!Учебный год 2024 / Цифровое право / tom-3

Цифровые технологии в системе правовых отношений (молодежное пространство науки)

Digital technologies in the system of legal relations (youth space of science)

К. К. Косовская,

студент, Сибирский федеральный университет

Д. Д. Долгозвягов,

студент, Сибирский федеральный университет

Г. А. Тихонов,

студент, Сибирский федеральный университет

МЕЖГОСУДАРСТВЕННОЕ УПРАВЛЕНИЕ КИБЕРПРОСТРАНСТВОМ: ВОПРОСЫ ПРАВА И КИБЕРБЕЗОПАСНОСТИ В УСЛОВИЯХ КРИЗИСА

Аннотация. В статье обозначаются современные проблемы, порождаемые стремительным развитием информационно-коммуникационных технологий и киберпространства. Рассматривается уже существующий ландшафт международного права и степень, в которой оно обеспечивает самостоятельный механизм регулирования в киберпространстве. Исследуются три ключевых индикатора кризиса, отражающихся в области международного права кибербезопасности. Особое внимание уделяется нормотворческим инициативам по данным вопросам. Утверждается, что формирующийся свод необязательных норм представляет собой критическое окно возможностей для возвращения государствам центральной правотворческой позиции.

Ключевые слова: цифровые технологии, кибербезопасность, управление, международное право, международные нормы, цифровая экономика, атрибуция

INTER-STATE GOVERNANCE OF CYBERSPACE:  

ISSUES OF LAWAND CYBERBUSSECURITY INACRISIS

Abstract. The article examines the contemporary challenges posed by the rapid development of information and communication technologies and cyberspace. It examines the already existing landscape of international law and the extent to which it provides an independent regulatory mechanism in cyberspace. Three key indicators of crisis reflected in the field of international cybersecurity law are explored. Particular attention is paid to normative initiatives on these issues. It is argued that the emerging body of non-binding norms represents a critical window of opportunity for states to regain a central lawmaking position.

Keywords: digital technology, cybersecurity, governance, international law, international norms, digital economy, attribution

В контексте международного права правовые нормы устанавливают общие границы приемлемого поведения в международных отношениях, сохраняя при этом важное пространство для маневра, усмотрения и переговоров. Чтобы очертить эту зону свободы для государств и других международных акторов в отношении нового явления международного значения, необходимо идентифицировать,

171

Цифровые технологии в системе правовых отношений (молодежное пространство науки)

Digital technologies in the system of legal relations (youth space of science)

интерпретировать и применять к нему соответствующие правовые нормы. Киберпространство в широком понимании является именно таким явлением. Важно отметить, что использование и злоупотребление этим сложным виртуальным пространством без границ затрагивают жизненно важные интересы государства в физическом мире, включая национальную безопасность, общественную безопасность или экономическое развитие. Таким образом, киберпространство выходит далеко за пределы внутренних дел любого государства.

Эксперты (GGE), учрежденные Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций (ООН). На тот момент в группу входили представители 15 государств – членов ООН, включая три «кибер-сверхдержавы»: Китай, Россию и США. Таким образом, ее позицию можно рассматривать как подтверждение общего понимания в международном сообществе.

Выделяются индикаторы очевидного кризиса международного права. Во-первых, сфера кибербезопасности, которая сопротивляется кодификации применимых правил в рамках всеобъемлющего многостороннего соглашения. Во-вторых, государства, которые не вносят свой вклад в разработку международных правил, специфичных для кибербезопасности. Было бы неверно утверждать, что государства полностью отказались от установления стандартов. Наиболее отчетливо эту тенденцию можно увидеть в контексте работы ГПЭ ООН. Эксперты (GGE), учрежденные Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций (ООН). На тот момент в группу входили представители 15 государств – членов ООН, включая три киберсверхдержавы: Китай, Россию и США.

