из всех проблем, так или иначе относящихся к культу лич­ности Сталина, в докладе были названы лишь четыре: нарушения законности и массовые репрессии (чему было уделено больше всего внимания); просчеты и субъективные решения Сталина в годы Великой Отечественной войны; нарушение принципа кол­лективного партийного руководства; действия Сталина, направлен­ные на необоснованное возвеличивание своей роли в истории партии и советского государства. Те же проблемы были освещены и в постановлении ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. «О преодолении культа личности и его последствий» (2).

Ни Хрущев в своем докладе, ни особенно постановление ЦК КПСС не избежали явно искаженной и преувеличенной положитель­ной оценки Сталина и его роли в истории партии и страны. «Нахо­дясь длительный период на посту Генерального Секретаря ЦК партии, - говорилось в постановлении, - И. В. Сталин вместе с другими руководителями активно боролся за претворение в жизнь ленинских заветов. Он был предан марксизму-ленинизму, как теоретик и круп­ный организатор возглавил борьбу партии против троцкистов, пра­вых оппортунистов, буржуазных националистов, против происков капиталистического окружения. В этой политической и идейной борьбе Сталин приобрел большой авторитет и популярность» (3). Тогда еще не ставились под сомнение ни правомерность оценки троцкистов и правых оппортунистов как врагов партии и народа, ни разработанные под руководством Сталина методы социалистического строительства, ни его результаты.

Рассматривая культ личности как явление, порожденное ис­ключительно личными качествами Сталина, его честолюбием, жестокостью и авторитарностью, которые проявились в условиях вызванного острой классовой борьбой вынужденного ограничения демократии в СССР, сводя таким образом культ личности к чисто субъективным обстоятельствам, ЦК партии отрицал его воздей­ствие на природу советского общественного и государственного строя. «Думать, что отдельная личность, даже такая крупная, как Сталин, могла изменить наш общественно-государственный строй, говорилось в постановлении, - значит впасть в глубокое проти­воречие с фактами, с марксизмом, с истиной, впасть в идеализм» (4). В постановлении ЦК КПСС «грубой ошибкой» была названа попытка делать выводы об изменениях в общественном строе СССР под влиянием культа личности или искать его корни в недостатках советского общественного строя. Вновь подтверди­лась старая сталинская догма о построении в СССР социалисти­ческого общества, о его преимуществах и выдающихся достоинствах по сравнению с «загнивающим» капиталистическим Западом.

Разоблачив факты, связанные с культом личности Сталина, руководство парии не раскрыло его как явление, не выяснило его социальных корней и социальной природы, его подлинных при­чин, источник которых лежал в планово-государственной эконо­мике и командно-административной политической системе. Не были понятны и те грубые извращения идеи социализма, которые привели к созданию тоталитарного и антигуманного строя казармен­ного социализма. Не была проанализирована и роль партии, сохра­нявшей свое господствующее положение в обществе и государстве.

И, тем не менее, доклад Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС, разоблачение культа личности Сталина оказали в тех условиях огромное влияние на сознание советского народа. Часть его, ос­вобождаясь от идеологии сталинизма, стала на путь самостоятель­ного осмысления реалий советской действительности, на путь гражданственности, другая часть заняла позицию непримиримого противостояния новым веяниям: общество раскололось на «стали­нистов» и «антисталинистов», исчезло то формальное единство советского народа, которое сложилось и сохранялось под твердой рукой Сталина.

В стране началась «оттепель», которая не могла не затро­нуть и историческую науку. В новейшей историографии стало общим местом подчеркивать выдающееся значение XX съезда КПСС для развития исторической науки. Так ли это на самом деле? Несомненно, для развития всего советского общества роль XX съезда велика. Даже поверхностная критика культа личности имела большое значение. Она на некоторое время способствовала расширению проблематики исторических исследований, частично открылся доступ историков к архивным материалам, развернулась публикация неизвестных ранее документов, широко издавалась ис­торическая литература, входили в практику научные дискуссии,

диалог мнений. Казалось, началось прогрессирующее возрожде­ние исторической науки. Однако это не совсем так.

