!!Экзамен зачет 2023 год / Белов К вопросу о соотношении понятий обязательства и договора

--------------------------------

<24> Подчеркиваем: не об отдельных видах договоров, в чем было бы еще полбеды, а об отдельных договорах. Сразу же напрашивается риторический вопрос: какой смысл в изучении отдельных договоров в ситуации действия принципа свободы договора?

<25> Причем в отрыве от учения о родовом по отношению к договору понятии - о понятии сделки вообще. Немногие учащиеся в состоянии вспомнить на третьем курсе об органической связи между договором и сделкой, что имеет самостоятельные и тоже не самые благоприятные последствия.

<26> См., например: Гражданское право: Учебник. Т. 2 / Под ред. Е.А. Суханова. 3-е изд. М., 2005. С. 15 (третий абзац, первое предложение - место, где говорится о владении как одном из возможных правомочий договорного (обязательственного) права); Т. 3. М., 2006. С. 608 (место, где корпоративные правоотношения противопоставляются обязательственным (договорным) отношениям).

Неправильность такого взгляда столь вопиюща, что опровергать его мы не считаем нужным. Позволим себе напомнить лишь, что согласно воззрению, проводимому в отечественном законодательстве и защищаемому авторами названного учебника, договоры могут быть основаниями возникновения не только обязательственных, но и иных, например вещных, правоотношений. Следуя описанной здесь логике получается, что и вещные правоотношения... тоже обязательственные! По крайней мере те из них, которые возникли из договоров: ведь раз договорные, то, значит, и обязательственные.

Рассмотрим некоторые нормативные несообразности в употреблении понятий об обязательстве и договоре.

Возьмем, например, такое выражение, как "исполнение обязательства" (п. 4 ст. 25, п. 2 ст. 60, п. 5 ст. 90, п. 1 ст. 101, п. 6 ст. 114, ст. 147 и др. ГК; особенно - гл. 22 - 25 и ст. 408 ГК). Ясно, что предметом исполнения может быть только обязанность, но не все правоотношение в целом (см. об этом абз. 7 ст. 12, п. 1 ст. 21, п. 2 ст. 33, п. 1 ст. 35, ст. 36, 39 и др. ГК). Правоотношение (в нашем случае - обязательство) не может исполняться: во всяком случае, общего учения об исполнении правоотношения науке права неизвестно <27>. Возникает вопрос: насколько же правильно говорить об исполнении договоров? Если договор - это сделка, а сделка - действие, то выражение "исполнение договора" равнозначно выражению "исполнение действия". Но что такое "исполнение действия"? Совершение его? Но выражение "совершение договора" означает его заключение, а не исполнение обязательств, вытекающих из уже наличествующего (заключенного, совершенного, законченного) договора, т.е. совсем не то, что следовало бы понимать под ним исходя из этимологии этого словосочетания. А между тем именно об исполнении сделок, недействительных сделок и договоров и говорят, в частности, п. 2 и 3 ст. 159, п. 2 ст. 165, ст. 169, п. 1 ст. 181, п. 1 и 3 ст. 424, п. 4 ст. 426, п. 3 ст. 450, п. 2 - 4 ст. 451, п. 2 ст. 457 и т.д. ГК! Остается лишь сделать скидку на условность словоупотребления, допустив, что законодатель, вместо того чтобы писать об "исполнении обязательств, вытекающих из договора (сделки)", предпочел поступиться точностью терминологии в пользу ее краткости и удобства <28>.

--------------------------------

<27> Говорят о реализации правоотношения, но этот общетеоретический термин не имеет аналога в науке обязательственного права, не заключающего в себе ничего подобного разделу о реализации обязательств. Не исполняется и требование, входящее в состав правоотношения (см., однако, п. 4 ст. 25 ГК), - оно осуществляется.

КонсультантПлюс: примечание.

Монография М.И. Брагинского, В.В. Витрянского "Договорное право. Общие положения" (Книга 1) включена в информационный банк согласно публикации - Статут, 2001 (издание 3-е, стереотипное).

<28> Не вызывает ничего, кроме искреннего недоумения, попытка некоторых ученых усмотреть за таким словоупотреблением нечто большее, чем простое удобство, объявив понятие о договоре одним из самых комплексных и многогранных правовых категорий. Чего стоит целая глава в знаменитой монографии, называющаяся "Договор-правоотношение". См.: Брагинский М.И., Витрянский В.В. Указ. соч. С. 222 и сл.

