Добавил:
Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Скачиваний:
341
Добавлен:
26.01.2024
Размер:
61.03 Mб
Скачать

390

Тема 2. Становление предмета психологии

Спинозы, чью «Этику» он изучил основательно. Важнее то, что решающее воз­ действие на мировоззрение Маркса оказала гегелевская философия истории, включавшая в себя концепцию о том, что человек, сам того не подозревая, яв­ ляется орудием истории. По Гегелю18, именно «хитрость разума» заставляет человека быть носителем абсолютной идеи, хотя субъективно он руководству­ ется осознанными целями и индивидуальными страстями. В философии Геге­ ля отдельный человек с его сознанием — это марионетка на подмостках исто­ рии, а Идея (Бог) дергает ее за ниточки.

Спустившись с небес Гегелевской Идеи к земной человеческой деятель­ ности, Маркс сумел дать гораздо более конкретное и точное объяснение функ­ ционированию человеческого сознания и объективных факторов, влияющих на него.

В «Немецкой идеологии» Маркс писал: «Не сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание»,— и в этом положении он усматривал решающее различие между взглядами Гегеля и своими собственными. <...> Хотя человек верит, что идеи формируют социальную обстановку, в действительности все наоборот: социальная реальность формирует мысль19. Применяя гегелевскую теорию о «хитрости разума» к собственной концепции социальных классов, Маркс более определенно констатировал в «Немецкой идеологии», что класс достигает независимого существования над индивидами и вопреки тем, чье существование и личностное развитие предопределено их классовой принад­ лежностью.

Маркс рассмотрел связь между сознанием и языком и подчеркнул соци­ альную природу сознания20.

Хотя уже Маркс использовал в «Немецкой идеологии» термин «вы­ теснение» (Verdrängung) во фразе «грубо вытесняя обыкновенное, естественное влечение»21, одна из наиболее блестящих последовательниц марксизма перио­ да до 1914 г., Роза Люксембург22, выразила марксистскую теорию об определя­ ющем влиянии исторического процесса на человека прямо в психоаналитичес­ кой терминологии. В работе «Ленинизм или марксизм» она писала, что бессоз­ нательное приходит раньше сознательного. Логика исторического процесса приходит раньше субъективной логики человеческих существ, участвующих в историческом процессе. Эта формулировка совершенно ясно выражает мысль Маркса. Человеческое сознание, т.е. «субъективный процесс», определяется

18Гегель (Hegel) Георг Вильгельм Фридрих (1770—1831) — немецкий философ, представи­ тель немецкой классической философии, создатель систематической теории диалектики на основе объективного идеализма. — Ред.-сост.

19Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 24-25.

20Там же. С. 29.

21Там же. С. 254.

22Люксембург (Luxemburg, польск. Luksemburg) Роза (1871—1919) — одна из руководителей

итеоретиков польской социал-демократии и основателей компартии Германии. — Ред.-сост.

Фромм Э. Социальное бессознательное

391

«логикой исторического процесса», которую Р. Люксембург приравнивает к «бессознательному».

Может показаться, что бессознательное в трактовке Фрейда и Маркса — всего лишь общее слово. Однако, если мы проследим дальше Марксовы идеи по этому вопросу, мы откроем для себя, что в соответствующих теориях гораз­ до больше общего, хотя они отнюдь не идентичны.

В отрывке, предшествовавшем процитированному, где употреблен термин «вытеснение», Маркс воздал должное роли сознания в жизни индивида. Он го­ ворит о том, что бессмысленно верить, будто «можно удовлетворить одну ка­ кую-нибудь страсть, оторванную от всех остальных, что можно удовлетворить ее, не удовлетворив вместе с тем себя, целостного живого индивида. Если эта страсть принимает абстрактный, обособленный характер <...> это зависит не от сознания, а от бытия; не от мышления, а от жизни <...>»23. В этом отрывке Маркс устанавливает противоположность между мышлением и жизнью, соответствую­ щую противоположности между сознанием и бытием. Социальное окружение, о котором он говорил раньше, формирует бытие индивида и тем самым опосредо­ ванно — его мышление. (Этот отрывок интересен также и потому, что Маркс развивает здесь наиболее важную идею, относящуюся к проблеме психопатоло­ гии. Если человек удовлетворяет лишь одну отчужденную страсть, он, целост­ ный человек, остается неудовлетворенным; его можно считать невротиком именно потому, что он стал рабом одной отчужденной страсти и утратил ощуще­ ние себя как целостной живой личности.) Маркс, как и Фрейд, полагал, что со­ знание человека в значительной мере «ложно». Человек верит, что его мысли принадлежат ему, что они — продукт его мыслительной деятельности, тогда как в действительности они определяются объективными факторами, действующи­ ми за его спиной; в теории Фрейда эти объективные силы представляют собой психологические и биологические потребности, в теории Маркса они представ­ ляют собой социальные и экономические исторические силы, определяющие бытие индивида и, косвенно, его сознание. <...>