Полностью сохранялась зависимость советской историогра­фии от концептуальной части партийной доктрины, которая оста­валась прежней и, следовательно, прогресс в исторической науке мог идти деформированно, в рамках узкого круга партийных оце­нок. Хотя в обществе происходили существенные изменения, док­трина КПСС в своих опорных положениях оставалась прежней. Она была лишь дополнена рядом новых выводов, которые еще бо­лее уводили историческую науку от действительности, - о переходе к развернутому строительству коммунизма в СССР, о новом этапе общего кризиса капитализма, о возможности мирного, парламентско­го пути осуществления социалистической революции и др.

Основным инструментом партийного руководства историчес­кой наукой с конца 50-х гг. становятся решения съездов КПСС, ЦК партии, специальные постановления или тезисы, включающие оценки исторического процесса, которые признаются Коммунис­тической партией. Для научной работы историков эти партийные документы носили фактически нормативный характер, выполняя в новых условиях роль «Краткого курса истории ВКП(б)». Оста­вались обширные области, запретные для исследования. Отече­ственная история была в значительной степени обезличена. По­скольку соответствие партийной доктрине провозглашалось важ­нейшим методологическим принципом и обязательно деклариро­валось в каждой исторической работе, значительная часть иссле­дователей не стремилась идти дальше первичной систематизации исторического материала, лишь подтверждая партийные оценки. Отсюда общее впечатление стандартности, огромного массива ис­торической литературы, опубликованной во второй половине 50-х и в последующие годы.

В обобщающих статьях, в которых подводились итоги раз­вития советской исторической науки между XX и XXII съездами КПСС, прямо указывалось, что «...история - это партийная на­ука, что ученые не должны заниматься историей для истории. История - это не политика, обращенная в прошлое, а наука о прошлом, помогающая выработке и осуществлению современной партийной политики» (5). Как важнейшая выделялась роль исто­риков на идеологическом фронте, что влекло за собой и соответ­ствующую смену приоритетов в проблематике исторических ис­следований. Основные силы советских историков (две трети) со­средоточились на изучении истории КПСС и истории советского общества, поскольку именно эти направления призваны были сыграть основную роль в идеологическом обеспечении коммуни­стического строительства (6). Вот почему главное внимание в исторических исследованиях предписывалось обратить на после­военную историю советского государства, особенно на такие темы, как подвиг рабочего класса в создании материально-технической базы коммунизма, трудовые усилия колхозного крестьянства, ос­воение целины ит. п.

Теоретико-методологической базой исторических исследова­ний оставались произведения классиков марксизма-ленинизма и документы КПСС. Решающее значение в этом направлении при­обрело издание Полного собрания сочинений В. И. Ленина, за­вершенное в 1965 г., публикация Ленинских сборников, а также многотомной «Биографической хроники В. И. Ленина». Велика была роль партийных учебных и научных учреждений. Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС служил своеобразным идео­логическим ситом для всех исторических изданий, без его визы, как правило, не публиковалось ни одно крупное историческое ис­следование. Созданная в 1946 г. Академия общественных наук при ЦК КПСС выступала в качестве кузницы кадров историков-марксистов высшей квалификации.

Отличительной чертой советской исторической науки после XX съезда КПСС стало бурное развитие Ленинианы, которое шло в двух направлениях. С одной стороны, широким фронтом раз­рабатывались проблемы, связанные с деятельностью и ролью В. И. Ленина в революционном процессе (7). С другой - развер­нулось активное освоение ленинских трудов, создание научной биографии основателя партии и советского государства. В резуль­тате в исторической литературе ленинские цитаты автоматически заняли место сталинских, закрепив цитатническо-иллюстративный метод изложения материала как норму. В 1959 г. на смену «Крат­кому курсу истории ВКП(б)» пришел новый учебник «История КПСС» под редакцией Б. Н. Пономарева, в котором была пред­ставлена новая схема истории России с конца XIX века до XX съезда КПСС. В ]960 г. вышла книга «В. И. Ленин. Биография». Произошло официальное признание того, что, наконец, сложи­лись условия для разработки главного историко-партийного труда - многотомной истории КПСС, что и было поручено ИМЛ при ЦК КПСС.