Вот другой пример. Всякое правоотношение, в том числе обязательство, как явление, имеющее известную длительность (протяженность) во времени, может по наступлении определенных обстоятельств прекратить свое существование. Говорить о прекращении правоотношения, следовательно, вполне нормально. Но что такое прекращение сделки или договора (п. 2 ст. 38, п. 3 ст. 167, п. 4 ст. 350, п. 2 ст. 540, п. 2 и 3 ст. 610, ст. 618, 622, п. 2 ст. 623, п. 2 ст. 655, ст. 664, п. 5 ст. 685, ст. 701, п. 3 ст. 716 и др. ГК)? И сделка, и договор - суть действия; юридические последствия закон связывает, однако, не с процессом совершения таких действий, а с результатом этого процесса, т.е. понимает действия (сделку, договор) как одномоментный юридический факт. Как может прекратиться явление, не имеющее временной размерности, продолжительности, явление, не текущее во времени, своеобразная "временная точка"? И здесь, очевидно, имеет место условность: говоря о прекращении договора, хотят сказать о прекращении его действия или юридической силы. Допустим. Но если договор - это сделка, а сделка - это действие, то что такое действие (юридическая сила) договора? Действие действия? Абсурд. Юридическая сила действия? Тоже, ибо теории юридических фактов незнакомо такое понятие, как ограниченное действие юридического факта (сегодня факт юридический, завтра - нет). Конечно, терминология - вещь в высшей степени условная; главное, чтобы оперирующие ею люди точно знали, что подразумевается под тем или другим термином. Но в том-то и дело, что такой ясности в нашей проблеме и не наблюдается! Условность сидит на условности и условностью погоняет; итог - сплошной терминологический туман, плотно затягивающий собой понятийный ряд важнейшей области цивилистической науки.

Путаница в нормативной терминологии является не столь безобидным явлением, как принято обычно считать. Лучшим доказательством этому тезису могут служить несколько следующих примеров, относящихся к сфере практики применения закона.

Согласно ст. 310 ГК односторонний отказ от исполнения обязательства допускается только в случаях, прямо предусмотренных законом; только от исполнения обязательства, связанного с осуществлением его сторонами предпринимательской деятельности, можно отказаться также в случаях, предусмотренных договором, если иное не вытекает из закона или существа обязательства. А вот нормы об одностороннем отказе от исполнения договора гласят совсем о другом: п. 2 и 3 ст. 450 ГК предусматривают также возможность изменения или прекращения порожденных им обязательств судом по требованию одной из сторон <29> и никак не ограничивают стороны договора в возможности установления специальных оснований одностороннего отказа. Как соотнести друг с другом сравниваемые нормы? Чисто практический вопрос, не только не имеющий ответа, но даже толком не поставленный.

--------------------------------

<29> Институт, даже не упоминаемый (!) в ст. 310 ГК.

Несколько слов о повсеместной тенденции путать участников договора (контрагентов) со сторонами обязательства (субъектами правоотношения). Кем должно быть заключено соглашение об изменении или прекращении обязательства - контрагентами по договору, из которого оно возникло, или лицами, участвующими в обязательстве по состоянию на момент возникновения вопроса о его изменении или прекращении? Статья 450 ГК говорит об изменении и расторжении договора по соглашению сторон (сторон чего? Судя по контексту статьи - сторон договора); а вот ст. 310 говорит о недопустимости одностороннего отказа от исполнения обязательства. Об одной стороне чего здесь говорит слово "односторонний"? Явно о стороне обязательства, ибо опять-таки ни о чем другом в норме не упоминается. Неопределенность достигает наивысшего предела в рассмотренной выше ситуации: чей односторонний отказ может изменить или прекратить обязательство - лица, действиями которого обязательство было установлено, - контрагента по договору (например, представителя) или же участника этого обязательства - субъекта правоотношения (например, представляемого)?

