Uvarov_P_Yu_Ryabinin_A_L_Kitay_v_srednevekovom_mire_Nauchno-populyarnaya_literatura_2017

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»

ПРЕДИСЛОВИЕ 1

Китай и «мировое Средневековье»

Эта книга может сразу вызвать у читателя по меньшей мере два каверзных вопроса.

Во-первых, можно ли употреблять прилагательное «Средневековый­ » по отношению к Китаю? Если говорить о династиях Поднебесной, то надо начинать с империи Цинь и заканчивать империей Цин, то есть охватить период с III в. н. э. по начало XX в. н. э. Иначе мы демонстрируем высокомерный европоцентризм и полное непонимание китайской истории. Впрочем, если мы стремимся избавиться от европоцентризма, то нам надо для начала отказаться от нашей системы летоисчисления.1

Во-вторых, почему о Китае осмелились писать два историка, синологами не являющиеся? Один занимается Вьетнамом, а другой вообще Францией.

Попробуем ответить сразу на оба вопроса. В прошлом десятилетии развернулась работа по подготовке «Всемирной истории в 6 томах» под ред. А. О. Чубарьяна. Так получилось, что все китаисты отказались писать для томов по истории Средних веков и Раннего Нового времени. Кто-то просто не отвечал на письма, кто-то, напротив, отвечал очень любезно, рекомендуя обратиться к другому специалисту, который, в свою очередь, отвечал отказом. Главной причиной было то, что как раз в это время все были заняты в масштабном проекте 10-томной «Истории Китая с древнейших времен до

3

начала XXI в.» под ред. С. Л. Тихвинского. Но для редакции «Всемирной истории» положение становилось критичным — нельзя же было оставлять пробел на месте Поднебесной, и еще менее хотелось заимствовать текст из уже имеющихся компендиумов. Пришлось взяться за написание глав по Китаю самим. «Золотое правило морали» работало в данном случае против нас: увидав «Историю Франции» или «Историю Вьетнама», написанную людьми, не знающими ни французского, ни вьетнамского, мы, скорее всего, возмутились бы. Но в данном случае нашей целью было не раскрытие особенностей уникальной китайской цивилизации (этим с успехом занимаются синологи) и не демонстрация того, как история Китая подчинялась общим законам исторического развития (этим с переменным успехом занимаются марксисты, неомальтузианцы и прочие макросоциологи), а синхронизация истории Поднебесной с историей других регионов Ойкумены.2 Нам кажется, что с этой задачей мы справились. И, к удивлению, работа над историей Китая многое дала для понимания «наших» регионов. В результате получилось то, что получилось — взгляд на обобщенную историю Китая «со стороны».

Конечно, много сказать в отведенных нам объемах текста не удалось. Но мы с радостью можем адресовать читателей, желающих более близко ознакомиться с историей Поднебесной, к 10-томной истории Китая, из-за которой мы и вынуждены были обратиться к этой проблематике.

В данной книге объединены главы, посвященные Китаю, из «средневекового» тома нашей Всемирной истории3 и частично из тома, посвященного истории Раннего Нового времени (XVI—XVII вв.).4 Тексты были переработаны и допол - нены, а чтобы сохранить столь важный для нас «внешний взгляд», мы дали вставки с кратким обзором состояния дел Ойкумены в данный период.

Выбор хронологических рамок объясняется просто: главы по Китаю для первого и четвертого тома «Всемирной истории» готовились не нами. Мы, конечно, можем написать и про эти периоды, но это уже будет совсем другой жанр.

4

Ктому же период правления маньчжурской династии Цин (1644—1911), при всем традиционализме внутреннего уклада китайской жизни, мы никак не можем отнести к Средневековью. Дело даже не в общепринятых хронологических рамках — это была уже история Поднебесной, столкнувшейся с принципиально иной конфигурацией внешних вызовов по сравнению с предыдущим периодом. С династиями Цинь (221—206 г. до н. э.) и Хань (206 г. до н. э.—220 г. н. э.)

сложнее, вся дальнейшая история китайских империй базировалась на заложенном в этот период фундаменте. Чтобы восполнить данный пробел, мы, насколько позволяет объем, во «Втором предисловии» даем экскурс в предшествующую историю Китая.

Возникает и другой вопрос: насколько сам термин «Средневековье» применим по отношению ко всей Ойкумене или Мир-Системе V—XV вв.?