Всвоем последнем отчете группа декларировала преимущества «добровольные, необязательные нормы ответственного поведения государства». В докладе утверждается, что такие нормы предотвращают конфликты в киберпространстве, способствуют международному развитию и снижают риски для международного мира и безопасности. В отчете также рекомендовано 11 норм.

Всовокупности эти показатели обозначают тенденцию отхода от создания юридических норм международного права в классическом понимании. Вместо разработки обязательных договоров или обычных норм государства прибегают к нормативной деятельности, выходящей за рамки традиционного международного права. В теории права это явление описывается как «плюрализация международного нормотворчества», которое характеризуется наблюдением, что «лишь ограниченная часть осуществления публичной власти на международном уровне в настоящее время материализуется в создание норм, которые можно считать международно-правовыми нормами в соответствии с классическим пониманием международного права». Чтобы понять, какое влияние эта ситуация оказывает на международно-правовое регулирование кибербезопасности, нам следует немного отойти от масштаба и рассмотреть более широкий контекст существующего международного права. Отсутствие системы норм международного права, специфичной для кибербезопасности, не означает, что не существует правовых норм, применимых к кибердеятельности.

Вдополнениек этимобщеприменимымнормаммеждународногоправаотносятся: устав Международного союза электросвязи 1992 г.; Будапештская конвенция

172

Цифровые технологии в системе правовых отношений (молодежное пространство науки)

Digital technologies in the system of legal relations (youth space of science)

2001 г. о киберпреступности и протокол от 2006 г. о ксенофобии и расизме; соглашение по информационной безопасности Шанхайской организации сотрудничества 2009 г.; конвенция Африканского союза по кибербезопасности 2014 г.

Безусловно, перечисленные международные соглашения важны, но они регулируют лишь небольшую часть деятельности, связанной с киберпространством. Кроме того, могут иметь очень ограниченное членство – шесть государств, в случае соглашения Шанхайской организации сотрудничества, и ни одного в конвенции Африканского союза. Проблема усугубляется тем, что цифровая революция совпала с очередным обострением геополитической ситуации, одним из проявлений которого являются так называемые цифровые войны.

Таким образом, хотя киберпространство не является беззаконной территорией, находящейся вне досягаемости международного права, на данный момент не существует сложного регуляторного механизма, который способен обеспечить стабильную кибердеятельность государств. Более того, государства, похоже, неохотно участвуют в развитии и интерпретации международного права, применимого к кибербезопасности.

Переходя к анализу международно-правовых механизмов обеспечения цифровой безопасности, следует отметить, что среди важнейших угроз выделяется высокий уровень зависимости России в сфере цифровых технологий, обусловленный преимущественно полупериферийным характером отечественной экономики. Однако Россия обладает мощным научным потенциалом, что позволяет­ надеяться на то, что перспективы создания суверенного сегмента Интернета вполне реальны. Формальным правовым основанием для такого вывода является принятие ряда специальных нормативных актов, направленных на обеспечение безопасности отечественного сектора Интернета. Базовым актом является Закон о суверенном Интернете.

Следует отметить, что эксперты обоснованно утверждают, что одним из ключевых факторов обеспечения долгосрочной международной стабильности в условиях становления и быстрого развития современного цифрового общества является формирование режима коллективной ответственности в сфере функционирования глобальной сети Интернет [1–4]. Однако экономически развитые страны на сегодняшний день проводят политику поляризации международной безопасности. Для обеспечения международной стабильности необходимо создание международно-правовых механизмов, позволяющих защищать суверенные права государств на регулирование информационного пространства, в том числе в национальном сегменте Интернета.

Специальными актами постсоветских стран являются Конвенция о преступности в сфере компьютерной информации и Соглашение о сотрудничестве государств – участников СНГ в борьбе с преступлениями в сфере компьютерной информации. Следует отметить, что позиция Российской Федерации в отношении Конвенции о преступлениях в сфере компьютерной информации испытывала определенные колебания. Российская Федерация подписала этот документ, но затем отозвала его, поскольку в конвенции содержатся положения, которые можно считать нарушением суверенитета государства.