Выше мы обещали объяснить причину нашего скептического отношения к тому, что законодатель называет участников договора, устанавливающего обязательство в чужую пользу, должником и кредитором, т.е. терминами, предназначенными для обозначения субъектов обязательства. Причина эта - в современной арбитражной практике, которая, исходя из результата ограничительного толкования п. 1 ст. 382 ГК, в принципе справедливо утверждает <30>, что уступку требования может совершить только и исключительно его обладатель - кредитор. Третье лицо, в пользу которого устанавливается требование в порядке п. 1 ст. 430 ГК (выгодоприобретатель), кредитором не названо; следовательно, оно таковым не является и не имеет возможности уступить выговоренное в его пользу требование <31>. Терминологическая путаница перешла в понятийную: кредитор как контрагент договора отождествился с кредитором как стороной обязательства, в то время как собственно кредитор - обладатель установленного по договору требования (выгодоприобретатель) практикой оказался просто позабыт из-за того, что... законодатель не так назвал его (выгодоприобретателем или третьим лицом, но не кредитором). Мы уже указывали выше, но считаем целесообразным повторить: название субъекта третьим лицом подчеркивает его положение по отношению к участникам договора, но не определяет его статуса в обязательстве - правоотношении, возникшем из этого договора. Вообще участниками обязательства (правоотношения) являются только должник и кредитор; понятие третьих лиц в правоотношении вообще незнакомо общей теории права.

--------------------------------

<30> Хотя объективности ради надо заметить, что в п. 1 ст. 382 нет указания о возможности уступки требования только кредитором.

<31> См.: Постановления Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 21 мая 1996 г. N 717/96 и от 6 января 1998 г. N 1386/96.

Еще две проблемы из области уступки требования также базируются на единой методологической ошибке - смешении понятий о договоре и обязательстве. Так, арбитражная практика считает недопустимой уступку требований из двусторонне обязывающих (взаимных) договоров, если к моменту уступки лежащие на кредиторе встречные обязанности, вытекающие из того же договора, что и уступленное требование, не исполнены <32>. До недавнего времени безусловно недопустимой считалась уступка требований из так называемых длящихся обязательств - обязательств из договоров, срок действия которых ко времени совершения уступки не истек <33>. Объяснение в обоих случаях одно: при подобных уступках кредитор не полностью выбывает из обязательства, а должен выбыть полностью. В первом случае на кредиторе остаются лежать встречные обязанности, во втором - обязательства текущие и новые обязательства, возникающие по мере течения срока действия договора. Причина ошибки в рассуждениях - неправильное определение соотношения понятий об обязательстве и договоре. Сведение обязательства к договору приводит к глубоко ошибочному мнению, согласно которому один договор порождает только одно правоотношение, которое (в зависимости от случая) может быть односторонне направленным (договор займа, договор безвозмездного хранения) или иметь взаимную направленность (подавляющее большинство договоров); в последнем случае одно и то же лицо приобретает статус как должника, так и кредитора по одному и тому же обязательству.

--------------------------------

<32> См., например: Постановления Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 26 мая 1998 г. N 552/98 и 553/98; от 30 марта 1999 г. N 6925/98.

<33> См., например: Постановления Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 30 апреля 1996 г. N 7083/95; от 30 июля 1996 г. N 1136/96; от 10 сентября 1996 г. N 1617/96; от 29 октября 1996 г. N 3172/96; от 29 апреля 1997 г. N 1435/97 и N 4966/96; от 27 мая 1997 г. N 584/97; от 25 ноября 1997 г. N 2233/97; от 17 ноября 1998 г. N 4735/98.

Этот взгляд, известный под наименованием теории сложных обязательств <34>, не укладывается ни в одно из известных определений ни понятия обязательства, ни понятия правоотношения. Всякое правоотношение (в том числе обязательственное) состоит из одного субъективного права и одной корреспондирующей с ним юридической обязанности. Если из одного и того же основания возникает несколько субъективных прав с соответствующим количеством обеспечивающих их обязанностей, то перед нами несколько различных правоотношений. А это значит, что в каждом отдельно взятом обязательстве каждый его участник является либо должником, либо кредитором, но не тем и другим одновременно; фигуры должника-кредитора или кредитора-должника гражданское право не знает. Статус кредитора и должника возможно соединить в одном лице лишь в том случае, если речь идет о как минимум двух различных обязательствах, в одном из которых интересующее нас лицо является кредитором, в другом - должником. Уступка требования, составляющего содержание одного из обязательств (того, где интересующее нас лицо является кредитором), никак не влияет на судьбу другого обязательства (того, в котором интересующее нас лицо является должником). Лицо выбывает из одного обязательственного отношения, но сохраняет свой статус (кредитора или должника) в другом обязательственном правоотношении, хотя бы возникшем из одного и того же договора с первым <35>.

--------------------------------

<34> То есть обязательственных правоотношений, слагающихся из нескольких субъективных прав и нескольких юридических обязанностей, в том числе - взаимной направленности.

