Раздел VII Советская историография периода постсталинизма (середина 60-х - середина 80-х гг.)

В октябре 1964 г. после «добровольной» отставки Н. С. Хру­щева Генеральным Секретарем ЦК КПСС быд избран Л. И. Бреж­нев. В партии и государстве началось утверждение бюрократичес­кого авторитаризма, а в политической и идеологической сферах -постсталинизма. Власть в стране оказалась в руках чиновников, которые не были заинтересованы в восстановлении и распростра­нении исторической правды, а значит, и в позитивном развитии советской исторической науки. Наоборот, противодействуя веяни­ям еще памятной «оттепели», они постарались возродить поко­лебленные ею сталинские стереотипы, которые составляли основу их идейного менталитета.

Знающий «изнутри» нравы партийного аппарата брежневс­кого периода академик Г. А. Арбатов в своих воспоминаниях ха­рактеризовал интеллектуальный облик руководителей постсталин­ского времени следующим образом: «Типичным руководителем становится функционер, чиновник, в совершенстве овладевший правилами аппаратной игры. Он не очень образован, подчас, не­смотря на диплом о высшем образовании, почти безграмотен, с марксизмом знаком в объеме «Краткого курса» и сталинской по­литграмоты, нетерпим к инакомыслию, к новым идеям» (1). По­этому не удивительно, что уже с середины 60-х гг.: начали брать верх настроения, направленные на реабилитацию И. В. Сталина. «У нас сейчас новая линия в отношении Сталина», - заявил в 1969 г. первый секретарь Московского горкома партии В. В. Гришин (2). «Новую линию» активно насаждали при Брежневе М. А. Суслов, называемый за глаза «серым кардиналом», заведующий отделом науки ЦК КПСС С. П. Трапезников (зять Брежнева), вице-президент Ака­демии наук СССР П. Н. Федосеев, директор Института марксизма-ленинизма академик А. Г. Егоров и другие партийные функционеры, занимавшие ключевые посты в идеологических структурах.

В практику научной работы в области отечественной исто­рии, особенно ее советского периода, был внедрен и прочно ут­вердился тезис о недопустимости «очернения» нашего прошлого. Это относилось, прежде всего, к попыткам объективного освеще­ния противоречий развития советского общества, его трагических периодов, деформаций социализма, сущности советской тотали­тарной системы. «Борьба» против «очернения» истории была на­правлена на закрепление догм и стереотипов, содержащихся все в том же «Кратком курсе истории ВКП(б)», на фактический пересмотр решений XX съезда партии, о котором, как и о Н. С. Хрущеве, старались не упоминать, исключить его из истории.

Сосредоточенный удар по стремлению узнать объективную правду о нашей истории нанесла статья «За ленинскую партий­ность в освещении истории КПСС», опубликованная в 1969 г. в журнале «Коммунист» (3), Об инспирировании этой статьи сви­детельствовало наличие среди ее авторов одного из помощни­ков Л. И. Брежнева (В. А. Голикова). Под знаком борьбы за ле­нинскую партийность в центральном органе КПСС предъявлялось требование отказаться от научного поиска. «Под видом "научных открытий", - говорилось в статье, - предпринимаются попытки пересмотра проверенных жизнью истин, давно утвердившейся принципиальной партийной оценки важнейших фактов и истори­ческих событий» (4).

Реабилитируя сталинскую схему истории советского обще­ства, авторы статьи обвиняли исследователей в стремлении разру­шить эту схему. «Некоторые наши историки вместо всестороннего изучения опыта нашей партии концентрируют свое внимание на ошибках и недостатках, выпячивают и раздувают их. При этом забывают даже упомянуть, что это были ошибки в практической работе по осуществлению правильной, научно- обоснованной ге­неральной линии партии» (5). В статье осуждались попытки «в какой-то мере реабилитировать главарей» оппозиционных группиро­вок в партии, подменить «вопрос о руководящей роли партии в революции» путанными рассуждениями об «авангарде» и «монопо­лии», критически оценивать методы индустриализации и коллекти­визации, «односторонне освещать начальный период Великой Отече­ственной войны (6). По всем этим вопросам истории «Коммунист» своей статьей однозначно призывал ученых к такому освещению событий, которое в конечном счете ведет к лакировке истории. Ту же идею выражал М. А. Суслов, выступая перед заведующими ка­федрами общественных наук: «Мы не позволим никому чернить исторические завоевания советского народа, осуществленные под руководством ленинской партии», - заявил он (7).

