из электронной библиотеки / 189916024915874.pdf

основе черты советской тоталитарной культуры, как она складывалась в 20-е и в нач. 30-х гг. в СССР. После крушения тоталитарного строя в России интерес к рус. С. возобновился в своей незамутненной форме, хотя и через призму драматич. 75-летия опыта советской культуры, способствовавшего свежему и в то же время, пожалуй, излишне ―розовому‖, беспроблемному восприятию рус. культуры серебряного века.

Символическое воображение - способность субъекта, связанная с процессом культурного творчества. Основы ее понимания заложены еще в учении Канта о схематизации продуктивного воображения. Продолжая эту линию теор. анализа, Кассирер рассматривал С.в. как продукт специфически человеч. рациональности, отличной от практич. воображения и разумности животных. Созданная им философия символич. форм существ, образом повлияла на подход к проблеме культурного символизма представителей разл. версий структурализма и постструктурализма. Общая культуроцентристская доминанта совр. зап. философии сблизила в интересе к проблеме С.в. лингвистич. философию, философию жизни, феноменологию и герменевтику. Связывая С.в. с анализом языковых форм его осуществления, Д. Серль, Гадамер, Рикѐр и др. приходят к весьма похожим выводам. В границах герменевтич. подхода к С.в. сегодня возможно объединение вариабельных стратегий его изучения. Размышляя о разнообразии знаковых форм, Ч.С. Пирс подразделил их на индексные, иконич. и символич. Индексное отношение между означающим и означаемым как компонентами знака основывается на их фактич., существующей действительно, смежности. Пример индекса — указание пальцем на опр. предмет. Иконич. отношение предполагает общность по нек-рому свойству между означающим и означаемым. Созерцая пейзаж, зритель может узнать знакомые места. Означающее и означаемое соотнесены в символе безотносительно к их фактич. связи. Их соотношение, по Пирсу, есть ―приписанное свойство‖. Двуглавый орел, например, выступает как символ рос. державности. Якобсон справедливо заметил, что не существует непроходимой грани между названными тремя знаковыми формами: индексные и иконич. знаки могут выступать в роли символов. У представителей структурализма и постструктурализма часто встречается негативное отношение к символу, ибо он ориентирован на неисчерпаемую глубину означаемого, отвлекая внимание от того, что знак всегда является компонентом опр. системы, составляющей нек-рой синтагмы — опр. знаковой комбинации. Символ как бы направлен на видение знака в его вертикальном измерении, в то время как его наиболее содержат, жизнь протекает в горизонтальной плоскости. Вместе с тем критик теории С.в. Р. Барт констатирует, что она и сегодня демонстрирует свою значимость в биогр. и истор. критике, реалистич. и интроспективном романе и др. областях худож. творчества, где постулируется самодовлеющее означаемое, извлекаемое из внутр. мира человека или истории. Повышенное внимание к синхронному рассмотрению знаковых систем, синтагматич. подход не ослабили интереса к С.в. и даже позволили обогатить понимание

его специфич. особенностей. Знаковые феномены, изученные в ракурсе их оппозиций, опосредствования звеньями медиаторов выстраиваются в опр. целостность, при взгляде на к-рую можно абстрагироваться от их символич. нагрузки. Однако вопрос об их символич. наполнении никогда не исчезает окончательно. Любая бинарная оппозиция ни в коей мере не может быть оторвана от вертикальной заземленности знаковой системы, а следовательно, несвободна от символич. содержания. Знак так или иначе устремлен в глубины жизненного мира. Очевидно, что символическое рождается в качестве смыслового феномена: знак становится символом, когда продуцирует нек-рую область значений, не ограничиваясь фиксацией строго лимитированной предметности того или иного образования. Знак, рассматриваемый как символ тех или иных явлений или процессов, совсем не обязательно находится с ними в отношении их образного воспроизведения. Однако символ подразумевает нек-рый ряд феноменов, вещных образований и процессов, как бы раскрывается через них. Единичные феномены вытекают из символа как смыслового центра, продуцируются им. Эмпирически постижимое не исчезает и не теряет своей самостоят. значимости в свете феномена символического, но оно приобретает качественно отличное от первоначального смысловое содержание. Символ отсылает к континууму явлений, располагающихся в предустановленном им порядке. Разл. символич. формы от религии до науки продуцируют совокупность явлений, из к-рых и слагается культурный универсум. Правила, по к-рым выстраивается та или иная символич. форма, служат своеобразным ориентиром работы субъекта с содержанием жизненного мира. Пользуясь С.в., он синтезирует материал, почерпнутый в контексте жизненного мира, с априорными правилами его переработки. С.в. сопряжено с созданием новых смысловых образований. Обогащенное понимание его возможностей осуществимо на базе рефлективного осмысления данных семантики и риторики. Видение, казалось бы, общеизвестного в ином ракурсе, оригинальной плоскости приносит радикальный сдвиг смыслового свойства, фиксируя то, что ранее оставалось незримым. При этом происходит обогащение семантич. поля, и порой субъект сопрягает воедино, казалось бы, несовместимые смысловые звенья. В осуществлении функций С.в. велика роль метафоры. Перенос значения выглядит универсальной процедурой, специфичной для метафорич. мышления. Сам акт говорения является принципиальным моментом порождения метафорич. смыслового содержания. Метафора порывает с устоявшимся видением предмета, предлагает его смысловую интерпретацию, к-рая выглядит своеобр. отклонением от нормы. Одно и то же явление при движении от обыденного его описания к метафорич. получает внезапно парадоксальный смысл. Метафорич. значение, по Рикѐру, состоит в семантич. конфликте и рождается из руин реального значения, опирающегося на обыденное словоупотребление. Отдаленные идеи внезапно становятся близкими, логич. пространство, разделявшее, казалось бы, полярные значения, исчезает, способствуя их сближению. Семантич. игра осуществляется С.в., творящим