До сих пор я старался показать, как, по мысли Маркса, общественное бы­ тие определяет общественное сознание. Но Маркс не был «детерминистом», как часто утверждают. Его позиция очень сходна с позицией Спинозы. <...> И для Спинозы, и для Маркса цель жизни — освобождение от рабства, и путь осуще­ ствления этой цели — в преодолении иллюзий и в полном использовании наших деятельностных сил. Позиция Фрейда в значительной мере та же; но он меньше говорил о свободе в противовес рабству, чем о душевном здоровье в противовес душевному заболеванию. Он тоже видел, что человек детерминирован объек­ тивными факторами (либидо24 и своей судьбой), но он думал, что человек может преодолеть эту детерминацию, преодолевая иллюзии, пробуждаясь к реальнос-

23Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 252-253.

24Либидо — гипотетическая форма психической энергии, источником которой является тело, или Ид (Оно). — Ред.-сост.

392 Тема 2. Становление предмета психологии

ти, осознавая то, что реально, но не осознано. Как врач, Фрейд руководствовал­ ся тем, что осознание бессознательного — это путь к излечению душевных забо­ леваний. Как социальный философ, он верил в тот же принцип: только если мы осознаем реальность и преодолеем свои иллюзии, мы сможем достичь опти­ мального состояния, чтобы справиться с жизнью. Пожалуй, наиболее ясно Фрейд выразил эти идеи в работе «Будущее одной иллюзии»: «Кто не страдает от невроза, тот, возможно, не нуждается в наркотических средствах анестезирова­ ния. Конечно, человек окажется тогда в трудной ситуации, он должен будет признаться себе во всей своей беспомощности, в своей ничтожной малости внутри мирового целого, раз он уже не центр творения, не объект нежной забо­ ты благого провидения. Он попадет в ситуацию ребенка, покинувшего роди­ тельский дом, где было так тепло и уютно. Но разве не верно, что инфантилизм подлежит преодолению? Человек не может вечно оставаться ребенком, он дол­ жен в конце концов выйти в люди, в "чуждый свет". Мы можем назвать это "воспитанием чувства реальности" <...>»25.

Для Маркса осознание иллюзий — это условие свободы и человеческой деятельности. Он блестяще выразил эту идею в ранних произведениях, анали­ зируя функции религии: «Религиозное убожество есть в одно и то же время выражение действительного убожества <...> Религия — это вздох угнетенной тва­ ри, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных поряд­ ков. Религия есть опиум народа.

Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья. Требование отказа от иллюзий о своем положении есть требование отказа от такого положения, которое нуждается в иллюзия

Как может человек добиться избавления от иллюзий? Маркс думал, что этой цели можно будет достичь путем реформы сознания27.

Концепции Маркса и Фрейда не исключают друг друга. Это именно по­ тому, что Маркс исходит из признания реальных действующих людей на осно­ ве их реальной жизни, включая, конечно, биологические и психологические условия. Маркс считал, что сексуальное побуждение существует при любых обстоятельствах и может измениться под воздействием социальных условий лишь в том, что касается его формы и направления.

И хотя теорию Фрейда можно было бы некоторым образом включить в теорию Маркса, два фундаментальных различия сохраняются между ними. Для Маркса человеческое существо и его сознание определяются структурой обще­ ства, частью которого он является; для Фрейда общество воздействует на чело­ веческое существо, в большей или меньшей степени вытесняя присущие ему физиологические и биологические механизмы. Из этого первого различия вы­ текает второе: Фрейд верил, что человек может преодолеть вытеснение без со-

25Фрейд 3. Будущее одной иллюзии // Сумерки богов. М.: Политиздат, 1989. С. 136.

26Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 415.

27См.: Там же. С. 381.

Фромм Э. Социальное бессознательное

393

циальных изменений. Маркс же был первым мыслителем, осознавшим, что реализация универсального и полностью пробудившегося человека может про­ изойти только вместе с общественными изменениями, которые приведут к со­ зданию новой, подлинно человеческой экономической и социальной органи­ зации человечества. <...>

Для того чтобы переживание дошло до осознания, его надо осмыслить в категориях, организующих сознательное мышление. Я могу осознать любое событие как внутри, так и вне меня, только когда его можно включить в систе­ му категорий, с помощью которой я постигаю действительность. Некоторые категории, такие как время и пространство, могут быть универсальными, об­ щими для всех людей. Другие, такие, как причинность, могут быть действи­ тельными для многих, но не для всех форм осознанного восприятия. Есть ка­ тегории и еще меньшей степени общности, которые разнятся от одной культу­ ры к другой. К примеру, в доиндустриальном обществе люди могут не осмысливать некоторые вещи в терминах рыночной стоимости, тогда как в индустриальной системе они это делают. Однако переживание может дойти до осознания только при условии, что его можно постичь, соотнести и упо­ рядочить в рамках концептуальной системы с помощью ее категорий. Эта сис­ тема сама по себе является результатом общественного развития. Благодаря особенностям практической жизни, а также благодаря специфике отношений, чувств и восприятий каждое общество развивает систему категорий, детерми­ нирующую формы осознания. Эта система работает как социально обусловлен­ ный фильтр: переживание не может стать осознанным, пока не пройдет сквозь этот фильтр.

Проблема в том, чтобы понять более конкретно, как работает этот «соци­ альный фильтр» и как получается, что он позволяет некоторым переживаниям пройти сквозь него, в то время как другие не пропускаются в сознание.

Прежде всего нам следует уяснить, что многие переживания не так-то лег­ ко воспринимаются сознанием. Пожалуй, боль — это физическое пережива­ ние, наиболее доступное для осознанного восприятия; столь же легко пости­ гаются сексуальные желания, голод и прочее; совершенно очевидно, что все ощущения, соответствующие индивидуальному или групповому выживанию, легко доступны для осознания. Но когда это касается более тонких и сложных переживаний, как, например: «Любуюсь розовым бутоном рано поутру и ка­ пелькой росы на нем, пока воздух еще свеж, солнце восходит и птицы щебе­ чут»,— это переживание без труда осознается в некоторых культурах (напри­ мер, в Японии), в то время как в современной западной культуре то же самое переживание обычно не проходит в сознание, потому что оно не настолько «важно» и «событийно», чтобы его заметить. Достигнет ли осознания тонкое впечатляющее переживание, зависит от того, насколько подобные пере­ живания культивируются в данном обществе. Существует масса эмоци­ ональных переживаний, для выражения которых в данном языке нет подходя­ щих слов, зато в другом — обилие слов, выражающих те же чувства. Если в язы-

394

Тема 2. Становление предмета психологии

ке нет специальных слов для выражения различных эмоциональных пережива­ ний, то практически невозможно довести чье-либо переживание до ясного осознания. В общем, можно сказать, что переживания, для которых в языке нет подходящих слов, редко проходят в сознание.

Это замечание особенно уместно в связи с такими переживаниями, кото­ рые не подпадают под нашу интеллектуально-рациональную схему вещей. <...> Видимо, в языке тех народов, которые меньше, чем мы, акцентируют интеллек­ туальный аспект переживания, больше слов, выражающих чувства как таковые, тогда как наши современные языки имеют тенденцию выражать только такие чувства, которые способны выдержать испытание логикой. Между прочим, это явление составляет одну из наибольших трудностей для динамической психоло­ гии28. Наш язык не обеспечивает нас словами, необходимыми для описания многих внутренних переживаний, не соответствующих схеме наших мыслей. Поэтому психоанализ в действительности не имеет в своем распоряжении адек­ ватного языка. Он мог бы поступить так, как сделали некоторые другие науки, и использовать символы для обозначения некоторых сложных чувств. <...> Если же не пользоваться абстрактными символами, то, как это ни парадоксально, наиболее адекватным научным языком для психоанализа действительно являет­ ся язык символизма, поэзии или ссылок на мифологические сюжеты. (Фрейд часто выбирал последний способ.) Но если психоаналитик думает, будто может остаться на научной позиции, используя специальные термины нашего языка для обозначения эмоциональных состояний, он вводит себя в заблуждение и говорит об абстракциях, не соответствующих реальности чувственного опыта.

