Almanakh_ChDB_2

построенного зиккурата призывают в поля всех дневных богов жрицы, чей хор выдыхает вверх речь долгим, протяжным пением, указывая путь тому, кто под новым месяцем гурт овец под покров кошары гонит туда, где закат. Тот, кто счастлив своим терпением знает: зерно, которое, треснув, умирает в почве, от ответных слов завязывает корень, который, в такт с дыханием и сердцебиением, расплетается в тёмную глубину, и оттуда ночью под уханье сов, вбирая в себя росу, толкает через комья плотные тонкий стебель с колосьями, что со свистом серпом срезаются, и в сотни снопов вяжутся по долинам. Там сплетены дома, где циновки и мебель цветом похожи на стены. И можно от каждого из четырёх углов «ты», — говорить другому, и видеть ответ яснее, чем от «Belle»* *, сидящий в «YouTube». Он за кадром кадр в долгую, тугую сетку линует воспоминания и фантазии, где контуры вещей готовых жаждут движения мыслью на них смотрящего, который ракетку берёт там для удара в упругий победный мяч, и после в новых кроссовках разворачивается к овациям. Спасительную таблетку от не совмещения с этим пьет, и делит неделю на пять суровых дней и выходные. К той, кто за пределами всех болевых порогов, стянет в светящийся узел реальность с воображением, — спешит. Это стремление называя безответной любовью, в системе йогов равновесия ищет, и у зеркала подтверждений себя, пока не решит «я» повторить на диване у психоаналитика, где веря в подмогу, бегству от счастья мёртвого, обретает надежду, которая завершит пытку существованием, когда в теле, что кончается самим собой во Времени, душа, как в пустом аквариуме. Холодным страхом он заполняется со скоростью памяти о том, как услышан прибой был в австралийском кафе за столиком, где отлетевшим прахом у светильников лёгкая пыль смотрелась, и где призывной трубой джазмен обещал прощание, которое усталым, последним взмахом руки официанта, забравшего чаевые, как на пустом берегу Харон, открыло двери к метро, где под красною буквой «М» к переходам подземным спускаются, и бредут оттуда туннелями в долгий сон того, кто лежит у зерна. Он к тростниковым лодкам и теплоходам

теперь повёрнут лицом, на которое леониды со всех четырёх сторон* * *

летят, и чертят огнём маршруты, как базальтовым всем породам магма расплавленная. Она заполняет окрестности горячим паром сквозь который тень спустившегося в переход, уже на белом коне видна. И тогда пробудившийся — дожди и засуху похожим даром, считает, удары яростной кисти совмещая на высохшем полотне, с плавным движением мастихина, чтоб стать жёлтые вихри шаром подсолнуха с зелёным покоем стебля могли, и, продолжаясь на дне

71

взгляда на них, обретали объем и запах с каждым звуком и вдохом вместо дерева, которые было запретным, чтоб с континентов несли к созданному цветку — семена акации и аниса, оправдывая Енохом* * * *

отчаянье от изгнания, и двигая спутники по орбите вокруг Земли… Когда кто то коснется его ребра, а с ним и всего потребует чохом, он негромко ответит ему в благодарность: «вот, наконец, спасли…» октябрь 2011.

Примечания:

* Шадуф — ирригационное устройство, служившее в Месопотамии средством ручной переброски воды и реки в канал или из канала в канал для выравнивания её уровня. Выгляделкаккачели.Наоднойсторонерасполагалосьведро,анадругой—противо- вес с камнем или мешком с мусором.

* * «Belle» — ария из мюзикла «Notre-Dame de Paris»

* * * леони́ды— метеорный поток с радиантом в созвездии Льва. Знаменит сильными метеорными дождями. Имеет ярко выраженную периодичность в 33 года, соответствующую возвращениям кометы-прародительницы к Солнцу. Один из самых мощных потоков леонидов наблюдался в 1966 году.