173

Цифровые технологии в системе правовых отношений (молодежное пространство науки)

Digital technologies in the system of legal relations (youth space of science)

Международноеправокибербезопасностисегоднянаходитсянакритическом этапе. Нерешительность государств в отношении участия в разработке и применении международного права привела к возникновению вакуума власти, способствующего появлению негосударственных нормотворческих инициатив. Однако говорить о кризисной ситуации было бы преждевременно. В ближайшие несколько лет станет понятно, увидим ли мы постепенный упадок межгосударственного управления киберпространством или фундаментальную перекалибровку правовых подходов, когда государства снова займут центральное место [5–6].

Среди важнейших угроз для страны можно выделить высокий уровень зависимости России в сфере цифровых технологий. Эта зависимость обусловлена, главным образом, полупериферийным характером отечественной экономики. В связи с этим существует уязвимость информационной инфраструктуры, кибертерроризм, кибершпионаж и вмешательство во внутренние дела других стран, которое может осуществляться посредством неправомерного использования информационных и коммуникационных технологий.

В настоящее время идет процесс создания международно-правового механизма обеспечения цифровой безопасности. Основные контуры архитектуры обозначены главным образом в региональных актах. Тем не менее подавляющее большинство универсальных актов носит рекомендательный характер. Следовательно, не существует универсального международно-правового механизма, который мог бы обеспечить безопасность в цифровой сфере.

Учитывая тот факт, что международные отношения вступают в очередную фазу острой конфронтации, нельзя ожидать ее разрешения в обозримом будущем. В связи с этим России необходимо разработать и принять свою стратегию цифровой безопасности. Она должна включать в себя меры по снижению зависимости от иностранных технологий и разработке отечественных аналогов, а также усиление мер по защите информационной инфраструктуры и борьбе с киберугрозами.

Список литературы

1.Bulyga R. P. Business audit: issues of theory and methodology / / Innovative development of the economy. 2011. 2(3). Pp. 113–155.

2.Dai J., Vasarhelyi M. A. Toward Blockchain-­Based Accounting and Assurance

//Journal of Information Systems/ 2017. 31(3). Pp. 5–21.

3.Kubo M. Is the International Law of Cyber Security in Crisis? // 8th International Conference on Cyber Conflict. NATO CCD COE Publications. 2016. 8(2). Pp.127–139.

4.Русскевич Е. А. Нарушение правил централизованного управления техническими средствами противодействия угрозам информационной безопасности

//Journal of Digital Technologies and Law. 2023. Т. 1, № 3. С. 650–672.

5.Правовое управление в кризисных ситуациях: монография / С. Б. Бальхаева, Х. И. Гаджиев, С. А. Грачева и др.; отв. ред. Ю. А. Тихомиров; М.: Проспект, 2022.

6.Интересы в механизме публичной власти: проблемы теории и практики: монография / отв. ред. Ю. А. Тихомиров. М.: Проспект, 2023.

174

Цифровые технологии в системе правовых отношений (молодежное пространство науки)

Digital technologies in the system of legal relations (youth space of science)

А. В. Криушина,

курсант, Московский университет Министерства внутренних дел Российской Федерации имени В. Я. Кикотя

СМАРТ-КОНТРАКТ И ЭЛЕКТРОННАЯ СДЕЛКА:   СООТНОШЕНИЕ ПОНЯТИЙ

Аннотация. Целью исследования являются выявление и анализ существенных различий между понятиями «электронная сделка» и «смарт-контракт», определениевозможностиихсоотношениядругс другом.Особоевниманиеобращается на схожесть данных категорий в части недостаточной теоретической и законодательной проработанности. Рассматриваются такие особенности смарт-контракта, как содержание, возможное отсутствие юридической силы, необходимость в привлечении специалиста, автоматизированный характер, трудности восприятия пользователями и др. Делается вывод о невозможности причисления смарт-кон- тракта ни к одному из видов сделки и предлагается выделять его исключительно как новый способ исполнения обязательств.

