848

особняке за городом. Пока еще было светло, начальник полковой разведки – старший лейтенант – подозвал меня к себе, развернул карту, сообщил:

–Мои ребята недалеко от нас, обнаружили небольшую группу противника. Нам приказано узнать ее численность, и где она разместилась на ночь. Если обнаружишь, что группа сейчас скрытно продвигается в нашем направлении, немедленно возвращайся обратно. Задание трудное. Справишься?

–Постараюсь. А можно пойти с кем-нибудь из наших в паре?

–Нет. Варьян оставил их при себе.

–А Теплых?

–Его забирай. А теперь смотри и запоминай. Вот от нас идет тропинка и упирается в ручей. Через него мостик (опять мостик, подумал я). Далее тропинка пойдет в гору, а там километра четыре – пять от нас, – первое, довольно крупное село. К нему, справа, идет шоссейка, далее она поворачивает направо и тянется до второго села. В общем, там решение принимай по обстановке.

Пошли с Теплых, как обычно, не впервой. Тропинка была старой, местами проросла травой. Мостик был перекинут не через ручей, а через осушительную канаву. Здесь, в кустах, я оставил Теплых.

Недалеко от мостика стояло старое, совершенно голое дерево, без листьев и коры. Привычно отметил про себя – хороший ориентир, далеко виден. По заданию я должен был идти по тропинке (она шла немного в гору) к ближнему селу. Но что-то подсказывало мне, что идти надо правее. Оттуда слышались какие-то подозрительные шорохи. И склон в гору здесь был более крутым, поэтому возводить оборонительную полосу немцам, как мне казалось, здесь было более целесообразным. Прислушался – шорохи продолжались. Поэтому дальше у бровки пополз уже попластунски… и на фоне неба явственно увидел очертания бродячих коров... Тьфу! От досады даже выругался. Но, подумав, решил, что это даже и лучше: «Раз коровы бродят на воле, значит, жители поселка покинули его, и поэтому вряд ли там будут немцы».

Вот и шоссейка, и я более уверенно, почти не таясь, пошел

кселу. Вначале обошел его слева. Пусто – ни солдат, ни жителей.

371

Вернулся обратно, намереваясь обойти его справа. Но в этот момент неожиданно увидел слабенький огонек. Странно: он был почти у самой земли. Осторожно приблизился. Оказалось, что свет шел снизу, из подвала, через небольшое окошечко размером примерно 40 на 40 см с прочной крестовиной по центру (рамой). В подвале плотно в ряд стояли небольшие аккуратненькие ящички с крышками. Между ними спокойно разгуливал молодой парень в гражданской одежде. Из некоторых ящичков он небольшим совочком что-то черпал и пересыпал в рюкзак. Что бы это значило? Любопытство буквально разрывало меня. И я решил тоже спуститься в подвал. Но как? Сразу вспомнил, как эту операцию делал Андрей у фольварка перед железнодорожным мостом у речки. Таким же образом решил поступить и я. Лег на спину и обеими ногами враз выбил стекло и крестовину внутрь. (Господи, почему это ночами все получается так громко). И спрыгнул в подвал. Парень от неожиданности с перепугу стоял неподвижно с открытым ртом и таращил на меня глаза. Не давая ему опомниться, я направил на него автомат и строго спросил:

– Вэр бист ду? (Кто такой?)

Мешая немецкие, польские и даже русские слова, он дрогнувшим голосом ответил:

–Их нихт дейч. Я полен… полен. Ферштейн.

–Ваз махст ду да? (что ты здесь делаешь?)

Он, уже смелее, зачерпнул из ящика немного печенья, показал мне и высыпал обратно.

Поняв, что я, видимо, русский и никакой опасности для него не представляю, парень жестом пригласил подойти меня поближе и из следующего ящичка тем же совочком почерпнул немного дешевеньких конфет. Предложил мне. Я не удержался и высыпал их в карман шинели. Пожалел, что не взял с собой рюкзак – набрал бы немного для своих ребят.

