Зиновьев Душевные болезни в картинах и образах / Ясперс Феноменологическое направление исследования в психопатологии / Ясперс Феноменологическое направление исследования в психопатологии

Карл Ясперс

Феноменологическое направление исследования в психопатологии

При исследовании душевнобольных принято различать объективные и субъективные симптомы. Объективные симптомы — это все процессы, выступающие в чувственно воспринимаемом проявлении: рефлексы, поддающиеся регистрации движения, поддающееся фотографированию выражение лица, моторное возбуждение, речевые выражения, письменная продукция, поступки, образ жизни и т. д., кроме того, к объективным симптомам относятся все поддающиеся измерению функции, такие как работоспособность, усвоение навыков, способности памяти и т. д. Наконец, к объективным симптомам обычно принято причислять еще бредовые идеи, обманы памяти и т. п., одним словом, рациональное содержание речевой продукции, которые мы хотя и не воспринимаем чувственно, а можем только понять, но которое мы, без помощи какого-либо внутреннего погружения в сферу психического, понимаем просто посредством мышления, т. е. рационально.

В то время как все объективные симптомы каждый, кто имеет способность к чувственному восприятию и логическому мышлению, демонстрирует непосредственно и они могут быть убедительно представлены в своем действительном существовании, субъективные симптомы, если их хотят понять, указывают на нечто такое, что обычно и принято называть субъективным, в отличие от чувственного восприятия и логического мышления: они не могут быть отмечены органами чувств, но могут быть охвачены лишь посредством погружения в психику другого человека, посредством вчувствования, они могут быть доведены до внутреннего созерцания (наглядности) только посредством сопереживания, а не посредством мышления. Субъективными симптомами являются все эмоциональные движения и внутренние процессы, которые мы предполагаем непосредственно охватить в чувственном проявлении, которое таким именно образом находит свое “выражение”, т. е. такие процессы как страх, печаль, радость. Кроме того, субъективными симптомами являются все психические переживания и феномены, которые нам описывают больные и которые будут доступны нам только опосредствованно через их суждение и их изображение. Наконец, субъективными симптомами являются психические процессы, которые раскрываются, истолковываются из фрагментов двух предыдущих данных, поступков, образа жизни и т.д.

С различением объективных и субъективных симптомов обычно всегда связывается весьма категоричная противоположная, оценка. Только объективные симптомы являются надежными, только с нищи возможно по научному что-либо начинать, в то время как субъективные симптомы, хотя они часто еще используются для предварительной ориентировки, будут считаться исключительно ненадежными в своем определении и бесплодными в отношении дальнейших научных исследований. Существует необходимость строить учение о душевных заболеваниях только на основе объективных симптомов, а идеалом является полное устранение всех субъективных симптомов Этот взгляд равным образом в психологии, как и в психиатрии, находит своих более или менее последовательных сторонников. Объективная психология противопоставляется субъективной психологии. Первая стремиться оперировать только объективными данными и ведет но своим последствиям к психологии без психического, последняя же, никогда, впрочем, не отрицавшая подобного рода ценность первой, основывается на "самонаблюдении, субъективном анализе, на определении видов существования психического, своеобразия феноменов, и придает таковым исследованиям ценность уже тогда, когда они были сделаны без всяких объективных опорных пунктов. Примеры объективной психологии составляют большую главу в учении о чувственном восприятии, оценках памяти и исследовании кривых работоспособности с их компонентами. Мы берем последнее в качестве примера, чтобы этим самым уяснить себе, что эти исследования планомерно ведут к устранению психического. При этом исследуется не чувство утомления (усталость), а объективно утомление. Все понятия, такие как утомляемость, восстановление сил, способность к приобретению навыков, закрепление навыков, влияние перерыва и т. д. относятся к объективно измеримым функциям, причем совершенно безразлично, идет ли речь о машине или о лишенном души живом организме, или о человеке, наделенном психикой. Правда, такие объективные исследования затем вторично — конечно, с полным правом — привлекают субъективные психические феномены для толкования или сравнения с объективными функциями. Далее будет использоваться субъективная психология, о которой должна идти речь в этой статье. Сейчас нет никакого сомнения, что объективная психология дает более убедительные, более надежные, легче усваиваемые для каждого человека результаты, чем субъективная. Однако различие относительно уровня (высоты) надежности является различием лишь по степени, а относительно характера надежности, пожалуй, принципиальным. Ибо субъективная психология приводит всегда к окончательному достижению понятия и мнений во внутреннем представлении и наглядности психического, в то время как объективная психология имеет своим конечным достижением никем не оспариваемые чувственные восприятия, цифры, кривые или традиционное содержание.