Ключевые слова: смарт-контракт, электронная сделка, цифровые технологии, программный код, договор, обязательство, автоматизация, юридическая сила

SMART CONTRACTAND ELECTRONIC TRANSACTION:  

THE RELATIONSHIPOF CONCEPTS

Abstract.Thepurposeof thisarticleisto identifyandanalyzesignificantdifferences between the concepts of “electronic transaction” and “smart contract”, to determine the possibility of their relationship with each other. The author pays special attention to the similarity of these categories in terms of insufficient theoretical and legislative elaboration. Considering such features of a smart contract as the content, possible lack of legalforce,the needto involveaspecialist,automatednature,difficultiesof perception by users, etc., the author comes to the conclusion that it is impossible to classify a smart contract to any type of transaction and proposes to single it out exclusively as a new way of fulfilling obligations.

Keywords: smart contract, electronic transaction, digital technologies, program code, contract, obligation, automation, legal force

В науке и практике с большой периодичностью употребляются понятия «смарт-контракт», «электронный контракт», «электронный договор» и т. п. В настоящее время их трактовка вызывает значительные трудности, поскольку все они охватывают отношения в рамках информационной среды и не нашли своего закрепления в действующем законодательстве.

Сейчасбольшуюактуальностьприобретаетвопроссущностисмарт-контрак- та как юридического факта, а именно возможность его сопоставления с электронной сделкой: соотносятся ли они как целое и часть, как составная часть и целое,

175

Цифровые технологии в системе правовых отношений (молодежное пространство науки)

Digital technologies in the system of legal relations (youth space of science)

либо вообще не сопоставимы друг с другом. В связи с этим предлагается более детальное рассмотрение сущности и отличительных признаков смарт-контрактов в сравнении с некоторыми особенностями электронных сделок.

Смарт-контрактом является «криптографический договор, непосредственно находящийся в цепочке блоков блокчейн, подкрепленный автоматизированным исполнением условий договора за счет данной технологии» [9. С. 2292–2293]. В. С. Рухтина отмечает, что их использование расширяется и является особенно эффективным при периодическом заключении однородных соглашений, не требующих существенных изменений, к каким можно отнести договоры аренды или поставки. Примером являются автоматизированные «торговые операции между оператором авиатопливного бизнеса Газпромнефть-Аэро и S7 Airlines с Альфабанком» [6. С. 410].

Действующее законодательство не закрепляет понятие смарт-контракта, его правовой режим и место в системе способов исполнения обязательств. Однако, опираясь на опыт применения смарт-контрактов, можно выделить основные признаки, отличающие их от смежных определений:

– заключение в форме письменного кода; – заключение с использованием технологии блокчейн;

– оплата встречного предоставления цифровым финансовым активом; – самостоятельное и автоматизированное исполнение обязательств [4. C. 27]. Ориентируясь на суждения, приводимые Л. Г. Ефимовой [3. С. 129], элек-

тронную сделку можно охарактеризовать как особую, заключаемую субъектами в простой письменной форме категорию гражданско-правовой сделки с помощью электронных или других технических средств при возможности воспроизвести впоследствии ее содержание на материальном носителе, а также достоверно определить контрагентов.

Д.А.Турицынразделяетсмарт-контрактыв соответствиис наличиемюриди- ческой силы. Он признает фактическое существование не имеющих юридической силы контрактов, объясняя это отсутствием их направленности на приобретение юридической силы и на осуществление контроля за взаимодействием вступающих в правоотношения субъектов. Таким образом, автор говорит о «действительном выражении договорного соглашения» как об исключительной прерогативе тех смарт-контрактов, которые обладают юридической силой [8. С. 225]. Именно это и определяет одно из отличий смарт-контракта от электронной сделки, условием признания недействительности которой является нарушение установленных гражданским законодательством требований о соблюдении формы, прав и интересов иных лиц и др., в то время как некоторые категории смарт-контрактов изначально не имеют установок на контроль деятельности сторон, оформленный юридически.