Пользуясь представившейся возможностью, я решил для начала немного «разговорить» этого парня. Подбирая то немецкие, то русские, а то и украинские слова, спросил его:

– Есть ли в этом селе немцы?

Он ответил, что они были здесь примерно до обеда. А потом, узнав, что русская армия совсем близко, ушли в соседнее се-

372

ло. Это 8-10 километров отсюда. Далее мне удалось узнать, что живет он там же, но не в самом селе, а рядом – у одного бауэра в работниках. Но когда узнал, что русские совсем близко, убежал сюда, чтобы чем-нибудь поживиться в магазинах, пока хозяев нет.

На вопрос, сколько их и делают ли они оборону вокруг села, ответил, что их около тридцати человек, а про оборону ничего не знает.

С этой информацией можно было возвращаться обратно, но под конец я спросил его, есть ли из подвала выход? Парень жестом пригласил меня следовать за ним и минуту спустя, через торговый зал, мы были уже на улице.

На фасаде здания я прочел: «Кондиторай». Мысленно, в который уж раз за последнее время, обозвал себя дураком: зачем было разбивать окно и раму? А парень пошел искать новые магазины.

Близился рассвет. В поисках тропинки к мостику, подошел

кбровке склона, но в темноте тропинки к мостику не обнаружил. Израсходовал несколько спичек из коробка – условный знак для Теплых. Но ответного огонька не было: спит, наверное. Или ушел

ксвоим. И, «нащупав» глазами голое дерево, пошел на него.

Вот и особняк. Часовой у входа, примостившись на мягкое кресло, крепко спал. Винтовка – между ног, голова повисла. Не будем будить его: я и сам в таком же состоянии. Осторожно отодвинул кресло в сторону, вошел в комнату. Но и там все крепко спали.

Обидно стало: оказывается, что все мои ценные разведданные, добытые с таким трудом, никого не интересуют. Что ж, на войне и не такое бывает.

Ищу, где бы примоститься. В углу увидел детскую кроват- ку-качалку (вместо ножек внизу две полудуги – так легче укачивать ребенка). Набросал в кроватку каких-то тряпок, шинель туда же, автомат под руку – и не сразу, но все-таки крепко уснул.

Не знаю, сколько я проспал, но внезапно меня разбудили автоматные очереди. Первой мыслью было: «Немцы напали на наш особняк и расстреливают спящих»... Мгновенно, еще полусонный, вывалился из кроватки и быстро уполз в дальний угол

373

комнаты. Автомат в руку, пальцы на спусковом крючке, направил в противоположный угол комнаты. Но когда пришел в себя, то обнаружил, что комната пуста. А интенсивная стрельба продолжалась, но уже на площади – рядом с домом. Решил, что бой идет уже на улице. Дверь полуоткрыта, осторожно выглядываю на площадь.... и ничего не могу понять: немцев не видно, а наши ребята – кто длинными, а кто короткими очередями лупят в «божий свет, как в копеечку», веселые, обнимаются. Некоторые уже «навеселе». Выхожу на площадь, что перед домом, и я. Один из знакомых подходит ко мне, шутливо говорит:

–Засоня несчастный. Война давно закончилась, а он все еще дрыхнет.

–В каком смысле – «закончилась»?

–В самом прямом. Из штаба только что сообщили, что войне конец. Победа!

На площади появился Варьян. Идет не спеша, улыбается (впервые вижу на лице его улыбку уже старческую, добрую). Его быстро окружила солдатня. Обращаясь ко всем, он с неподдельным пафосом произнес:

–Поздравляю всех с Побэдой!

Увидев, что он все еще в шапке, я напомнил ему:

–Товарищ майор, Вы обещали сменить шапку на пилотку, как только закончится война.

–Да, помню. Обещал. Выполняю.

Снял шапку, развязал тесемки, приказал:

– Всем приготовиться.

И раскрутив шапку за тесемки, высоко подбросил ее вверх. Наверное дюжина автоматных очередей вмиг превратила шапку в трухлявый комок: что-что, а стрелять-то мы умели.

Вот таким, во всех деталях запомнился мне этот день. ДЕНЬ СВЯТОЙ ПОБЕДЫ НАД ВРАГОМ!

