!Учебный год 2024 / Юридическая психология / Дормашев Ю.Б. и др. (ред.-сост.)- Общая психология. Тексты. В трёх томах -2013 / PDF / ТОМ I / Дормашев Ю.Б. и др. (ред.)-Общая психология. Тексты. Т.1, Кн.2-2013

530 Тема 2. Становление предмета психологии

соскальзывать на поверхностный уровень само собой разумеющегося — в этом, а не в метафизическом умозрении, состоял его пафос.

Если мы, как дети исторического мышления, начнем выяснять позиции идейных предшественников Вертхаймера, то будем вынуждены признать, что постановка такого вопроса в отношении этого человека и его пути едва ли пра­ вомерна. Он не задумывался о своих истоках и о своем месте в истории мысли. Вместо того, чтобы придерживаться какой-то традиции, он прислушивался к зову своего сердца и к голосу вещей. Но все-таки, если настаивать на этом воп­ росе, независимо оттого, насколько спокойно он сам к нему относился и знал ли ответ на него, Вертхаймер был последователем той великой традиции, ко­ торая, возможно, переживет большинство современных школ мысли и боль­ шинство самонадеянных прогнозов результатов научных исследований. Это традиция Спинозы3 и Гёте.

Природа едина, хотя и не однообразна — она едина во всех своих прояв­ лениях. Как видно из лекции, Вертхаймер испытывал отвращение к тому, что­ бы заранее принимать на веру любой раскол между органической и неоргани­ ческой природой, человеком и природой, душой и телом, историей и наукой. Наши разделения областей, сфер, наук и методов не окончательные; разграни­ чение, отделение и классификация не разрешат фундаментальной проблемы. Мы сталкиваемся с различными проявлениями универсальной структуры. Структурные аналогии позволяют проникнуть в природу глубже, чем различия в материальном содержании. Разнообразные аспекты природы в различных сферах науки могут быть всего лишь проекциями на разные и пока еще пред­ варительные планы концепций. Как говорил Гёте, мы можем исследовать толь­ ко то, что доступно исследованию, и молчаливо поклоняться тому, что иссле­ дованию недоступно.

Хотя Вертхаймер ни разу не позволил этой общей идее ослепить себя, она никогда не покидала его, выступая в качестве предпосылки конкретного иссле­ дования явлений. Она руководила им как эвристический принцип4 и дала воз­ можность увидеть множество вещей, которые не замечали другие исследовате­ ли, а также открыть глаза своим друзьям и ученикам.

Гештальттеория. Доклад Макса Вертхаймера

Что такое гештальттеория, какова ее цель?

Гештальттеория возникла непосредственно из конкретной научной работы на почве определенных безотлагательных проблем психологии, антропологии, логики и теории познания. Ее отправным пунктом стали конкретные пробле-

3Спиноза (Spinoza, d'Espinosa) Бенедикт (Барух) (1632—1677) — нидерландский фило­ соф. — Ред.-сост.

4Эвристический принцип — основное правило или ограничение пространства поиска пу­ тей решения проблемы или группы проблем. — Ред.-сост.

мы, и работа над ними все больше и больше сводилась к одной фундаменталь­ ной, центральной проблеме.

Какой была основная ситуация? Она была подобна той, с которой сталки­ ваются в настоящее время многие ученые и философы и в которую с неизбеж­ ностью вновь и вновь попадает молодежь, действительно приступившая к на­ учным занятиям. Проблема заключается в следующем: от совершенно реаль­ ных жизненных событий мы переходим к науке, в которой ищем прояснения происходящего, глубокого проникновения в его суть, и там, действительно, как правило обнаруживаем какие-то знания, сведения и связи, но в итоге чувству­ ем себя беднее, чем прежде. Возьмем для примера психологию. После какогото в особенности жизненно важного переживания мы обращаемся к нашим книгам и пытаемся отыскать, как научная психология разъясняет эти вопросы. И вот мы читаем и читаем. Или же, воспользовавшись традиционными мето­ дами, мы начинаем свое исследование и завершаем его с чувством, что распо­ лагаем множеством данных, но в действительности — ничем. То, что мы счи­ тали самым решающим, самым существенным и жизненно важным, по ходу этого процесса почему-то теряется.

