3.9. Каковы особенности культуры московской субцивилизации?

Наследницей, но не преемницей северо-восточ­ной Руси стало московское царство, с еще более выраженными чертами «азиатщины» и византий­ски утонченного деспотизма в культуре.

Византийское влияние через культуру в боль­шей степени обнаружилось именно в Московский период русской истории, когда сама Византия уже пала под ударами турок. В самой России в это время зарождается новая, московская, или «евра­зийская» субцивилизация, доминантной формой интеграции которой становится государственность, формирующая на православно-византийской ос­нове особый нормативно-целостной порядок.

Изменяется также социальный генотип Рос­сии: страна переходит с эволюционного на моби­лизационный путь развития с особым типом соци­альных связей, основу которых составляет министериалитет.

По наблюдениям некоторых исследователей центральным моментом в процессе формирования московской субцивилизации и ее культуры был социально-экологический кризис XIV в. , который был спровоцирован чрезмерной антропогенизацией ландшафта, приведшей к кризису технологи­ческих основ подсечно-огневого земледелия.

Выйдя под влиянием кризиса из леса, русские люди стали сельскими, деревенскими, вовлечен­ными хозяйственно и культурно в состав сосед­ской общины, а через церковь и государство — в жизнь всего этноса. С этим был связан переход от разорванности общества и культуры на две части — крестьян- полуязычников, жителей лесов, хозяй­ствующих по технологии подсечно-огневого земле­делия, с одной стороны, и христианско-православ­ного мира: князей, церкви, горожан, крестьян опо­лий, анклавов пашенного земледелия, с другой, — в единое российское общество и культуру.

В условиях социально-экологического кризиса сработало универсальное правило: если сами люди не могут остановить падение уровня и качества жизни, то общество делегирует государству право на проведение радикальных реформ. При этом предполагался и пересмотр, если не всей системы культурных ценностей, то по крайней мере неко­торых фундаментальных ее элементов.

Поэтому московское государство присвоило неограниченные права по отношению к обществу. Это в значительной степени и предопределило выбор пути социального развития, связанного с переходом общества в мобилизационное состояние, основу которого составляли внеэкономические факторы государственного хозяйствования, экстен­сивное использование природных ресурсов, став­ка на принудительный труд, внешнеполитическая экспансия и колонизация, ставшая, по выраже­нию В.О. Ключевского, стержнем всей российской истории.

Экспансия Московского государства привела к ликвидации последнего очага древнерусской субцивилизации — новгородской культуры, кото­рая была конвергентной и внутренне открытой для диалога с Западом.

Культура Московского царства внешне, каза­лось, была открытой и для Востока и для Запада, но на практике являлась дивергентной, ориенти­рованной на самоизоляцию.

Москва и Новгород в то время в России — это две культурные альтернативы. Первая делала, с одной стороны, геополитическую возможность маргинализации России исторической реальностью, а с другой стороны, «обрекала» страну на мессиан­скую культурную исключительность. Вторая альтернатива показывала путь вхождения России в общий мир христианской цивилизации, приобще­ния к «универсальным» европейским культурным ценностям. Однако эта культурная альтернатива реализована не была.

В конце XV в. Новгород насильно был присое­динен к Москве, а в XVI в. уже при Иване Гроз­ ном были окончательно ликвидированы остатки самобытной новгородской культуры. В результа­те в Московской субцивилизации утвердился осо­бый тип маргинальной культуры, который, с од­ ной стороны, утратил связь с западноевропейской христианской цивилизацией, но и не стал, с дру­гой стороны, частью цивилизации восточной.

Уклад жизни московского царства — восточ­но-бюрократический централизм, насилие как ос­новной способ функционирования общественных структур, презрительное отношение ко всякой про­изводительной деятельности, неприятие этической легитимизации торговли и купечества — создали тот особый тип русской культуры, который долгое время доминировал и сохранялся в России.

Победа иосифлян над нестяжателями утвер­дила в православной культуре московской субци­вилизации идеал повиновения и покаяния, вытес­нив положительный идеал созидания Нила Сорского, рассматривавшего физический труд в каче­стве обязательной предпосылки «умного делания», и близкого в этом плане идеологическим постула­там западной ветви христианства с ее принципа­ми — «молись и работай».

Главная ценность христианства — спасение души после смерти, — с одной стороны, и труд как ценность, с другой стороны, оказались в куль­туре московской субцивилизации отделены и про­тивопоставлены друг другу.

