Хрестоматия Глобализация и идентичность / Часть 4 / Часть 4 -Уткин

АНАТОЛИЙ УТКИН

ПОИСК НОВОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ

Шестой сокрушитель современной мировой сис­темы – массовое, в глобальном масштабе, изменение прежнего мировидения в свете крутых культурно-цивилизационных перемен. В последние десятилетия двадцатого века, в условиях уско­рившейся модернизации, предполагалось, что этническая и рели­гиозная идентичность уступит место «модернизации», в рамках которой найдется место каждому из членов мирового сообщества. Но под давлением очевидных новых фактов и факторов прежняя система лояльности в западноцентричном мире, основанная на оптимистической вере в мировую модернизацию, потеряла свою убедительность для огромных масс мирового населения. При этом не произошло замены ее новой системой восприятия мира. Претензии глобализационного мирообъяснения не обрели желае­мого ее авторам тотального идейного господства – слишком оче­виден раскол между владеющими технологией и капиталами ли­дерами глобализации и ее фактическими жертвами.

Понимание этого фактора пришло с трудом. Весьма долгое время господствовал своего рода культурный релятивизм (особен­но непререкаемый в академическом мире), практически нало­живший табу на критику важности культурных ценностей других народов и цивилизаций, особенностей их менталитета. Все культу­ры подчеркнуто подавались равными (словно фиксация культур­ной пестроты мира автоматически ведет к расизму, надменности, принижению и т.п.). Те, кто думал отлично от академического ка­нона, получали клеймо сторонников этноцентричности, нетерпи­мости или даже расистов. Подобная же проблема встречала тех экономистов, которые полагали, что люди повсюду отвечают на экономические сигналы однообразным способом безотносительно к их культуре. К примеру, глава Федеральной резервной системы США А. Гринспен (говоря, кстати, о России) жестко утверждал, что капи­тализм «является частью человеческой природы».

Лишь очевидный рост значимости самоидентификации, ока­завшийся критически важным в 90-е годы, привел к перевороту в сознании многих, к выделению цивилизационно-ментальных ос­нов. Гарвардский профессор Д. Ландес в монументальном иссле­довании «О богатстве и бедности народов» (1998) приходит к важ­нейшему выводу: если история экономического развития чему-либо учит, то «прежде всего тому, что культура является видней­шим компонентом. Она и создает различие в степени развито­сти». Зафиксированная и подчеркнутая мировым неравенством грядущая стадия развития человечества оказалась способствую­щей выходу вперед фундаментализма самого разного характера, жесткого национализма, обращения к родовым ценностям. Мир фрагментаризируется на гигантские цивилизационные блоки. «Культурная глобализация, гомогенизация, которые предсказы­вают в будущем интерпретаторы глобального сближения и един­ства мира, являются не более чем мифами».

Однако реалии жизни заставили сделать существенные по­правки, приведя в конечном счете к выводу, что культура являет­ся критическим фактором общественного развития. И тот же Гринспен на пороге нового века, после десятилетия неудач в Рос­сии, сделал весьма примечательное признание, по существу про­тивоположное прежнему своему мнению: «Дело вовсе не в чело­веческой природе, дело в культуре». Нужно думать, что у М. Вебера это вызвало бы улыбку понимания. Требовалось претерпеть столь многое, чтобы прийти к выводу, о котором, собственно, только и говорит мировая история.

Для многих критически важным стало рассмотрение опыта Юго-Восточной Азии. Заново были пересмотрены конфуциан­ские ценности – упор на будущее, работу, образование, уважение к достоинству, призыв к плодотворности. Появились исследова­ния цивилизационных особенностей латиноамериканского мира, индуизма, православного ареала влияния, мусульманского цивилизационного кода.

Латиноамериканские интеллектуалы (рассматривающие во­прос о том, какие факторы, кроме империализма, являются ви­новниками неразвитости региона и его авторитарных традиций и ужасающего социального неравенства) указали на отличие этих ценностей от латиноамериканских. Пришлось вспомнить слова Боливара, сказанные в 1815 году: «До тех пор, пока наши соотече­ственники не воспримут талантов и политических достоинств наших северных братьев, политической системы, основанной на об­щественном участии в управлении, нас ждет крах. Нами владеют грехи Испании – насилие, неуемные амбиции, мстительность и жадность».