Позвольте привести конкретный пример. Разве не переживали все мы зна­ чение того, что происходит, когда ученик улавливает какую-то мысль? Разве не было у любого из нас своего переживания процесса такого понимания — про­ блеска озарения (dawning enlightenment) в математике или в физике? Советую вам поискать и посмотреть, что же на эту тему вплоть до настоящего времени говорят в психологии, в учебниках по педагогике и педагогической психоло­ гии. Я действительно рекомендую вам когда-нибудь это сделать, именно в дан­ ном аспекте. Вы будете поражены нищетой, бесплодием, оторванностью от жизни, абсолютной банальностью того, что там сказано. Вы прочитаете о фор­ мировании понятий, об абстракции5 и обобщении, о понятиях классов и суж­ дений, о силлогизмах6 и, возможно, об ассоциациях7. Вдобавок иногда встре­ чаются такие превосходные слова, как творческое воображение, интуиция, та­ лант и тому подобное. Для читателя они могут означать самые прекрасные вещи, но если он пожелает добавить к ним красоту научной точности, то стро­ гое исследование обнаружит, что эти термины всего лишь называют проблемы, но не дают какого-нибудь действительного понимания данного вопроса или проникновения в суть его решения. В настоящее время в науке накопилась целая коллекция таких идей, как «личность», «сущность», «интуиция» и так

5Абстракция — мысленное отвлечение от ряда свойств предметов, явлений или процес­ сов и отношений между ними. — Ред.-сост.

6Силлогизм — умозаключение, состоящее из двух суждений (посылок), из которых следу­ ет третье суждение (вывод). — Ред.-сост.

7Ассоциация — мысленная связь, образующаяся при определенных условиях (смежности

впространстве и/или времени) между двумя (и более) элементами (идеями, актами, образа­ ми, стимулами и ответами, воспоминаниями и т.д.). — Ред.-сост.

532 Тема 2. Становление предмета психологии

далее, которые к тому же становятся модными в кругах образованной публики и которые не без успеха распахивают ворота воображению. Но если вы захоти­ те разобраться с ними поглубже, то попытки конкретного применения этих понятий обычно заканчиваются полным провалом.

Такова основная ситуация, с которой многие люди уже сталкивались, и еще большее число людей продолжают стоять лицом к лицу с ней. Как же они с этим справляются? Характерная и весьма важная особенность развития на­ шей культуры заключается в том, что в течение нескольких последних десяти­ летий эта проблема повсеместно возрождается во всех закоулках самых разных наук. Попытки ее решения резко отличаются друг от друга. Всем вам известны важнейшие попытки справиться с этой своеобразной и довольно мрачной си­ туацией. Например, идет борьба за полное разделение науки и жизни. Говорят, что наука ничего не может поделать со всеми этими интересными вещами, на­ ука судит здраво (science is sober) и вам не следует требовать от нее того, что она не в состоянии выполнить. Вы помните тот исторический период отчаяния в науке, когда полагали, что благодаря точному разграничению сфер науки мож­ но найти спасение от ее «рационализма» и «интеллектуализма». Говорили, что наука не должна выходить за эти границы и заниматься какими бы то ни было чуждыми ей вопросами. И эту установку с неподдельным величайшим смире­ нием провозгласили ее самые сильные и лучшие защитники.

Еще один способ справиться с этой проблемой заключался в неудавшемся разделении методов естественных гуманитарных дисциплин (Geisteswissenschaf­ ten). Основная мысль состояла в следующем: мы согласны, что методы, обычно считающиеся научными, необходимы так называемым точным наукам, т.е. на­ укам естественным, но только им одним. Существует иная область познания, а именно гуманитарные дисциплины, которые должны разрабатывать свои мето­ ды в резком противопоставлении естественным наукам и отбросить такие при­ влекательные понятия, как возможность определения, строгая процедура и объективное прояснение. Гуманитарные науки просто используют общие поня­ тия другого рода. Есть ряд других подходов к решению данной проблемы, но, вероятно, этих двух примеров достаточно.

В чем суть этой ситуации? Уверены ли мы, что дело именно в этом, с необхо­ димостью господствующем характере науки? Должны ли точные науки в самом деле обязательно и повсеместно быть такими, какими мы позволяем им быть? Разве исключено, что какая-то определенная установка, определенные фунда­ ментальные допущения распространятся и достигнут необыкновенной зрелости, вовсе не располагая обязательным признаком общего научного метода? Уверены ли мы, что наука не сдерживает в совершенно другом направлении свойственные ей тенденции движения, которые подавляются только в силу существования не­ коего, как кажется, необходимого и всемогущего метода? Неужели нельзя пред­ положить, что этот метод может быть адекватным для одних вопросов и неудач­ ным для других? Разве не может быть, что в предшествующей основной установ­ ке науки что-то нередко, если не всегда, ослепляет ее перед лицом именно тех