<35> В вопросе об уступке длящихся требований последние Постановления Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ (от 9 октября 2001 г. N 4215/00 и от 14 декабря 2004 г. N 11079/04) уже не столь категоричны: при определенных условиях уступка конкретного требования признается вполне возможной, несмотря на его возникновение в рамках длящегося договорного обязательства.

Кстати, к интересующей нас области относится и один из вопросов, уже затрагивавшихся нами на страницах печати <36>. Позволяя себе говорить об исполнении сделок, законодатель механически переносит это словоупотребление не только на нормальные, но и на недействительные сделки. В результате складывается представление о том, что реституция - это следствие особенного юридического факта (последствия недействительности сделки). Между тем совершенно очевидно, что один лишь факт совершения недействительной сделки сам по себе к реституции не приведет: недействительная сделка не порождает даже юридических последствий, не говоря уже о фактических; что же надлежит возвратить и в какое такое первоначальное положение, если во исполнение недействительной сделки ничего не было передано да и передаче не подлежит? Очевидно, что реституция - следствие вовсе не факта совершения недействительной сделки, а совсем другого юридического факта - факта необоснованного предоставления (совершения действий во исполнение обязательств, якобы возникших из недействительной сделки). Терминологическое упущение обернулось ошибкой в квалификации целого института.

--------------------------------

<36> См.: Белов В.А. Чертова дюжина вопросов (о судьбе института недействительности сделок) // Корпоративный юрист. 2005. N 4. С. 27 - 29.

3. Кто виноват и что теперь делать? Чем же обусловлено описанное выше смешение столь разнородных, хотя и функционально неразрывно связанных между собой понятий? Что за таинственная причина заставляет науку и практику устойчиво пренебрегать собственными достижениями, не просто игнорируя точно установленное и ясно выраженное общетеоретическое различие между обязательством и договором, но и сознательно его уничтожая? Причин здесь, как мы полагаем, несколько.

Если бы отечественная юриспруденция и правоприменительная практика несколько больше интересовались бы сущностью регулируемых отношений, смыслом и значением норм, их регулирующих, последствия терминологической путаницы в законе остались бы незамеченными. Наука поправила бы законодателя, указав лицам, применяющим закон, что в том или другом случае один и тот же институт описан различными терминами или, напротив, за одними и теми же словами скрыты различные конструкции. Но в том-то и дело, что юридическая наука (и не только, между прочим, отечественная) как раз таки этим и не занимается: большинство ученых-правоведов (не говоря уж о практиках) ориентируются не на смысл и понятия, а на внешность и термины! Из настоящей науки, оперирующей категориями, институтами, конструкциями и понятиями, юриспруденция понятий уже давно выродилась в юриспруденцию терминов - отрасль софистики, буквоедства и словоблудия. Итог сего процесса, как мы видели, плачевен: за путаницей терминологической следуют понятийная чехарда и категориальная абракадабра; стройное научное здание цивилистики, заботливо отстраиваемое поколениями германских, русских дореволюционных и советских цивилистов, сегодня напоминает разрушенный в "черном" декабре 1988 г. армянский город Спитак. Трудно не присоединиться к мнениям К.Н. Анненкова и О.А. Красавчикова о том, что смешение обязательства с договором в законодательстве, юридической науке и практике представляется явлением совершенно недопустимым как способное привести к недоразумениям и затруднениям.

Почему же юридическая наука не спешит заниматься своими прямыми обязанностями - не пытается ни истолковать, ни осмыслить, ни индуктивно обобщить нормативный материал с целью выработки адекватных юридических понятий, тех самых "камней", которые должны быть поставлены во главу угла юриспруденции? В одной из наших публикаций <37> мы указывали на наиболее вероятную причину подобного научного бездействия. Это неправильное представление о содержании и сути юридической профессии, которая обыкновенно сводится к знанию законов и умению их комментировать. Юристов-практиков именуют законниками (знатоками закона); юристов-ученых - чтецами или жрецами от закона. Что является причиной такого представления - сказать уже значительно сложнее; создается впечатление, что таковой является элементарное нежелание заниматься научной юридической деятельностью. Помимо того, что для этого надо тратить значительные усилия и время, нужно иметь еще и определенные творческие возможности (способности) причем желательно приближающиеся хотя бы к степени таланта. И куда проще с многозначительным видом зачитывать с кафедры или пересказывать в собственных публикациях те или иные статьи соответствующего кодекса или закона <38>.