Перуанский писатель Марио Льоса: «Культура, в которой мы живем сегодня в Латинской Америке, не является ни либераль­ной, ни демократической. У нас есть демократические правитель­ства, но наши институты, наши рефлексы и наш менталитет очень отличны. Они остаются популистскими и олигархическими, абсо­лютистскими, коллективистскими, догматичными, преисполнен­ными социальными и расовыми предрассудками, в огромной сте­пени нетерпимыми по отношению к нашим противникам, пре­данными худшей из всех монополий – правде». К подобному самобичеванию присоединились представители и других культур.

РАЗРУШИТЕЛЬНОСТЬ МОДЕРНИЗАЦИИ

Модернистская вера оказа­лась отражением иллюзий, заключавшихся в демонизации социа­лизма. Крушение левой идеологии (обещавшей модернизацию через социализм) это только подчеркнуло. Наконец-то подлинная суть социализма как насильственной модернизации оказалась по­нятой и на Западе, и на Востоке. «Холодная война была конфлик­том двух версий прогрессивизма – социализма и неоклассическо­го капитализма, – пишет японец Сакакибара. – Крах социализ­ма и окончание холодной войны избавили мир от гражданской войны между двумя вариантами прогрессивизма, но поставили подлинно фундаментальный вопрос о сосуществовании различ­ных цивилизаций».

Можно ли (и нужно ли) воспринять модернизационные цен­ности безболезненно? По словам американского исследователя Э. Эбрамса, «модернизация может оказаться разрушительной для стиля жизни и морали, вызывая противонаправленную реакцию: поиск более притягательной традиционной идентичности, поиск устойчивости и безопасности группового членства и удобное обоснование неприятия всех, кто несет черты отличия. Этот фе­номен можно наблюдать в своей наиболее благопристойной фор­ме, когда британское правительство дарует часть своего суверени­тета «вверх» — в Брюссель, и «вниз» — шотландской и уэльской ассамблеям. Но в других частях мира на это явление смотрят ме­нее благосклонно».

Мы находимся в начале процесса огромной исторической важности. Окончание идеологического противостояния привело «в начале третьего тысячелетия к кризису идентичности огромных масс. Во все возрастающей степени наша психика и даже матери­альные потребности начинают требовать усложненной самоиден­тификации». В условиях социально-политического краха со­циализма как практики и теории старые боги (существовавшие задолго до социальных доктрин двадцатого века) как бы молча всплыли в сознании миллионов людей – и не только в Югославии и Восточной Африке (где поток крови был особенно обиль­ным), но и повсюду в мире. По мнению А. Аппадюраи, «цент­ральной проблемой современного глобального противодействия является столкновение культурной гомогенизации и культурной гетерогенизации... Взаимная каннибализация показывает свое от­вратительное лицо в мятежах, в потоках беженцев, в этноциде».

На рубеже третьего тысячелетия обозначился массовый пово­рот к старым ценностям, вплоть до этнически-трайбалистского начала, к религиозно-цивилизационному единству отдельных частей мирового населения как к своему новому универсуму. Ста­ло казаться возможным, что в XXI в. массовая переориентация групповой лояльности и массовой идентичности закрепится.

Э. Смит называет этот процесс «культурной политизацией»: «Чем более полно документирована этноистория, чем распро­страненнее данный язык, чем строже соблюдаются местные обы­чаи и обряды, тем сильнее стремление убедить друзей и врагов в возможности рождения новой «нации»... Чтобы создать нацию, недостаточно просто мобилизовать сограждан. Они должны быть убеждены в том, кем они являются, откуда они пришли и куда идут. Они превращаются в нацию посредством процесса мобили­зации местной культуры... Старые религиозные саги и святые превращаются в национальных героев, древние хроники и эпос становятся примерами проявления национального гения, возни­кают истории о прошлом «золотом веке» чистоты и благородства. Прежняя культура некоей коммуны, которая прежде не имела це­лей за своими пределами, становится талисманом и обретает ле­гитимность... Наступает период интенсификации культурных войн... Заново открытая этноистория начинает разделять наш мир на дискретные культурные блоки, которые не дают никаких на­дежд сближению и гармонизации этих блоков... С точки зрения глобальной безопасности и космополитической культуры это – мрачное заключение».