Чего же добивается теперь оскорбленная субъективная психология^ В то время как объективная психология посредством как можно большего исключения психического превращается почти или полностью в физиологию,

она стремится сделать предметом своего изучения именно самое психическую жизнь. Вообще говоря, она задается воп-росом - от чего зависит психическое переживание, каково его след-ствие, какие связи следует в нем понять? Ответы на эти вопросы и являются собственно ее целью познания. Но при всяком отдельном вопросе она оказывается перед необходимостью быть ясной самой по себе и сделать понятным для других, какое именно определенное психическое переживание она полагает. Ибо она предстает перед необозримым многообразием психических феноменов, которые она вообще не в состоянии изучить, но отдельные из них она изучить может Таким образом, прежде чем она займется собственно своей работой ока должна представить и уяснить себе, какие психические феномены она предполагает, с какими феноменами нельзя смешивать данные, с какими они имеют сходство и т. д. Между тем как эта предварительная работа по предположению, разъясняющему отграничению и понятному порядку психических феноменов будет осуществляться самостоятельно (отдельно, независимо), этим самым возникает феноменология. То, что эта предварительная работа временами становится самоцелью, основывается на том, что она является трудной и обширной. Поскольку такое самостоятельное, планомерное исследование не проводится, феноменологическая предварительная работа всегда ограничивается не связанными между собой, случайными, заготовленными для этой цели рассуждениями, в которых хотя и можно обнаружить некоторые удачные подходы, но на которых исследование не может останавливаться.

В рамках психологического исследования Э.Гуссерль сделал решающий шаг к планомерной феноменологии, после того как ему подготовили почву Брентано и его школа и Т.Липпс. Для психопатологии существует целый ряд подходов (дополнений) к феноменологии. Я также прилагал усилия в этом же направлении. Но общепризнанным направлением исследования, которое бы выполнило планомерную предварительную работу для задач собственно психопатологии, они пока еще не стали.

Так как здесь имеется действительно много плодотворных задач, над которыми может работать каждый, то программное изложение цели и метода нам кажется уместным.

В повседневной жизни никто не задумывается над изолированными психическими феноменами, как своими собственными, так и чужими. Мы всегда внутренне на это направлены, поэтому мы переживаем, а не на наши психические процессы при переживании. Мы понимаем других не посредством рассмотрения и анализа психической жизни, но посредством того, что мы живем с ними в цепи событий, судеб и поступков. И если мы иногда действительно рассматриваем собственно психические переживания, то мы обычно делаем это всегда лишь во взаимосвязанности понимаемых нами поводов и понимаемых нами следствий, или же мы имеем обыкновение классифицировать личности характерологическими категориями. Мы никогда не имеем повода рассматривать психические феномены изолированно, например, восприятия и чувства сами по себе, и описывать их в их проявлении, в характере их бытия, в их данности. Таким же образом может поставить себя и психиатр по отношению к больному. Он может сопереживать, и в известной мере это всегда происходит, без того чтобы понадобилось размышление; он может приобретать при этом совершенно личностное, неформулируемое и непосредственное понимание, которое, впрочем, и для него самого остается чистым переживанием, но не становится осознанным знанием. Правда, он приобретает навык в понимании, но вовсе не накопление осознанных данных, которые он мог бы сравнивать более отчетливо, чем в шатких впечатлениях и “чувствах”, и которые мог бы упорядочить, установить, проверить.