Но это только один аспект фильтрующей функции языка. Языки различа­ ются не только разнообразием слов, употребляемых для обозначения некото­ рых эмоциональных переживаний, но также и синтаксисом, и грамматикой, корневыми значениями слов. Язык как целое выражает отношение к жизни и является в некотором роде застывшим выражением чувственной жизни. <...>

Другой аспект фильтра, делающий возможным осознание, представлен логикой, направляющей мышление людей в данной культуре. Подобно тому как большинство людей полагают, что их язык — «естествен», а другие языки просто используют другие слова для обозначения тех же самых вещей, они так­ же полагают, что принципы, определяющие правильное мышление,— есте­ ственны и универсальны; то, что нелогично в одной культурной системе, не­ логично и в любой другой, поскольку противоречит «естественной» логике. Хорошим примером этому служит различие между аристотелевской и парадок­ сальной логикой.

Аристотелевская логика базируется на законе тождества, устанавливаю­ щем, что А есть А; на законе противоречия (А не есть не-А) и законе исключен­ ного третьего (А не может быть А и не-А, как и не-А и не не-А одновременно).

28 Динамическая психология — общее названия теоретических подходов и систем, акцент в которых ставится на мотивации, т.е. на факторах, движущих и поддерживающих деятельность животных и человека. — Ред.-сост.

Фромм Э. Социальное бессознательное

395

Аристотель29 выразил это так: «Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении <...> — это, конечно, самое достоверное из всех начал <...>» 30.

Противоположностью аристотелевской логике является то, что можно было бы назвать парадоксальной логикой, которая допускает, что А и не-А не исключают друг друга в качестве предикатов X. Парадоксальная логика преоб­ ладала в мышлении Китая и Индии, в философии Гераклита31 и затем снова под именем диалектики — в умозаключениях Гегеля и Маркса <...>

Пока человек живет в обществе, где правильность аристотелевской логики не вызывает сомнений, ему чрезвычайно трудно, если только вообще возможно, осознать переживания, противоречащие логике Аристотеля и, стало быть, бес­ смысленные с точки зрения данной культуры. Хороший тому пример — Фрейдова концепция амбивалентности, согласно которой утверждается, что можно испытывать и любовь, и ненависть по отношению к одному и тому же человеку в одно и то же время. Это переживание, совершенно «логичное» с точки зрения парадоксальной логики, лишено смысла с точки зрения логики Аристотеля. В результате большинству людей чрезвычайно трудно осознать амбивалентные чувства. Если они осознают любовь, они не могут осознать ненависть, посколь­ ку было бы абсолютно бессмысленно испытывать два противоречащих друг дру­ гу чувства в одно и то же время и к одному и тому же человеку.

В то время как язык и логика — это части социального фильтра, затруд­ няющие или даже исключающие возможность того, чтобы переживание про­ никло в сознание, третья — и наиболее важная — часть социального фильтра та, которая не позволяет определенным чувствам достичь сознания и имеет тен­ денцию выталкивать их из этой области, если они ее достигли. Это делается с помощью социальных табу32, которые объявляют некоторые идеи и чувства непристойными, запретными, опасными и которые пресекают достижение ими уровня сознания.

Введением в обозначенную здесь проблему может послужить пример, взя­ тый из жизни первобытного племени. Допустим, в воинственном племени, члены которого живут убийством и грабежом людей из других племен, нашел­ ся бы человек, испытывающий отвращение к убийству и грабежу. Но в высшей степени маловероятно, что он осознает это чувство, поскольку оно было бы несовместимо с жизнью всего племени; осознать это чувство означало бы опас­ ность подвергнуться полной изоляции и остракизму33. Поэтому у человека с подобным чувством отвращения, скорее всего, стал бы развиваться психосома-

29Аристотель (384—322 до н. э.) — древнегреческий философ и ученый-энциклопедист. —

Ред.-сост.

