4. Разум становится безграничной волей к ком­муникации.

Благодаря уверенности в значимости общности, которая про­никала в обыденность, между людьми еще незадолго до нашего времени существовала тесная связь, которая редко превращала коммуникацию в особую проблему. Людей удовлетворяли слова: мы можем вместе молиться, но не говорить друг с другом. Се­годня, когда мы не можем даже молиться вместе, полностью осоз­нается, что человеческое бытие безоговорочно связано с комму­никацией.

Бытие в явлении расщеплено из-за множественности людей, множественности истоков веры и исторической формы сообществ с их особыми основами. Идентично общи лишь наука и техника во всеобъемлющем сознании вообще. Но они связывают лишь абстрактное, общее сознание и служат отдельному человеку в та­кой же степени средством борьбы, как сферой коммуникации.

Все истинное в человеке исторично. Однако историчность оз­начает вместе с тем и многообразную историчность. При этом тре­бование коммуникации таково:

1) принимать исторически другое, сохраняя верность собствен­ной историчности;

2) подвергать сомнению объективность того, что становится общезначимым, не ослабляя притязания правильного на значи­мость;

3) отказаться от притязания на исключительность веры из-за того, что это ведет к разрыву коммуникации, не теряя при этом безусловности собственной основы;

4) вступать в неизбежную борьбу с исторически другим, но все время превращать борьбу в борьбу-любовь, в союз на основе истины, которая возникает в общности, не в изоляции, не в ис­ключении себя из общности, не в обособленности;

5) находить направление в глубину, которая открывается только в расщеплении на многообразие историчности, одной из которых принадлежу и я, которые все меня касаются и сообща ве­дут в эту глубину.

Философская вера нерасторжимо связана с полной готов­ностью к коммуникации. Ибо подлинная истина возникает толь­ко в сближении верований в объемлющем. Отсюда значение положения: только верующие могут осуществить коммуникацию. Напротив, неверие возникает из фиксации содержаний веры, ко­торые взаимно отталкиваются. Отсюда значимость положения: с борцами за веру говорить невозможно. Философская вера видит в каждом насильственном разрыве и в каждой воле к разрыву дьявольское наваждение. Философской вере в коммуникацию де­лается упрек: эта вера в коммуникацию утопична. Люди не таковы. Они движимы своими страстями, своей волей к власти, соперни­чеством интересов своего существования. Коммуникация почти всегда обрывается, особенно в массе людей. Наилучшим остается конвенциональный порядок и подчинение законам, маскирую­щим обычную распущенность и низость, которые исключают ком­муникацию. Требовать от людей слишком многого означает с не­обходимостью вести их к гибели.

На это следует возразить:

1. Люди не таковы, как они суть, но и для самих себя всег­да остаются еще вопросом и задачей; все тотальные суждения о них утверждают больше, чем можно знать.

2. Коммуникация любого вида настолько свойственна человеку как человеку в основе его существа, что она всегда остается воз­можной, и никогда нельзя знать, какой глубины она достигнет.

3. Безграничная коммуникация не есть программа, а всеобъ­емлющая воля сущности философской веры — только на этом ос­новываются прежде всего намерение и методы коммуникации на всех ее ступенях.

4. Безграничная готовность к коммуникации — не следствие знания, а решение вступить на путь человеческого бытия. Идея коммуникации — не утопия, а вера. Для каждого возникает воп­рос, стремится ли он к этому и верит ли он в это, верит не как в нечто потустороннее, а как полностью присутствующее: в возможность для нас, людей, действительно жить друг с другом, гово­рить друг с другом, найти благодаря этой совместимости исти­ну и только на этом пути действительно стать самими собой?

Сегодня в нашей беде мы воспринимаем коммуникацию как главное предъявляемое нам требование. Высветляющая коммуни­кация в многообразных истоках различных уровней объемлющего становится главной темой философствования. Приблизить комму­никацию во всех возможностях ее осуществления есть повседнев­ная задача философской жизни.