Эта установка на исключительно сопереживающее понимание, которая для отдельных лиц может стать чрезвычайно удовлетворяющей их и, в соответствии с наклонностями, быть конечной целью всей профессии, в настоящее время, пожалуй, является в некотором роде субъективной. И если из такого общего понимания без дальнейшего объяснения, без твердых планомерных понятий будут затем выдвигаться отдельные положения или даваться формулировки, то таковые, пожалуй, необходимо будет называть столько” субъективными в плане порицания. Ибо они не поддаются обсуждению и не могут быть проверены. Поэтому если мы очень высоко оцениваем это понимание из-за проявляющихся в нем по-человечески высокоценимых дарований, то все же мы никогда не можем назвать наукой ни понимание, совершающееся в сублимированной форме, как это уже столетиями практиковалось среди людей культурного слоя, ни алогичное погружение “вчувствующего” психиатра.

Если в противоположность этому стремится развиться психологическая наука, то она прежде всего должна уяснить себе, что она устанавливает для себя в качестве идеала ставшее вполне осознанным, представленное в строгих формах понимание психического, которое будучи неосознанным, ненадежно, и только лично и субъективно достигает описанной только что точки зрения у способных к этому людей; она должна уяснить себе, что она, однако, может соответствовать этому идеалу не отдаленно, но находиться в периоде зарождения, которое ей открывает перспективы, но для которого подобный идеал лежит в бесконечности. Поэтому и происходит, что многие свое личностное понимание употребляют лишь для собственного удовлетворения и с точки зрения своего, хотя и шаткого, всеобъемлющего проникновения улыбаются над попытками сознательного психологического установления понятий как над безобидными плоскостями и тривиальностями (2). То, что лишь при осознанных психологических установлениях может идти речь о знании, придает им с научной точки зрения — но опять-таки только с этой точки зрения — единственную ценность.

Такая установка, которая не желает ограничиваться понятными переживаниями, но стремится к широким, подвергающимся проверке и подвергающимся дискуссии знаниям, видит перед собой бесконечность в высшей степени многообразных психических феноменов, в которых господствуют пока совершенно не выясненные взаимосвязи, которые имеют свои, пока еще искомые зависимости и следствия. Первым шагом к научному пониманию — а это должно быть несомненным — при этом является выделение, отграничение, различение и описание определенных психических феноменов, которые благодаря этому будут ясно представляться и закономерно называться определенным выражением (термином). Представление того, что в действительности происходит у больного, что собственно он переживает, каким образом дается ему нечто в сознании, что у него на душе и т. д., — является началом, при котором сразу же следует отказаться от взаимозависимостей, переживаний как целого и уж подавно от мысленного дополнения, предвзятости и теоретических представлений. Только то, что действительно имеется в сознании, должно представляться, а все, не данное в действительности в сознании, не существует. Мы обязаны отбросить все тяготющие над нами теории, психологические конструкции или материалистические мифологии относительно мозговых процессов, мы должны обратиться только к тому, что мы можем понять в его действительном бытии, охватить, различить и описать. Как учит опыт, это очень трудная задача. Это своеобразное феноменологическое отсутствие предубеждений не является каким-то первичным достоянием, а является трудным приобретением в результате длительной критической работы и часто напрасных усилий в области конструкций и мифологии. Так же, как мы, будучи детьми, сначала рисуем предметы не такими, какими мы их видим, но такими, какими мы их мыслим, так и мы, будучи психологами и психопатологами, проходим через ступень, на которой психическое мы так или иначе для себя мыслим, к лишенному предубеждений непосредственному пониманию психического таким, каково оно есть. И это представляет всегда новую трудность и является всегда заново приобретаемым посредством преодоления предубеждений достоянием: феноменологической установкой.

Но каким же образом мы это делаем, когда мы изолируем, характеризуем и абстрактно определяем психические феномены? Мы не можем изобразить психические феномены, не можем представить их перед своим взором посредством чего-либо чувственно воспринимаемого. Мы можем только направить самих себя и других, чтобы представить себе это нечто определенное. Происхождение, условия и констелляции, при которых возникает этот феномен, в которых он обыч, но проявляет взаимосвязи, предметное содержание, которым он, возможно, обладает, кроме того, наглядные сравнения и символизации разновидность суггестивного, наиболее убедительно достигаемого художниками наведения, выявления ранее уже известных феноменов которые в качестве элементов настоящего (современного) играют определенную роль и т. д., должны вести извне к собственно предполагаемым психическим феноменам. Это есть усиленное посредством всех этих направлений обращение к другим и, при более позднем использовании наших определений, к самим себе представить себе предполагаемые феномены. Чем более многочисленными и более особенными являются эти направления, тем более надежным должен быть определенный, характерный феномен, который при этом подразумевается. Это самостоятельное (отдельное) представление себе психологических предметов, руководствуясь всегда внешними указаниями, является условием, при котором только вообще может быть понятна какая-либо работа над психологическим.

