Рус.лит. 4 курс Колпаков / Мой бедный Мастер. Полное собрание изданий и переизданий Мастера и Маргариты

Со всею символикой старой, троякою, — Он грузно осел и стоит раскорякою Над Москвою-рекой.

И мы не дивимся картине такой.

Булгаков не прощал глумления над духовными и культурными ценностя­ ми, выработанными лучшими представителями русского народа в течение многих веков. Православная вера занимала среди них, несомненно, пер­ вое место. Поэтому его обещание «разъяснить сову» означало в первую очередь то, что он не забыл дать достойный ответ осквернителям право­ славной веры.

Исподволь зрел у писателя и другой обширный замысел: показать, к чему привели «революционные преобразования» в стране. Первые камушки этой грандиозной идеи были заложены уже в «Белой гвардии», но наиболее яркое воплощение она получила в повестях «Роковые яйца» и «Собачье сердце». В новом романе Булгаков предполагал концептуально оформить свои мысли по поводу «новой жизни», внедряемой насильственным путем.

О своих взглядах на реальную действительность Булгаков довольно от­ кровенно рассказал в своих письмах Сталину, другим руководителям партии

игосударства, особенно — в знаменитом письме правительству от 28 марта 1930 года. Никто из писателей не ставил так остро перед руководством стра­ ны вопросы о цензуре и свободе печати, как это делал Булгаков. Цитируем: «Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни суще­ ствовала, — мой писательский долг, так же, как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что если кто-нибудь из писа­ телей задумал бы доказать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, пуб­ лично уверяющей, что ей не нужна вода». Называя это свое свойство «чертой творчества», Булгаков указывал, что в тесной связи с этой чертой находятся

ивсе остальные: «...черные и мистические краски (я — мистический писа­ тель), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, кото­ рым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционно­ го процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противопоставление ему излюбленной и Великой Эволюции, а самое главное — изображение страшных черт моего народа...»

Несмотря на столь откровенное изложение Булгаковым своих политиче­ ских взглядов, все-таки нельзя не заметить, что преподнесены они в общей принципиальной форме и не содержат конкретики «бесчисленных уродств нашего быта». Между тем писатель был чуток к малейшим проявлениям не­ справедливости, некомпетентности, хамства («от хамов нет спасения»), по­ литической дискредитации и проч.

Особенно его интересовали оценки происходящих в стране событий со стороны людей, способных самостоятельно выразить свои мысли и чувства. В декабре 1928 года Булгакову был передан конверт с письмом, написанным броским мужским почерком и подписанным весьма интригующе: «Виктор Викторович Мышлаевский». История этого письма неизвестна, но важно от­ метить: Булгаков хранил его всю свою жизнь. Хранила его и Е.С.Булгакова, а затем — в составе архива писателя — передала на государственное хранение, не оставив, правда, при письме пояснительных пометок. Видимо, Елена Сер­ геевна не обладала существенной информацией о письме и его авторе. Счи­ тая текст письма исключительно важным, публикуем его полностью:

«Уважаемый г. автор.

Помня Ваше симпатичное отношение ко мне и зная, как Вы интересова­ лись одно время моей судьбой, спешу Вам сообщить свои дальнейшие похож­ дения после того, как мы расстались с Вами. Дождавшись в Киеве прихода

ских», «древних». Именно в них действуют силы, определяющие сущность

иход событий в... «красном Ершалаиме».

Итут подходим еще к одному чрезвычайно важному мотиву, подтолкнув­ шему Булгакова к созданию «фантастического» романа. Речь идет, конечно,

отравле писателя в прессе, о запрете его произведений, об обыске, допросах

ипрочих «прелестях»...

Омноголетней травле Булгакова написано достаточно много специаль­ ных статей. Но лучше него самого сказать об этом никто не смог. Читаем в главе тринадцатой «закатного» романа: «Однажды герой развернул газету

иувидел в ней статью критика Аримана, которая называлась «Вылазка вра­ га»... Через день в другой газете за подписью Мстислава Лавровича обнару­ жилась другая статья, где автор ее предлагал ударить, и крепко ударить, по пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить... ее в печать...

