частую такие пустоты не имеют однозначно подразумеваемого «за­ полнения» – это коаны, а не головоломки.

II.6.Даосизм

Сам по себе даосизм как философское учение в Японии ни­ когда особой популярностью не пользовался. Тем не менее, влияние китайских даосских легенд на японскую культуру и литературу весь­ ма значительно.

Основой учения Дао считается труд китайского философа Лао Цзы «Дао дэ дзин» («Канон Пути и его Силы»). Мироздание с точки зрения даосизма существует за счет неизъяснимого Дао («Пути»), движущего и управляющего всем сущим. Следование законам Дао – путь жизни и блаженства.

Практичные китайцы поняли даосизм как изучение законов природы и мироздания. Даосам – мудрецам, постигшим Дао, припи­ сывалась вечная жизнь и разнообразные магические умения.

Именно даосизм породил дальневосточную алхимию, предме­ том поисков которой был не «философский камень» европейских ал­ химиков, а «эликсир бессмертия». Когда Япония заимствовала у Ки­ тая новые для нее религии, даосизм был воспринят в первую очередь именно как разновидность волшебства и алхимического искусства.

Легендарных даосов, достигших бессмертия, в Японии называ­ ли «сэннин». Считалось, что они, как ямабуси, живут отшельниками в горах и становятся все ближе к природе и все менее похожими на людей – обрастают волосами, вместо ногтей отращивают когти.

Именно на даосских легендах основывается Оммёдо («Путь гармонии Инь и Ян») – японское магическое искусство призвания и управления демонами, предсказания судьбы, астрологии и целитель­ ства.

22

II.7.Раннее японское искусство

Важнейшей концепцией буддизма была принципиальная не­ возможность точного описания окружающего мира, в связи с его ил­ люзорной и непостоянной природой. Поэтому начало активно разви­ ваться символическое искусство, не описывающее мир, а «указыва­ ющее» на уже известные людям иллюзии, причем часто символы ил­ люзий располагались или перемешивались так, чтобы показать их истинную (иллюзорную) природу.

Представление о непостоянстве мира, в свою очередь, вызвало к жизни искусство, ищущее способ уловить образ мирироздания в момент наблюдения. Естественно, оно не могло не быть лаконичным

– за время создания сложной картины мир бы успел измениться. По той же причине оно было монохромным – изображение, как иероглиф, создавалось несколькими мазками кисти.

Итак, как мы видим из всего вышеизложенного, появление и развитие в Японии и Китае «историй в картинках» – это результат не гениального «просветления» отдельных художников, а закономер­ ное и вполне предсказуемое явление. Вполне предсказуемы были также характер и техника исполнения этих рисунков. Изображая мо­ лящихся зайцев и играющих в кости монахов, Тоба создавал не «юмористические рисунки», а, своего рода, графический коан, сим­ волически описывающий «перевернутый» мир. При этом он проявил большое графическое мастерство, рисуя своих персонажей точными и скупыми линиями.

Немудрено, что сейчас эти рисунки хранятся в монастыре как дзэнская святыня, а у Тобы нашлось немало подражателей, рисовав­ ших в его стиле.

23

Проведя реформы Тайка, японцы испытали своего рода «голо­ вокружение от реформ». Они хотели подражать Китаю буквально во всем, в том числе и в масштабном строительстве зданий и дорог. Так, в VIII веке был сооружен самый большой в мире деревянный храм Тодайдзи («Великий Восточный Храм»), в котором находилась огромная бронзовая статуя Будды высотой более 16 метров. По всей стране строились огромные дороги-проспекты, предназначавшиеся для быстрого передвижения императорских гонцов.

Вскоре выяснилось, однако, что реальные потребности госу­ дарства куда скромнее, и на поддержание и продолжение «великих» строек нет ни средств, ни политической воли. Япония вступала в пе­ риод феодальной раздробленности, и крупные феодалы были заин­ тересованы в поддержании порядка в своих провинциях, а не в фи­ нансировании масштабных имперских проектов.