534 Тема 2. Становление предмета психологии

стала ее орудием. Дело в том, что обсуждаемая здесь проблема не занесена в науку извне, а была обнаружена в рамках конкретной научной работы. Конк­ ретная разработка этого открытия обнажила режим {process) внутренних зако­ номерностей. Этот процесс нельзя игнорировать так, как это, к сожалению, довольно часто делается, чтобы посредством формулировки определенных воз­ можностей, систематизации и классификации сохранить прежнее видение мира. Главное заключается в том, чтобы проникнуть внутрь реальных фактов, вооружившись духом нового метода и руководствуясь исключительно объек­ тивным характером данных. В таком толковании это положение невозможно обсуждать на уровне общих мест; оно отражает желание двигаться вперед, яв­ ляясь движущей силой, вызовом науке.

Есть еще одна трудность, которую я покажу вкратце на примере из точных наук. Когда математик представляет на обсуждение теорему, она может быть отмечена, занесена в каталог, названа и промаркирована в качестве конкрет­ ной, исторической и теоретической категории, а также классифицирована как принадлежащая к данной сфере знания. Я не думаю, что какой-нибудь действу­ ющий математик стал бы этим заниматься. Философы, напротив, могут, к со­ жалению, обсуждать обстоятельства такого рода десятки лет. Математик мог бы настаивать, что им не удастся понять теорему до тех пор, пока они не поймут ее функционирования, результата и следствия; что без концепции динамичес­ кой функциональной взаимосвязи теоремы с целым у них нет ничего, кроме отличия ее формулировки от других формул. Абсолютно то же справедливо для гештальттеории; отсюда следует, что попытка в течение одного часа объяснить суть гештальттеории будет не просто в высшей степени неуклюжей, но и обре­ ченной на неминуемый провал. Даже при условии точно сформулированных утверждений объяснить ее гораздо труднее, чем математическую теорему, так как философия, в отличие от математики, не находится в том счастливом со­ стоянии, когда существует основная интерпретация любой функциональной взаимосвязи, понимаемая всеми и каждым более или менее одинаково.

Все понятия, используемые в данном обсуждении, такие как «часть», «це­ лое» и «внутренняя структурная детерминация» очень сложно определяются в философских дискуссиях; каждый интерпретирует их по-своему. В особеннос­ ти они пострадали от того, что рассматривались не как средства, помогающие пониманию конкретных данных, а в качестве материала для каталогизации. Люди часто воображают, что могут решать эти вопросы, как определенные «фи­ лософские» проблемы, совершенно внезапно, в полном отрыве от действитель­ ности и далеко удалившись от конкретной научной работы.

Что же в таком случае я могу поделать? Единственное, это пригласить вас в мастерскую и вкратце познакомить с нашими рабочими методами, показы­ вая, как действует и развивается гештальттеория при решении различных про­ блем в разных сферах науки.

Разрешите повторить: проблема, которую я вкратце описал, и ситуация, из ко­ торой она вырастает, не являются изолированной проблемой частной науки, —

это фундаментальная проблема нашего времени. Гештальттеория не возникла неожиданно. Напротив, все самое важное из всех наук и даже из наиболее рас­ ходящихся философских тенденций сводится в фокусе крайне необходимого решения этой, согласно гештальттеории — наиболее фундаментальной среди всех других, проблемы.

Я должен обратиться к одному из сюжетов истории психологии. Когда кто-то, исходя из жизненного опыта, обращался к поискам его научного объяс­ нения и прояснения, то что же он обнаруживал? Он узнавал о существовании элементов, ощущений, образов, силы воли и даже, если повезет, эмоций. Кро­ ме того, находились закономерности, определяющие эти явления, так что уче­ ному оставалось всего лишь выбрать какие-то элементы или их комбинации, для того чтобы охватить интересующее его явление. По ходу такой работы, при­ держиваясь данного подхода, все чаще и чаще сталкивались с препятствиями, вырастающими на этом пути в наиболее резко подчеркнутой форме в виде про­ блемы, сформулированной Эренфельсом8.