Как видно, советская историческая наука 'постсталинского этапа поражает «привязанностью» к трудам В. И. Ленина, его теоретическому наследию, в том числе в области истории (8). Это можно понять только в контексте времени и присущих ему соци­ально-политических условий. Официальная критика культа Стали­на позволяла историкам отказаться от наиболее догматичных и примитивных положений «Краткого курса истории ВКП(б)». В этих условиях труды В. И. Ленина давали ученым возможность поста­новки новых проблем, не входя в противоречие с партийной доктриной, путем иного толкования, чем в «Кратком курсе», ле­нинских положений. В. И. Ленин - человек своего времени, вы­ступавший как лидер и теоретик крайне левой революционной партии в России, в своем творчестве отражал определенный спектр проблем и методов их решения. Но оставленные в его наследии часто альтернативные оценки позволяли на этой основе хотя бы частично вернуться к историческим реалиям прошлого.

Окончание Великой Отечественной войны выдвинуло на первый план проблематику индустриализации СССР, с которой связывалась победа советского народа. К концу 50-х гг. в совет­ской историографии закрепилось представление, что индустриали­зация развернулась в стране в середине 20-х гг. и продолжалась десять лет. Авторы исследований на эту тему, как правило, сво­дили процесс индустриализации к технико-экономическим аспек­там. Коренное же отличие социалистической индустриализации от капиталистической виделось им в том, что приоритет отдавался тяжелой промышленности. Однако научный уровень работ был невысок, поскольку источники не находили должного отражения.

В 1961 г. ситуация изменилась. На XXII съезде партии при­нимается Программа КПСС, в которой был сформирован тезис: «Индустриализация страны, кооперирование сельского хозяйства - таковы основные звенья ленинского плана построения социали­стического общества» (10). Теперь вся проблематика историчес­ких исследований, относящихся к периоду 20-х - 40-х гг., стро­илась в соответствии с этой программной формулой. Изыска­ния советских историков в этом направлении были обобщены в 1971 г., когда увидела свет историографическая работа, посвя­щенная строительству социализма в СССР (11).

Данная монография имела целью дать представление о том, как начиналось изучение ленинского плана построения социализ­ма, как постепенно закладывались основы этой проблематики, как развертывалось осмысление историками советского опыта индус­триализации, коллективизации и культурной революции. При этом авторы объясняли актуальность свой монографии чисто идеологи­ческими причинами: во-первых, книга необходима для определе­ния всемирно-исторического значения опыта социалистического строительства в СССР, который мог быть полезен для стран Ев­ропы и Азии, строящих социализм; во-вторых, она была призвана сыграть важную роль в борьбе с фальсификаторами истории пре­вращения СССР в индустриально-колхозную державу. Вот почему можно говорить, скорее, об идеологическом, а не научном значе­нии этой работы.

Непоследовательность и ограниченность хрущевской либера­лизации в области общественных наук, нараставшее сопротивле­ние со стороны приверженцев сталинского прочтения истории особенно рельефно проявилось в событиях, связанных с судьбой старейшего научного журнала «Вопросы истории», который с 1953 г. возглавляла действительный член АН СССР, известный совет­ский историк А. М. Понкратова. Следуя линии XX съезда партии на критику культа личности Сталина, журнал отстаивал необходи­мость свободного от догм исследования исторических проблем. Далеко не все ученые того времени разделяли подобный подход, усматривая в нем покушение на ряд устоявшихся построений, присущих советской историографии предшествующих лет. Понк-ратовой приходилось неоднократно защищать взятый журналом курс, что было особенно трудно в связи с крайней непоследова­тельностью руководства страны.

