Наказание, его цели и виды

Московское государство не задавалось вопросами, на каком основании и для какой цели оно применяет карательные меры к совершившим преступные деяния. Прежняя неосознанная функция мстителя естественным образом переходит к государству. Ранее существовавшие цели наказания отличаются от целей карательной деятельности Московского государства.

Во-первых, Московскому государству были не чужды цели, которыми руководствовались мститель и власть более раннего периода истории, — возмездие и имущественные выгоды. Принцип наказаний, который особо выделяется в московском уголовном праве, — есть возмездие внешнее или материальное, т. е. воспроизведение в составе наказания состава преступления или лишение преступника того блага, которого он лишил другого. В Уложении этот принцип особенно последовательно применяется к наказанию за нанесение увечья (око за око, зуб за зуб): “А будет кто… отсечет руку или ногу, или нос, или ухо, или губы отрежет, или глаз выколет, — и за такое его надругательство самому ему то же учинить” (гл. XXII, ст. 10).

То же проявляется и в наказании за смертоубийство: “А кто кого убьет с умышления и такова убийцу самого казнити смертию” (гл. XXI, ст. 72).

Принцип материального соответствия наказания преступлению также прослеживается в Уложении: сожжение — за поджог, залитие горла расплавленным металлом — за подмесь простых металлов в серебряные деньги. Тот же принцип материального возмездия проявляется в направлении казни на тот орган, которым непосредственно совершается преступление: за кражу — отсечение руки, за лжеприсягу — урезание языка. Именно этим объясняется в некоторых случаях явное нарушение внутреннего соответствия между тяжестью преступления и тяжестью наказания.

Принцип возмездия (материального) не может считаться не только единственным, но и главным принципом московского уголовного права: он имеет место в Уложении преимущественно в постановлениях, заимствованных из чужих источников, и прилагается далеко не ко всем видам преступных деяний.

Во-вторых, целями наказания, унаследованными Московским государством раннего периода, были, безусловно, “имущественные выгоды”. Сюда нужно отнести только те виды наказаний, которые избраны и установлены по имущественным соображениям: пеня, продажа, конфискация, ссылка (хотя в то же время, конечно, они достигают чисто карательных целей); однако нельзя относить в эту группу такие наказания, которые установлены по другому принципу, но допускают при своем применении извлечение финансовых выгод, иногда необходимых для самого осуществления наказаний: таковы обязательные работы заключенных в тюрьме, необходимые для их содержания. Даже цель наказания не имеет в московском праве самостоятельного значения и подчиняется совершенно другим, чисто карательным соображениям. Этими двумя древнейшими целями отнюдь не исчерпывается задача Московского государства: наоборот, его уголовное право отличается от уголовного права Русской Правды и судных грамот именно новыми — карательными задачами чисто государственного характера. Эти задачи состоят в защите общества от преступников и преступлений.

Для системы наказаний были характерны следующие признаки:

1. Индивидуализация наказаний. Жена и дети преступника, по закону, не отвечали за совершенное им деяние, однако пережитки архаической системы наказаний были еще живы и выразились в сохранении института ответственности третьих лиц: помещик, убивший чужого крестьянина, должен был передать понесшему ущерб помещику другого крестьянина; сохранялась процедура “правежа” (публичного избиения должника батогами); в значительной мере поручительство походило на ответственность поручителя за действия правонарушителя (за которого он поручился).

2. Сословный характер наказания. Он выражался в том, что за одни и те же преступления разные субъекты несли разную ответственность (за аналогичное деяние боярин наказывался лишением чести, а простолюдин — кнутом (гл. X)).

3. Неопределенность в установлении наказания. Этот признак был связан с целью наказания — устрашением. В приговоре мог быть не указан сам вид наказания, а использовались такие формулировки: “как государь укажет”, “по вине” или “наказать жестоко”. Если даже вид наказания был определен, неясным оставался способ его исполнения (“наказать смертию”) или мера (срок) наказания (бросить “в тюрьму до государева указа”). Принцип неопределенности дополнялся принципом множественности наказаний. За одно и то же преступление могло быть установлено сразу несколько наказаний: битье кнутом, урезание языка, ссылка, конфискация имущества. За кражу наказания устанавливались по нарастающей: за первую кражу — битье кнутом и урезание уха, 2 года тюрьмы и ссылка; за вторую — битье кнутом, урезание уха, 4 года тюрьмы; за третью — смертная казнь.

Существует мнение, что в эпоху Московского государства основной целью наказаний было признано “истребление преступников”. Действительно, иногда в памятниках попадается выражение: “чтоб лихих вывести”, но согласиться с этим мнением можно было бы лишь тогда, когда бы за всякое преступление полагалась лишь смертная казнь или вечное изгнание и заключение, однако мы видим, что существовало множество других видов наказаний, которые отнюдь не вели к указанной цели.