В результате историческая наука на протяжении 70-х - первой половины 80-х гг. испытывала непрерывный и прогрессирующий отход от решений XX съезда КПСС к сталинским стереотипам. Это особенно заметно в изменении содержания учебника «История Ком­мунистической партии Советского Союза», выходившего под редак­цией секретаря ЦК КПСС, академика Б. Н. Пономарева. Первое (1959 г.), второе (1962 г.) и последующие издания кардинально отличались, хотя, конечно, периодизация и события подавались в них все по той же схеме «Краткого курса истории ВКП(б)». Однако первые издания содержали критику Сталина и допущенных им злоупотреблений вла­стью, а также критику «Краткого курса», других идеологических явлений эпохи сталинизма. Начиная с 3-го издания, все указанные моменты исчезают из учебника, а к 1985 г., когда вышло последнее, 8-е издание, его концептуальное сходство с «Кратким курсом» стало поразительным (8). Идея ресталинизации, по крайней мере в обла­сти историко-партийной науки, была осуществлена.

Проблемы истории Коммунистической партии, как и преж­де, оставались в центре советской историографии. В работах 60-х - первой половины 80-х гг. партия как политико-государствен­ная система представлена в разработке таких аспектов, как опыт осуществления марксистско-ленинского учения о социализме, воз­растание руководящей роли КПСС, закономерности политическо­го и социального развития в условиях социализма, партийное стро­ительство, социальная база КПСС, реализация рабочим классом своей ведущей роли. Традиционно продолжалось изучение рос­сийских революций XX века (9). Увеличивалось число историог­рафических работ, посвященных истории гражданской войны, осуществления нэпа, важнейших звеньев «ленинского плана» по­строения социализма в СССР (10), критике «буржуазных фальси­фикаций» истории КПСС и советского общества (11).

Проведенные в 1969 - 1972 гг. журналом «Вопросы истории КПСС» дискуссии по проблемам организационных принципов партии (12) показали, что несоответствие образа «единства и сплоченности», жесткая фракционная борьба, многие другие реа­лии истории КПСС оставались практически не затронутыми. Дан­ные о партии в послевоенные годы отражались в учебных посо­биях, справочниках и атласах по истории партии. В региональной историко-партийной литературе по-прежнему воплощались тради­ционные схемы «Краткого курса истории ВКП(б)».

Уже к началу 70-х гг. в очередной раз стало ясно, что совет­ская историческая наука вращается в кругу традиционных пред­ставлений, на основе которых невозможно осмыслить и истолко­вать отдаленное и недавнее прошлое. Не случайно поэтому, что даже в консервативных кругах историков разворачивается обсуж­дение методологических проблем исторической науки (13). Не­удовлетворенность теоретическим уровнем многих исследований была очевидна, но выход усматривался не в поиске подходов, а в актуализации давно уже известных идей классиков марксизма-ле­нинизма, которые, как оказалось, «не вполне были вовлечены в научный оборот» (14). Многие историки решили, что пора перей­ти от дискуссий с помощью цитат к воссозданию целостных кон­цепций. К началу 80-х гг. в СССР появляются десятки моногра­фий, в которых «восстанавливается» ленинская концепция по тому или иному вопросу (15).

Этот период в советской исторической науке оказался доста­точно продуктивным, поскольку у историков появлялась возмож­ность не только цитировать тексты классиков, но и включать собственные интерпретации при анализе определенных концеп­ций. В указанный период были, в частности, «воссозданы» ле­нинские концепции военного коммунизма, новой экономической политики, государственного строительства, ленинского плана по­строения социализма (16).