* * * * Енох — сын Каина, в честь которого грешник назвал первый, построенный им на Земле город. В некоторых интерпретациях это имя символизирует начало нового этапа в жизни.

Междуречье. Таблица VI

…красивалицомикрасивастаном

(Быт29,17)

«Спасли», — говорит у колодца, где он чужестранный гость, человек, чувствуя боль в ребре. Резким восточным ветром, его тело прошивает насквозь, и поэтому горячей лобная кость становится, когда он, сидя один под вечнозелёным кедром,* пьет его сок, утоляя на миг, как жажду, свою жестокую злость от предстоящей дороги, и вспоминает, как ухо, что к недрам было в пустыне у камня повёрнуто, — слышало шум, как весть о будущей вспышке в сердце, что теперь, словно протуберанец, опаляет совместно с памятью то, что он видит и всё то, что есть от одной до другой реки, и от моря до горных пещер, где сланец кристаллический равен одной слезе, что быстро смывает спесь

с лица, и сохраняет ритм ствола и кроны у пальм — их как танец

72

ощущает он, вместе с той, кто сладкий и терпкий срывает плод. Она красива белым лицом и волосом, и белым красива станом. Она невольным взмахом правой руки — тихий начальный аккорд призывает взять музыканта, когда ждёт, привезённые караваном, себе для духов — ладан с корицей и открывает этим потоки вод во все каналы с гор, из под земли к источнику. И овца с бараном ранним утром — пьют из него. И тогда глиняных птиц в стрижей превратить на ладони можно. И тогда зелёным небесным садом пустыня становится. И понятны узоры змей, иглы морских ежей на дне видны все, лишь в косточку, что сорванным виноградом спрятана, — смотрит она, как в молочную речь, не ведая падежей. И сливки сбивает в масло для губ, которые ждут тому, кто рядом встанет, сказать: «это я». Узнать себя навсегда страшится в том, кто до самых ресниц и кончиков пальцев — сделает завершённым её тело в своей душе, и потому эту фразу откладывает на потом. И только на день один считает свой каждый вопрос — решённым. И натирается мыльным корнем. И после тёплым и нежным ртом

— улыбкой, чей мягкий изгиб не ясен опытным и неискушённым, уточняет: облака над кипарисом не бывают закончены — их связь всегда сильней, чем дерево крепче, а возле самого Солнца дымка

— тоньше, разматывая память к воображению, как шершавую бязь для росписи жёлтым и синим цветком. И каждый, что невидимка для постороннего взгляда, направление знает туда, где живую вязь образуют два стебля. Оттого долгим светом рыхлая хлябь суглинка на пшеничных полях после ливня становится, если в июле гроза накаляет земную ось докрасна, точно в лампочке нить вольфрама. И тогда в оживлённом вакууме она готова прямо смотреть в глаза тому, кто способен в молчании слышать её. Так у стены Пирама* * Фисба знала, перед тем, как большой рекой с цветом, как бирюза стать, чтобы о красных ягодах шелковичных ведала пиктограмма раскрываясь, словно горящий бутон, и медленным ростом туда стремится, где совмещается с той улицей, площадью, переходом подземным, где, приподняв воротник плаща, слышит как поезда приближаются к станции — та, кто мерцающих светил хороводом* * *

воссоздана с розами в левой руке, и пишет в новый iPhone: «среда

— следующая». Откидывая лёгкий волос назад со лба, переводом с птичьего занята для того, чтоб вместить непроизнесённую речь в себя того, кто встанет возле, зная эти слова до последнего слога, как эхо подводного колокола, или раскаты в лесу, что даёт картечь охотника на дикую утку. От звезд на кирпичных башнях до порога избы на краю деревни, она от прохлады, коротким движением плеч,