Существование верхней хронологической границы особых сомнений не вызывает. В XVI в. мир вступает в новое состояние, стремительно расширяя Ойкумену до размеров планеты. Развитие все большего числа регионов начинает определяться воздействием импульсов, идущих из Западной Европы. Разумеется, одни регионы начинают ощущать эти импульсы раньше, и их воздействие было здесь более разрушительным, другие — либо позже, либо их влияние на первых порах ощущалось не столь сильно, таков был случай Китая. Поэтому верхнюю хронологическую границу в ряде случаев можно несколько сдвигать, но само по себе существование такого водораздела в принципе очевидно, равно как и сама возможность его качественного определения.

Сложнее обстоит дело с установлением границы, отделяющей Средневековье от Древности (или от Поздней Древности, как принято говорить у антиковедов). В чем разница между эпохами, коль скоро о «рабовладельческой формации» говорить сегодня еще менее принято, чем о «феодализме»?

Ктому же средневековые европейские хронисты сохраняли уверенность в том, что они по-прежнему живут в эпоху Римской империи, равно как и хронисты китайские не считали,

5

что живут в эпоху, принципиально отличную от династии Хань. Разве что те и другие сходились во мнении, что в нынешнее время все стало гораздо хуже.

Возможность увидеть некоторые существенные сдвиги дает увеличение масштаба исследования. Эпоха «Поздней древности» привела к возникновению единой цепи соседствующих друг с другом империй. На протяжении всего I тысячелетия до н. э., несмотря на многочисленные войны­ , население Ойкумены увеличилось многократно, стремительно росло число городов, и, что важно, произошло первое реальное смыкание мира. Но с I—II вв. н. э. все эти империи сталкиваются с рядом тягчайших бедствий. Удивляет синхронность, с которой обрушилась империя Хань и затрещала по швам Римская империя, пораженная «кризисом III в.». Последовавшие стадии стабилизации оказались недолгими и стоили таких усилий, что обе империи, во всяком случае части, составлявшие их историческое ядро, вскоре подверглись завоеваниям варварских племен. Период после Ханьской империи китайские историки позже назовут «эпохой Лючао» («Шести династий»). Любопытно, что автор одного из авторитетных китайских исторических трактатов XIV в. отводил ей такую же роль, какую его современник Петрарка приписывал «Темному веку». В обоих случаях речь шла о неких «Серединных веках», отделявших Древность от времени «Возрождения традиций».

Многое можно назвать в качестве характерных черт «мирового Средневековья». Например, принципиально новую роль мировых религий. Христианство и ислам удачно справлялись с задачей поддержания цельности больших цивилизационных ареалов, даже после утраты последними былого политического единства. В регионах, центрами которых выступали Индия и Китай, не сложилось мощных монотеистических систем, но и здесь учения, которые возникли в предшествующий период и долго существовали в виде философских школ и локальных культов, только в период Средневековья обретают стройность. Обзаведясь догматикой и организационными структурами (например, сетями монастырей со специфическим типом землевладения), они становятся

6

религиями. Ранее всего это произошло в Китае с буддизмом и даосизмом в эпоху Лючао, конфуцианство же, всегда популярное у китайских чиновников, обрело статус официальной религии (или, скорее, «квазирелигии») немного позже, в эпоху Тан. Буддизм и конфуцианство распространились в Японию, Корею, Тибет и страны Юго-Восточной Азии. Но главное же состоит в том, что мировые религии исполняли роль стержня почти всех средневековых обществ. Они придавали им «момент связанности». Как правило, чем сильнее было влияние такой религии на общество, тем меньше требовалось воинов и чиновников для поддержания порядка на большой территории.

Еще одна очень важная черта Средневековья: наличие кочевых империй, время от времени возникавших в поясе Великой Евразийской Степи, протянувшейся от Маньчжурии до Венгрии. Или, если сказать осторожнее, существенное увеличение роли кочевников в жизни большинства регионов Ойкумены.5 В I тысячелетии до н. э. окончательно оформляется уклад кочевого общества, создавшего настолько хорошо адаптированную к окружающим условиям систему (хозяйственную, социальную и военную), что она оставалась неизменной практически до конца рассматриваемого периода. Это внесло радикальные перемены в отношения «цивилизация — варварская периферия», произошедшие в исторически короткие сроки.