Работа над ленинскими текстами, несмотря на то, что ве­лась достаточно интенсивно, все же мало обогащала арсенал те­оретических представлений. Положение усугублялось тем, что единственным источником развития марксистской теории призна­валась практика социалистического строительства в СССР и дру­гих странах социализма. Круг сжимался: практика социалистичес­ких преобразований воспринималась как результат воплощения марксистско-ленинских идей, а идеи могли обогащаться только на основе данной практики. Реальные новации оставались мизерны­ми и сводились лишь к постоянному расширению хронологичес­ких рамок перехода от капитализма к социализму. «Вершиной» в этом смысле стала концепция «развитого социализма», разрабо­танная в кабинетах партийных идеологов.

Идея о построении в СССР развитого социализма пришла, как и все остальные, из партийных документов начала 70-х гг. Задача историков состояла в том, чтобы наполнить ее конкретным содержанием, определить хронологические рамки. Конечно, совет­ским историкам не впервые было облекать в плоть и кровь очередной идеологический миф, тем не менее, идея развитого соци­ализма с трудом укладывалась в пределы реальной действитель­ности 70-х гг. И все же историки, особенно историки КПСС, выполнили возложенную на них идеологическую миссию, значи­тельно опередив других обществоведов в выявлении характерных черт нового «исторического этапа». Поток литературы пошел столь бурно, что уже к середине 70-х гг. в исторической науке были определены рубежи, с которых якобы началось решение задач развитого социалистического общества, - ими стали начало 60-х гг., третья Программа КПСС (17).

Исследователи живописали историю отдельных сфер жизни советского общества в условиях развитого социализма: развитие экономики и социальных отношений, общественно-политической и культурной жизни, национальных отношений и внешней поли­тики (18). И. Б. Берхин посягнул на показ цельной картины раз­витого общества в СССР (19). Многие ученые уже тогда прекрас­но сознавали, что занимаются мифотворчеством в угоду идеоло­гии, ничего общего с наукой не имеющим, но процесс загнивания науки, видимо, зашел слишком далеко. Разработка истории разви­того социализма продемонстрировала еще один парадокс. При исследовании истории советского общества историографические тру­ды, обобщающие результаты исследований, естественно, выходят позже по времени. В данном же случае уже в середине 70-х гг., параллельно с конкретно-историческими работами, появились не только историографические очерки, но и специальная монография (20).

Благодаря усилиям советских обществоведов в преамбуле последней Конституции СССР (октябрь 1977 г.) была дана раз­вернутая характеристика несуществующего этапа в развитии со­ветского общества - развитого социализма. Проблематика исто­рии советской страны на этапе развитого социализма настолько прочно вошла в историческую науку, что в начале 80-х гг. был сделан вывод о наиболее крупном вкладе в марксистско-ленинс­кую теорию после выработки партией в 50-х гг. научного опреде­ления современной эпохи в мировой истории, которая «осветила пути дальнейшего развития советского общества» (21). Только во второй половине 80-х гг., в период «перестройки» М. С. Горбаче­ва, лидеры КПСС вынуждены были признать, что теоретическая мысль партии на протяжении 30-х - первой половины 80-х гг. практически не развивалась (22).

Вопрос о методологии исторической науки как практичес­кий не стоял перед советскими историками до второй половины 50-х гг. Считалось, что сталинская характеристика диалектическо­го материализма в соответствующей главе «Краткого курса исто­рии ВКП(б)» дает универсальную интерпретацию уникального диалектико-материалистического метода, который одинаково при­меним во всех областях естественных, технических и гуманитар­ных наук. Однако со временем, после первой критики теоретичес­кого багажа «Краткого курса», началось переосмысление этой, казалось бы, вечной истины. Конечно, и тогда никто не помыш­лял взять под сомнение сам вывод, что диалектико-материалисти-ческий метод может быть не всегда эффективным или должен быть дополнен чем-то иным. Но вопрос о поиске наиболее эф­фективных способов его применения в различных областях науч­ного знания привлек внимание исследователей (23).