Произведения Аримана и Лавровича могли считаться шуткою по сравнению

снаписанным Латунским. Достаточно вам сказать, что называлась статья Латунского «Воинствующий старообрядец»... Статьи, заметьте, не прекраща­ лись. Над первыми из них я смеялся... второй стадией была стадия удивле­ ния... А затем, представьте себе, наступила третья стадия — страха... словом, наступила стадия психического заболевания...»

Из письма к Сталину (от 30 мая 1931 г.): «...я хвораю тяжелой формой нейрастении с припадками страха и предсердечной тоски... Причина моей бо­ лезни — многолетняя затравленность, а затем молчание...»

Подавляющее большинство написанных Булгаковым произведений было запрещено. Если в письме к К.С.Станиславскому (август 1931 г.) писатель еще возмущался: «Я вечно под угрозой запрещения» (Музей МХАТа. КС. № 7415), то в октябре 1937 года он с горечью сообщал Б.ВАсафьеву: «За семь послед­ них лет я сделал 16 вещей разного жанра, и все они погибли. Такое положе­ ние невозможно, и в доме у нас полная бесперспективность и мрак» (РГАЛИ. Ф. 2658. Оп. 1 .Ед.хр. 503).

Но более всего воздействовали на моральное состояние писателя обыски, слежки, доносы и допросы. Приведем лишь один пример. 13 января 1927 го­ да осведомитель сообщал своим шефам в ОПТУ:

«По полученным сведениям, драматург Булгаков... на днях рассказывал из­ вестному писателю Смидовичу-Вересаеву следующее... Его вызвали в ОГПУ на Лубянку и, расспросив его о социальном происхождении, спросили, почему он не пишет о рабочих. Булгаков ответил, что он интеллигент и не знает их жизни. Затем его спросили подобным образом о крестьянах. Он ответил то же самое. Во все время разговора ему казалось, что сзади его спины кто-то вертится (вспомним ощущение Пилата после разговора с Афранием: «Один раз он оглянулся и почему-то вздрогнул, бросив взгляд на пустое кресло... про­ куратору померещилось, что кто-то сидит в пустом кресле...» — В.Л.), и у него было такое чувство, что его хотят застрелить. В заключение ему было заявле­ но, что если он не перестанет писать в подобном роде, то он будет выслан из Москвы. «Когда я вышел из ГПУ, то видел, что за мной идут».

Передавая этот разговор, писатель Смидович заявил: «Меня часто спра­ шивают, что я пишу. Я отвечаю: «Ничего, так как сейчас вообще писать ниче­ го нельзя, иначе придется прогуляться за темой на Лубянку».

Сведения точные. Получены от осведома» (Независимая газета. 1994. 28 сентября).

Колоссальное и всестороннее давление, разумеется, оказывало сильней­ шее воздействие на морально-психологическое состояние писателя. Но он продолжал работать с еще большей энергией, используя при этом и получен­ ные в ходе гонений интересные материалы. Преследования заставили Булга­ кова ускорить работу над романом. Это хорошо видно из его письма М.Горь-

кому от 11 августа 1928 года (именно в это время Булгаков приступил к напи­ санию основной части романа). В очередной раз он поднял вопрос о возвра­ щении ему изъятых политическим сыском дневников и рукописей и просил Горького о помощи. При этом Булгаков затронул и интересующую нас тему о возможности творческой работы в условиях гонений и преследований. Ци­ тируем:

«Рукописей моих, отобранных у меня и находящихся в ГПУ, я еще не полу­ чил... Есть только один человек, который их может взять оттуда, — это Вы.

Ия буду считать это незабываемым одолжением. Я знаю, что мне вряд ли придется еще разговаривать печатно с читателем. Дело это прекращается.

Ия не стремлюсь уже к этому.

Яне хочу.

Яне желаю.

Яжелаю разговаривать наедине и сам с собой. Это занятие безвредно, и я никогда не помирюсь с мыслью, что право на него можно отнять (выделено мною. — В.Л.).

Пусть они Вам — лично Вам — передадут мои рукописи, а я их возьму из Ва­ ших рук.

Янарочно не уезжал из Москвы, все ждал возврата. Вижу — безнадежно.

Иименно теперь, когда состояние моего духа крайне дурно, я хотел бы пере­ читать мои записи за прежние годы.

Янадеюсь, что Вы извините за беспокойство: мне не к кому обратиться...» (Н.Н.Примочкина. Писатель и власть. М., 1998. С. 223).