Значительные различия можно выявить в структуре содержания сравниваемых единиц. Следует учитывать, что смарт-контракт имеет форму, которая, как правило, не является привычной и понятной простым пользователям. Если рассматривать строение смарт-контрактов в соотношении с электронными сделками, то говорить о его соотношении с электронной сделкой как общего

176

Цифровые технологии в системе правовых отношений (молодежное пространство науки)

Digital technologies in the system of legal relations (youth space of science)

и входящего в него частного не представляется возможным по причине того, что и в смарт-контракте допустимо отсутствие положений, имеющихся в обычном договоре. Согласимся с позицией Турицына, связывающего такое отсутствие не столько со слабой технической проработанностью смарт-контрактов, выраженной в невозможности включения аспектов, «которые неявно подразумеваются в договоре», сколько с отсутствием в этом объективной необходимости или нежелательностью автоматизации таких составляющих сделки [8. С. 226].

В качестве еще одной отличительной особенности создания смарт-контрак- тов можно выделить то, что в силу сложной технической составляющей и неясности механизмов их функционирования, а также трудностей при создании, расшифровке и проведении иных манипуляций с программными кодами сторонам в обязательном порядке требуется привлечение компетентного специалиста, который должен обеспечить техническую сторону проводимых действий. При этом, как отмечает В. М. Камалян, привлекаемое лицо несет ответственность сугубо за неправильное составление смарт-контракта, т. е. неисполнение либо ненадлежащее исполнение им каких-либо действий, связанных с объективной необходимостью обеспечения соответствия «текста договора программному коду (содержанию смарт-контракта)» [5. С. 35]. Следовательно, можно установить, что такое лицо не обязано обладать юридическими знаниями и владеть юридической техникой, поскольку ответственности за содержание заключаемого соглашения в области грамотного выражения волеизъявления сторон специалист рассматриваемой категории не несет.

Таким образом, участие специалиста в составлении смарт-контракта является отличительным от электронной сделки признаком, поскольку создание электронной­ сделки (как многосторонней, так и односторонней) может быть свободно осуществлено и без участия третьих лиц, вовлечение которых в процесс заключения и исполнения электронной сделки носит диспозитивный характер и подлежит урегулированию преимущественно за счет волеизъявления сторон. Автор считает, что роль «специалиста» как при заключении электронных сделок, так и при составлении смарт-контрактов достаточно велика, потому что именно на данную категорию участников гражданских правоотношений возложена ответственность технического обеспечения необходимых в рамках соглашений процессов, при неграмотном подходе к которому возникают существенные риски неверной интерпретации содержания сделки или контракта, что неминуемо повлечет искажение реальных интересов сторон, а также значительные трудности при доказывании в рамках процессуальной деятельности. В связи с этим предлагается закрепить в виде отдельной статьи либо пункта статьи в главе 9 Гражданского кодекса Российской Федерации [2] положения, выделяющие специалистов в качестве отдельной категории участников при заключении сделок, регламентирующие его основные права, обязанности и ответственность за ненадлежащее исполнение возложенных функций. Предполагается, что специалист не будет принадлежать к какой-либо из сторон сделки, а будет независимым лицом, которое может приглашаться любой из сторон по взаимному согласию или назначаться соответствующими органами или должностными лицами (если, например,

177

Цифровые технологии в системе правовых отношений (молодежное пространство науки)

Digital technologies in the system of legal relations (youth space of science)

в качестве стороны выступает публично-правовое образование, казенное предприятие или учреждение).