Понкратова очень была озабочена тем, чтобы «перестроить­ся не на словах, а на деле». На одном из совещаний в Академии наук она с горечью говорила: «Сколько перестроек было на моей памяти, как часто эти перестройки происходили и в нашей рабо­те, и, вместе с тем, каков же был результат этих перестроек? Конечно, в целом мы идем вперед... Но я думаю, что одной из основных опасностей сейчас является то, что мы опять можем стать на путь формальных перестроек» (12). Следует подчеркнуть, что Понкратова стремилась к действительному развитию истори­ческой науки, а не ее очередному приспособлению к новациям верхов. Именно это обстоятельство привело к тому, что Понкра­това и руководимый ею журнал нарушили привычную «суборди­нацию» исторической науки и политики, поставив во главу угла не руководящие партийные указания или «директивные» статьи, а «свободный обмен мнениями, творческие дискуссии и серьезные научные исследования» (13).

В апреле 1956 г, журнал «Вопросы истории» опубликовал статью заместителя редактора профессора Э. Н. Бурджалова «О тактике большевиков в марте-апреле 1917 г.» (14). В статье при­водились новые данные об объединительных тенденциях с мень­шевиками, проявившихся после Февральской революции во мно­гих большевистских организациях России, о колебаниях И. В. Ста­лина в вопросе об отношении к Временному правительству и воз­можности явки В. И. Ленина на суд этого правительства. Через год статья Э. Н. Бурджалова и другие подобные публикации журнала были подвергнуты резкой критике в специальном поста­новлении ЦК КПСС от 9 марта 1957 г. «О журнале "Вопросы истории"» (15). Кампания критики журнала оказалась для Понк-ратовой тяжелым ударом еще и потому, что она исходила со сто­роны ЦК партии. Она относилась к тому поколению партийцев, которые твердо следовали за «генеральной» линией партии. В условиях, когда исход борьбы за политическое обновление совет­ского общества был еще крайне неопределенным, линия XX съез­да не получила развития, позиция Понкратовой не могла быть твердой и последовательной.

В итоге Понкратова признает не совершенные редколлегией журнала ошибки. Поступить иначе она не могла - ее жизненный опыт и убеждения подсказывали ей только такое решение. Этому способствовал и тот вакуум, который образовался вокруг нее и редакции после постановления ЦК. 21 мая 1957 г., являясь уже фактически номинальным главным редактором, Понкратова под­писала к печати очередной номер журнала. В нем пункт за пун­ктом были приняты обвинения ЦК партии в «буржуазном объек­тивизме», «либеральном толковании политики партии», «обелении позиции меньшевиков» и др. Через четыре дня, 25 мая 1957 г., Анны Михайловны Понкратовой не стало.

Что касается историографии по «гражданской» отечествен­ной истории, то во второй половине 50-х — 60-х гг. преобладали спокойные научные сессии, конференции, посвященные истории революционных событий, различным «вехам» в истории народов СССР. Острая дискуссионность, пусть и подчиненная трактовке марксистских исторических построений, постепенно сходила на нет. Идеология продолжала костенеть, из марксизма уходило все действительно живое, творческое. Подтверждением тому являлось постоянное, раз за разом обращение историков к одним и тем же сюжетам: генезис капитализма, социальное расслоение крестьян­ства, мелкотоварный уклад, народничество, роль крестьянских войн и т. д. В области истории советского общества обсуждения также касались уже привычных проблем: аграрная революция в Совет­ской России, переход страны к нэпу, классовое расслоение крес­тьянства. Но появились и новые темы: этапы культурной револю­ции в СССР, некапиталистическое развитие некоторых народов России, и более конкретные, например, социальная сущность партии левых эсеров.