На первый взгляд в этой проблеме нет ничего сложного. Для человека постороннего, непрофессионала, который приближается к науке с позиций жизни, непостижимой кажется даже постановка такого вопроса. Он бы не по­ нял, почему здесь возникает вопрос. Проблема заключается в следующем. Мы можем сохранять в памяти и узнавать мелодии и рисунки. Все психологичес­ кое основано на сумме элементов. В том, что человек, услышав какую-то ме­ лодию во второй раз, узнает ее посредством памяти, нет ничего удивительно­ го. Ситуация внезапно становится абсолютно непонятной, если задать один очень простой вопрос. Эренфельс, ссылаясь на наблюдения Маха9 и других авторов, обратил внимание на то, что мелодия узнается и после ее транспони­ рования10. В сумме элементов ничего не остается тем же самым и тем не менее я узнаю мелодию. При определенных обстоятельствах я даже могу не знать, что мне предъявлены другие элементы. Например, транспонируйте мелодию из домажора в до-диез мажор и большинство слушателей не заметят, что такая вещь, как сумма элементов, полностью изменилась. Как же это объяснить?

Высказывались различные мнения. Спасти ситуацию пытались посред­ ством специально сформулированных тезисов11. Эренфельс действовал ради­ кальным образом, другие же психологи отклонялись от генеральной линии незначительно. Если мы рассмотрим тезис Эренфельса сегодня, то удивимся, каким образом оказалось возможным предложить теорию, в которой не было

8Эренфельс (Ehrenfels) Христиан фон (1859—1932) — австрийский философ и психолог. —

Ред.-сост.

9Мах (Mach) Эрнст (1838—1916) — австрийский физик, философ и психофизик. — Ред.- сост.

10Транспонирование — перенос всех звуков музыкального произведения на определенный интервал вверх или вниз; при этом меняется тональность произведения. — Ред.-сост.

11Тезис — положение, истинность которого должна быть доказана. — Ред.-сост.

ничего конструктивного, кроме прибавления Л", и в то же время мы должны испытывать чувство восхищения при виде того, с какой смелостью человек прибегает к подобному тезису, подчиняясь требованиям научной строгости.

К какому же заключению мы придем при серьезном обсуждении тезиса Эренфельса? Если мелодию, состоящую из шести тонов, я воспроизвожу, играя шесть совершенно других тонов, и, несмотря на это, она узнается, то каков оста­ ток? Эти шесть элементов, конечно, представлены там в виде суммарной совокуп­ ности <...>, но помимо них необходимо предположить существование седьмого элемента — он-то и будет гештальткачеством (Gestaltqualität). Благодаря именно этому седьмому элементу я узнаю данную мелодию. Это решение может показать­ ся странным. Однако в истории науки, например физики, мы находим целый ряд величественных примеров, когда ученый с чувством научной ответственности смело выдвигал хотя и грубую, но зато ясную гипотезу, которая оказывалась чрез­ вычайно полезной для последующего развития науки, несмотря на то, что в ас­ пекте содержания не внесла никакого вклада в конечный результат.

Предпринимались и другие попытки решения данной проблемы. Напри­ мер, указывалось, что при правильном транспонировании что-то, а именно интервалы и отношения, остается неизменным. Некоторые авторы чувствова­ ли себя обязанными выдвинуть такие странные гипотезы, как предположение о существовании, вдобавок к элементам, «отношений» в виде отдельных час­ тей. Так продолжалось до тех пор, пока не признали, что допущения такого рода в действительности не помогают. Существует основное правило: что-то может измениться в каждой частичной составляющей, а целое останется тем же самым и, напротив, изменение может быть ничтожным, а целое полностью меняется. Это основное правило распространяется и на отношения. Они мо­ гут значительно измениться и все-таки любой узнает ту же мелодию. С другой стороны, отношения могут чуть измениться в каком-то решающем пункте и каждый осознает, что в результате получилось нечто совершенно иное и неуз­ наваемое. Понятно, что все это такие вещи, которые я могу отметить лишь вкратце.

Предлагались и другие рецепты. Они относятся к тому классу объяснений, который прекрасно известен всем наукам и к которому в истории философии нередко прибегали в подобных ситуациях. Говорили: данные явления обуслов­ лены воздействием «определенных высших процессов» и достижения такого рода следует приписывать этим процессам.

