А.И. Куприн. Концепция любви в повестях «Суламифь» и «Гранатовый браслет». Внутренняя динамика произведений, значение образов-символов.

«Гранатовый браслет»

В экспозиции рассказа запечатлелась объемная перспектива природной жизни. Картины причерноморского ландшафта предстают здесь в разноплановых психологических оттенках, сопряженных как с тревожным ощущением властной, иррациональной морской стихии

"отвратительные погоды", "свирепый ураган", "густой туман", "огромная сирена на маяке ревела днем и ночью",

так и с зарисовками умиротворенной поры предосенних "тихих безоблачных дней".

На пропущенную через грустно-элегический настрой повествователя картину мира

"еще печальнее было видеть оставленные дачи… жалкий скарб" перебиравшихся в город курортников

в экспозиции накладывается сквозной, идущий уже от мирочувствия Веры мотив увядания, "осени" жизни

В призме ее восприятия здесь передаются

"осенний, травянистый, грустный запах", "высокомерная красота" садовых цветов, среди которых были "бутоны и розы, но уже измельчавшие, редкие, точно выродившиеся".

Эти детали психологического пейзажа открывают путь к постижению душевного мира героини, где за увядшими супружескими чувствами, за всепоглощающей повседневной суетой

в день именин Веры муж уехал "по спешным делам в город"

за обытовлением жизни, знаком которого становятся подаренные мужем невыразительные серьги – "грушевидные жемчужины", – проступает иное, одухотворенное начало внутреннего бытия Веры, овеянное "отдаленными воспоминаниями детства", а также связанным с днем именин ожиданием "чего-то счастливо-чудесного".

"Аристократическая красота", царственное спокойствие "холодного и гордого лица" Веры оттеняются при запечатлении загадочных наследственных сил, "монгольской крови" отца, предопределивших облик Анны.

Ее погруженность в поток светской суеты парадоксально сочетается с

"непонятной прелестью", "грациозной некрасивостью", "глубокой женственностью всех черт", с ее "веселой безалаберностью", "милыми противоречиями",

которые исподволь напоминают о гораздо более явной, по сравнению с Верой, семейной драме

По контрасту с поэзией природы, ее великими, щедрыми дарами

"черные обильные гроздья… тяжело свисали между темной, кое-где озолоченной солнцем зеленью"

в рассказе выведены ироничные зарисовки гостей на именинах Веры, воплощающих собой накипь светской праздности карточных игр, салонного пения, кокетства.

На фоне этой мозаики публичной жизни рельефно выделяется фигура генерала Аносова, воплощающего излюбленный у Куприна тип бывалого человека, чьи внутренние красота и достоинство прорастают из величавой простоты и мужественного взгляда на житейские невзгоды:

"Те чисто русские, мужицкие черты, которые в соединении дают возвышенный образ".

В изображении этого социально-психологического характера простого русского солдата, с его

"бесхитростной, наивной верой", "ясным, добродушно-веселым взглядом на жизнь",

значительную роль играют портретные детали

"величественная голова", лицо, "какое свойственно мужественным и простым людям"

подробности его речевого поведения

"ласковый хриповатый… решительный бас", "эпически спокойные, простосердечные рассказы".

Символическая емкость купринской предметной детализации проявилась в описании подарка Желткова. Обращает на себя внимание разительное несоответствие

"низкопробного", "очень толстого браслета"

– и украшающих его камней

Окружающие его пять гранатов-кабошонов –

"пять алых кровавых огней" также наделены таинственной силой "густо-красные живые огни",

но в тревожных предчувствиях Веры они ассоциируются с кровью, смертью, с роковыми поворотами жизненного пути.

Кульминацией светских бесед выступает направленное на профанацию подлинного чувства повествование князя о

"княгине Вере и влюбленном телеграфисте",

где происходит намеренная путаница инициалов Желткова и в снижено-пародийном виде предвещается трагедия героя, якобы завещавшего

"передать Вере две телеграфные пуговицы и флакон от духов, наполненный его слезами".

Уже на стилевом уровне обезличенной болтовне гостей противопоставляются

"уютная прелесть", "несколько книжный характер"

причастного к миру высокой культуры "неторопливого и наивного повествования" Аносова.

Различные, подчас парадоксальные лики любви прорисовываются в романтической истории чувства Аносова к болгарке; в рассказе о жене полкового командира и прапорщике, который ради возлюбленной бросился под поезд, искалечил себя и впоследствии

"пропал… стал попрошайкой… замерз где-то на пристани в Петербурге";

в истории, когда капитан – "храбрый солдат" – по одному лишь слову неверной жены берег своего соперника поручика на поле боя.

