!Учебный год 2024 / Юридическая психология / Дормашев Ю.Б. и др. (ред.-сост.)- Общая психология. Тексты. В трёх томах -2013 / PDF / ТОМ I / Дормашев Ю.Б. и др. (ред.)-Общая психология. Тексты. Т.1, Кн.2-2013

ные цвета. Следовательно, одни и те же нервные волокна и ганглиозные клет­ ки от колбочки до коры должны быть способны реагировать по-разному.

Это было единственной качественной переменной, свойственной нерв­ ным процессам; в остальном же вся их сложность объяснялась комбинацией различным образом локализованных возбуждений клеток. Не удивительно, что вопрос о мозговой локализации начинал вырисовываться на горизонте пси­ хологии.

Яуже сказал, что этот тип физиологической теории превалировал в 1911 г.,

итеперь должен добавить, что за десять лет до этого известный физиолог И. фон Криз привел доказательство, что она совершенно неверна. Но он не смог пред­ ложить взамен нее адекватную теорию, и старая теория продолжала существо­

вать, как будто ничего не случилось; действительно, эта теория сделана из желе­ за; в 1929 г. она обладала еще такой силой, что Лешли22 в своем президентском обращении к Американской психологической ассоциации, прочитанном перед IX Международным Конгрессом психологии в Йеле, попытался нанести ей но­ вый смертельный удар. После знаменитого выступления фон Криза накопился огромный материал против этой теории; атака Лешли выглядела смертельной, но теория продолжала жить, и, кажется, живет и по сей день. <...>

Решение Вертхаймера. Изоморфизм. Теперь читатель сможет понять вклад Вертхаймера; теперь он увидит, почему его физиологическая гипотеза произ­ вела на меня огромное впечатление. То, что он сказал, можно выразить в двух словах: давайте думать о физиологических процессах не как о молекулярных, а как о молярных феноменах. Тогда исчезнут все трудности старой теории. Если они молярные, их молярные свойства будут такими же, как и свойства созна­ тельных процессов, в основе которых они, как предполагается, лежат. Если это так, то две эти области вместо того, чтобы быть разделенными непроходимой пропастью, так тесно связываются друг с другом, что вследствие этого мы мо­ жем использовать наши наблюдения за поведением и поведенческой средой в качестве данных для разработки конкретных физиологических гипотез. Тогда, вместо единственного типа такого рода процессов, мы будем иметь дело с мно­ жеством различных психологических процессов; вариативность двух этих об­ ластей должна быть той же самой.

Молярные физиологические процессы. Однако эта теория может оказаться

голословной, пока мы не узнаем, что такое молярные физиологические про­ цессы. Не вводим ли мы в физиологию, и тем самым в науку, новые сущности, несовместимые с научными принципами? Не является ли физика преимуще­ ственно молекулярной наукой? Вертхаймер считал, что это не так, он понимал

ложность этого утверждения. Но продемонстрировать ее было завещано Кёлеру23. Сам термин «атомистическая теория», кажется, свидетельствует об обрат-

22Лешли (Lashley) Карл Спенсер (1890—1958) — американский психолог. — Ред.-сост.

23См.: Köhler W. Die physischen Gestalten in Ruhe und im stationären Zustand. Braunschweig,

1920.

ном, но это только на первый взгляд. Давайте рассмотрим самый простой при­ мер, какой только можно найти: вода, согласно атомистической теории, состо­ ит из двух элементов, водорода и кислорода, которые образуют молекулу, со­ стоящую из трех атомов: двух атомов водорода и одного атома кислорода. Кро­ ме того, водород в природе существует не в виде атомов водорода, а в виде молекул, состоящих из двух атомов водорода. Итак, мы имеем Я, Я2, Hр. Это похоже на молекулярную теорию, но это не так. Я, Я2 и Н20 имеют совершен­ но разные свойства, которые не могут возникнуть в результате суммации свойств водорода и кислорода. В соответствии с этим физики пытаются созда­ вать модели атомов и молекул, отличающиеся друг от друга так же, как наблю­ даемые субстанции. Простой атом водорода состоит из одного протона и одно­ го электрона, находящихся в определенной динамической связи, которая опи­ сывается в теории Резерфорда—Бора с помощью орбит, по которым электрон движется вокруг протона. В Я2 объединены два атома водорода. Но что про­ изошло? Образовалась совершенно новая система, состоящая из двух протонов и двух электронов. И движения этой новой системы, силы, действующие в каж­ дый момент, совершенно отличны от движений в системе Я. Насколько более сложной и отличной от Я и О является система молекулы воды! Неверно, что эта система состоит из двух атомов водорода и одного атома кислорода. Где они находятся в ней? Посмотрите на это следующим образом: химический анализ, который разлагает воду на водород и кислород, означает только то, что одна система трансформировалась в другие системы и что при этой трансформации определенные характеристики, например общая масса, остались неизменными. Но это вовсе не означает, что вода — это просто водород плюс кислород в оп­ ределенной пропорции. <...>