Как гистолог описывает своеобразные морфологические элементы хотя и подробно, но все же только так, чтобы каждый другой человек потом мог сам их легче видеть, и как гистолог должен предполагать или вызывать у тех, кто его действительно хочет понять, подобное самостоятельное видение, так же и феноменолог может представить, показать различным образом признаки, различия, смешение, чтобы описать качественно своеобразную, психическую данность. Однако он должен учитывать и то, что другие не только со-мыслят, но что они в общении и беседе с больными и в своем собственном представлении со-видят. Это видение вовсе не чувственное, а понимающее. Это совершенно своеобразное, нередуцируемое последнее, все эти выражения типа “приводить к данности”, “понимать”, “охватывать”, “узреть”, “представить себе” необходимо использовать, развивать и постигать, чтобы сделать хотя бы один шаг вперед в феноменологии. Только таким образом можно добиться плодотворной критики, которая оборачивается как против конструкций, так и против бесплодного, убивающего отрицания всякой возможности прогресса. У кого нет глаз, чтобы видеть, тот не может заниматься никакой гистологией; кто противится или не способен представить себе психическое и живо созерцать, тот не может постичь феноменологию.

Это окончательное, нередуцируемое качество психических феноменов, которое может мыслиться идентично многими людьми лишь вследствии упомянутого обращения при разнообразных направлениях, представлено уже в самых простейших чувственных качествах, например голубой, красный цвет, звук, так же как обзор пространства, предметное сознание, восприятие, представление, мысли и т. д. Мы видим его в сфере психопатологии, например, при псевдогаллюцинациях, дежа-вю, отчуждении воспринимаемого мира, переживании собственного двойника, деперсонализации и т. д., причем все эти наименования обозначают только группу отличающихся между собой ньюансами психических феноменов.

Для представления себе всех этих феноменологически далее рлуцируемых качеств мы уже неоднократно использовали такие

выражения как видеть, усматривать, вчувствоваться, понимать и т.п. С помощью всех этих выражений понимается это окончательное, лишь наполняющее наши понятия переживание, которое в области Психологии является тем же, чем в области естествознания является чувственное восприятие. Как вследствие демонстрации объекта будет пробуждаться чувственное восприятие, так и это основанное на понимании и вчувствовании представление будет вызываться упоминавшимися направлениями, непосредственным схватыванием феноменов выражения, погружением в самоописания. Из этого характера выражения выявляется уже, что вчувствование и понимание не являются простым окончательным феноменом, но, по-видимому, содержат в себе ряд фактических обстоятельств (элементов), требующих различения. Как и восприятие, это вчувствование ставит задачу прежде всего феноменологии, основой которой оно является, а затем генетическому исследованию. Но ни то, ни другое нас здесь не интересует. Мы лишь констатируем здесь наши знания в области вчувствующих и понимающих переживаний и затрагиваем вопрос надежности подобной формы, в которой нам доступны факты. Если признавать эти переживания аналогично переживаниям восприятия как нечто окончательное, то на этот вопрос пока следует ответить так: технические вспомогательные средства для сохранения однажды имевшихся взглядов к более позднему сравнению и многое другое в сфере переживания вчувствования всегда так несовершенны, что здесь приходится преодолевать значительно больше трудностей, чем в сфере чувственного восприятия; однако при этом надежность будет достигаться принципиально таким же образом посредством сравнения, повторения, проверки переживаний вчувствования, представлений, как и надежность естественнонаучных данных, полученных в чувственном восприятии, посредством сравнения, повторения и проверки. Ненадежность господствует в обеих сферах. Однако тот факт, что в сфере психологии она более значительна, не может оспариваться. Впрочем, это лишь количественное отличие.