«Суламифь»

Суламифь пылает любовью к юному и прекрасному царю Соломону, но ее губит ревность, ее губят интриги, и в конце концов она погибает; именно об этой гибели и говорят строки библейской поэмы «Песнь Песней»:

«Сильна как смерть любовь».

Древний библейский царь упоминается там («Песнь Песней Соломона») в третьем лице. И если вычленять оттуда какой-то единый сюжет, то речь идет совсем о другом: о девушке, которая любит пастуха.

«Где ты, мой возлюбленный, пасешь своих овец?» - спрашивает она

На Суламифь смотрят дочери иерусалимские, а она говорит:

«Я черна, потому что загорела под солнцем…»

Суламифь — это вовсе не имя. Она суламитянка, дочь Суламита — это была такая местность; имя ее в Библии не упомянуто.

Как бы то ни было, ее привозят во дворец, и она оттуда бежит; она ищет своего возлюбленного по горам, и он весной встречает ее как свою единственную любовь. Единственную!

«Одна ты у меня, голубица, - говорит он, - одна- единственная».

Подобные стилизации становились все более модными в эпоху реакции, и Горький справедливо полагал, что они не сродни дарованию автора «Молоха» и «Поединка».

«Куприн - хороший бытописец, - говорил Алексей Максимович в беседе с писателем С. Ауслендером, но совсем незачем было ему трогать «Песнь Песней», — это и без него хорошо. А Соломон его смахивает все же на ломового извозчика».

Л.Н. Андреев «Жизнь Василия Фивейского». Формирование силы духа героя. Поиски правды Причины трагедии. Экспрессия повествования.

В самом начале повествования сразу же заявлена тема сурового и загадочного рока. Отец Василий одинок среди людей. Он потерял сына, не нашел счастья в браке. Видя вокруг себя столько горя и несправедливости, Василий порой сам себя пытается укрепить в христианской вере. Он обращается к небу с громкими словами:

«Я — верю».

И в этой сцене Андреев убедительно показывает, что Фивейский, несмотря ни на что, порой сомневается в божественной силе.

В повести «Жизнь Василия Фивейского» Л.Н. Андреев использует черты экспрессионизма, которые выражаются в символах, гиперболах, преобладании лирико-субъективного начала над эпическим. Это ярко проявляется в портрете отца Василия, Андреев постоянно подчеркивает в нем глаза:

«Они были маленькие, ввалившиеся, черные, как уголь, и ярким светом горел в них отразившийся небесный пламень»

Прием укрупнения портретной детали помогает Андрееву показать трагическое величие фигуры священника:

«Пунцовый от гнева, Иван Порфирыч сверху взглянул на попа — и застыл с раскрытым ртом. На него смотрели бездонно-глубокие глаза. Ни лица, ни тела не видал Иван Порфирыч. Одни глаза —г огромные, как стена, как алтарь, зияющие, таинственные, повелительные — глядели на него, — и, точно обожженный, он бессознательно отмахнулся рукою и вышел, толкнувшись о притолоку толстым плечом. И в похолодевшую спину его, как сквозь каменную стену, все еще впивались черные и страшные глаза». 

Не менее интересной в повести выглядит фигура Ивана Порфирыча. Он обрисован как богатый, счастливый и всеми уважаемый человек. В его портрете Л.Н. Андреев подчеркивает характерную деталь —• черную бороду. В суждениях герой не основателен. Возмущает, например, случай, когда он оговаривает пришедшую в церковь попадью за пьянство.

«Эту пьяницу совсем бы в церковь пускать не следовало. Стыд!» — восклицает герой.

А ведь несчастная попадья, потерявшая сына, просто-напросто пьет с горя, а в церковь пришла за поддержкой.

Весь ужас, который несет в себе рожденное попадьей существо, красноречиво воплощает его портрет:

«И был отвратителен и страшен его вид: на узеньких, совсем еще детских плечах сидел маленький череп с огромным, неподвижным и широким лицом, как у взрослого. Что-то тревожное и пугающее было в этом диком несоответствии между головой и телом, и казалось, что ребенок «надел зачем-то огромную и странную маску».