Утверждение о том, что мир состоит из протонов и электронов, так же бес­ смысленно для физика, как утверждение, что Европу населяют историки или политики. Второе утверждение несомненно верно, но поможет ли оно объяс­ нить историю Европы или имеющийся в настоящий момент политический кризис? Европу населяют англичане, французы, немцы и множество других наций. Поместите француза на один необитаемый остров, англичанина на дру­ гой, немца на третий и так далее, в этом случае они будут вести себя более или менее одинаково; то, что все они люди, будет основным фактором в объясне­ нии их поведения. Но француз во Франции, англичанин в Англии, немец в Гер­ мании будут весьма разными людьми. Почему? Потому что не только люди являются реальностями, но и человеческие общества с их институтами, форма­ ми правления, нравами и обычаями, языком и литературой, искусством и му­ зыкой, общественной стратификацией и так далее. Если мы отрицаем реаль­ ность всего этого, мы никогда не сможем быть ни историками, ни политика­ ми, и точно так же мы не сможем быть физиками, если мы отрицаем реальность силовых полей, или физиологами, если мы отрицаем реальность молярных ха­ рактеристик физиологических процессов. <...>

книге «Физические гештальты»26 он глубоко проанализировал физику и физи­ ологию, чтобы доказать совместимость данной теории с физическими и физи­ ологическими фактами; в книге «Гештальтпсихология»27 он изложил теорию изоморфизма в виде ряда аксиом. В книге 1920 г. он сформулировал общий его принцип: «Любые сознательные процессы всегда не только тесно связаны с соответствующими психофизическими процессами, но и подобны им в их су­ щественных структурных свойствах»28. Таким образом, изоморфизм, означаю­ щий подобие форм, позволяет сделать смелое предположение о том, что «дви­ жение атомов и молекул мозга» не «коренным образом отличается от мыслей и чувств», но в своих молярных аспектах, рассматриваемое более обще, иден­ тично им. Подобным же образом и физиолог фон Фрей делает вывод из своих известных исследований тактильных ощущений о том, что прогресс в совре­ менных исследованиях менее всего обусловлен усовершенствованиями в опре­ делении понятий, а скорее убеждением в том, что соответствующие психичес­ ким гештальтам соматические процессы должны иметь сходную с ними струк­ туру. <...>

Изоморфизм и наш сводный баланс. Теперь, когда мы имеем в руках беском­ промиссный изоморфизм, мы вновь вернемся к нашему сводному балансу, со­ ставленному после обсуждения причин того, почему при восхождении к осно­ вам мы должны выбрать в качестве фундаментального понятия физиологичес­ кое поле, а не поведенческую среду. Теперь мы видим, что не утратили ни одного из наших приобретений, но преуспели в таком их использовании, что они воз­ мещают наши потери. Мы больше не теряем преимуществ, достигнутых в ре­ зультате введения поведенческой среды, потому что рассматриваем наше физи­ ологическое поле, свойства которого даны в непосредственном наблюдении как соответствующее ей. Таким образом, у нас есть веская причина для введения и использования понятия «поведенческая среда», даже если мы в конечном счете стремимся найти физиологические объяснения. Следовательно, все надежды, вызванные введением этого понятия, сохраняются в нашей новой системе. Если физиологические процессы рассматривать более обще как молярные, а не моле­ кулярные, то мы избежали опасности отказа от молярного поведения в пользу молекулярного. И наконец, мы не являемся сторонниками чистого теоретизи­ рования. Наоборот, мы хотим использовать в нашей физиологической теории больше фактов, чем это было в традиционной теории. Несомненно, что мозговые процессы представляют собой неизведанную область. Будем ли мы, труженики молодой науки, смиряться с таким положением дел и не прилагать никаких уси­ лий для того, чтобы улучшить его? На наш взгляд, физиологическая теория дол-

26См.: Köhler W. Die physischen Gestalten in Ruhe und im stationären Zustand. Braunschweig,

1920.

27См.: Köhler W. Gestalt Psychology. N.Y.; L., 1929.