С большой основательностью указывают на “устрашение” как главную цель наказания в московском праве. В Уложении довольно часто повторяется: “чтобы иным, на то смотри, не повадно было так делать”. Принцип устрашения можно отыскать только в Уложении, в судебниках его нет. Однако в Уложении он применяется главным образом к наказаниям за такие деяния, которые, будучи сами по себе безразличны, сделались преступными лишь в силу воспрещения их законом: например, Уложение (гл. X, ст. 20) воспрещало подачу жалобы государю помимо низших инстанций и, назначая за это наказание, прибавляло: “чтоб иным, на то смотря...” В то время население не только не видело в этом ничего преступного, но полагало, что суд государя есть лучший и справедливейший. Подобная же угрожающая прибавка присоединена к назначению наказания за проезд в другое государство без паспорта (гл. VI, ст. 4), употребление табака (гл. XXV, ст. 16).

Устрашение в московском праве стало применяться отчасти под влиянием византийского права; в кормчей полагается следующее наказание за разбой: “Нарочитии разбойницы на местах, на них же разбои творяху, повешени да будут, да видения ради убояться начинающии таковая, и да будет утешение сродников, убиенных от них”.

В Русском государстве устрашение впервые было выражено в Стоглаве (“да и прочие страх примут таковая не творити”).

Принимая во внимание пропорциональное отношение видов наказания друг к другу, в русском праве XVII века можно признать одним из главных принципов наказания “лишение преступника средств” повторять преступление, не применяя к нему бесповоротных казней; на это указывает широкое применение тюремного заключения, ссылки и уголовного поручительства, заменяющих как друг друга, так и другие виды уголовных кар.

Тюремное заключение в Уложении предусмотрено более, чем в 40 случаях. Различается заключение до “порук” (под гарантию местных жителей), до указа, на определенный срок, до смерти. Заключение на определенный срок свидетельствует о признании его исправительной мерой. В отношении “лихих людей”, когда общество (через сыскных людей) признает преступника неисправимым (“лихует” его), по Уложению, тюрьма не играла такой роли; они содержались там или до смерти, или до других обстоятельств (в том числе до казни). Для обычных преступников сроки содержания в тюрьме колебались от трех до четырех лет, причем очень часто практиковалось лишение свободы на несколько недель или месяцев. Идея краткосрочного заключения как исправительной меры была в Уложении ведущей. Тюремное заключение предусматривалось за нанесение побоев, бесчестье, кражи, оскорбления, нарушения порядка деятельности государственных учреждений. Было также введено тюремное заключение за счет семьи. Таким образом, первоначальное понятие о наказании, выраженное в самом термине (“наказать” — научить, исправить), не совсем изгладилось под влиянием новых и отчасти чужих понятий.

Собственно карательное значение тюрьмы начинается с царского Судебника и окончательно утверждается в Уложении (заключение татей в тюрьму на 2 года (гл. XXI, ст. 9)). Но и этот вид наказания не мог получить надлежащего развития в Московском государстве, потому что устройство и содержание тюрем было далеко не совершенно: то и другое возлагалось в провинциях на посадские и уездные общины, которые исполняли данные обязанности неохотно и небрежно. Поэтому тюрьмы были немногочисленны и тесны, заключенные постоянно толпами уходили (“вырезывались”) из тюрем; питались они или за свой счет, или подаянием, ходя артелями по городу и выпрашивая милостыню.

Московское право не дает “общей схемы” наказаний (как и классификации преступлений), однако в более древних памятниках этого периода, близких к эпохе Русской Правды, можно уловить разделение наказаний на “пеню” и “казнь”, т. е. наказания имущественные и личные. В дальнейшем развитии уголовного законодательства имущественные наказания постепенно уступают место личным, а уцелевшие теряют самостоятельность (становятся добавочными к личным).

“Имущественные наказания” были следующих видов: продажа, пеня и конфискация. “Продажа”, оставшаяся со времен Русской Правды, в начале московского периода имеет широкое применение — заменяет все наказания, кроме смертной казни. В начале эпохи судебников продажа заменяется или дополняется телесными наказаниями; а со времен губных учреждений она соединяется, постепенно уже, с телесными наказаниями и изгнанием: “Как наместники… на тате продажу свою учинить, и вы б старосты губные, тех татей велели, бив кнутьем, да выбити из земли вон”. В царском Судебнике продажа исчезает, заменяясь тюремным заключением или порукой.