Важным элементом в культуре Московского царства стал синтез религиозного и общинного традиционализма. Религиозный преследовал вся­кие нововведения, любое проявление независимо­сти мысли и в особенности скептицизм. Традицио­нализм общинный выражался в растворении лич­ности в обществе.

Функции, которые исполняет человек в тради­ционном обществе, определяют права и обязанно­сти человека, его неизменный социальный статус, закрепляемые государством. Поэтому для людей традиционного общества чужды идеи изначально­го равенства и неотъемлемых прав человека, или эти идеи принимают извращенный вид, типа ра­венства всех перед Богом или государством.

Культурными императивами московской суб­цивилизации были «чинность» и «урядство», со­ставляющие основу социального порядка. Этот порядок соблюдался, начиная с момента появле­ния человека на свет и сопровождал его на всю жизнь до самой смерти. Согласно этим императи­вам каждый человек, как и любая вещь, должен был занимать свое отведенное ему место в общем «ряду». Нарушение порядка, «чина» — безобразно, соблюдение удивления».

Наличие традиционных корпоративных ценностей, неукоснительное следование заведенным пра­вилам было жизненной установкой не только человека на уровне безмолвствующего большинства, но и на уровне элиты общества. Поэтому феодаль­ная знать в Московском царстве щепетильно от­ носилась к различного рода ритуалам и симво­лам, в которые отливалась ее деятельность и пове­дение в обществе.

Излагать события, освещать жизнь так, как это должно быть, а не так, как это было в действительности, являлось основным требованием писательского ремесла в период средневековья. Поэтому создавались не реальные образы действующих лиц, а идеализированные и во многом тра­фаретные описания.

Так, например, князь, с точки зрения летописца, не мог принадлежать самому себе. Князь — это прежде всего исторический деятель, и если его деяния направлены на благо общества, государства, то летописец всячески прославляет его, на­деляя качествами наперед заданного идеала. Если деятельность князя идет вразрез с интересами общества, то летописец не жалеет черной краски и приписывает отрицательному персонажу все смертные грехи, причем набор их также известен заранее — гордость, зависть, честолюбие, корыс­толюбие, «тяжкоумие», сластолюбие, «бяше бо нравы убийца», «пианица» и т.д. Поэтому в русских летописях и других литературных произведениях «свой» князь — «храбр яко барс», «неповторяем языком и выше меры дароподатлив ко всем». «Свой» монах — это всегда «книжник», «непоко­лебим умом», «долготерпелив на согрешающа без­мерно» и «сужаще навсегда праведно». Таким образом, «сказать по ряду» означало изобразить человека или как воплощение порока или как воп­лощение добродетели.

Русскому человеку присущ был и традицион­ный стиль мышления. Основным его догматом было представление о том, что все таково, каким оно есть и было всегда и, следовательно, по-другому быть не может. Главная задача мышления в этом слу­чае — не спорить, а находить способы примирения с существующим положением вещей. Вот почему даже в самые мрачные века русского средневеко­вья, в годы правления Ивана Грозного «безмолвствующее» большинство оставалось «безмолвствующим», а всякое «обличение» воспринималось как юродство, хотя на самом деле «обличительство» было следствием подвига юродивого.

В культуре эпохи Московского царства преоб­ладал не только традиционализм. В ней отчетли­во просматривалась прежде всего «боязнь» запад­ного, католического религиозного влияний и ла­тинской образованности, основами которой были философия и наука.

Культурный изоляционизм Москвы, порой при­нимавший откровенно ксенофобские формы, был направлен именно против Запада, но не против Востока. Особенно сильным было «ориенталистское» влияние на политическую культуру аристок­ратического слоя.

Вместе с тем культурный мир московской суб­цивилизации можно сравнить со вселенной. Россия втягивалась то в одну вселенную, то в другую, примыкая то к одной, то к другой цивилизации. Мос­ковское самодержавие строилось по татарским об­разцам, заимствованным последними у китайцев, духовная культура Сергия Радонежского и Нила Сорского, Рублева и Дионисия уходит своими кор­нями в Византию; и вместе в тем «Троица» Рубле­ва, как показал Б. Раушенбах, строго следует всем постановлениям VII Вселенского собора.

Как соединить в русской культуре степную волю и византийский канон, татарский деспотизм и европейский дух свободы? Ф. Достоевский пи­сал, что в России только гению удается найти «при­личную» для этого форму, а в Европе сложившая­ся форма — достояние всякого коммивояжера».