30Аристотель. Метафизика //Аристотель. Соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1976. Т. 1. С. 125.

31Гераклит (ок. 540—480 до н.э.) — древнегреческий философ. — Ред.-сост.

32Табу — строгий запрет. — Ред.-сост.

33Остракизм — изгнание, гонение. — Ред.-сост.

396 Тема 2. Становление предмета психологии

тический симптом, например рвота как замена проникновения в сознание чув­ ства отвращения. <...>

Другой пример: допустим, современный «человек организации» чувствует, что его жизнь лишена смысла, что ему опротивело то, чем он занимается, что ему не хватает свободы делать и думать так, как он считает нужным, что он го­ нится за призраком счастья, который никогда не осуществится. Но если бы он осознал подобные чувства, это сильно помешало бы ему в выполнении им над­ лежащих социальных функций. Поэтому такое осознание создало бы реальную опасность для общества в том виде, как оно организовано; а в результате это чув­ ство вытесняется. <...> Иррациональность любого из данных обществ выливает­ ся в необходимость для его членов вытеснять осознание многих их чувств и на­ блюдений. Эта необходимость тем больше, чем меньше общество представляет интересы всех своих членов. Греческое общество не претендовало на то, чтобы осуществить интересы всех людей. Рабы, даже согласно Аристотелю, не были полноценными человеческими существами; и в этом отношении и свободным гражданам, и рабам не столь уж много приходилось вытеснять. Но для обществ, претендующих на заботу о благосостоянии всех, эта проблема по-настоящему существует, если у них этого не получается. На протяжении всей истории человечества, за исключением, пожалуй, нескольких примитивных обществ, стол всегда был накрыт лишь для немногих, а подавляющее большинство не по­ лучало ничего, кроме оставшихся крох. Если бы большинство полностью осоз­ нало, что оно обмануто, поднялось бы негодование, угрожающее существующе­ му строю. Поэтому такие мысли должны были вытесняться, а те, в ком процесс вытеснения не прошел в должной мере, рисковали своей жизнью и свободой.

Наиболее революционное изменение в наше время заключается в том, что все народы мира открыли глаза и осознали свое желание иметь достойную, материально обеспеченную жизнь и что люди обнаружили специальные сред­ ства для выполнения этого желания. В западном мире и в Советском Союзе потребуется относительно короткий период, чтобы достичь этой стадии, тогда как для промышленно отсталых стран Азии, Африки и Латинской Америки потребуется гораздо больше времени.

Означает ли это, что в богатых, промышленно развитых странах почти не существует уже потребности в вытеснении? Среди большинства людей широко распространена подобная иллюзия, однако это не так. Эти общества тоже де­ монстрируют много противоречий и иррациональностей. Есть ли смысл тратить миллионы долларов на хранение излишков сельскохозяйственной продукции, когда миллионы людей в мире голодают? Есть ли смысл тратить половину наци­ онального бюджета на оружие, которое разрушит нашу цивилизацию, если его использовать? <...> Есть ли смысл выражать негодование по адресу систем, не допускающих свободы слова и политической деятельности, когда точно такие же — а то и хуже — системы мы называем «свободолюбивыми», если только они являются нашими военными союзниками. <...> Мы могли бы на многих стра­ ницах продолжать описание иррациональностей, вымыслов и противоречий на-

Фромм Э. Социальное бессознательное

397

шего западного образа жизни. Тем не менее все эти несообразности принимают­ ся как сами собой разумеющиеся и даже едва ли замечаются. Вне всяких сомне­ ний, этим мы обязаны отсутствию способности критической самооценки; мы со­ вершенно ясно видим эти несообразности и противоречия у своих противников, но отвергаем применение рациональной и критической оценки к самим себе.