Итак, вот какой была ситуация, пока гештальтпсихология не поставила коренной вопрос: а верно ли то, что, когда я слышу мелодию, я действительно слышу, по меньшей мере как первичную основу, сумму отдельных тонов? Мо­ жет быть то, что во мне свернуто, происходит от начала до конца иначе и спо­ соб, которым я воспринимаю отдельный тон как часть, определяется струк­ турой целого? Другими словами, мелодию мне дает то, что не строится (с по­ мощью каких-то дополнительных средств) вторично из суммы отдельных частей, а происходящее в отдельной части коренным образом определяется

целым. Разве не ясно, что плоть и кровь определенного тона в мелодии зави­ сит от роли, которую он играет в этой мелодии; что си, как вводный тон до, пол­ ностью отличается от си тонического; что роль и функционирование данных в некотором целом относятся к жизни и сущности этих данных? <...>

Позвольте сделать следующий шаг. Что сказать о взаимоотношениях меж­ ду телом и психикой? Что я знаю о психике другого человека? Древние бездо­ казательные утверждения на эти темы укоренились настолько, что чуть ли не стали частью каждого из нас. Говорят, что психическое и физическое абсолют­ но разнородны. Это две области, «к счастью», полностью отделенные друг от друга. Разумеется, мы получаем ряд метафизических выводов из этого положе­ ния, предназначенных для того, чтобы душа выглядела совершенно прекрас­ ной, а природа довольно грязной. Кроме того, если я могу чувствовать психи­ ку другого человека, если я знаю и чувствую, что в нем происходит, то это воз­ можно только благодаря умозаключению по аналогии, т.е. в соответствии с принципом отсутствия осмысленной связи конкретно психического с чем-то физическим. Я наблюдаю физическое и по нему делаю вывод о гетерогенном психическом. Схема, примерно, следующая: я вижу как человек протягивает руку к чему-то черному на стене и делаю вывод, что он хочет включить свет.

Такие [осмысленные. — Ред.-сост.] связи могут существовать. (Возникают ли они, как это предполагают, при соединении разнородных частей, здесь можно не обсуждать.) Это рассечение — такая же дилемма в этой области, как и во всех других — занимала умы ряда ученых, и чтобы спасти ситуацию они вернулись к самому странному из всех положений. В действительности это обман, когда неискушенного человека начинают убеждать, что если он видит другого чело­ века возмущенным, напуганным или разгневанным, то наблюдает только оп­ ределенные физические данные; что внутренне эти данные не имеют никако­ го отношения к психологическим; что они связаны лишь внешним, несуще­ ственным образом с тем, что происходит в другом человеке. Вы уже часто наблюдали эти два события соединенными в вашем опыте. <...>

Для того, чтобы справиться с этой проблемой, предпринимались попыт­ ки самого разного рода. Как о единственной возможности объяснения говори­ ли об интуиции: в конце концов я могу видеть страх другого человека. Невер­ но, что я вижу просто физический процесс, с которым бессмысленно соединя­ ется что-то иное. Лучшая часть положения об интуиции заключается в чувстве, что в действительности дело должно быть совершенно в другом. Однако слово «интуиция» в конце концов может представлять собой лишь наименование того, что некто хотел бы понять с его помощью. Другое — сходное — положе­ ние поясняет, что кроме физического зрения существует психическое, духов­ ное видение. Говорят, что одинаково трудно понять, например, то, что красное должно видеться при длине волны 700 ммк, как и то, что можно видеть страх другого человека; но, тем не менее, я это вижу моим психическим глазом. В своей настоящей форме эти положения научно бесплодны; главное в науке понимание (penetration), а не каталогизация и систематизация.

тельном рассмотрении мы обнаружим третий предрассудок, а именно, что пси­ хологическое событие, происходящее, когда человек испуган, — это психичес­ ки осознаваемое явление. Вот как! Представьте, что вы видите человека, кото­ рый ведет себя в отношении своих товарищей дружелюбно или живет добродетельной жизнью. Может ли кто-нибудь серьезно думать о нем, как о человеке, имеющем, допустим, соответствующее чувство приветливости? Ник­ то не имеет в виду ничего подобного. Подразумевают характерную психологи­ ческую установку и поведение, т.е. нечто такое, что имеет весьма отдаленное отношение к сознанию. Простое отождествление психики с сознанием являет­ ся одним из наиболее легких приемов в философии.