28Köhler W. Die physischen Gestalten in Ruhe und im stationären Zustand. Braunschweig, 1920. S. 193.

значит игнорировать одну из характерных их особенностей. Несмотря на то, что эта сознательная сторона процессов не входит в наши причинные объяс­ нения, тем не менее, она должна быть признана как факт. Таким образом, мы приходим к выводу, что такова природа вещей, так они «открывают себя» как сопровождаемые сознанием. Почему это так, и какими специфическими осо­ бенностями должен обладать процесс, чтобы быть таковым, — это вопросы, на которые сейчас нет ответов, и, возможно, мы их не получим никогда. Но если мы принимаем наш вывод, то сознание нельзя больше рассматривать как про­ стой эпифеномен, как роскошь, присутствие которой не обязательно. Потому что в каком-то аспекте, который нам не известен, эти процессы были бы дру­ гими, если бы они не сопровождались сознанием.

3. И это подводит нас к последнему пункту. Что мы можем сказать о со­ знании у животных? То, что поведение животных является молярным, а не молекулярным, — это факт. Поведение животного сходно с поведением чело­ века; нельзя сказать, что они полностью различаются. С другой стороны, мы никогда не можем наблюдать их поведенческую среду, их сознание. Но то же самое верно в отношении любой поведенческой среды, кроме нашей собствен­ ной. Непосредственно только я могу знать свое собственное сознание, а вы — ваше, при этом никто не заявляет о своей уникальности во вселенной. Следо­ вательно, в предположении о наличии сознания у животных по существу нет ничего необычного. Однако, если мы принимаем его, то мы сталкиваемся с проблемой, каким животным мы должны приписывать сознание, а каким нет? Есть ли, например, в филогенетической системе определенная точка, в кото­ рой возникает сознание? Если есть, то где она? Обладает ли сознанием амеба? А краб, паук, рыба, цыпленок, кошка, обезьяна, человекообразная обезьяна? Давайте искренне признаемся, что ответа на этот вопрос нет. Поскольку мы не знаем, благодаря каким свойствам физиологический процесс является корре­ лятом сознательного, у нас нет абсолютно никакого критерия, по которому можно с уверенностью судить о том, является ли поведение сознательным или нет. Все попытки найти такой критерий сводились к предположению о суще­ ствовании необходимой связи между определенными типами поведения и со­ знанием. В нашей системе этой проблеме не придается никакого значения. Разве не узнали мы от Вертхаймера, что есть гораздо более существенные ха­ рактеристики поведения, чем то, является ли оно сознательным или просто фи­ зиологическим? Молярное поведение должно быть полевым процессом; изу­ чая поведение, мы можем описывать сознание, принимая во внимание поле, в котором оно осуществляется; мы можем создавать молярные физиологические теории. Благодаря нашему изоморфизму, мы даже можем сделать еще один шаг; мы можем описывать это поле в поведенческих, а не физиологических терми­ нах. Это очень полезно, потому что у нас есть поведенческая терминология для описания поля, но нет физиологической. Когда я ранее говорил, что шимпан­ зе использовал «подставку», я использовал поведенческую терминологию. Как я мог при данном состоянии науки использовать физиологическую? И, более

того, я не собираюсь использовать эту терминологию в каком-либо ином смыс­ ле, кроме как для описания физиологического поля, полностью оставляя за пределами науки вопрос, соответствует ему поведенческое поле или нет. Таким образом, мы даже менее антропоморфичны, чем это выглядело при нашем пос­ леднем обсуждении проблемы. Тогда мы заявили, что предположение о суще­ ствовании поведенческой среды не было антропоморфизмом; теперь мы хотим отказаться даже от поведенческой среды, заменяя ее физиологическим полем, свойства которого могут быть наилучшим образом описаны в поведенческих терминах. Таким образом, спорный вопрос между нами и бихевиористами в отношении психологии животных заключается не в том, сознательное ли по­ ведение у животных или оно чисто физиологическое, а в том, какого типа фи­ зиологическое поведение: полевого типа или типа механического соединения. Этот спорный вопрос может и должен быть разрешен в плане чистой науки, и его разрешение не может не оказать влияния на более широкий круг вопросов, в отношении которых расходятся гештальттеория и бихевиоризм.