Более того, в рамках получившего широкую известность научного семинара под руководством М. Я. Гефтера была пред­принята попытка обсудить проблемы развития марксистской исто­рической мысли в более широком контексте научных представле­ний XX в. (24). Трудно сказать, насколько далеко продвинулись бы историки и философы, работающие в этом семинаре, в пони­мании и интерпретации существа поставленных проблем. Но даже в рамках марксизма эти попытки самостоятельной мысли были в очередной раз решительно остановлены административным обра­зом. Это была, по сути, последняя из попыток в советское время вырваться за пределы, допустимые установками партии.

Что касается принципов исторических исследований, то в их основе по-прежнему оставались идеи Ленина из его «Фило­софских тетрадей». Обсуждения велись в основном вокруг одного аспекта - сколько принципов необходимо активизировать, чтобы претендовать на подлинно марксистское исследование. Указыва­лось самое различное количество вариантов - от. трех до семнад­цати, - но наиболее значимыми признавались принципы историз­ма, партийности и объективности (последний зачастую лишь дек­ларировался, но не реализовывался) (25). Ставился вопрос и о том, как соотносить принципы партийности и объективности, если речь идет о марксистско-ленинской исторической науке (26).

В силу высокой степени политизации советской историчес­кой науки перечень проблем, к которым обращались историки, по-прежнему определялся партийными решениями и документа­ми. Достаточно обратиться хотя бы к нескольким темам, которые исследовались наиболее активно, например, история первой рус­ской революции. В своей основе набор составляющих этой темы был Определен еще ленинскими работами 1906 - 1907 гг.: в чем проявлялась гегемония пролетариата в революции? Почему без руководства большевиков невозможно развитие революции по нарастающей? Почему все другие партии, кроме большевиков, вели себя непоследовательно и предательски? Почему декабрьские вос­стания стали высшей точкой революции? Таким же «запланиро­ванным» получился круг вопросов по истории Октябрьской рево­люции: в чем проявлялась гегемония пролетариата и руководящая роль большевиков? Почему противники большевиков смогли раз­вязать гражданскую войну? Почему закономерной оказалась побе­да Советской власти?

В итоге историческое творчество ученого перестало быть творчеством. Работы историков не давали ничего нового и похо­дили друг на друга как братья-близнецы, лишь иногда различаясь набором конкретных фактов и некоторых рассуждений. Теорети­ческая и методологическая скудность историографии стала причи­ной того, что в исторических исследованиях не допускались от­носительность, вариантность, вероятность. Эти вполне естествен­ные элементы любого научного творчества рассматривались как недостатки и, хуже всего, как следствие политических ошибок в результате отступления от марксизма-ленинизма и проведения чуждой, буржуазной точки зрения.

Наиболее показательной в этом плане стала научная распра­ва с так называемым «новым направлением» в советской истори­ческой науке. Оно сложилось в период «оттепели» и было связа­но с изучением социально-экономического развития России «на стадии империализма» и истории российских революций 1917 г. (27). Основной костяк нового направления составляли ученики А. Л. Сидорова, которые сумели переосмыслить многое из того, что было написано раньше ими, их современниками по указанной проблематике и что перестало удовлетворять, в первую очередь -трактовка ряда кардинальных положений отечественной истории конца XIX - начала XX вв. Становилось все очевиднее, что официальная методология пронизана догматизмом, многие воп­росы освещаются вопреки исторической правде. Поэтому груп­па известных историков - П. В. Волобуев, К. Н. Тарновский, И. Ф. Гиндин (генераторы новых идей), а также А. М. Анфимов, П. В. Данилов, А. Я. Аврех и др. - сочла, что настало время пересмотра ряда устоявшихся представлений, сложившихся в со­ветской историографии.