Вырвавшиеся демоны собственного исторического опыта, традиционных религиозных воззрений, исконных ментальных кодов, собственных языков, аутентичного морально-психологи­ческого основания, воспоминаний об униженной гордости с ог­ромной силой бросают тень на благодушие глобалистов, делая ожидание мира и спокойствия вершиной наивности. Обращение вспять несет в себе невиданный потенциал насилия. Даже весьма умеренно-оптимистические американские футурологи А. и X. Тоффлер, призывающие современное государство трансформировать процессы демократизации в политику самоидентификации, видят в качестве главной угрозы трансформацию ограниченных межго­сударственных войн в ничем не ограниченные этнические кон­фликты: «Уже сейчас не так много стран, чьи граждане готовы от­дать жизни за свое государство, но, увы, растет готовность жертво­вать жизнью за этнически-религиозную идентичность. Мы про­били стену нерушимости государственных границ, и назад дороги нет».

Мир как бы отпрянул к своим основам. И это могло бы поро­дить новую гармонию (как отвлечение от международных тре­ний), но вопрос-то как раз в том, что исконные основы у каждого субъекта мирового сообщества очень разные. Прежде это разли­чие камуфлировалось идеологическими одеждами, ныне камуф­ляж отброшен и культурное, традиционное – то есть цивилизационное – отличие целых регионов друг от друга обнажилось во всей очевидности.

Время определить первые результаты этого «отлива истории», обнажившего не пестроту мира (что было очевидно всегда), а фундаментальную противоположность нескольких основных цивилизационных парадигм. Семь таких парадигм – западная, ла­тиноамериканская, восточноевропейская, исламская, индуист­ская, китайская и японская – как бы забывают о «предписанной» им историко-экономическими законами прошлого интеграции мирового хозяйства и культуры, упорно сохраняя цивилизационную дистанцию и образовывая почти непроходимые рубежи между столь сблизившимися благодаря телефону и самолету пространст­вами. На этих-то рубежах и вспыхивают основные конфликты современного мира.

Вперед выходит призрак предсказанного превосходным за­падным политологом-еретиком С. Хантингтоном столкновения цивилизаций: «Фундаментальным источником конфликтов в воз­никающем новом мире будет не идеология и не экономика. Величайшей разделяющей человечество основой будет культура. На­ции-государства останутся наиболее мощными действующими лицами в мировых делах, но основные конфликты в мировой по­литике будут происходить между нациями и группами наций, представляющих различные цивилизации. Столкновение цивили­заций будет доминировать в мировой политике. Культурные раз­делительные линии цивилизаций станут линиями фронтов буду­щего». По мере вхождения в третье тысячелетие «культура раз­делит страны. Культурные табу сделают, скажем, невозможной покупку чужими покупателями предприятий в Японии и во всей Юго-Восточной Азии».

Война за югославское наследство показала, что может про­изойти в случае ускоренной и одобряемой извне перемены иден­тичности (поскольку гражданская война здесь быстро выдвинула вперед религиозные, исторические, цивилизационные факторы). Нечто еще более значимое может произойти в случае утверждения цивилизационной идентичности у населения огромного Китая. Обозначилось движение по этому пути ядерной Индии и милли­ардного мусульманского мира. Последний в ряде случаев пошел на противостояние с Западом (которое американский исследователь Б. Барбер назвал «противостоянием Джихада и Мак-Уорлда»).