Вытеснение осознания фактов дополняется, как и следовало ожидать, многочисленными вымыслами. Провалы, возникшие из-за того, что мы отка­ зываемся видеть многие вещи вокруг нас, должны быть заполнены так, чтобы у нас получилась связанная картина. Что же это за идеологемы, переполняю­ щие нас? И хотя их очень много, я упомяну лишь некоторые из них: мы хрис­ тиане; мы индивидуалисты; у нас мудрые лидеры; мы хорошие; наши враги (кто бы ими ни оказался на данный момент) плохие; наши родители любят нас, а мы любим их и т.д. Советский Союз создал другой набор идеологем: они марксис­ ты; у них социалистическая система; она выражает волю людей; у них мудрые руководители, которые работают на благо человечества; стремление к выгоде в их обществе — это «социалистическое» стремление к выгоде, отличное от «капиталистического»; их уважение к собственности относится к «социалисти­ ческой» собственности и совершенно отличается от уважения к «капиталисти­ ческой» собственности и т.д. Родители, школа, церковь, кино, телевидение, газеты с самого детства обрушивают на людей все эти идеологические положе­ ния, и они настолько овладевают умами людей, как если бы они были резуль­ татом их самостоятельного мышления или наблюдения. Если этот процесс про­ исходит в противостоящем нам обществе, мы его называем «промыванием моз­ гов», не в таких крайних формах — «внушением» или «пропагандой»; если же у нас — мы называем его «обучением» и «информацией». И хотя верно, что об­ щества различаются по степени осознания и «промывания мозгов», и хотя за­ падный мир в этом отношении все-таки лучше, чем советский, разница не на­ столько велика, чтобы основательно противопоставлять их представления, со­ стоящие из смеси вытесненных фактов и допущенных вымыслов.

Почему же люди вытесняют осознание того, что при других обсто­ ятельствах они бы осознали? Несомненно, основная причина — страх. Но страх чего? Страх кастрации, как полагал Фрейд? Но мы не располагаем достаточны­ ми свидетельствами, чтобы верить этому. Или это боязнь быть убитым, поса­ женным в тюрьму, страх перед голодом? Это может прозвучать убедительно, если иметь в виду репрессии, совершаемые в странах, практикующих террор и притеснения. Если же этого нет, придется искать дальше. Нет ли более утончен­ ных видов страха, которые порождало бы общество, подобное нашему? Давайте представим себе молодого руководителя или инженера крупной корпорации. Если у него есть «нездоровые» мысли, возможно, он постарается вытеснить их, чтобы не оказаться без повышения, которое получают другие. Само по себе это не было бы трагедией, если бы не то, что он сам, его жена и друзья сочтут его «неудачником», если он отстанет в соревновательной гонке. Так страх прослыть неудачником может стать достаточным основанием для вытеснения.

398 Тема 2. Становление предмета психологии

Однако есть еще один и, я думаю, наиболее сильный мотив для вытесне­ ния: боязнь изоляции и остракизма.

Для человека, насколько он человек — т.е. насколько он превосходит при­ роду и осознает себя и свою смертность,— чувство полного одиночества и обо­ собленности близко к умопомешательству. Человек как человек боится безумия, а человек как животное боится смерти. Человеку нужно поддерживать отноше­ ния с другими людьми, обрести единство с ними, чтобы остаться в здравом уме. Эта потребность быть вместе с другими является сильнейшей страстью, более сильной, чем секс, а часто даже более сильной, чем желание жить. Боязнь изо­ ляции и остракизма в большей мере, чем «страх кастрации», заставляет людей вытеснять из сознания то, что является табу, поскольку его осознание означало бы, что человек не такой, как все, особый, и, значит, он будет изгнан из обще­ ства. Поэтому индивид должен закрыть глаза на то, что группа, к которой он принадлежит, объявляет несуществующим, или принять за истину то, что боль­ шинство считает истинным, даже если бы его собственные глаза убеждали его в обратном. Для индивида настолько жизненно важна стадность, что стадные взгляды, верования, чувства составляют для него большую реальность, чем то, что подсказывают ему собственные чувства и разум. <...> То, что человек счита­ ет правильным, действительным, здравым,— это принятые в данном обществе клише34, и все, что не подпадает под эти клише, исключается из сознания, оста­ ется бессознательным. Нет, пожалуй, ничего такого, во что бы человек не пове­ рил или от чего бы не отказался под угрозой остракизма, будь она внутренней или внешней. Возвращаясь к боязни утратить самотождественность, о которой я говорил раньше, я хочу подчеркнуть, что для большинства людей их тожде­ ственность обычно уходит своими корнями в их подчиненность социальным клише. «Они» есть те, кем они считают себя, поэтому боязнь остракизма вклю­ чает в себя страх утратить тождественность, и эта-то комбинация двух страхов оказывает наиболее сильное воздействие.