сдвигает перед глазами у кедра сидящего — всё. И перед ним дорога

73

к ней у камня уже началась. Когда Энки храм и Notre-Dame de Paris,* * * *

от которых чёрные и сизые голуби полетят навстречу друг к другу, сшивая каждый раз заново: Волгу и Тигр, Днепр и Ефрат, — изнутри собирая тело его по ребру, а с ними и красные буквы «М» по кругу против минутной стрелки смещаются, тогда отбивают куранты три. Она поправляет часы на запястье, и видно: на белых коней подпругу надевают всадники для бешенной скачки, и этих лошадей в галоп пускают, шар земной перечёркивая намертво снежным пунктиром, чтобы намокшая сирень стояла в вазе на подоконнике и пах укроп от дождя прошедшего. Так она, словно трубный оркестр клавиром для фортепьяно и голоса, гром переложит на шорох травы у троп ведущих к встрече звезды Иштар, которая, будто вино потиром,* * * * *

непрерывно сама в себя собирается, и расплетает все восемь лучей во все времена, как в растущие тёмные комнаты Ариаднины нити на Улисса в пещере циклопа и того, кто с ним повторяет: «Ничей» в глаз проверки зрачка перед офисом, этот свет призывая пить, и Новый год начиная сразу для всех, кто сто раз входит в один ручей. Она не говорит: «пора» тому, кто с ней готов для таких открытий. 28.12.2011.

Примечание:

*КедрбылоднимизсамыхпочитаемыхдеревьевународовМесопотамии.Онявлялсясимволом бессмертия и почитался как место рождения Думузи — вечно умирающего и воскресаюшего бога растительности и плодородия. Миф об Иштар/Иннане(Астарте) иДумузи,отправившегосязабогинейлюбвивцарствомёртвых,—одинизцентраль- ных в космогонии шумеров.

**ВизвестнойлегендеожителяхВавилонаФисбеиПирамеэтидвоеслушаютдругдруга через стену.

* * * Перефразированная цитата из известного стихотворения И. Ф. Анненского «Среди миров в мерцании светил…»

* * * * Энки — на языке шумеров — «владыка земли», «владыка низа»— одно из главных божеств шумеро-аккадского пантеона. Энки — хозяин Абзу — подземного мирового океана пресных вод, а также создатель людей хранитель основ цивилизации, бог мудрости и заклинаний, владыка божественных сил ме.

Звездой Иштар ассирийцы и вавилоняне называли планету Венера, изображая её

* * *с*восьмью* лучами.

74

75

***

77

78

наш новый гений, как в кино, по улицам, пролив вино!» —

онегинскою строфою очень ленно – да и возможно ли воздушно рассказать, поэтому здесь будет просто сводка:

в 2011 (ошибка ли?) году несколько лохматых человек шли по улице и кричали слова. предположительно — они все вместе ходили в гости.

а потом уехали на голубом автобусе неизвестно куда.

…можно и продолжить тут — но нужно ли, если оно и есть — неизвестно.

Если*** вдруг вспомнятся тусклые сёла, Грязные шторы в доме казённом, Рыжие бархатцы в детской руке, Жирная щука в прелом укропе, Папа, как будто чужой, в тёмной робе Тихо стоит, прислонившись к стене. Если вдруг станет такой же стеною Прошлое, — страх остаётся со мною, Водит по телу студёным пером, Солнышко делает тёмным пятном.

«Помнишь, — кричит мне, — щуку в укропе, Дни посторонние в сладком сиропе, Зуб свой молочный на толстом ковре, Хохот дождя, над разверзнутым садом, Там станешь тенью, живою оградой, Яблоком адским, галей в игре, Гулом слепым дискотеки кромешной, Сломанной лыжей, лежащей в снегу,

Шахматным полем и спрятанной пешкой» Это не я. Я так быть не могу.

Если вдруг вспомнится запах сарая, Мелкие яблоки в дождь собираю, Белую скатерть тяну со стола, — Это не я, я такой не была.

Дней настоящих горячие розы, Тело трамвая, сон дорогой, Шёпоты горние, мамины слёзы, — Только и там это кто-то другой. Белое слово молвить терплю. Это не я. Я таких не люблю.

79

80