Думаю, что именно травля писателя вызвала к жизни мощный творчес­ кий импульс, выразившийся в создании таких удивительных художествен­ ных образов, как Иешуа Га-Ноцри, Левий Матвей, Пилат, Каифа и, конечно, Воланд.

Не меньший протест вызывала у Булгакова и глумливая травля, которой подвергались «реакционные» и «консервативные» писатели и драматурги со стороны официальной прессы и сыскных учреждений. Пожалуй, никого не травили так изощренно и ритуально, как Булгакова.

Особенно его поразили допросы, учиненные ему в ГПУ. Именно после вы­ зовов в это заведение у Булгакова зародилась, казалось бы, дикая мысль: «Москва ли это? В России ли я пребываю? Не стала ли «красная столица» сво­ еобразным Ершалаимом, отрекшимся от Бога и царя и избивающим своих лучших сыновей?..» А дальше? Дальше уже работала богатейшая фантазия пи­ сателя, соединявшая далекое прошлое с реальной действительностью. За не­ сколько месяцев роман был написан, причем в двух редакциях. Конечно, это был еще не законченный продукт — эпопея последующих редакций, — это бы­ ло остросюжетное повествование маэстро Воланда о «красной столице»

иего «странные» рассказы о «странных» героях. В нем по-особому зазвучала новая для писателя тема — тема судьбы одаренной и честной личности в усло­ виях лицемерия и тирании. Повторим: во время величайших событий исто­ рии Булгаков принял ответственейшее решение: он позволил себе сопоста­ вить судьбу Величайшего Правдолюбца с судьбою талантливейшего писателя из «красного Ершалаима». А позволив себе такое, пошел и дальше — стал вно­ сить коррективы в текст романа в соответствии со своими художественными замыслами.

Роман о дьяволе оказался настолько острым по своему содержанию (на­ пример, ополоумевший Иванушка, вбегая в «шалаш Грибоедова», вопит: «Бей жида-злодея!»), что писателю пришлось почти полностью уничтожить это произведение в марте 1930 года.

Сохранились отрывки (Булгаков оставил их как свидетельство того, что роман был написан), из которых ясно видно, что в ершалаимских гла­ вах отражены события, происходившие в «красной столице» («красном

Ершалаиме»). К сожалению, не сохранился полностью текст главы «Засе­ дание великого синедриона», где, очевидно, узнавались «герои» двадца­ тых годов. Но, как я полагаю, и из фрагментов видно, что в красном Ерашалиме определяющими силами были Пилат (Сталин) и Синедрион во главе с Каифой (сначала Троцкий, а затем его единомышленники). Сущест­ вовали и одиночки-философы с пророческим даром (Иешуа Га-Ноцри с единственным приверженцем — Левием Матвеем), имевшие смелость публично высказывать свои убеждения и тем самым влиять на «обществен­ ное мнение» и в силу этого подвергавшиеся гонениям с двух сторон, осо­ бенно — со стороны Синедриона.

В романе о дьяволе автор явно питает симпатии к прокуратору Пилату (Сталину), черты которого улавливаются во многих эпизодах. Например, из следующей характеристики:

«Единственный вид шума толпы, который признавал Пилат, это крики: «Да здравствует император!» Это был серьезный мужчина, уверяю вас», — рассказывает Воланд о Пилате.

О некоторых иллюзиях писателя в отношении московского прокуратора (а может быть, о понимании его хитрейшей политики) свидетельствует и та­ кое высказывание Пилата: «Слушай, Иешуа Га-Ноцри, ты, кажется, себя убил сегодня... Слушай, можно вылечить от мигрени, я понимаю: в Египте учат и не таким вещам. Но ты сделай сейчас другую вещь, покажи, как ты выбе­ решься из петли, потому что, сколько бы я ни тянул тебя за ноги из нее — та­ кого идиота, — я не сумею этого сделать, потому что объем моей власти огра­ ничен. Ограничен, как все на свете... Ограничен!!»

Весьма любопытно, что, даже объявив Иешуа смертный приговор, Пилат желает остаться в глазах Праведника человеком, сделавшим все для его спасе­ ния (сравните с ситуацией, возникшей с Булгаковым в 1929 году после того, как было принято в январе постановление Политбюро ВКП(б) о запрещении пьесы «Бег», когда Сталин неоднократно давал понять, что он лично ничего не имеет против пьесы Булгакова, но на него давят агрессивные коммунисты и комсомольцы). Он посылает центуриона на Лысую Гору, чтобы прекратить мучения Иешуа.