Этому кругу исследователей стало ясно, что нельзя выво­дить Октябрьскую революцию напрямую из зрелости российского капитализма, преувеличивая уровень развития отечественного мо­нополистического капитала, как это делали раньше. Необходимо учитывать такой феномен, как многоукладность экономики Рос­сии, которая существовала и до 1917 г. При этом многоуклад­ность интересовала сторонников нового направления прежде все­го как фактор, порождающий ту сумму социальных противоречий, без которого нельзя понять масштабы и остроту общественно-политического кризиса, растянувшегося в России почти на 20 лет И породившего революции 1905 - 1907 и 1917 гг.

Но, пожалуй, главным «криминалом» в исследованиях ново­го направления была объявлена попытка пересмотреть некоторые основополагающие моменты истории Октябрьской революции, в том числе ее предпосылки. П. В. Волобуев, например, видел эти предпосылки не в уровне развития капитализма в России, кото­рый был явно недостаточен, чтобы называть его «империализ­мом», а в том, что страна из-за войны и разрухи, непродуктивной политики царского и Временного правительств оказались в без­выходном положении, на краю национальной катастрофы. Отсюда вытекал вывод о том, что хотя с позиций марксизма революция является «праздником для угнетенных и эксплуатируемых», одна­ко «на этот праздник они без крайней необходимости не спешат».

Подобные обобщения тогда воспринимались «в штыки». По согласованию с отделом науки ЦК КПСС в 1972 г. была прове­дена дискуссия, в ходе которой противники нового направления (Г. В. Шарапов, П. Н. Соболев и: др.) остались в меньшинстве. Поскольку историки нового направления не признавали свои «ошибки», то их сначала критиковали в печати, а затем, в июне 1972 г., бюро Отделения истории АН СССР по инициативе ака­демика П. Н. Поспелова - закоренелого сталиниста и догматика - приняло специальное постановление с их осуждением. Решаю­щий удар был нанесен в марте 1973 г., когда состоялось совеща­ние в отделе науки ЦК, где новое направление было охарактеризовано как «ревизионистское», как «покушение на теоретические, программные, стратегические и тактические основы ленинизма» (28). Вскоре директивным решением ЦК КПСС П. В. Волобуев был снят с поста директора Института истории АН СССР, партий­ные и административные меры были приняты и к другим сторон­никам нового направления.

Уже драма М. Н. Покровского в начале 30-х гг. наглядно показала, что ни научный талант, ни официальное положение не являются гарантией свободного творчества ученого. Основным средством выживания в советских условиях была, прежде всего, политическая благонадежность и умение ее публично демонстри­ровать. Яркой иллюстрацией этого может служить научная деятель­ность и карьера одного из официальных и наиболее почитаемых лидеров советской исторической науки академика И. И. Минца. В историографических обзорах обычно отмечалось, что его основ­ные заслуги связаны с «разоблачением мирового империализма как главного виновника разжигания гражданской войны в Совет­ской России, как организатора кровавой интервенции и лагеря внутренней демократической контрреволюции эсеров и меньше­виков - активных помощников интервентов» (29).

И. И. Минц не только точно выбрал одну из наиболее важ­ных тем для своих исследований («История Великого Октября»), но и умел изменять подходы к ее изучению на протяжении своей долгой научной карьеры в соответствии с малейшими колебания­ми партийных оценок по данной проблеме. Он входил в авторс­кий коллектив многотомной «Истории гражданской войны», при­нимал участие в подготовке «Краткого курса истории ВКП(б)»_; был членом авторского коллектива учебника «История КПСС». Словом, трудно найти в советской историографии труды истори­ка, которые всегда и в полной мере соответствовали бы «требо­ваниям партийности». И, тем не менее, на одном из этапов своей жизни, в 1949 г., он оказался в числе историков, попавших в разряд неблагонадежных - «историков-космополитов» (30).

В подобных условиях у историков развивались не лучшие профессиональные и личностные качества. За время существова­ния советского режима сформировалось нечто вроде общности — власть и историки пришли к определенному обоюдному соглаше­нию: власть стремилась все подчинить себе, а историки хотели во всем подчиняться власти. Неудивительно поэтому, что сохранить высокий профессионализм удавалось немногим. Расплачиваться приходилось либо почти полным отлучением от научной деятель­ности, как это случилось с И. И. Зильберфармом, И. М. Разго­ном, либо выдерживать десятилетия непрекращающейся критики и постоянных нападок, что пришлось пережить Л. М. Баткину, А. Я. Гуревичу, А. А. Зимину, Л. В. Черепнину и многим другим.