И,наконец,ключевымотличиемрассматриваемыхобъектовявляетсято,что призаключениисделки(как в устной,так и в простойписьменнойилиэлектронной форме) требования по соблюдению содержащихся в ней условий и исполнения соответствующих обязательств возлагаются непосредственно на конкрет- ныхучастников,когдасмарт-контрактпредполагаетавтоматизированныйспособ исполнения обязательств без какого-либо вовлечения сторон. А. Я. Ахмедов раскрывает действие данного механизма следующим образом: при наступлении определенных, заранее установленных участниками обстоятельств «программный код обеспечивает автоматизированное последовательное совершение действий, направленных на исполнение обязательств» [1. С. 149–150]. В связи с этим логичным является возникновение вопроса относительно ответственности при некачественном исполнении обязательств или их неисполнении вообще. Так, А. И. Савельев считает, что именно действия должника будут являться ядром понятия «обязательство», что делает вопрос исполнения обязательств за счет автоматизации неактуальным, так как «все параметры исполнения уже заранее и однозначным образом определены в программном коде» [7. С. 32–34]. Следовательно, каждое действие, производимое программным кодом, изначально будет являться «надлежащим» в силу отсутствия возможности участников и третьих лиц каким-либо образом повлиять на установленную последовательность компьютерных операций.

Итак, сопоставив понятия «электронная сделка» и «смарт-контракт» путем рассмотрения ключевых особенностей смарт-контракта относительно осуществляемой в рамках электронных сделок деятельности, можно заключить, что данные понятия, несмотря обязательное применение специальных технических средств и механизмов, не являются тождественными по причине наличия ряда факторов, совокупность которых не является исчерпывающей. Правовой режим смарт-контрактов не стал объектом официального толкования и признан предметом многочисленных дискуссий. Кроме того, в отличие от электронных сделок, заключаемых практически повсеместно, смарт-контракты имеют несколько ограниченный круг лиц из-за более сложной процедуры пользования и отсутствия понимания механизмов их функционирования значительной долей пользователей.

Рассуждая о дискуссионности вопроса касательно соотношения смарт-кон- тракта с электронной сделкой по причине множества существенных различий между ними, автор согласился с позицией А. И. Савельева, который не причисляет смарт-контракт ни к одному из видов сделки, а воспринимает его исключительно как новый способ исполнения обязательств. На формирование данной точки зрения оказал влияние существенный довод данного ученого об отсутствии волевого компонента сторон при автоматизированном исполнении обязательства, что в корне противоречит сущности гражданско-правовой сделки, которая практически полностью основана на реализации волеизъявления участников.

178

Цифровые технологии в системе правовых отношений (молодежное пространство науки)

Digital technologies in the system of legal relations (youth space of science)

Список литературы

1.Ахмедов А. Я. Квопросу о признаках смарт-­контракта // Правовая политика

иправовая жизнь. 2020. № 2. С. 146–154.

2.Гражданский кодекс Российской Федерации (часть первая) от 30 ноября 1994 г. № 51-ФЗ // Российская газета. № 238–239. 1994.

3.Ефимова Л. Г. Еще раз о понятии и правовой природе электронной формы сделки // Совершенствование законодательства. 2019. № 8(153). С. 129–137.

4.Ефимова Л. Г., Сиземова О. Б.  Правовая природа смарт-­контракта // Банковское право. 2019. № 1. С. 21–28.

5.Камалян В. М. Правовые риски использования цифровых технологий в банковской деятельности // Актуальные проблемы российского права. 2019. № 9. С. 32–39.

6.Рухтина В. С. Эдектронная форма сделки // Вопросы российской юстиции. 2022. № 17. С. 406–413.

7.Савельев А. И. Договорное право 2.0: «умные» контракты как начало конца классического договорного права // Вестник гражданского права. 2016. № 3. С. 32–59.

8.Турицын Д. А. К вопросу о форме автоматизированных цифровых контрактов в современном договорном праве: электронные контракты и смарт-­контракты // Право и практика. 2019. № 4. С. 224–228.