«И в эту минуту центурион, ловко сбросив губку, молвил страстным шепо­ том:

—Славь великодушного игемона, — и нежно кольнул Иешуа в бок, куда-то под мышку левой стороны...

Иешуа же вымолвил, обвисая на растянутых сухожилиях:

—Спасибо, Пилат, я же говорил, что ты добр...»

Итут важно, на наш взгляд, сделать некоторое отступление и рассказать

оскладывавшихся отношениях (заочных) между писателем и набирающим с каждым днем силу генеральным секретарем.

Трудно точно определить время, когда у Булгакова стало формироваться отношение к Сталину как к своему покровителю (в личных беседах и пись­ мах писатель избегал этой темы, но в его художественных произведениях она становится одной из основных), однако можно предположить, что про­ изошло это в течение 1927—1928 годов, о чем свидетельствуют следующие факты.

Булгаков не мог не знать, что «путевку в жизнь» «Дням Турбиных» дал именно Сталин, которому пьеса очень нравилась (по количеству посещений вождем спектакль «Дни Турбинных» уступал только «Любови Яровой» К.А.Тренева). Не заканчивались арестом и вызовы Булгакова на допросы в ОГПУ (политический сыск не решался на это без санкции «сверху»). И, на­ конец, Сталин открыто выступил в защиту «Дней Турбиных» в 1927 и 1928 го­ дах, о чем следует сказать особо.

собностями, чтобы она с их помощью смогла устроить погром в жилищах пи­ сателей и критиков, ранее беспощадно травивших ее возлюбленного... Сло­ вом, Воланд и его «шайка» осуществляют в Москве те действия, которые же­ лательны были... автору романа.

Важно также подчеркнуть, что Воланд высказывает (в разных редакциях ро­ мана) такие мысли и соображения, которым можно только удивляться, ибо они указывают на высокие нравственные критерии, по которым «консультант» ме­ рит мир земной. И дело не только в его высказываниях по поводу отдельных от­ рицательных явлений и персонажей («Рассказывают, что у вас суд классовый?»; «Я вообще не люблю хамов...»; «...достаточно одного взгляда на лицо Хустова, чтобы сразу увидеть, что он сволочь, склочник, приспособленец и подхалим»), но и в обобщающих оценках «московского народонаселения». Частично они со­ держатся в ответе Воланда на вопрос Берлиоза о правдивости евангельских сви­ детельств по поводу криков иудеев «Распни его!» в одной из ранних редакций романа. «Такой вопрос в устах машинистки из ВСНХ был бы уместен, конечно, но в ваших!.. Помилуйте! Желал бы я видеть, как какая-нибудь толпа могла вме­ шаться в суд, чинимый прокуратором, да еще таким, как Пилат! Поясню, наконец, сравнением. Идет суд в ревтрибунале на Пречистенском бульваре, и вообрази­ те, публика начинает завывать: «Расстреляй, расстреляй его!» Моментально ее удаляют из зала суда, только и делов. Да и зачем она станет завывать? Решитель­ но ей все равно, повесят ли кого или расстреляют. Толпа, Владимир Мироно­ вич, во все времена толпа — чернь...» Но вот в беседе с буфетчиком-мошенни­ ком Воланд задает несколько «интересных» вопросов, среди которых и такой «наивный»: «Скажите, в Москве есть мошенники?» И когда буфетчик на это «криво и горько улыбнулся», Воланд вскричал: «Ах, сволочь-народ в Москве!» И затем в сеансе черной магии (в ранних редакциях — белой магии!) «незнако­ мец» задает присутствующим в зале главный свой вопрос: «Изменились ли эти горожане внутренне, э?» И чуть позже, когда над «горожанами» уже проведены соответствующие опыты, сам и отвечает на этот сакраментальный вопрос: «Алчны, как и прежде, но милосердие не вытравлено вовсе из их сердец. И то хорошо». Следует заметить, что ответ этот в различных редакциях романа зву­ чит по-разному, смягчаясь последовательно от редакции к редакции, но перво­ начальный смысл его все-таки сохраняется: «московское народонаселение» нравственно не улучшилось. И об этом же свидетельствует неожиданно проник­ новенная реплика Воланда после услышанной им просьбы Маргариты вернуть ей ее возлюбленного: «Я никак не ожидал, чтобы в этом городе могла существо­ вать истинная любовь...» Более уничтожающей характеристики главному горо­ ду страны и его обитателям вряд ли можно придумать.