Наиболее ярко признаки деградации советской историогра­фии периода постсталинизма обнаружились в критической кампа­нии, развернутой в партийной печати против инакомыслия в на­уке; которую возглавил заведующий Отделом науки ЦК КПСС С. П. Трапезников (31). Появление в середине 70-х гг. на партий­ном и научном поприще такого чиновника от науки, как Трапез­ников, глубоко символично. Его двухтомная монография «Лени­низм и аграрно-крестьянский вопрос», названная в многочислен­ных рецензиях самым значительным обобщающим трудом перио­да развитого социализма, могла увидеть свет только благодаря служебному положению автора, ибо не представляла никакой на­учной ценности. Концепция монографии не отличалась от концеп­ции многотомной «Истории КПСС» и являлась примером своего рода цитатнического, иллюстративно-описательного метода, столь характерного для советской историографии тех лет.

До второй половины 80-х гг. советская историческая наука развивалась в основном по тем же строгим канонам, которые ей были установлены властью в 30 - 40-х гг., слегка ослаблены в конце 50-х - начале 60-х гг. и вновь ужесточены в 70-х годах. Наследие основоположников марксизма в ходе бесконечной борь­бы за него было наконец освоено так, как это нужно было пра­вящему режиму в 60-х - начале 80-х гг. Возникла стройная и обязательная для всех система исторических представлений. Она стала канонической. Растрачивая талант, знания, научный порыв в поисках марксистских объяснений, в изучении только отдельных, искусственно гипертрофированных сторон отечественной истории, наши историки создавали довольно странное для остального мира, но закономерное для своей страны, видение исторического про­цесса, который был весьма далек от реальности.

Примечания

1. Арбатов Г. Из недавнего прошлого /7 Знамя. 1990. № 9. С. 211.

2. Цит по: История и сталинизм. М., 1991. С. 78.

3. См. Голиков В., Мурашов С, Чхиквишвили И., Шатагин Н., Шаумян С. За ленинскую партийность в освещении истории КПСС // Коммунист. 1969. № 3.

4. Там же. С. 72. ■ ■

5. Там же. С. 70.

6. Там же. С. 72, 75, 77-79, 80.

7. XXVI съезд КПСС и задачи кафедр общественных наук. М., 1982. С. 16.

8. См., например, интерпретацию убийства С. М. Кирова: История КПСС. 1-е изд. (1959). С. 463; 2-е изд. (1962). С. 486; 4-е изд. (1971). С. 437-438; 7-е изд. (1984). С. 411-412,

9. См. Зародов К. П. Три революции в России и наше вре­мя. М., 1975; Исторический опыт трех российских революций. М., 1985; Поляков Ю. А. Великая Октябрьская. М., 1972; Голиков Г. Великий Октябрь. М., 1982;. Партия и Великий Октябрь. Исто­риографический очерк. М., 1976; Городецкий Е. Н. Советская ис­ториография Великого Октября (1917 - середина 30-х гг.). Очер­ки. М., 1981 и др.

10. См. Найда С. Ф., Наумов В. П. Советская историогра­фия гражданской войны и иностранной военной интервенции в СССР. М., 1966; Осколкова Э. Д. Проблемы методологии и исто­риографии ленинской концепции нэпа. Ростов н/Д, 1981; Лельчук В. С. Социалистическая индустриализация СССР и ее освещение в советской историографии. М., 1975; Погудин В. И. Путь совет­ского крестьянства к социализму. Историографический очерк. М., 1975 и др.