Социально-экономический крен в исторических исследова­ниях конца 50-х - 60-х гг. преобладал. Это объяснялось как пре­жним интересом историков к формационным проблемам, так и объективным материалом истории России - аграрной страны с запоздалым, по сравнению с передовыми странами Европы, уров­нем развития. Десятки видных ученых страны разрабатывали социально-экономическую проблематику. Изучение истории про­летариата, крестьянства, т. е. «трудящихся классов», вышло на первое место в советской историографии.

В стремлении постичь истинные процессы генезиса капита­лизма, а через него понять общие закономерности исторического развития России, историки потратили много усилий, например, на трактовку известного высказывания В. И. Ленина о «новом пери­оде» русской истории, который начался «примерно с XVII века» (16). Ни к чему не обязывающее слово «примерно» в работе, весьма далекой от научных проблем генезиса капитализма, стали предметом пристального внимания многих историков, которые в отличие от автора «Развития капитализма в России» действитель­но владели первоклассными источниками в этой области. При этом сам В. И. Ленин никогда больше не возвращался к этой проблеме и не претендовал в этом вопросе, как и во многих других, на роль методологического авторитета. Однако, несмотря на стран­ную методологическую «привязку», которая сегодня выглядит со­вершенно абсурдной, историки на обширном фактическом материале действительно стремились выявить пути складывания наци­онального рынка, его социально-экономические параметры, хро­нологические рамки, чтобы приблизиться к пониманию того же «проклятого» вопроса - генезиса капитализма в России (17).

Ряд известных историков (Н. Л. Рубинштейн, А. Л. Шапиро, В. К. Яцунский) полагали, что процесс формирования всерос­сийского рынка был длительным и лишь в XIX в. капиталис­тическое производство стало его основой. А. А. Преображенс­кий и Ю. А. Тихонов относили это к XVII в. (18) В 1965 т. группа историков во главе с Н. И. Павленко подготовила дискус­сионный доклад по проблеме перехода от феодализма к капита­лизму. Дискуссия приняла общесоюзный характер и проходила не­сколько дней в Институте истории АН СССР (19). В докладе и ряде выступлений доказывались положения о том, что в XVII и первой половине XVIII в. еще продолжалось поступательное дви­жение феодальной формации, а «новые явления» еще не получи­ли заметного развития. Другая группа ученых, опираясь на упо­мянутое ленинское высказывание о XVII в., видела в конкретно-историческом материале данной эпохи свидетельства развития за­чатков капиталистических отношений. Спор этот в различных ва­риантах нашел отражение и в ходе дискуссии о мелкотоварном про­изводстве и генезисе капитализма в крестьянском хозяйстве, открыв­шейся в начале 60-х гг. на страницах журнала «История СССР».

Заметный след в научной проблематике периода «оттепели» оставило обсуждение в журнале «Вопросы истории» в 1958 -1961 гг. проблем крестьянских войн в России. Главным стал воп­рос о понятии «крестьянская война» как наиболее острая форма противоборства в эпоху средневековья. Рассматривались движу­щие силы (казачество, крестьянство, горожане, национальные мень­шинства), характер войн, их направленность, объективные резуль­таты, воздействие на ход исторического процесса, в т. ч. на эво­люцию феодализма. Речь шла об аналогиях между движениями Болотникова, Разина, Пугачева и даже Булавина и крестьянскими войнами на Западе, в первую очередь, с крестьянской войной в Германии, которой посвятил свою работу Ф. Энгельс. Сегодня оче­видно, что проблематика крестьянских войн в России тогда нахо­дилась под сильным влиянием общего революционного ментали­тета советских историков, а также работ Ф. Энгельса. Это меша­ло объективно оценить крестьянские восстания, приводило к их идеализации, восхвалению их вождей. Как и ранее, проблемы кре­стьянских войн решались в контексте формационного развития страны, их влияния на эволюцию феодализма. Такой подход зна­чительно сужал представление о действительно масштабном явле­нии в истории России, не позволял выявить всю сложность и противоречивость этих выступлений, которые нашли свое глубо­кое отражение, например, у С. Ф. Платонова в «Очерках по ис­тории Смуты в Московском государстве в XVI - XVII вв.» при­менительно к движению Болотникова или у А. С. Пушкина при­менительно к восстанию Пугачева.