Последнее замечание в этой связи: мы сказали, что физиологические процессы, которые сопровождаются сознанием, должны в каком-то неизвест­ ном нам аспекте отличаться от физиологических процессов, которые не име­ ют такого сопровождения. Следует добавить, что в других аспектах они долж­ ны быть одинаковыми, а именно, все они — полевые процессы. Мы не смог­ ли бы решить психофизическую проблему, если бы ограничили понятие поля сознательными физиологическими процессами. Мы и не делаем этого. Мы рассматриваем их как часть событий в значительно более широком поле собы­ тий и, тем самым, устраняем возражение против использования поведенческо­ го поля в качестве фундаментальной категории, которую мы обозначили как недостаточность поведенческого поля. Давайте введем для последующего ис­ пользования термин «психофизическое поле», указывая с его помощью и на физиологическую природу этого поля, и на его связь с непосредственным опытом.

Задача нашей психологии

Теперь можно сформулировать задачу нашей психологии: это изучение поведе­ ния в его причинной связи с психофизическим полем. Эта общая программа нуж дается в конкретизации. Забегая вперед, можно сказать, что психофизическое поле организованно. Во-первых, это означает полярность Я и среды, а во-вто­ рых, то, что каждая из этих полярных частей имеет свою собственную структу­ ру. Таким образом, среда — это не мозаика ощущений, не цветущий и гудящий хаос, не туманное и неопределенное целое; она состоит из определенного на­ бора отдельных объектов и событий, которые как таковые являются результа­ тами организации. Подобным же образом, Я — это не точка и не сумма или мозаика влечений или инстинктов. Чтобы описать его адекватно, мы должны

ввести понятие «личность» со всей его громадной сложностью. Таким образом, если мы хотим изучать поведение как событие в психофизическом поле, мы должны сделать следующие шаги.

1. Мы должны изучить организацию поля окружающей среды, что озна­ чает: а) выявить силы, которые организуют ее в отдельные объекты и события; б) выявить силы, которые действуют между различными объектами и событи­ ями; в) понять, каким образом эти силы создают поле окружающей среды в нашей поведенческой среде.

2.Мы должны изучить, как эти силы могут влиять на движения тела.

3.Мы должны изучить Я как одну из основных частей поля.

4.Мы должны показать, что силы, которые связывают Я с другими частя­ ми поля, имеют ту же самую природу, что и силы между различными частями поля окружающей среды, и выяснить, как они вызывают поведение во всех его формах.

5.Мы не должны забывать, что наше психофизическое поле существует в реальном организме, который, в свою очередь, существует в географической среде. Тем самым вопросы истинности познания и адекватного или адаптивно­ го поведения также входят в нашу программу.

Пункты (3) и (4) являются ядром теории поведения; (1) и (2) необходимы для их решения. И поэтому не удивительно, что проблемы (3) и (4) значитель­ но менее изучены по сравнению с другими; кроме того, экспериментальные исследования проведены только по первому пункту, как в психологии вообще, так и в гештальтпсихологии в частности. Поэтому читатель не должен удив­ ляться, что первому пункту мы уделяем больше внимания, чем, по-видимому, он того заслуживает в рамках всей нашей программы. Ценность теоретических понятий проверяется в реальном исследовании. Понятия, которые мы так дол­ го разрабатывали, не могут быть приняты без проведения конкретной экспе­ риментальной научно-исследовательской работы, в которой они играют клю­ чевую роль. Но есть еще один пункт, о котором мы должны вспомнить. В пя­ том пункте мы затронули фундаментальную философскую проблему. Исследования в области восприятия, на которые я ссылался, дают нам ключи

крешению этой философской проблемы. Ее следует иметь в виду, чтобы не утратить перспективу. Мы собираемся провести множество экспериментов, которые, хотя и произведут впечатление корректных и достаточно изобрета­ тельных, тем не менее, будут выглядеть тривиальными, если рассматривать их самих по себе. Для чего эти эксперименты? Что они могут дать для реального знания о поведении? Ответ заключается в том, что они служат для демонстра­ ции общих принципов; сами по себе они не имеют большого значения.

β. Кёлер

Об изоморфизме*

Во многих отраслях философии нам приходится преодолевать чрезвычайные интеллектуальные трудности. Однако препятствия последующего обсуждения можно отнести скорее к эмоциональной сфере. Я предлагаю рассмотреть при­ роду корковых процессов, хотя большинству философов не нравится, когда при обсуждении философских проблем им говорят о мозге.