Концепция остракизма как основания для вытеснения могла бы привес­ ти к довольно безнадежному взгляду, согласно которому каждое общество мо­ жет обесчеловечить и деформировать человека, как ему заблагорассудится, потому что каждое общество всегда может пригрозить ему изгнанием. Но до­ пустить это означало бы упустить из виду следующее. Человек — не только член общества, но также и представитель человеческого рода. Хотя человек боится полной изоляции от своей социальной группы, он также боится оказаться изо­ лированным от человечества, которое представлено в нем самом его совестью и разумом. Перспектива оказаться полностью обесчеловеченным пугает даже тогда, когда во всем обществе приняты бесчеловечные нормы поведения. Чем гуманнее общество, тем меньше потребность для индивида выбирать между изоляцией от общества и изоляцией от человечества. Чем острее конфликт между целями общества и человека, тем сильнее разрывается индивид между

34 Клише — здесь: общепринятые, образцовые или шаблонные мнения. — Ред.-сост.

Фромм Э. Социальное бессознательное

399

двумя опасными полосами изоляции. До какой степени человек чувствует свое единство с человечеством благодаря интеллектуальному и духовному развитию, настолько он способен вынести социальный остракизм, и наоборот. Возмож­ ность действовать по совести зависит от того, насколько человек преодолел ограниченность своего общества и стал гражданином мира.

Обычный человек не позволяет себе осознавать мысли или чувства, несов­ местимые с принятыми в данной культуре образцами, и поэтому вынужден вы­ теснять их. Следовательно, с точки зрения формы, что бессознательно, а что со­ знательно, зависит от структуры общества и от созданных в нем образцов чувств и мыслей. Что же касается содержания бессознательного, то здесь невозможны обобщения. Одно можно утверждать: оно всегда представляет целостного чело­ века со всеми его потенциальными наклонностями к тьме и свету; оно всегда составляет основу для различных ответов, которые способен дать человек на вопрос, поставленный самим существованием. В крайне регрессивных культу­ рах, повернувшихся вспять к животному существованию, именно это желание является преобладающим и осознанным, тогда как все стремления вырваться за пределы этого уровня вытесняются. В культуре, перешедшей от регресса к ду­ ховно-прогрессивной цели, остаются бессознательными силы, представляющие темное начало в человеке. Но в любой культуре человек содержит в себе все воз­ можности: он и архаичный человек, хищный зверь, людоед, идолопоклонник, но он и существо, способное к разуму, любви, справедливости. Значит, содержа­ ние бессознательного — не добро и не зло, не рациональное и не иррациональное,

оно и то, и другое, все человеческое. Бессознательное — это целостный человек вычетом той его части, которая соответствует особенностям его обществ

знание представляет социального человека, случайные ограничения, наложен­ ные исторической ситуацией, в которую заброшен человек. Бессознательное представляет универсального человека, целостного человека, истоки которого в космосе; оно представляет прошлое, восходящее к заре человеческого суще­ ствования, и его будущее вплоть до того дня, когда человек станет человечным в полном смысле слова, когда природа гуманизируется, а человек «натурализируется». Осознать чье-то бессознательное — значит соприкоснуться с воп­ лощенной в нем человечностью и устранить преграды, которые общество уста­ навливает в каждом человеке и, следовательно, между человеком и его ближ­ ним. Полностью достичь этой цели — дело трудное и не всегда осуществимое, но приблизить ее — по силам каждому человеку, ибо приводит она к избавлению человека от социально обусловленного отчуждения от самого себя и от челове­ чества. Национализм и страх перед всем иностранным противоречат гуманисти­ ческому опыту, приобретенному благодаря осознанию бессознательного.

Какие факторы делают социальное бессознательное более или менее осоз­ нанным? Прежде всего, совершенно ясно, что индивидуальный опыт порожда­ ет различия. Сын авторитарного отца, восставший против отцовского авторите­ та, но несокрушенный, будет лучше подготовлен к тому, чтобы видеть соци­ альные рационализации насквозь и осознавать социальную реальность,