Представляем ли мы себе наши собственные переживания прошлого или других людей, это довольно безразлично. Существенное различие, по-видимому, имеется лишь между наблюдениями, полученными при планомерном экспериментальном самонаблюдении над перверсирующими переживаниями (3), и исключительно понимающими представлениями. Для наших исследований психопатологических феноменов следует иметь в виду фактически только последнее, поскольку больные, пожалуй, лишь очень редко и при особо благоприятных обстоятельствах в рамках простых расстройств (обманы восп риятия при ясном сознании, агнозии и т. д.) могут быть привлечены к самонаблюдению. Это понимающее представление феноменов ду. шевнобольных, однако, всегда должно стимулироваться посредством понятий, приобретенных феноменологическим исследованием первого рода.

Средства феноменологического анализа и установления того, что больной в действительности переживает, бывают троякого рода: во-первых, проникновение в поведение, поступки, выразительные движения; во-вторых, исследование больных посредством опроса и направляемых нами их высказываний о самих себе; в-третьих, письменно изложенные самоописания, которые, правда, редко бывают хорошими, но зато всегда являются ценными и несомненно полезными даже без личного знакомства с их автором. Во всех этих случаях мы занимаемся феноменологией, поскольку мы при этом направлены на психическое, а не на объективные проявления, которые являются здесь скорее лишь переходным моментом, лишь средством, а не собственно предметом исследования. Однако совершенно исключительную ценность имеют хорошие самоописания.

Если мы пытаемся с помощью этого средства приблизиться к больным, то мы обнаруживаем в первую очередь необозримый, постоянно существующий хаос всегда меняющихся феноменов. Нашей целью должно быть ограничение в этом хаосе отдельных феноменов, всестороннее их обсуждение для нас самих и для других с целью постоянного их применения и наделение их константными наименованиями, используемыми в разных случаях как идентичные. Психопатологические феномены настоятельно требуют подобного изолированного, абстрагированного от взаимосвязей феноменологического рассмотрения, которое стремится представить лишь данное, но не понимать ее генетически, только видеть, но не объяснять ее. Многочисленные психические феномены выступают патологическим образом без понятных условий, психологически представая как бы возникающими из ничего, но с каузальной точки зрения предстают как обусловленные болезненным процессом. Яркие воспоминания о вещах, которые никогда не переживались, мысли с сознанием их правильности, но без того чтобы это сознание было чем-то обосновано (бредовые идеи), настроение и аффекты, которые возникают совершенно спонтанно, без лежащих в их основе переживаний или мыслей, и многое другое — являются частными проявлениями. Они являются объектом феноменологического исследования, которое устанавливает и представляет (обсуждает), каковы они собственно есть. Подобным образом можно выделить три группы феноменов. Одни известны всем нам по собственному переживанию. Они возникают таким же образом, как и соответствующие, обычно понятным образом обусловленные психические процессы. В остальном вполне равнозначные феномены у больных отличаются лишь по своему генезу, например, многие обманы памяти. Другие обычно определяются нами как усиления (повышения), ослабления (снижения) или смешения пережитых нами самими феноменов, например, экстатическая захвачен-ность некоторых острых психозов, псевдогаллюцинации, перверивные влечения. Как далеко при этом заходит наше понимающее представ-ление, также без направленности, похожей на основу собственных осознанных переживаний, — это остается вопросом, на который нель-зя ответить окончательно. Иногда кажется, будто наше понимание выходит далего за рамки возможностей хотя бы только похожего со-бственного переживания. Третья группа болезненных феноменов отличается от указанных выше полной недоступностью для понимающе-го предоставления их. Мы приближаемся к ним только посредством аналогий и образов. И мы замечаем их в каждом отдельном случае не с помощью позитивного понимания, но посредством прорыва, ко-торый пробивает путь нашему пониманию через это непонятное. Сюда можно отнести, например, все “сделанные” мысли, “сделанное” настроение и т.д., о которых больные сообщают без всякого сомнения как о переживаниях, которые мы, впрочем, идентифицируем всегда лишь с помощью этих или сходных выражений, а также с помощью ряда определений того, о чем не идет речь. Некоторые больные которые в своем психозе еще не утратили сознание о нормальной'психической жизни, сами признают невозможность описать свои переживания обычной речью. Один больной объяснил, что “при этом отчасти речь идет о таких вещах, которые вообще не могут быть выражены посредством человеческой речи... чтобы быть до некоторой степени понятым, я буду вынужден часто прибегать к образам и сравнениям, которые все-таки лишь весьма приближенно соответствуют истинному положению дел; ибо сравнение с известными фактическими данными человеческого опыта является единственным путем... (в другом месте) надо добавить еще, что при этом речь идет в основном о видениях, образы которых хотя и имеются в моей голове, но описание которых с помощью слов является необычайно трудным, а отчасти даже невозможным”. Некоторые — хотя и немногочисленные — новообразования слов у больных основываются на таких названиях совершенно своеобразных переживаний. Один больной, пытаясь как можно ближе описать неприятные сенсации в бедрах, на вопрос о том, не есть ли это судорожные подергивания (Zuckungen), ответил: “Нет, это не Zuckungen, a Zoppungen (4)”