***

Но (почти по Некрасову) «не долги были радости». Уже в полдень наш полк со всеми его службами и наш батальон собрали воедино и приказали: «Приготовиться к маршу».

374

Мы молча стояли в строю, с недоумением посматривали на начальство: «Нежели опять война? Но с кем? С Японией? Вряд ли: слишком далеко до нее. Но вскоре все встало на свои места. Оказалось, что дело заключается в следующем.

В эти же дни в Праге чехословацкие партизаны и другие подпольные силы Сопротивления подняли восстание против немецкого военного гарнизона. Чехословакия, как известно, в это время находилась под немецким протекторатом. На ее промышленных предприятиях изготовлялась самая разная продукция, в том числе и военная, для немцев. Немецкое военное представительство в Чехословакии было достаточно мощным. Поэтому разрозненные, слабо вооруженные силы Сопротивления стали терпеть поражение. Их руководство открытым текстом обратилось к Союзному и нашему командованию с просьбой о помощи. И буквально в тот же день наш полк и множество других военных подразделений пошли на помощь дружественному чехословацкому народу.

Транспорта для перевозки людского состава не было. Шли пешим ходом с небольшими передышками по 10-12 часов в день. Магистральной дорогой в этом направлении была не привычная нам «шоссейка», а «бетонка» – бетонные плиты на низких опорах. Использовалась она преимущественно для проезда грузового, легкового, а иногда и гужевого транспорта. И по «остаточному принципу» – для всех остальных.

Мы шли не строгими колоннами, как надо бы Победителям, а сплошной массой по обочине главной дороги, без каких-либо дистанций между подразделениями (шириной по фронту 50-100 м). Было много и других факторов, прямо, или косвенно обусловливающих такой порядок шествия: прием пищи, кому-то стало плохо – потребовалась медпомощь и. т.д. А кроме того, обочина, по которой мы шли, – далеко не асфальт, а «пересеченная местность». Или вот необычное зрелище: четыре верблюда тащат четыре пушки – каждому по одной. А вот – юркие американские «Виллисы» тянут пушки крупного калибра. Среди них и наши Пермские длинноствольные гаубицы (здравствуйте, дорогие).

375

Вобщем, это был многотысячный живой организм, живущий по своим боевым законам и нацеленный на Победу!

Вэтом солдатском массиве было легко затеряться, что часто и наблюдалось. Для нас ориентиром был старенький (откуда только его выкопали) фаэтон на пароконной тяге. В нем на заднем сидении дремал наш Варьян. За ним, стараясь не отставать от него, ползла еще одна наша батальонная повозка, ведомая уже стареньким ездовым Гавриком.

Но при всем этом наблюдались и некоторые отрицательные явления. Подразделения, в распоряжении которых был тот или иной транспорт (саперы, связисты, артиллерия на машинной тяге

идр.), иногда отклонялись от маршрута, чтоб заглянуть в соседние поселки с целью поживиться кое-каким барахлом – одежда, обувь, сервизная посуда – то есть все ценное, что еще осталось от хозяев, покинувших свои жилища. Явление это быстро стало повсеместным. Часто в этом были замешаны и военачальники более высокого ранга.

***

А я, с любопытством наблюдая это шествие, все более утверждался в мысли о том, что вот здесь, сейчас по территории поверженной Германии идет самая сильная Армия в мире – Армия Победителей – и испытывал при этом некоторую гордость от того, что и я – ее частица.

Мы идем уже два дня. Немецкие поселки, что виднелись в стороне от дороги, стали постепенно исчезать, да и солдатская лавина тоже стала потоньше.

Приближались Судеты. Красивейшие места. Скалистых образований, свойственных той или иной горной местности, здесь не было. Преобладали куполообразной формы холмы, покрытые лесом. Между ними – небольшие речки и речушки с широкими поймами. На склонах холмов – аккуратные, как картинки, каменные домики (Почему не деревянные? – подумалось мне, когда я вспоминал наш предгорный Урал).