Итак, Воланд фактически выступает в романе обличителем пороков, ис­ коренителем зла и защитником нравственности. Можно ли после этого удив­ ляться следующему диалогу между «Неизвестным» и Берлиозом:

«— Должен вам сказать, — заговорил Владимир Миронович, — что у вас не­ дурные знания богословские. Только непонятно мне, откуда вы все это взяли.

—Ну, так ведь... — неопределенно ответил инженер, шевельнув бровями.

—И вы любите его, как я вижу, — сказал Владимир Миронович, прищурив­

шись.

—Кого?

—Иисуса?

—Я? — спросил неизвестный и покашлял: — Кх... кх, — но ничего не отве­

тил».

Вот такого «лукавого», любящего Христа (!), создал Михаил Булгаков.

Иконечно, такому важному и в высшей степени своеобразному персонажу можно было вложить в уста самые сокровенные свои мысли.

Кстати, и другие герои романа (даже второстепенные) тоже неоднократ­ но высказывают авторские мысли, чаще всего обличительные. Вот идет до­ прос председателя жилтоварищества Поротого (Босого), уличенного во взя­ точничестве. Но при этом из показаний Поротого выясняется важная де­ таль: коммунист-то он липовый, вступивший в партию «из корыстолюбия»...

Вездесущий и всезнающий Коровьев, как бы продолжая эту щепетильную те­ му, дает и другому коммунисту, Степе Лиходееву, удручающую характеристи­ ку: «Пять раз женился, пьянствует и лжет начальству». А вот представитель переродившегося духовенства, отец Аркадий Элладов, призывая заключен­ ных добровольно сдавать валюту государству, обосновывает это тем, что вся­ кая власть дается народу от Бога и что Божие — Богу, но кесарево принадле­ жит кесарю (то есть валюта принадлежит действующей власти). При этом Аркадий Элладов приравнял советскую власть к кесарю, что даже у дремуче темного Никанора Босого вызвало глухое негодование из-за неуместности сравнения. Подобные нравоучительные сценки разбросаны по всему тексту романа, и они, к нашему удивлению, оказываются чрезвычайно актуальными и в наше время (взять хотя бы сцену с фальшивыми деньгами во время сеанса черной магии). Но иногда автор прибегал и к грустно-озорной тайнописи. Так, повествуя о приключениях некоей мадам де Фужере — она «решила по­ править свои нервы и для этого съездить на два месяца в Париж к сестре...

с которой не виделась четырнадцать лет», — Булгаков в деталях рассказывает о своих попытках выехать в 1934 году в отпуск за границу, чтобы «поправить свои нервы» и повидаться с братьями (проживавшими в Париже), с которы­ ми он не виделся четырнадцать лет. Разумеется, и попытки «мадам де Фуже­ ре» окончились полным провалом.

Воланд, как фигура многофункциональная, вытворяет массу антихристи­ анских вещей, делая все наоборот. Писатель, выбрав временем действия предпасхальные дни, тем самым предоставил Воланду широчайшие возмож­ ности для проявления своей «дьявольской» сути перевертыша в антихрис­ тианской ритуалистике, что особенно хорошо просматривается на великом бале у сатаны.

Но все это придумано, как мы уже отмечали, опять-таки для «похожес­ ти» — чтобы Воланд хотя бы в чем-то походил на дьявола, хотя, надо заме­ тить, и в этой части Булгаков весьма вольно и своеобразно толкует демоничес­ кую ритуалистику, поскольку не она для него главное. Главная задача Воланда, по мысли писателя, — борьба со злом, хотя бы и в рамках формулы: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

Разумеется, такая идея (гениальная и сомнительная в одно и то же время) могла возникнуть у писателя только в состоянии, близком к отчаянию. И это подтверждается множеством фактов, которые мы уже приводили (травля, слежка, доносы, допросы). И сам писатель не скрывал своего состояния. Об­ ратим внимание на концовку процитированного письма к М.Горькому: «...мне не к кому обратиться...» Чуть позже Булгаков писал своему брату Николаю: «Защиты и помощи у меня нет».