В этом направлении по отграничению и наименованию отдельных форм переживаний психиатрия с самого начала взялась за работу; конечно, она никогда не могла бы сделать ни одного шага без такого феноменологического определения. Таким образом были описаны бредовые идеи, обманы чувств, депрессивный и экспансивный эффект и другое. Все это стало основой последующих феноменологических определений. Однако их необходимо было нередко очищать от балласта теоретических рассуждений о соматических основаниях и о сложных психических связях. От этих теоретических усилий тотчас же задохнулись многочисленные феноменологические надстройки. Мы уже не будем довольствоваться несколькими скудными категориями, но отдадимся во власть феноменов, и там, где мы что-то видим, мы будем пытаться вполне представить себе, что это такое, без того чтобы предварительно уже что-то предполагать, используя наши психологические знания. Принятое подразделение симптомов помешательства на обманы чувств и бредовые идеи хотя и употребляется в качестве краткого обозначения, но в этих названиях заключено совершенно необозримое еще количество самых различных феноменов.

Некоторые примеры должны наглядно показать, какие феномены бы ли определены.

а. Кандинский описал псевдогаллюцинации, определенный вид па тологических прдставлений. Они отличаются от нормальных прел ставлений выраженной чувственной определенностью, отчетливостью. детальностью, появлением независимо от воли и вопреки ей, а также переживанием пассивности и рецептивности. От обманов восприятия ("галлюцинаций), как и от нормальных восприятий, они отличаются своим появлением не во внешнем пространстве вместе с восприятиями, а во внутреннем пространстве, в котором мы видим также представления. Эти псевдогаллюцинации сталкиваются с теоретическими раздумьями (сомнениями). Однако речь идет исключительно о феноменологической, дескриптивной проблеме. Описанные случаи, вероятно, можно представить с феноменологической точки зрения иначе. К тому же можно привлечь еще и другие случаи (самоописания, данные исследования), но только посредством такого наглядного предоставления, но ни в коем случае не с помощью теоретических рассуждений можно опровергать Кандинского. Сознание самостоятельности феноменологической задачи предохраняет здесь от совершенно неправильно понимаемой и поэтому бесплодной критики.

б. Нередко больные переживают феномен, в рамках которого они осознают, что за ними или над ними кто-то есть. Этот некто поворачивается вместе с ними, когда они пытаются оглядываться. Они “чувствуют”, будто здесь “действительно” кто-то есть. Но они не чувствуют никакого прикосновения (контакта), они фактически ничего не ощущают, они не могут также его видеть. Некоторые больные, между тем, считают, что здесь никого нет, другие убеждены в существовании кого-то, чье присутствие они так ярко осознают. Здесь очевидно речь идет не об обманах чувств, поскольку чувственный элемент отсутствует, речь не идет также о бредовых идеях, поскольку имеется переживание, которое уже в суждении будет перерабатываться правильно или по-бредовому. 5