Коренное население (боюсь ошибиться) – не то немецкие словаки, не то словацкие немцы. Большинство говорят понемецки и по-словенски. Жители нас встречали спокойно, без бо-

376

язни, но и «хлебом-солью» не угощали. Это было вполне логично: мы их территории не освобождали.

Где-то здесь, около Мариенбада, находится мастерская по ремонту автомашин, принадлежащая унтер-офицеру АнтониоФорстеру, который в Саганском лагере пленных летчиков возглавлял рабочую команду «На подхвате». Где он сейчас? Интересно было бы встретиться.

***

Здесь со мной произошло одно важное событие с далеко идущими последствиями, которое я запомнил на долгие годы. Мы только что вошли в небольшой аккуратненький городишко – Циттау. Я очень хотел пить, и по привычке, приобретенной в Германии, сходу, не особенно размышляя, зашел в первый попавшийся отдельно стоящий домик. Меня встретил дед и две пожилые женщины. Вежливо поздоровался. Реакции никакой. В глазах настороженность и немой вопрос: кто такой, что надо, что дальше. Я этому не удивился и, как можно более мягко, попросил попить:

– Чай, кофе, вода? – Спросили они.

Яникогда в жизни еще не пробовал настоящего кофе и попросил его. Одна из женщин принесла мне чашечку какого-то черного напитка. На вкус оказалось, что это никакой не натуральный, а обычный – не то овсяный, не то ячменный кофе. Я поблагодарил их за оказанную услугу и, чтобы сгладить неприятную напряженность от своего визита, решил задать им несколько безобидных вопросов: были ли здесь в войну немцы; не знают ли они около Мариенбада мастерскую по ремонту автомашин? Сказал им, что я знаком с ее владельцем, и очень хотелось бы с ним встретиться. Но на все вопросы они ответили отрицательно.

Яуже хотел попрощаться с ними и уйти, но увидел на стене подвешенную мандолину – инструмент, на котором я еще в школе играл в нашем школьном оркестре и, совсем недавно – в Саганском лагере. Не удержался, снял мандолину с гвоздя и взял несколько аккордов. Звучание было слабеньким, но поразительно нежным и мелодичным. Это трудно объяснить словами, но я сразу и надолго «влюбился» в этот инструмент!

377

Дед, предчувствуя что-то неладное, подошел ко мне, встал рядом. Не особенно раздумывая (подумаешь – мандолина), я обратился к нему со словами:

–Дед, подари мне ее.

–Найн, – твердо ответил он.

–А, если тебя я очень попрошу: я музыкант. В ответ – опять:

–Нет!

Просьба моя была, конечно, нелепой, но ничего другого я придумать не смог. Но вспомнил, что у меня есть старинные швейцарские карманные часы с исключительно точным ходом – 4-5 секунд в сутки, циферблат еще римский. Я выиграл их в распространенную в то время игру «Махнем не глядя», а проиграл театральный бинокль. Я положил часы на стол и, ни на кого не глядя, не простившись, вышел на улицу. Там обнаружил, что наш батальон уже прошел, быстро догнал его и стал в строй.

Выглядел я, наверное, нелепо: за спиной автомат, в руках – мандолина. Ребята снисходительно подсмеивались надо мной, понимая, что и я «не без греха».

Но в этот момент нам привезли обед и все с удовольствием расселись и улеглись на обочине. Я уселся около Варьяна. Он внимательно посмотрел на меня, усмехнулся, но ничего не сказал. Мудрый был старик.

В этот момент рядом проходил незнакомый мне капитан – высокий, стройный, подтянутый. Увидев меня с мандолиной, подошел ко мне. Я, положив мандолину рядом, быстро встал перед ним, как положено, – по стойке «Смирно». Показывая на инструмент, он без всяких объяснений приказал:

–Положи туда, где взял!

–Я не взял.

–Да-а-а? А как она во время марша здесь оказалась?

–Я купил ее.

Он долго и пристально смотрел мне в глаза, словно хотел понять – что это за фрукт такой? Взгляд его был тяжелым, но я, будучи уверенным в том, что швейцарские часы – достойная плата за мандолину, выдержал его.