Так где же искать защиту и помощь? Ответ вроде бы дан в романе: «Конеч­ но, когда люди так несчастны, как мы, они ищут спасения у трансцедентной силы...» То есть у выдуманного «спасителя» Воланда... Между тем писатель по­ нимал и ощущал каждый день, что сотворенный им защитник несчастных, вроде бы дьявол, не может победить дьявола подлинного, установившего в России свои порядки. Но отнять у него возможность «разговаривать наеди­ не с самим собою» могла только смерть...

Сбылось предсказание архиепископа Сан-Францисского Иоанна о том, что роман «Мастер и Маргарита» будет в центре внимания писателей, крити­ ков, публицистов и ученых... «О книге Булгакова будут писать, — подчеркивал

архиепископ. — И о ней нелегко будет писать тем, кто станет писать» (пре­ дисловие к изданию: М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Париж, 1967. С. 9).

Мудрый архиепископ намекнул и на причины, которые будут препятст­ вовать ясному и однозначному пониманию содержания романа. Первая из них — воля самого писателя («Михаил Булгаков унес из этого мира тайну творческого замысла своего главного произведения»). Вторая — роман «сложный, с ветвистой, плюралистической тематикой... построен в ключе фантастики, острой сатиры и умной русской иронии». Третья — «острая ма­ скировка автора (вынужденного к этому условиями жизни)». О последней причине архиепископ высказался довольно подробно. Цитируем: «Драма книги — неистинное добро. Среди этой фантасмагории идеократического и обывательского мнимого добра хозяйничает зло... Многочисленны, тра­ гически смешны и нелепы эти слившиеся с бытом людей проделки зла, оду­ рачивающего человечество. Метафизической этой проблеме, обычно скрываемой в обществе, Булгаков дал, в условиях Советского Союза, удоб­ ную сатирическую форму, которую можно назвать метафизическим реализ­ мом. Этот большой свой реализм автор должен был, конечно, уложить на прокрустово ложе маленького, обывательского «реализма», переходящего в буффонаду, чтобы сделать хоть немного доступным людям свой замысел» (Там же. С. 8-9).

Современные исследователи творчества Булгакова, воспользовавшись «сложной, ветвистой и плюралистической тематикой» романа, развили та­ кую активность по его толкованию, что иногда просто оторопь берет при прочтении этих толкований. Если верить некоторым многостраничным (и многотомным!) исследованиям, то получается следующая любопытная картина с «ветвистыми» заключениями:

—роман есть классическое эзотерическое произведение, содержание

исмысл которого можно понять только с помощью эзотерики текста;

—роман создан под влиянием Корана и в значительной степени отража­ ет его сущность;

—постигнуть роман можно лишь ясновидящим, поскольку это сочинение астральное;

—произведение это антихристианское, так как писатель попытался на­ писать свое собственное евангелие, противоположное каноническим Еван­ гелиям... — и так далее.

В некотором роде уже создана целая «отрасль знаний», покоящаяся на фи- лософско-богословском и мистически-демонологическом (преимуществен­ но) подходе к исследованию текста романа «Мастер и Маргарита», которая будет шириться и умножаться, все более превращаясь в явление самостоя­ тельное. Видимо, такова уж сила булгаковского творения (в том числе и «ми­ стическая»), раз она способна вызывать у исследователей и читателей стра­ стную потребность высказать свою точку зрения по поводу замыслов, идей

исодержания этого загадочного произведения.

К сожалению, Булгакову приходилось не только скрывать свои идеи и за­ мыслы, но и неоднократно уничтожать великолепные тексты (судя по сохра­ нившимся фрагментам — самые лучшие и политически острые). И делал он это не потому, что боялся быть уличенным в написании астрально-эзотериче­ ского или новоевангелического романа, а потому, что понимал: за такую главу, как, например, «Заседание Великого Синедриона» (Иешуа сначала допрашивали в Синедрионе, а затем отправляли к Пилату), где раскрывал­ ся механизм политического сыска «красного Ершалаима», ему пришлось бы поплатиться очень тяжко. Не случайно в одном из своих писем П.С.Попову Булгаков с иронией заметил: «Печка давно уже сделалась моей излюбленной редакцией».