--------------------------------

<37> См.: Белов В.А. Объяснение (эссе о юристах и юридической деятельности) // Корпоративный юрист. 2006. N 1. С. 55 - 58.

<38> Лично знакомы с преподавателем, известным среди студентов по прозвищу Человек-кодекс. "В статье 477-й ГК есть еще и пункт 3. В нем сказано..." - примерно так построены все его лекции. Увы, подобное явление присуще не одной только отечественной юриспруденции. Широко известно высказывание, с которого начинал свои лекции один из французских профессоров конца XIX в.: "Я не знаю, что такое гражданское право, и не преподаю его. Я знаю и преподаю Гражданский кодекс".

К чему приводят простой пересказ и комментарий законодательства, не предваренный его хотя бы минимальным критическим осмыслением, мы (на примере интересующей нас проблемы) уже видели. В самом деле, вывести понятие обязательства как правоотношения, руководствуясь определением п. 1 ст. 307 действующего российского ГК <39>, возможно только будучи обремененным некоторым минимумом общетеоретических знаний. Лица, не имеющие подобной подготовки, словосочетание "в силу обязательства" обычно воспринимают как указание не на содержание обязательства, а на основание его возникновения - тот юридический факт, в силу которого возникают требование кредитора и обязанность должника. А тут и п. 2 ст. 307 с чисто просветительским в общем-то заявлением о том, что обязательства возникают из договора вследствие причинения вреда и иных оснований. Вот и пожалуйста: возможно, обязательство это то, что возникает из договора (правоотношение), но ровно с той же точностью можно утверждать, что обязательство это и то, в силу чего сие правоотношение возникает, например договор!

--------------------------------

<39> Или § 241 Германского гражданского уложения, откуда оно, очевидно, заимствовано.

А каково "классическое" определение обязательства, предлагаемое § 1101 французского Гражданского кодекса! "Le contrat est une convention par laquelle une ou plusieurs personnes s'obligent, envers une ou plusieurs autres, a donner, a faire ou a ne pas faire quelque chose" <40>. Определение обязательства здесь прямо заменено определением обязательственного договора; несомненно, что разбираемый в настоящей статье феномен является в том числе и плодом этого "достижения" французской юриспруденции, проникшего в Россию еще при М.М. Сперанском.

--------------------------------

<40> Цит. по: Агарков М.М. Указ. соч. С. 16.

Не знает единого общего учения об обязательствах и столь популярная теперь традиционная систематика английского права, где понятие обязательства вот уже более пяти веков рассредоточено по двум основным разделам цивилистики: договорному и деликтному праву (law of contract & law of torts) <41>.

--------------------------------

<41> См. об этом: Там же. С. 17.

Неоднозначные немцы + однозначно неточные и неполные французы + специфичные (функциональные) англичане + достаточно точные, но оказавшие незначительное и непрямое влияние римляне - вот тот научно-нормативный "багаж", который достался в наследство русской цивилистике в интересующей нас теме. Но суть ученой деятельности вовсе не в том, чтобы читать законы и сыпать цитатами из предшественников. Задача отечественных ученых-юристов - не свалить доставшуюся им в наследие информацию в одну кучу и (под страхом прослыть мракобесами) зорко следить, с одной стороны, чтобы никто оттуда ничего не утащил, и с другой - чтобы никто и ничего нового туда не принес, а в том, чтобы не спеша, методически аккуратно и точно разобрать этот багаж, разложить его содержимое "по полочкам", негодное выбросить (а при необходимости - заменить), а недостающее - восполнить. Что именно - помимо точного и последовательного терминологического разграничения понятий о договоре и обязательстве - нами имеется в виду?