“Пеня”, в начале московского периода означавшая то же, что и древняя продажа, применялась главным образом к преступлениям против порядка государственного управления (гл. X, ст. 5). Одинаковое значение с пеней имеет “заповедь”, т. е. денежный штраф за проступки против полицейских распоряжений правительства (гл. XXI, ст. 19, 20; гл. XXV, ст. 1, 2). Заповедью этот штраф в Уложении называется потому, что деяние, называемое им, само по себе безразличное, “заповедуется” — запрещается из соображений полицейских или финансовых. Другой вид “заповеди” — добавочное денежное наказание за общие преступления, если преступник раньше совершения преступления угрожал и тем вызвал против себя угрозу со стороны власти в виде заповеди.

Что касается “конфискации” (взять на государя), то она, как древнее “разграбление”, всегда следует за смертной казнью: “которых разбойников казните, и тех бы разбойников подворья животы и статки… отдавали тем людям, которых те разбойники разбивали.… А что будет у истцовых исков останется разбойничих животов, вы б то все переписывали на список, да клали где будет пригоже, да о том бы естя отписывали в Москву. Которых разбойничих животов, за исцовую вытью, останется, и те остальные животы оценя продать на государя” (гл. XXI, ст. 26). Но при смертной казни за измену (и вообще по политическим преступлениям) конфискация применяется лишь в том случае, если законные наследники преступника окажутся виновными в знании и недонесении на изменника (гл. II, ст. 7, 9, 10). Часто конфискация следует за ссылкой и другими наказаниями (гл. XXV, ст. 3, 11). Самостоятельное применение конфискации имело место крайне редко.

“Личные наказания” всех разрядов (направленные против свободы, жизни, здоровья и чести лица) были известны в рассматриваемый период. Их развитие шло следующим путем. Одна из форм древнего потока — “изгнание” — в начале Московской эпохи имеет точно такое же значение, как и в Земскую эпоху, т. е. означает изгнание из той земли, где жил преступник (а не из целого государства). Но это уже не годилось при новом понятии о государстве, так как одна провинция изгоняла бы своих преступников в другие. Поэтому уже в XVI веке взамен изгнания появляется “ссылка”. Ссылка соединяется с телесным наказанием (битьем кнутом), членовредительскими наказаниями и тюремным заключением (гл. XXI, ст. 10).

В Уложении этот вид наказания не получил надлежащего развития: оно было применено лишь несколько раз — за кражу и разбой (гл. XXI, ст. 9, 10), за самовольный переход из городского состава в крестьяне или холопы (гл. XIX, ст. 13), за кормчество и употребление спиртного (гл. XXI, ст. 3, 17), за невнесение судного дела в книги из корыстных целей (гл. X, ст. 129) и за участие в наезде (гл. X, ст. 198).

Строительство тюрем закрепляется в Уложении как государственная обязанность. В это время стали практиковаться принудительные работы заключенных. В 1662 году были установлены бюджетные отчисления на содержание тюрем и заключенных. Часто применялась в России и ссылка на окраины государства с целью использовать ссыльных для охраны городов и на некоторых государственных службах. Цель ссылки имела чисто практический характер.

Правительство предпочитает уголовные кары более простые и дешевые, а именно: “наказания болезненые”, развившиеся, несомненно, под влиянием татарщины. Их виды: “батоги” — наказание прутьями толщиной в палец, “кнут” — различался как простое наказание и как торговая казнь (гл. X, ст. 186–188; гл. XI, ст. 27). Болезненные наказания первоначально появились как альтернатива продаже (в случае несостоятельности) и уже потом получили вполне самостоятельное значение. По Уложению, они применяются ко всем преступлениям, не влекущим за собой смертной казни, в соединении с другими (тюрьмой, ссылкой, изгнанием). Смерть как результат подобного наказания могла быть лишь результатом случайности. Телесные наказания, по мнению большинства ученых, назначались в 140 случаях. Очень редко упоминается о членовредительстве (всего в нескольких статьях). Сохраняется приоритет болевых наказаний, чтобы принудить преступников следовать предписаниям государства доступными для того времени способами. Урезание ноздрей (для “табачников”) и ушей (для татей) было способом символического указания на характер преступной деятельности, а так же выполняло функцию означивания преступника, выделения его из окружающей массы людей. Таким образом, применение телесных кар обуславливалось идеей целесообразности наказаний. Часто телесные наказания совмещались со штрафами, причем последние играли огромную роль. Так, если телесные наказания предусмотрены в 16% всех статей, то штрафы и имущественные взыскания — в 29% .