– Ну, смотри – проверю.

378

Когда он ушел, я спросил у Варьяна: «Кто это такой?». Немного помолчав, Варьян мне и окружающим солдатам сообщил:

–Это недавно назначенный в наш батальон начальник штаба – капитан Векшин. Так что прошу любить и жаловать. Но по тону, каким это было сказано, я понял, что он не очень доволен происшедшим.

Должен сказать, что очень скоро мои отношения с Векшиным пересекутся самым неожиданным, порой драматичным образом. Но это – в будущем, а пока, я лихорадочно размышлял о том, что мне делать с мандолиной? Решил посоветоваться с Гавриком, с которым был в добрых отношениях.

Гаврик – статья особая. По национальности – молдаванин, не молод – уже за сорок. В боевых действиях непосредственного участия не принимал, находился где-то в обозе, но должность свою считал очень ответственной, так как в его повозке, помимо разного барахла, хранились разные батальонные и полковые документы, за которые он «отвечал головой». Поэтому службу свою он считал ответственной.

Лошадку свою, тоже немолодую, очень любил. Аккуратно где-то получал на нее овес, не упускал случая побаловать ее свежим хлебом, а то и сахаром.

Наскоро поев, я быстро разыскал его, изложил суть дела.

–Что-нибудь придумаем, – сказал он.

Быстро раскрыл повозку и со дна ее достал патронный ящик, заполненный патронами лишь наполовину. Померил – умещается ли в нем мандолина. Уместилась. Уложил ее на дно ящика, а сверху засыпал патронами, прикрыл крышкой, приколотив для прочности на пару гвоздиков. В повозке быстро навел порядок, уложив все как было.

Я на всякий случай спросил его:

–А вдруг патроны потребуются?

–Не потребуются: они не на подотчете. Да и война, слава Богу, кончилась.

Я, конечно, поблагодарил его. Уходя, увидел около повозки лежащее для верховой езды седло. Как оно здесь оказалось, спрашивать не стал. Кто-нибудь вроде меня тоже принес его на хранение.

379

Не судите меня строго дорогие читатели. Из всех трофеев, которые я привез с фронта домой, кроме мандолины, были только губная гармошка, да тетрадь для рисования с хорошими ватманскими страницами…

Новые приключения

Мы шли уже по территории Чехословакии. Вероятность встречи с противником значительно уменьшилась, пражане разделались с немцами, очевидно, без нашей помощи, поэтому упала и дисциплина в колонне. Варьян попытался было навести порядок в своем батальоне, но не очень успешно – многие вышли из строя и шли по обочине.

И вот один раз я свернул в сторону небольшого лесочка. Отсюда все и началось. Когда возвращался в колонну, то недалеко от дороги увидел кем-то брошенный велосипед. Он был уже старенький: цепь стерта, шины приспущены, но (видать – судьба) он был никелированным, и поэтому невольно привлекал внимание. Ни на что не рассчитывая, больше из любопытства, решил испытать его в деле. Подкачал шины, проверил сцепление и прямо по бездорожью, с трудом, но догнал свой батальон.

Надо сказать, что велосипеды в колонне не были редкостью, поэтому на меня никто не обратил особого внимания. К вечеру я разыскал знакомых парней из полковой разведки, многие из которых уже давно ехали на своих велосипедах. На ночь остался с ними. Утром проснулся раньше всех, скрутил шинель «вскатку», уложил ее на заднее сидение, автомат привязал к рулю.

Маршрут дальнейшего следования колонны был трудным. Массивные, полого окатанные холмы следовали один за другим. Мне удалось оторваться от своих, но на пути встретился очередной такой холм. Шоссейная, хорошо накатанная дорога, змейкой поднималась на его вершину. Скорость движения, конечно, упала. Частенько приходилось идти пешком. Но вот и вершина. Оглянулся с высоты на окружающую местность – красотища. Где-то справа – речка, параллельно ей – широкая пойма уходит вдаль, и только в одном месте она пересекает шоссейку и уходит влево. За ней – довольно крутой подъем на выравненное плоскогорье.

380