Во-первых, руководствуясь принципом "бритвы Оккама", предписывающим воздерживаться от умножения сущностей без крайней на то необходимости, следует отказаться от употребления понятия о сложном (в том числе взаимном) обязательстве. Помимо того что в нем нет необходимости (обязательственные правоотношения вполне адекватно описываются конструкцией простых обязательств и их совокупности), помимо того что оно не вписывается ни в одно определение общего понятия обязательства и не соответствует знаниям, накопленным наукой в рамках изучения общего понятия правоотношения, оно к тому же лишено необходимой ясности, вследствие чего и дезориентирует практику. Эта дезориентация выражается не только в неправильном решении арбитражной практикой вопросов, связанных с переменой лиц в обязательстве, но и в недостаточном внимании как практики, так и науки к иным (кроме договоров) юридическим фактам, которые играют важную роль в определении прав и обязанностей участников гражданского оборота. Так, договор купли-продажи считается основанием возникновения обязательств продавца по передаче вещей, восполнению недопоставленных частей или партий товара, устранению недостатков товара по качеству и пр.; между тем очевидно, что непосредственно из договора возникает лишь одно обязательство - обязательство передачи вещи. Все прочие обязательства порождаются юридическими составами, в которых договор купли-продажи является лишь одним, но не единственным необходимым юридическим фактом. Так, для возникновения обязательства восполнения недопоставки требуется факт количественного нарушения обязательства продавца; для возникновения обязательства устранения недостатков по качеству - факт передачи некачественного товара и факт заявления покупателем соответствующего требования.

Обращаем внимание: мы взяли для примера простейший случай. Что говорить о договорах смешанных и комплексных, например о совместном создании международного металлургического концерна или о выполнении работ по техническому перевооружению автомобильного завода! Неписаное и никем не обоснованное правило "Один договор - одно обязательство" (хотя бы и с космическим множеством разноплановых и не всегда непосредственно взаимосвязанных прав и обязанностей) должно быть если и не выброшено на юридическую помойку, то положено в самый дальний угол юридической кладовой до тех по крайней мере пор, пока кто-нибудь внятно не объяснит, для чего это понятие требуется науке или практике.

Во-вторых, необходимо самое широкое развертывание исследований, которые помогли бы уточнить границы понятия обязательства. Такое уточнение необходимо сделать как минимум в трех следующих направлениях: 1) отраслевом; 2) содержательном и 3) институциональном.

Если юридическая наука сможет обосновать межотраслевой характер обязательства, т.е. доказать (но именно доказать, а не декларировать!) существование обязательств вне сферы гражданского права (например, в праве семейном, трудовом, административном, налоговом, таможенном, процессуальном, уголовном и т.д.), уже одно это обстоятельство будет способствовать точному отграничению обязательства как универсальной и общеправовой категории от договора - понятия, универсального лишь для гражданского и международного публичного права, но в других сферах встречающегося только как исключение.

Содержательное отграничение необходимо для выяснения вопроса о соотношении обязательства с иными видами относительных правоотношений. Помимо того что решение этой проблемы имеет самостоятельную высокую научную ценность, не исключено, что установление критериев классификации относительных правоотношений поможет выявить новые закономерности в возникновении и динамике обязательств, т.е. в области наших интересов.

Что же касается последнего аспекта, то здесь необходимо разграничение обязательств со смежными гражданско-правовыми понятиями, прежде всего институтами долга и ответственности; необходимо, в частности, доказать, что те и другие правоотношения являются разновидностями обязательственных. Если этого сделать не удастся, то, вероятно, общее учение об обязательстве в целом действительно лишено достаточной почвы и, вполне возможно, должно быть разделено на две различных теории - договорных и деликтных правоотношений.

В-третьих, науке необходимо осознать высокую практическую ценность понятия о правоотношении и разъяснить таковую юристам-практикам. Ведь не секрет, что определение обязательства как правоотношения не оседает в памяти практикующих юристов не в последнюю очередь потому, что они не очень четко представляют себе, что это такое и зачем это нужно. Для этого науке необходимо в первую очередь определиться с концепцией правоотношения, исключив из научного оборота откровенно неправильную, но все еще чрезвычайно широко распространенную трактовку правоотношения как общественного (фактического) отношения, урегулированного нормами права. Ясно, что право само по себе (явление идеального порядка) не может оказать никакого воздействия на фактические (реальные жизненные) отношения <42>; максимум, что может право, так это: 1) сконструировать нормативную модель, которая должна служить ориентиром для выстраивания фактических отношений, и 2) соизмерить (оценить) соответствие реально сложившихся общественных отношений (точнее, тех актов поведения людей и их групп, из которых эти отношения составляются) такой нормативной модели. Первооснова, первичная "клеточка" правоотношения - это субъективное право (шире - юридически обеспеченная возможность поведения), а вовсе не общественное отношение, как почему-то принято считать. Правоотношение - это связка юридических возможностей со средствами их юридического обеспечения (регулятивного субъективного права - с юридической обязанностью, охранительного - с юридически необходимым принудительным поведением, секундарного - с состоянием юридической связанности и т.д.).