9.Christidis K., Devetsikiotis M. Blockchains and Smart Contracts for the Internet of Things // IEEEAccess. 2016. № 6. Pp. 2292–2293.

О. В. Кротикова, студент, Международный юридический институт

ЦИФРОВАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ ПРЕДОСТАВЛЕНИЯ ГОСУДАРСТВЕННЫХ И МУНИЦИПАЛЬНЫХ УСЛУГ В СФЕРЕ ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОЙ ПОДДЕРЖКИ МНОГОДЕТНЫХ СЕМЕЙ

Аннотация. В статье рассмотрены правовые основы реализации и поэтапного внедрения информационных систем автоматизации процесса оказания государственных и муниципальных услуг в рамках осуществления государственных программ помощи многодетным семьям. Обозначены ключевые фазы перехода оказания мер социальной поддержки муниципалитетами указанной категории граждан на цифровые услуги. Проанализированы центральные проекты, функционирующие в настоящий момент при помощи цифровых технологий.

Ключевые слова: цифровизация, цифровые платформы, межведомственный информационный обмен, проактивное обращение, идентификация, аутентификация, авторизация

179

Цифровые технологии в системе правовых отношений (молодежное пространство науки)

Digital technologies in the system of legal relations (youth space of science)

DIGITALTRANSFORMATION OFTHE LEGALREGULATION   OFTHE PROVISION OF STATEAND MUNICIPALSERVICES   IN THE FIELD OF CIVILLEGALSUPPORT FOR LARGE FAMILIES

Abstract.Inthisarticle,wehaveinvestigatedthe legalbasisforthe useandphased implementation of information systems for automating the processes of providing state and municipal services within the framework of the implementation of state assistance programs for large families. The key phases of the transition of the provision of social support measures by municipalities of this category of citizens to digital services are outlined. The central projects currently being implemented with the help of digital technologies are analyzed.

Keywords: digitalization, digital platforms, interdepartmental information exchange, digital code, proactive appeal, identification, authentication, authorization

В настоящий момент в условиях формирования единого информационного цифрового пространства в стране [5] наиболее важно, на наш взгляд, сформировать действенный механизм правового регулирования предоставления государственных и муниципальных услуг [14]. В первую очередь предлагается обратить внимание на нормативно-правовую базу социальных служб, призванных обеспечить качественный уровень социальной поддержки наиболее уязвимой категории граждан, а именно многодетных семей [16. С. 56-58].

Внедрение цифровых технологий в системы государственного управления в Российской Федерации началось с момента разработки концепции административной реформы [6] во исполнение распоряжения Правительства РФ [9], в рамках обеспечения механизмов доступности, экстерриториальности и проактивности еще с 2006 года. Вышеуказанные меры по внедрению цифровых информационных технологий имели своей целью:

– сокращение непрофильных направлений, – повышение узконаправленных специалистов путем обеспечения меж-

ведомственного информационного обмена между органами власти без участия заявителя,

– перевод предоставления государственных и муниципальных услуг в электронный вид.

Несмотря на то, что мероприятия по трансформации подходов к предоставлению государственных и муниципальных услуг начались еще с 2007 г. [8] с появлением первых экспериментальных многофункциональных центров (МФЦ), а также с создания интернет-портала www.gosuslugi.ru в 2009 году, но до принятия ФЗ № 210 [2] единых стандартов указанный правовой институт в себе не содержал [1]. Данным ФЗ были закреплены такие дефиниции, как «государственные услуги», «муниципальные услуги», «портал государственных и муниципальных услуг», «межведомственное информационное взаимодействие», а также «многофункциональный центр» (МФЦ). Первый же подмосковный офис «Мои документы» открылся в Балашихе все в том же 2009 году.

Следующим важным этапом цифровизации государственного и муниципального управления в рамках межведомственного взаимодействия явилось создание

180