Исторический опыт показывает, что отстаивание националь­но-культурной идентичности порождает невиданное насилие. Об­ращенные к новой идентификации «продолжительные этниче­ские конфликты практически не поддаются региональному и ме­ждународному воздействию», – приходит к справедливому выводу американский исследователь Т. Керр. Война в Афгани­стане и Судане скорее всего продлится до тех пор, пока одна из сторон конфликта не победит решающим образом. Нет реалисти­ческих оснований предполагать разрешение курдского конфликта в Ираке и в Турции, сдерживание убийственного конфликта хуту и тутси в Руанде, компромиссное решение в Грузии, Азербайджа­не, Бугенвиле, Северной Ирландии. Весьма реалистично предпо­ложить начало нескольких конфликтов в Южной Азии. Индия стоит перед вызовом нескольких сепаратистских групп. Равно как и Индонезия: Атсе и Ирианская Ява. Конфликты зреют в Бирме (провинции Карен и Шан) и в Китае (Тибет).[…]

Современная, отчетливо выразившая себя тенденция говорит о том, что возрождение старой этнической и трайбалистской па­мяти изменит убеждения огромных масс и, соответственно, направленность их интернационально значимой деятельности. На международной арене возможно появление множества новых этнически-цивилизационно особых государств – до нескольких тысяч в новом столетии. И этот процесс «породит насильствен­ные беспорядки и человеческие страдания в беспрецедентном масштабе». В результате произойдет полная реструктуризация системы международных отношений.

Итак, оптимистически воспринимаемая модернизация посредством накопления в основном западного опыта зашла в сво­его рода тупик. И большей ценностью в новом веке замаячил при­зрак возврата к домодернизационным идолам, где кровь, обычай и символ веры одерживают верх над обещаемым гедонистическим благодушием авангарда глобализированного мира.

ОГРАНИЧИТЕЛИ

Что можно противопоставить этим аргумен­там? Обеспокоенных перспективой межцивилизационных столкно­вений успокаивает японский исследователь Сакакибара: «Цивили­зации действительно поднимаются вверх, а потом начинают те­рять влияние. Они часто сталкиваются друг с другом; но, что более важно, они взаимодействуют и сосуществуют между собой на протяжении почти всей истории».

Невозможно отрицать факт частичного смешения различных культур, особую – объединяющую – роль английского языка, своего рода lingua franca нового времени, появление «космополи­тических» средств массовой информации, что оставляет шанс не только размежеванию основных цивилизаций, но и их взаимообогащающему сближению. Создается определенная возможность формирования целых областей, где не будет доминирующего цивилизационного кода, где смешение рас, языков, обычаев и тра­диций взойдет на более высокий уровень, характеризуемый не­приятием цивилизационного самоутверждения. Окрашенные куль­турной терпимостью области, по мнению культуролога Э. Смита, «могут служить в качестве моделей в долговременной перспективе для все более широкого межконтинентального сближения».

Глобальная культура будет оказывать свое воздействие на не­скольких уровнях одновременно – как высококачественный культурный продукт, как пользователь денационализированных этнических и народных мотивов, как серия генерализированных гуманитарных ценностей и интересов, как унифицированный на­учный дискурс. Феноменальный рост коммуникационных воз­можностей создает предпосылки широчайшего воздействия «луч­шего против своего».

Глобальная культура будет неизбежно походить на домини­рующие культуры прошлого. Нет ничего нового в распростране­нии чужих культурных ценностей в гордящихся своим своео­бразием ареалах. Греко-македонская культура была чрезвычайно успешно распространена на весь Древний Ближний Восток. Культура Древнего Рима столь же успешно и надолго распростра­нилась по всему Средиземноморью.

Восприимчивости нового сегодняшнего космополитического кода может способствовать то обстоятельство, что «сегодняшняя возникающая глобальная культура не привязана ни к определен­ному месту, ни к четко ограниченному историческому периоду. Создается подлинная смесь идущего отовсюду и ниоткуда, рож­денная на современных колесницах глобальных телекоммуника­ционных систем... Эклектическая, универсальная, безвременная и техническая, глобальная культура будет преимущественно «скон­струированной» культурой, окончательным и наиболее распро­страняемым из человеческих конструктов эры освобождения че­ловека и его возобладания над природой, и не следует забывать, что «нация» – это тоже всего лишь конструкт».