До некоторой степени эта неприязнь исторически обоснована. Философы еще помнят период, когда после заката гегельянства1 в Германии маятник кач­ нулся в противоположную сторону, и материалистические взгляды стали на ка­ кое-то время довольно популярными. Принципиальная ошибка этого движения заключалась в представлении психической жизни как продукта чего-то совер­ шенно иного и, вне всякого сомнения, функционально более низшего. В науке тех лет господствовали непродуманные идеи о материи и поведении. Еще более незрелых идей придерживались авторы, которые в своих материалистических учениях пытались использовать науку там, где по причине недостаточности на­ учных знаний применять ее на самом деле было невозможно. С другой стороны, некоторые из существенных характеристик психической жизни философам были прекрасно известны. Никаких специальных исследований для этого не требовалось. Простейшее наблюдение обнаруживало такие структурные осо­ бенности психических операций, которым в сфере «движущейся материи» не находили никаких аналогий. Поэтому утверждение, что психическая жизнь — это продукт материи и ее движений, вряд ли могло приобрести достаточно яс­ ный смысл. В результате философ мог спокойно относиться к этому утвержде­ нию, опираясь на один довод: кто бы так ни говорил, он должен быть либо слеп

ксущественным характеристикам психической жизни, либо интерпретировать

*Köhler W. The place of Value in a world of Facts. N.Y.; Toronto: Mentor Books, 1966. P. 147—

181.(Перевод Ю.Б. Дормашева, E.A. Загряжской, C.A. Капустина.)

1Гегельянство — идеалистическое философское течение, которое исходило из учения не­ мецкого философа Гегеля (1770—1831) и развивало его идеи; возникло в Германии в 30—40 гг. XIX в. и сразу же распалось на несколько направлений. — Ред.-сост.

их как всего лишь иллюзии. Теперь допустим, что для философа в таких особен­ ностях психической деятельности выражаются суть и ценность человеческой природы, и тогда нам следует ожидать, что этот философ увидит в материализ­ ме серьезную опасность. Так оно и произошло, и многие философы придержи­ ваются этого мнения до сих пор.

Однако они пошли еще дальше. Понятия и слова в некотором отношении подобны губкам. Если на протяжении ряда поколений данный объект счита­ ется очень ценным, то соответствующее понятие и даже его словесное услов­ ное обозначение будут, в конце концов, насквозь пропитаны величием. Точно так же губка поглощает жидкость, которой она окружена. А в случае неприяз­ ни понятие и его обозначение будут вскоре нагружены отрицательными харак­ теристиками. Быстро и полностью высушить мокрую губку нелегко, а очистить понятие от ценностных характеристик, которые оно когда-то впитало, иногда кажется вообще невозможным. Меня нисколько не расстраивает тот факт, что термину «материализм» будет нелегко избавиться от своего неприятного звуча­ ния. Однако серьезное обсуждение разных философских проблем вызывает у меня тревогу во всех тех случаях, когда утверждают, что ту же самую судьбу должны разделить и такие термины, как «организм», «тело» или «мозг». Когда материализм стал концепцией с опасным подтекстом, эти реалии тоже приоб­ рели отрицательный характер, так как описывались в терминах ненавистного учения, и к их явно низшим характеристикам материалисты пытались свести высоко ценимые свойства психической жизни. Эти губки все еще мокрые. Ко­ нечно, пройдет много лет, прежде чем все философы смогут рассматривать организм и мозг абсолютно беспристрастно и даже с должным интересом. Пока же появление этих терминов в философской дискуссии вызовет у многих фи­ лософов негодование, если мы не поспешим дать заверения в счастливой раз­ вязке, а именно в том, что в итоге будет показана только вторичная роль био­ логических факторов в психической жизни. Но каким образом кому-то удаст­ ся выступить с таким заверением перед лицом множества свидетельств в пользу обратного? <...>

Наша ситуация в настоящем такова: о конкретных связях между психичес­ кой жизнью и нейрональной активностью мы теперь знаем много больше, чем мог бы вообразить любой материалист середины прошлого века. Но философия не проявляет склонности к тому, чтобы учитывать это изменение. Она ведет себя так, как будто при обсуждении современных неврологических знаний и их отно­ шения к фактам психики ей все еще достаточно тех отрицающих доводов, кото­ рых вполне хватало для опровержения материалистических домыслов восьмиде­ сятилетней давности. По-прежнему верно то, что «движения материи» никогда не «объяснят» никаких феноменальных данных. Но неужели факт тесной близости нейрональных событий со всеми аспектами психической жизни не имеет никако­ го значения независимо от того, являются эти события движениями материи или нет? Можно подумать, что философия увидит здесь ту вызывающую и заманчи­ вую ситуацию, в которой она сталкивается с одной из величайших проблем мира.