11. См. Марушкин Б. И. История и политика. Американская буржуазная историография советского общества. М., 1969; Яку-шевский И. Т. Ленинизм и «советология». Л., 1970; Критика бур­жуазной историографии советского общества. М., 1972; Игрицкий Ю. И. Мифы буржуазной историографии и реальность истории. М., 1974; Косых Г. Т. Против буржуазных фальсификаций ис­тории КПСС и советского общества. Указатель литературы. Л., 1974.

12. См. Вопросы истории КПСС. 1969. № 5, 6, 8-10, 12; 1970. № 1, 6-8; 1971. № 2, 6, 11; 1972. № 3.

13. См. К итогам обсуждения методологических проблем истории КПСС // Вопросы истории КПСС. 1978. № 12.

14. См. Варшавчик. Историко-партийное источниковедение. Теория, методология, методика. Киев, 1984. С. 105.

15. См. Зевелев А. И. Ленинская концепция историко-партий­ной науки. М., 1982; Волобуев О. В., Муравьев В. А. Ленинская концепция революции 1905-1907 гг. в России и советская истори­ография. М., 1982; Берхин И. Б. Вопросы истории гражданской войны в сочинениях В. И. Ленина. М., 1981 и др.

16. См. Гимпельсон Е. Г. Военный коммунизм: политика, практика, идеология. М., 1973; Осколкова Э. Д. Проблемы мето­дологии и историографии ленинской концепции нэпа. Ростов н/Д, 1981; Олесюк Е. В. Разработка экономической политики Коммуни­стической партии в трудах В. И. Ленина. Ростов н/Д, 1977 и др.

17. История Коммунистической партии Советского Союза. 5-е изд., доп. М., 1976. С. 600.

18. Игнатовский П. Экономические вопросы теории и прак­тики социализма. М., 1979; Староверов В. Советская деревня на этапе развитого социализма. М., 1976; Данченко Н. Обществен­ные организации СССР в условиях развитого социализма. Киев, 1978 и др.

19. См. Берхин И. Создание развитого социалистического общества в СССР. М, 1975.

20. См. Касьяненко В. Развитой социализм: историография и методология проблемы. М., 1976.

21. Историография истории СССР. Эпоха социализма / Под ред. И. И. Минца. М., 1982. С. 294.

22. См. Горбачев М. С. О перестройке и кадровой политике партии // Избранные речи и статьи. М., 1987. Т. 4. С. 302.

23. См. Французова Н. П. Исторический метод в научном познании. М., 1972; Сахаров А. М. Методология истории и истори­ография. Статьи и выступления. М., 1981; Ракитов А. И. Историчес­кое познание: системно-гносеологический подход. М., 1982 и др.

24. См. Историческая наука и некоторые проблемы современ­ности. Статьи и обсуждения / Под ред. М. Я. Гефтера. М., 1969.

25. См. Варшавчик М. А., Спирин Л. М. О научных основах изучения истории КПСС. М., 1978.

26. Н. Н. Маслов, А. И. Зевелев, П. М. Шморгун отстаива­ли тезис, что в марксистской историографии принципы объектив­ности и партийности синонимичны (см. Вопросы истории КПСС. 1976. № 6, 7, 9).

27. См. Поликарпов В. В. «Новое направление» 60-70-х гг.: последняя дискуссия советских историков //• Советская историог­рафия. М., 1996. С. 349-400.

28. См. Актуальные проблемы общественных наук на совре­менном этапе. М, 1974.]

29. Самсонов А. М., Спирин Л. М. Академик Исаак Изра-илевич Минц. Творческий путь / Под ред. С. Л. Тихвинского. М., 1986. С. 5.

30. А. Л. Сидоров, один из лидеров борьбы с космополитиз­мом, так оценивал И. И. Минца в этом плане: «Минц, будучи учеником Покровского, еще в 1928 г. культивировал преклонение перед немецкой историографией. Несколько позднее он выступил с антипартийными взглядами по истории нашей партии». (Цит. по: Некрич. Указ. соч. С. 52.)

31. См. Трапезников С. П, Советская историческая наука и перспективы ее развития //Коммунист. 1973. № 11; Он же. Об­щественные науки - могучий идейный потенциал коммунизма. М., 1974.