Если существует общечеловеческое воображение, если прояв­ляют себя общечеловеческие ценности, то почему должен быть бессильным перед потоком культурного цивилизационного само­утверждения человек, могущий иметь самые различные кровно-культурное наследие и привязанности? Почему голос одной ци­вилизации должен нейтрализовать общечеловеческое?

Есть надежда и на то, что межцивилизационным столкнове­ниям воспрепятствует взаимная вражда стран одной и той же ци­вилизации. На протяжении многих столетий международная сис­тема держится на суверенности отдельных государств, почему же эта суверенность должна в определении своей судьбы в будущем уступить место цивилизационной дисциплине, встать на путь внутрицивилизационного сближения? Так ли легко государства расстаются со своим суверенитетом? Сейчас и в будущем кри­тически важна национальная (в пику цивилизационной) само­идентификация – надежный внутренний цемент государств как подлинных субъектов международных отношений. Именно на­циональная идентичность способна затормозить силовое цивилизационное самоутверждение. Главным аргументом против пер­венства цивилизационного фактора является указание на то, что суверенная нация способна ненавидеть цивилизационного соседа не меньше, чем представителя далекой иной цивилизации.

Наиболее устойчивыми перед ударами истории и соблазнами цивилизации оказались не глобально-цивилизационные явления культуры, а ценности, основанные на трех компонентах единого опыта:

– ощущение продолжения опыта наследующими друг друга поколениями;

– общая память об особых событиях и исторических персонажах, знаменующих собой поворотные пункты коллективной истории;

• чувство общей судьбы у тех, кто разделяет единый опыт.

На нынешнем этапе наиболее мощно эти три элемента прояв­ляются у наций. Как пишет Э. Смит, «упрямым фактом является то, что национальные культуры являются особенными, привязанны­ми ко времени и экспрессивными... Можно, конечно, «изобрести», даже произвести традиции как готовый продукт, служащий инте­ресам особого класса или этноса. Но все это может выжить и про­цвести только лишь как часть репертуара национальной куль­туры». С точки зрения большого числа культурологов нацио­нальная объединительная сила может стать самым серьезным препятствием на пути колоссальных центростремительных сдви­гов внутри огромных цивилизаций.

Так было на протяжении всей истории: конфликты внутри цивилизаций не менее яростны и часты, чем столкновения межцивилизационного характера.

Итак, окончание битвы идеологий открыло базовые разногла­сия, производные от различных традиций, прошлого, культуры, языка, религии, этических норм, обратило к исходным ценно­стям, к родовым обычаям, к религиозным устоям, к патетике прежних ценностей, поколебленных могучим ростом Запада в XVI – XX вв. Впервые в Новое время мир стал отчетливо многоцивилизационным, западные ценности перестали видеться уни­версальными, а модернизация перестала быть синонимом вестернизации. Сразу же встал вопрос о степени обязательности вестернизации в процессе модернизации. И ответ на него перестал быть однозначным.

Сами западные исследователи приходят к выводу, что «если на ранней стадии перемен вестернизация способствует модерни­зации, то на последующих фазах модернизация вызывает девестернизацию и подъем автохтонной культуры – увеличивает об­щую экономическую, военную и политическую мощь и способст­вует усилению веры данного народа в свою культуру, укрепляет его культурное самоутверждение». «Отлив истории» обнажил фундаментальную противоположность основных цивилизационных парадигм – западной, латиноамериканской, восточноевропей­ской, исламской, индуистской, китайской и японской. «Забывается» интеграция мирового хозяйства и культуры, упорно сохраняется межцивилизационная дистанция, образовывая непроходимые ру­бежи между столь сблизившимися благодаря телефону и самолету пространствами. На этих-то рубежах и будут протекать основные процессы XXI в.

Уткин А. И. Мировой порядок XXI века.

— М.: Изд-во Эксмо, 2002.

С.126 – 135.