Конечно, скифы, сарматы или саки совершали разорительные набеги на соседей, но нет оснований утверждать, что хотя бы одна из четырех монархий, упомянутых в Библии: Ассиро-Вавилонская, Ахеменидская, империя Александра Македонского и, наконец, Римская империя создавалась для противостояния степной угрозе. С империями Цинь и Хань дело обстояло сложнее. Хотя возникли они, скорее, в силу «внутрикитайских» причин, им пришлось столкнуться с мощной конфедерацией кочевых племен хунну, ставших прообразом кочевых империй Средневековья. Задачи, которые решали первые китайские империи: строительство Великой стены, войн­ ы в Степи, выстраивание сложных дипломатических отношений с вождями (шаньюями) кочевников, —

7

уже демонстрировали алгоритм взаимодействий оседлой и кочевой империй.

Эффективность кочевого хозяйства и проистекавшая из этого способность выставлять большое число умелых конных воинов были важными аргументами номадов в диалоге с народами оседлых цивилизаций. Но кочевники экономически не могли существовать без последних (хотя бы потому, что не могли делать запасов на «черный день»). Набеги, данничество, обмен (чаще всего неэквивалентный), формирование «своих» зависимых и полузависимых оседлых поселений (малоизвестные ранее «города кочевников») — вот неполный перечень форм этих взаимоотношений. В кочевом обществе не выработалась внутренняя необходимость для возникновения государства. Однако чем богаче и сильнее была соседняя оседлая цивилизация, тем раньше номады объединяли свои усилия для «диалога» с ней, что приводило к складыванию мощных племенных союзов — «сложных и суперсложных вождеств», по терминологии этнологов.6

Одни за другими возникают каганаты и ханства, которые иногда превращаются в «кочевые империи», становясь фактором глобального масштаба. Их присутствие является атрибутом средневековой Мир-Системы, во многом определяя динамику ее развития. И когда кочевые империи перестанут угрожать оседлой части Старого Света, то это станет одновременно и причиной, и следствием окончания средневекового периода.

Оседлые государства либо находили адекватный ответ вызову Степи, либо погибали. Чтобы выстоять, они должны были обладать сильной бюрократией, содержать армию и возводить укрепления, вести активную дипломатию (подкуп вождей, натравливание одних племен на другие и т. д.) — все это требовало денег. Жизнестойкость империи определялась наличием большого слоя свободных крестьян, которые платили налоги и служили в армии. А для этого нужно было составлять кадастры, организовывать регулярное налогообложение — без многочисленного чиновничества здесь нельзя было обойтись. Подробнее об этом мы поговорим

8

ниже. Важно понять, что такие империи дорого стоили об­ ществу.

Очень часто отсутствие империи, отсутствие политического единства в регионе исторически совпадали с расцветом экономики и культуры. Но если Степь была рядом, регион мог стать легкой добычей кочевников, когда им на какое-то время удавалось собрать свои силы в кулак. В таком случае вариантов взаимодействий с оседлым населением было много — от «дистанционной эксплуатации» до образования кочевниками нового государства на завоеванной территории или «наслаивания» военной элиты кочевого происхождения на оседлое общество. При этом кочевые империи в чистом виде появлялись не так часто. Но они приводили в движение массы других племен, создавали пример для подражания, оставляли наследников кочевых традиций. Сам кочевой элемент в государствах, устремленных к новым завоеваниям, мог быть относительно невелик, достаточно было памяти о великих степных империях. Тимура, в чьей империи кочевников было немного, современники воспринимали в первую очередь как носителя кочевых традиций.

Страны, географически удаленные от кочевой угрозы, также могли рано или поздно ощущать ритмы пульсации Великой степи. Это происходило, когда империи, сумевшие противостоять номадам (или основанные кочевниками в результате завоевания), становились для таких государств «второго эшелона» либо угрозой (потенциальной или реальной), либо предметом подражания. И тогда уже они, в свою очередь, спешили создать свою сильную империю. Так, если укрепление Китая в период Тан произошло в ответ на вызов со стороны Тюркского каганата, то, возможно, ответом на вызов Танской империи в Японии стал «переворот Тайка», приведший к созданию «регулярного государства». И подобных примеров можно привести много. С течением времени круг стран, прямо или косвенно ощущавших на себе импульсы, рождаемые в Великой Степи, увеличивался.

Однако существовали регионы, где эти импульсы ощущались гораздо слабее и угрозы, как от кочевников, так и от закаленных в боях оседлых империй, возникали лишь эпизо-

9