Важную роль в повести играет пейзаж. Природа оттеняет переживания героев, но, помимо этого, и сама живет своей независимой жизнью. Осенняя ночь, сопутствовавшая безумной страсти несчастной попадьи, описывается как страдающее и одинокое существо:

«В наглухо закрытые ставни упорно стучал осенний дождь, и тяжко и глубоко вздыхала ненастная ночь», «Под долгие стоны осенней ночи», «Бесприютностью дышала осенняя ночь», «Ночь молчала», «Ненарушимая и грозная тишина смыкалась и душила, начинала гудеть», «Как саван облипала его глухая и бесстрастная тишина», «Тьма разбегалась перед ним, длинными тенями забегала сзади и лукаво кралась по пятам».

А.А. Блок. Цикл «Город». «Мертвый лик» города. Восприятие первой русской революции. Неприятие бездуховного окружения. Образы «коченеющей души» и неземной красоты. Поэтика контрастов. Связь с поэзией этих лет лирических драм «Балаганчик», «Незнакомка».

Открывается цикл стихотворением «Петр». Речь в нем идет о русском царе-реформаторе Петре Первом, велением которого на холодных болотах был построен Петербург. Знаменитый памятник Петру возвышается над городом:

И с тихим свистом сквозь туман

Глядится змей, копытом сжатый.

Поэт рисует мрачный город, накрытый постоянными туманами и мглой, сквозь которые еле пробивается свет фонарей. Тяжелый, зловещий город из камня, равнодушный ко всему живому. В нем «глухие вечера», тускло мерцают площади, в непроглядном тумане гаснет любой звук, здесь не поможет никто:

Пускай невинность из угла

Протяжно молит о пощаде!

. Не случайно Гоголь, пожив в Петербурге некоторое время, боялся сойти с ума от тоски. Блок пишет, что от этого города отвернулся Господь:

Оловянные кровли —

Всем безумным приют.

В этот город торговли

Небеса не сойдут.

Этот воздух так гулок,

Так заманчив обман.

Уводи, переулок,

В дымно-сизый туман…

Толпы безымянных рабочих «поднимались из тьмы погребов» и погибали на строительстве города. Поэт говорит о них как о «шелестящих волнах», сменяющих друг друга. Их жизнь – один миг:

Скоро прибыли толпы других,

Волочили кирки и лопаты.

Расползлись по камням мостовых,

Из земли воздвигая палаты.

Горе беспросветного существования порождает пьянство и разгул. У Блока Петербург – город кабаков и притонов, в которых надрывно «веселятся» жители подвалов и чердаков:

В тени гробовой фонари,

Смолкает над городом грохот…

На красной полоске зари

Беззвучный качается хохот

Так, в стихотворении «Ты проходишь без улыбки…» лирический герой видит идущую по улице женщину с кудрявым мальчиком. Слезы застилают ему глаза:

Я хочу внезапно выйти

И воскликнуть: – Богоматерь!

Для чего в мой черный город

Ты Младенца привела?

В стихотворении «Незнакомка» поэт рисует городской «пейзаж нравов»:

«воздух дик и глух», «окрики пьяные», «тлетворный дух», пыль переулков, «детский плач», кавалеры гуляют с дамами «среди канав», «…раздается женский визг, / А в небе, ко всему приученный, / Бессмысленно кривится диск»

Среди пьяного разгула появляется прекрасная, таинственная Незнакомка. Этот образ вызывает в душе героя надежду на то, что еще не все потеряно для этого пошлого мира:

И странной близостью закованный,

Смотрю за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

В стихотворении «В октябре» герой, типичный бедняк-горожанин, еще не потерял надежду:

Да и меня без всяких поводов

Загнали на чердак.

Никто моих не слушал доводов,

И вышел мой табак.

А все хочу свободной волею

Свободного житья,

Хоть нет звезды счастливой более

С тех пор, как запил я!

Давно звезда в стакан мой канула, —

Ужели навсегда?..

И вот душа опять воспрянула:

Со мной моя звезда!

Стихотворение «Сытые» показывает нам Блока уже не только как воспевателя Прекрасной Дамы, но и как социально зрелого поэта, обличающего правящую верхушку России. В этом стихотворении отразились события народного протеста осенью 1905 года. Поэт сочувствует рабочим, он резкими эпитетами характеризует «сытых»:

«Шипят пергаментные речи, / С трудом шевелятся мозги», «Тоскует сытость важных чрев», «опрокинуто корыто, встревожен их прогнивший хлев». Сытые боятся народного гнева: «И жгут им слух мольбы о хлебе / И красный смех чужих знамен!»

Так, стихотворение «Сытые» автор заканчивает презрительной фразой:

«Пусть доживут свой век привычно – / Нам жаль их сытость разрушать».