“Наказание членовредительные” имеют двоякое значение: полицейское, — для того чтобы оставить преступнику навсегда отметку (“улику”) его злодеяния, и чисто карательное. К первой категории таких наказаний относится: урезание уха (за татьбу и мошенничество в первый и второй раз; за разбой — урезание второго уха (гл. XXI, ст. 9, 10, 15, 16, 90).

“А которые воры в Москве и в городах воруют, карты зернью играют и про проигрався воруют, ходя по улицам людей режут и грабят и шапки срывают, и о таких ворах на Москве, и в городех, и в уездех учинить заказ крепкой и беричем кликать по многия дни, будет, где такие воры объявятся, и их всяких чинов людям имая приводить в приказ.

Да кто таких воров изымая в приказ приведет, и в приказе таких воров распрашивая сыскивать про них всякие сыски накрепко, да будет про воровство их сыщется допремя, что они зернью и карты играют, и ходя по улицам, и людей режут и грабят и шапки срывают и тем вором чинить указ тот же, как написано вышсею о татях. А будет кто таких воров видя где не изымает и в приказ не приведет, а изымать было не мощно, и сыщется про то допряма же, и на тех людях имать заповеди по полтине на человеке” (гл. XXII, ст. 15).

“Клеймение” (пятнание) известно уже с XIV века, но в XVII веке малоупотребимо (при существовании других, более “тяжких отметок”).

Наказания членовредительные второй категории являются в известной степени уменьшенной формой смертной казни, будучи применены к тем же преступлениям, какие повлекли бы смертную казнь при обстоятельствах, увеличивающих вину. Фактически они появляются уже в Земскую эпоху, а в московском праве они особенно развились под влиянием Прокирона и Литовского Статута (Уложение, гл. III, ст. 5; гл. X, ст. 12; гл. XXII, ст. 10, взятая непосредственно из Литовского Статута):

“А будет кто, не бояся бога и не опасаясь государские опалы и казни, учинит над кем-нибудь мучительское надругательство, отсечет руку, или ногу, или нос, или ухо, или губы обрежет, или глаз выколет, а сыщется про то допряма, и за такое его надругательство самому ему то же учинить, да на нем же взять из вотчины его и из животов тому, над кем он такое надругательство учинит, будет отсечет руку, и за руку пятидесят рублев, а будет отсечет ногу, и за ногу пятидесяти же рублев, и за нос, и за губы, и за глас, потому же всякую рану пятидесят рублев” (гл. XXII, ст. 10).

“Смертная казнь”, применению которой противились лучшие князья Земского периода, в эпоху Московского государства получила очень широкое развитие. В Уложении сфера ее применения гораздо обширней, чем в судебниках: она полагается за богохульство и совращение, за политические преступления и участие в них, за составление фальшивых актов, за изготовление фальшивой монеты, за умышленное убийство в некоторых случаях (на государевом дворе, в походе, в присутствии суда), за изнасилование женщины, за поджог.

Смертная казнь за наиболее опасные преступления в Соборном Уложении предусматривалась в 36–63 случаях. Однако в значительном количестве статей, где упоминается убийство, законодатель пытается обеспечить защиту личности. Всего о смертной казни говорится в 55 статьях, но с учетом повторений остается 25 случаев ее применения. Смертная казнь делилась на простую (отсечение головы, повешение) и квалифицированную (колесование, четвертование, сожжение, залитие горла металлом за подделку денег, закапывание в землю по горло женщин за убийство мужей). Способ ее исполнения закон не определял, передавая решение этого вопроса на судейское рассмотрение. Смертная казнь производилась публично. Тела казненных подолгу не убирались — в целях устрашения. Закон освобождал от смертной казни беременную женщину до той поры, пока она не родит.

К представителям привилегированных сословий применялся такой вид наказания, как лишение чести и прав, варьирующийся от полной выдачи головой (превращение в холопов) до объявления “опалы” (изоляции, остракизма, государевой немилости). Обвиненного могли лишить чина, права заседать в Думе или приказе, а также лишить права обращаться с иском в суд (условно говоря, это напоминало частичное объявление вне закона).

Бесспорно, жестокость московского уголовного права была чрезмерна. Однако, сравнив Соборное Уложение с современными ему кодексами Западной Европы, можно убедиться в том, что европейское законодательство было еще более жестоким.

Нельзя упускать из виду, что, по свидетельству исторических памятников, большая часть смертных приговоров не приводилась в исполнение в силу древнего обычая “печалования” — одного из драгоценнейших прав православного духовенства, которым оно и пользовалось постоянно. Освобожденного от смерти по такому ходатайству обычно пожизненно заключали в монастырь. Следует иметь в виду, что до царствования Петра I жестокость уголовного закона постепенно смягчается: это смягчение начинается уже в Новоуказных статьях.