Позвольте иллюстрировать мою мысль. Об идеализме говорят как о про­ тивоположности материализму, предполагая при этом под идеализмом нечто прекрасное, а под материализмом нечто мрачное, бесплодное, скучное и мерз­ кое. Неужели на самом деле они подразумевают под сознанием нечто проти­ воположное, скажем, спокойно цветущему дереву? Если человек задастся воп­ росом, что же отвратительного он находит в материализме и механицизме, и что кажется ему возвышенным в идеализме, то не обнаружит ли он, что про­ блема заключается в материальных свойствах элементов? Откровенно говоря, существуют психологические теории и даже множество психологических учеб­ ников, которые, хотя и говорят непрерывно и только об элементах сознания, являются более материалистическими, неинтересными, бессмысленными и безжизненными, чем живое дерево, в котором, скорее всего, вообще нет ника­ кого сознания. Дело не в том, из каких материалов состоят частицы вселенной, а в характере целого, значении целого, смысле целого, природе целого.

При возвращении к обсуждаемым здесь более конкретным проблемам сразу становится очевидным, что только мы, европейцы, натолкнулись на бо­ лее поздней стадии развития культуры на идею такого отделения физического и психического применительно ко многим физическим процессам. Представь­ те себе танцующего человека. В его танце есть радость и грация. Что это? Мо­ жет быть, они представляют собой, с одной стороны, игру мускулов и движе­ ние конечностей, а с другой стороны, сознательную психику? Нет. Но это не решает нашу проблему, а только ее ставит. Я считаю, что нам посчастливилось найти плодотворный исходный пункт. В действительности существует множе­ ство таких процессов, которые, если мы перестанем обращать внимание на материальные характеристики частей, сразу обнаруживаются как одинаковые в своей структуре гештальта (gestaIt structure). Если человек застенчив и неуве­ рен в себе, или энергичен и неунывающ, или жалок, то может быть установле­ но—и такие исследования проводятся — что природа физического проявле­ ния, которое можно описать конкретно, и психологические процессы одина­ ковы или сходны в своей структуре гештальта.

Я опять-таки могу лишь вскользь затронуть эти вопросы. Цель моего при­ мера состоит в том, чтобы показать связь между нашей проблемой и определен-

ными философскими вопросами. Я хочу сделать акцент на этой связи. Что мож­ но сказать о позиции по данному вопросу в теории познания и логике? <...>

Здесь была представлена попытка обзора нескольких избранных проблем. Не знаю, достиг ли я своей цели. Наверное, в заключение мне надо привести какое-то суммирующее основное заявление. Если окинуть взором ситуацию с позиций теории множеств и спросить, как выглядел бы мир, в котором не было бы возможности для существования науки, понимания, проникновения в суть явлений или схватывания внутренних взимоотношений, то ответ будет очень простой. Такой мир состоял бы из простого нагромождения в корне отличных друг от друга {disparate) элементов. Следующий вопрос такой: на что должен быть похож мир и как следует понимать множественность, если наука будет двигаться дальше по пути анализа частей? Описать его можно тоже очень про­ сто. Единственная возможность заключалась бы в возвращении к концепции мира как бессмысленных соединений частей природы; тогда все необходимое для деятельности традиционной логики, поэлементной математики и науки оказалось бы под рукой. Существует пока еще недостаточно разработанный третий тип теории формирования множеств, многообразие которых обеспечи­ вается не различной сборкой отдельных элементов, а целостными условиями множества, определяющими характер и место каждой его отдельной части.

Итак, опишем образно, в какой ситуации мы находимся. Каждый видит один особенный участок мира и этот участок сам по себе действительно не­ большой. Представьте себе мир, состоящий из большой плоской возвышенно­ сти, на которой сидят и играют музыканты. Я хожу вокруг, слушаю и смотрю. Здесь появляется несколько принципиально разных возможностей. Во-первых, этот мир может быть бессмысленной множественностью. Каждый музыкант действует по своему усмотрению, для самого себя. Комбинация, которую я в этом случае мог бы получить, слушая одновременно всех или десяток из них, была бы случайным суммарным результатом всего того, что каждый из них де­ лает индивидуально. Это соответствует теории элементов в чистом виде, такой как кинетическая теория газов. Вторая возможность заключается в том, что когда один музыкант играет до, второй музыкант спустя строго определенное число секунд играет фа. Здесь я бы установил некоторое слепое отношение частей, связывающее действия отдельных музыкантов, которое давало бы в результате опять-таки в целом нечто бессмысленное. Таково представление большинства людей о физике. Однако физика, если рассматривать ее правиль­ но, интерпретирует мир иначе. Наша третья возможность — это, например, симфония Бетховена, где, исходя из части целого, мы могли бы прийти к по­ ниманию внутренней структуры этого целого. В таком случае фундаменталь­ ные законы были бы не законами частей, а структурными характеристиками целого. На этом я хотел бы завершить свое выступление.