Специалисты по отечественной истории «периода империа­лизма», многие из которых уже вернулись из сталинских лагерей, в т. ч. С. М. Дубровский и А. И. Малышев, попытались во главе со своим лидером А. Л. Сидоровым возродить в новых условиях старые, задавленные в 30-е гг. споры о «военно-феодальном им­периализме царской России», организовав ряд обсуждений в Москве и Ленинграде. Вновь были поставлены вопросы о роли иностранного капитала в экономике России, степени ее монопо­лизации и - в конечном счете - о социально-экономических пред­посылках Октябрьской революции (20). В 50 - 60-е гг. проходили и другие дискуссии по вопросам дореволюционной истории Рос­сии. Одна из них - о значении присоединения нерусских народов к России, в ходе которой М. В. Нечкина выдвинула абсолютно поли­тизированную формулу «наименьшего зла». Аналогично оценивался характер движения кавказских горцев во главе с Шамилем (21).

На фоне широкой разработки истории Октябрьской револю­ции в середине 50-х - начале 60-х гг. на страницах журнала «Вопросы истории» прошла дискуссия о характере зависимости России от стран Антанты накануне революции, примыкавшая тематически к прежним обсуждениям социально-экономического развития страны в начале XX в., о сущности уравнительного землепользования в Советской России (22). Ученые, принимав­шие участие в обсуждении этих проблем, стремились освободить ленинские оценки от позднейших сталинских наслоений, вернуть­ся к «истинному» Ленину и выяснить революционное значение уравнительного землепользования в становлении новых аграрных отношений.

В ходе подготовки второго - четвертого томов «Очерков по истории исторической науки в СССР» обозначилась необходимость четкого понимания общей концепции становления и развития советской исторической науки. В связи с этим в 1960 - 1962 гг. журналом «История СССР» была проведена дискуссия о пери­одизации советской исторической науки, в которой участвовали М. В. Нечкина, Е. Н. Городецкий, К. Н. Тарновский, Е. А. Луц-кий, С. О. Шмидт, Г. Д. Алексеева и другие. Обсуждение откры­лось и завершилось статьями М. В. Нечкиной (23). Показательно, что Нечкина предложила положить в основу выделения периодов советской исторической науки принципы, зависящие от измене­ний базисного характера, а вовсе не те, которые определяются собственным развитием науки. В результате была принята факти­чески без возражений следующая периодизация: 1917 - середина 30-х гг.; середина 30-х - середина 50-х гг. (XX съезд КПСС); середина 50-х и далее. Она закрепилась в советской историогра­фии, создав ее марксистский методологический каркас. Эта пери­одизация легла в основу четвертого тома «Очерков истории исто­рической науки в СССР», посвященного становлению и развитию советской историографии в период от Октября 1917 г. до середи­ны 30-х гг. («победа социализма»). В результате «Очерки» оказа­лись предельно идеологизированными, что предопределило поте­рю ими научного значения уже в середине 80-х гг.

В 1964 г. журналом «Вопросы истории КПСС» была прове­дена дискуссия о некапиталистическом пути отдельных народов КПСС (24). В «Очерках истории исторической науки» отмечалось, что она «нацеливала исследователей на комплексное изучение проблемы, на выяснение взаимозависимости процессов социалис­тической индустриализации и социалистической реконструкции сельского хозяйства» (25). Это было справедливо, как справедли­во было и то, что подобный идеологизированный подход, оправ­дывающий и поднимающий сталинскую внутреннюю политику до историко-философских обобщений, не мог дать адекватного пред­ставления о действительном развитии отсталых народов в услови­ях социализма.