Аграрный вопрос

1908 год. Молебен перед отправлением 1400 полтавских крестьян-ходоков в Тобольскую и Оренбургскую губернии.

«Аграрный вопрос» (устойчивое определение, принятое в ту эпоху) состоял, по существу из двух независимых проблем:

 — из проблемы измельчения крестьянских наделов, обезземеливания части крестьян, нарастающей (по оценкам современников) бедности и упадка хозяйства в деревне;

 — из традиционного непризнания крестьянскими общинами права собственности помещиков на землю.

Население России конца XIX — начала XX века росло чрезвычайно быстрыми темпами (около 1,4 % в год). Увеличение численности городского населения шло существенно медленнее, чем рост населения в целом; между 1861 и 1913 годами население Российской империи увеличилось в 2.35 раза.

Положительные процессы — переселение крестьян в Сибирь на неосвоенные земли, покупка крестьянами помещичьих земель — не были настолько интенсивными, чтобы компенсировать быстрый рост населения. Обеспеченность крестьян землей постепенно падала. Средний размер надела на мужскую душу в Европейской России снизился от 4.6 десятин в 1860 году до 2.6 десятин в 1900 году, при этом в Южной России падение было ещё больше — от 2.9 к 1.7 десятины^[19].

Уменьшался не только размер надела, приходящийся на душу, но и размер надела, приходящийся на крестьянский двор. В 1877 году в Европейской России было 8,5 млн дворов, а в 1905 году — уже 12,0 млн. Государство пыталось бороться с семейными разделами, издав в 1893 году особый закон; однако, все попытки остановить деление семей были безуспешны. Измельчание крестьянских дворов представляло большую экономическую угрозу — мелкие хозяйственные единицы демонстрировали меньшую эффективность, чем крупные.

В то же время, росла неравномерность обеспечения крестьян землей. Ещё в момент наделения крестьян землей в ходе реформ Александра II часть крестьян выбрала минимальный (в размере ¼ от стандартного), но полностью бесплатный надел, не обеспечивавший крестьянскую семью. В дальнейшем неравенство усугублялось: в отсутствие доступного кредитования помещичьи земли постепенно скупались более успешными крестьянами, уже имевшими лучшие наделы, в то время как менее обеспеченные землей крестьяне как раз не получали возможности купить дополнительную землю. Система переделов (практиковавшаяся далеко не всеми крестьянскими общинами) не всегда выполняла уравнительные функции — малые и неполные семьи, без взрослых мужчин-работников, при переделах как раз лишались избыточной земли, которую они могли сдать в аренду односельчанам и тем поддержать себя.

Ситуация с увеличением плотности сельского населения и уменьшением наделов воспринималась современниками преимущественно как процесс запустения деревни и упадка хозяйства. Современные исследования, однако, показывают, что в целом в сельском хозяйстве второй половины XIX века наблюдался не только рост и урожайности, но и рост доходов, приходящихся на занятого^[20]. Однако этот рост, не слишком быстрый, в глазах современников был полностью скрыт увеличивающимся разрывом между стандартами жизни городского среднего класса и бытом деревни. В эпоху, когда в жизнь горожан уже вошли электрическое освещение, водопровод, центральное отопление, телефон и автомобиль, жизнь и быт деревни представлялись бесконечно отсталыми. Сложилось стереотипное паническое восприятие либеральным интеллигентом крестьянина как человека, терпящего непрерывную нужду и бедствия, живущего в невыносимых условиях. Этим восприятием определялась широкая поддержка либеральной интеллигенцией (в том числе и низовыми земскими служащими) и всеми политическими партиями от кадетов и левее идей наделения крестьян национализированной помещичьей землей.

В целом, ситуация была значительно наихудшей в центре Европейской России (существовало устойчивое выражение «оскудение центра»), в то время как на Юге России, в Западном крае и в Царстве Польском хозяйства, часто и при небольших размерах наделов, были значительно более эффективными и устойчивыми; крестьяне же Севера и Сибири были в целом хорошо обеспечены землей.

Государство не располагало земельным фондом для наделения всех нуждающихся землей. Собственно пахотной земли в распоряжении государства находилось не более 3.7 млн десятин (с учетом удельных земель — личной собственности императорской фамилии — до 6 млн десятин), при этом сосредоточенных в нескольких губерниях, где наделы крестьян уже были удовлетворительными. Казенные земли на 85 % уже были арендованы крестьянами, а уровень арендной платы был ниже рыночного^[21].

Таким образом, заметного эффекта от наделения 10.5 млн.^[22]крестьянских хозяйств 6 млн казенных десятин ожидать не приходилось. Процесс переселения крестьян на казенные Земли в Сибири, активно стимулировавшийся правительством, не мог принести быстрого эффекта — хозяйственное освоение целинных земель требовало значительного времени и усилий, переселение поглощало не более 10 % от прироста сельского населения. Внимание сторонников наделения крестьян дополнительной землей естетственным образом обратилось на частновладельческие земли.

Частновладельческих земель (исключая земли, уже принадлежащие крестьянам на праве частной собственности), пригодных для полеводства, в Европейской России имелось 38 млн десятин. С учетом всех видов земель (помещичьи, удельные, монастырские, часть городских) крестьянам теоретически могло быть передано 43-45 млн десятин. При этом, в пересчете на мужскую душу, к наличным 2.6 десятины прибавилось бы ещё 0.8 десятины (+30 %). Такая прибавка, хотя и заметная в крестьянском хозяйстве, не могла решить проблем крестьян и сделать их зажиточными (в понимании крестьян, справедливым считалось увеличение надела на 5-7 десятин на душу). В то же время, при такой реформе погибли бы все эффективные специализированные помещичьи хозяйства (животноводческие, свекловодческие и т. п.).

Вторая часть проблемы состояла в традиционном неприятии крестьянами (большей частью, бывшими помещичьими крестьянами) всей правовой структуры земельной собственности. При освобождении помещичьих крестьян часть земель, обрабатывавшихся ими в крепостном состоянии в свою пользу, осталась за помещиками (так называемые «отрезки»)^[23]; крестьяне упорно, десятилетиями помнили об этой земле и считали её несправедливо отнятой. Кроме того, землеустроение при освобождении крестьян было произведено зачастую без должной заботы о хозяйственной эффективности сельской общины. Во многих случаях сельские общества вообще не располагали лесом и были недостаточно обеспечены пастбищами и лугами (традиционно для общины использовались коллективно), что давало помещикам возможность сдавать эти земли в аренду по откровенно завышенным ценам. Кроме того, разграничение помещичьих и надельных земель зачастую было неудобным, встречалось даже чересполосное владение помещиков и крестьян в одном поле. Все эти неудовлетворительно разрешеные земельные отношения служили источниками тлеющих конфликтов.

В целом, структура аграрной собственности не признавалась крестьянами и держалась только на силе; как только крестьяне чувствовали, что эта сила слабеет, они были склонны немедленно переходить к экспроприации (что, в конечном счете, и произошло сразу же после Февральской революции).