Резко сократилось число популярных ранее путешествий по всей Японии с целью посещения наиболее красивых уголков страны. Аристократы довольствовались чтением стихов поэтов прошлого, воспевших эти края, и сами писали такие стихи, повторяя уже ска­ занное до них, но ни разу в жизни не посетив описываемые ими горы, поля и города. Знать предпочитала не ездить в чужие края, а сооружать в собственных поместьях их миниатюрные символиче­ ские подобия – в виде систем прудов с островками, садов и так да­ лее.

В японской культуре развивается и закрепляется культ миниа­ тюризации. В стране не было каких-либо значительных ресурсов и залежей драгоценных металлов и минералов, поэтому тщеславные богачи и ремесленники могли соревноваться между собой только в тонкости отделки предметов быта и роскоши.

24

Так, в частности, появилось прикладное искусство создания нэцкэ (нэцукэ) – брелоков, использовавшихся как противовесы для кошелей, которые подвешивались к поясу (карманов японский ко­ стюм не знал). Эти брелоки, максимум несколько сантиметров дли­ ной, вырезались из дерева, камня или кости и оформлялись в виде фигурок животных, птиц, божков и так далее. Тонкость резьбы на них до сих пор поражает воображение посетителей музеев.

Примерно в это же время формируются представления о муж­ ской и женской красоте, актуальные в Японии и по сей день. В от­ личие от России, в которой воспевалась красота мужественная (стать, здоровье, румяное лицо и так далее), в Японии поэтизирова­ лась красота женственная – тонкие черты лица, длинные волосы, хрупкая фигура, выразительные глаза.

Отметим, что эти критерии относились и к женщинам, и к мужчинам. Дело в том, что занятые политикой и войнами мужчины уступили женщинам право создания художественной литературы, и женщины описали в ней «романтических принцев» своей мечты, чей идеальный облик вошел в дальнейшем в кровь и плоть японской культуры. Самым известным из этих персонажей был принц Гэндзи, герой первого японского романа – «Повести о Гэндзи» Мурасаки Сикибу.

Основным эстетическим понятием первых японских стихов и романов было «моно но аварэ» – «обаяние вещей». Все сущее счита­ лось красивым, надо было лишь разглядеть и почувствовать эту кра­ соту.

Также большое внимание в мировоззрении японцев уделялось мимолетности времени и неизбежности смерти. Так, в Японии суще­ ствует праздник цветения сакуры, когда вся страна выезжает на при­

25

роду любоваться дикой вишней, которая цветет лишь несколько ве­ сенних дней.

Помимо уже упоминавшейся категории «чистоты», важной для японцев была также категория «искренности» (макото). Они считали (и считают), что чистое и искреннее сердце способно, не об­ ращая внимания на иллюзии, видеть самую суть красоты мира.

Отметим семантическое сходство японского понятия «макото» с русским понятием «правда». «Правда», в отличие от «праведности», не подразумевает наличие внешней (божественной) авторитетной оценки. Как и «искренность», это внутренняя катего­ рия. Чувствующие и видящие «правду» в России назывались «дура­ ками». И герои японской культуры, чувствующие «макото», во многом схожи с «дураками» русских сказок.

Мимолетная красота, чистая и непосредственная душа, «умная глупость» – классическое описание ребенка. Отсюда особое внима­ ние японцев к детям, почитающимся как ками. Именно детская жен­ ская красота легла в основу японского представления о прекрасном. При этом японка в 12 лет уже считалась невестой, а потому ее красо­ та включала в себя и сексуальную составлющую. «Лолиты» совре­ менной Японии – отражение тысячелетних культурных традиций.

Уже с первых японских сказок мы встречаем чрезвычайно важное для японского сознания и для японской культуры понятие – «коллективизм». Если не считать некоторых легенд о божествах, практически ни один японский герой не действовал в одиночку. Он всегда собирал «команду» (бунтай) – группу существ, связанных с ним родством, дружбой или долгом. Если, например, в русских сказках «волшебные помощники» действуют вместе с главным ге­ роем только тогда, когда они нужны, «команды» японских сказок су­ ществуют гораздо дольше – и до совершения подвига, и после него.

26