метафоры, пробуждает и изобразит, образность. Возникающая образная схема не есть итог простого суммирования чувств. представлений, а, напротив, несет в себе свидетельство творч. возможностей субъекта. Метафорич. высказывание сводит воедино, казалось бы, несовместимые смыслы, открывая путь к созданию новых понятий. Их возникновение сопровождается рождением новых образов, служащих подосновой и катализатором понятийного синтеза. С.в. не работает по правилу однозначного следования образа за канвой семантич. изменений, вводящих ранее неизвестный парадоксальный смысл, или же по противоположному сценарию. Оба варианта возможны в равной степени. С.в. способно создать нек-рый образ, стимулирующий речевой поток, к-рый, в свою очередь, выведет понятийный синтез на новый уровень. Однако не исключено и движение от семантики к изобразит, ресурсам воображения. Образная схема, речь и понятийность образуют как бы единый поток и замыкаются на опыте субъекта, его присутствии в жизненном мире. Метафора и символ нерасторжимы: слово, жест или зримый образ получают символич. окраску при отнесении к нек-рому семантич. пространству, выстраиваемому при посредстве метафорич. мышления. Предметно-смысловой ареал, констатируемый символом, запечатлевается в совокупности явлений, принадлежащих природной и социокультурной реальности. С.в. придает феноменам природного и социокультурного плана качественно иное измерение. Благодаря С.в. складываются неповторимые миры разл. культур.

Симулакр (франц. - стереотип, псевдовещь, пустая форма) - одно из ключевых понятий постмодернистской эстетики, занимающее в ней место, принадлежащее в классич. эстетич. системах худож. образу. С. — образ отсутствующей действительности, правдоподобное подобие, лишенное подлинника, поверхностный, гиперреалистический объект, за к-рым не стоит к.-л. реальность. Это пустая форма, самореференциальный знак, артефакт, основанный лишь на собств. реальности. Бодрийяр, чья теория эстетич. С. наиболее репрезентативна, определяет его как псевдовещь, замещающую ―агонизирующую реальность‖ постреальностью посредством симуляции, выдающей отсутствие за присутствие, стирающей различия между реальным и воображаемым. Если образность связана с реальным, порождающим воображаемое, то С. генерирует реальное второго порядка. Эра знаков, характеризующая зап.-европ. эстетику Нового времени, проходит несколько стадий развития, отмеченных нарастающей эмансипацией кодов от референтов. Отражение глубинной реальности сменяется ее деформацией, затем — маскировкой ее отсутствия и, наконец, — утратой к.-л. связи с реальностью, заменой смысла анаграммой, видимости — С. Перекомбинируя традиц. эстетич. коды по принципу рекламы, конструирующей объекты как мифологизированные новинки, С. провоцирует дизайнизацию искусства, выводя на первый план его вторичные функции, связанные с созданием опр. вещной среды, культурной ауры. Переходным звеном между реальным объектом и С. является кич как бедное значениями клише, стереотип,

псевдовещь. Если основой классич. искусства служит единство ―вещь-образ‖, то в массовой культуре из псевдовещи вырастает кич, в постмодернизме — С. Эстетика С. знаменует собой триумф иллюзии над метафорой, чреватый энтропией культурной энергии. Шизоидный, истерич. параноидальный стереотипы раннего постмодерна сменяются эстетич. меланхолией и ипохондрией. Сравнивая культуру к. 20 в. с засыпающей осенней мухой, Бодрийяр указывает на риск деградации, истощения, ―ухода со сцены‖, таящийся в эстетике С.

Синтез (греч. - соединение, сочетание, составление) соединение различных элементов в единое целое, качественно отличное от простой их суммы. Понятие С. в культурологии характеризуется многозначностью и смысловой открытостью. Оно корреспондирует с такими терминами, как ―диалог культур‖, ―общение культур‖ (В. Библер), ―концерт культур‖ (Г. Померанц) и др., и, следовательно, подразумевает взаимодействие культур разных регионов, стран, наций, их взаимообогащения. Такого рода взаимовлияния обнаружились, например, в ходе араб. посредничества в преемственности зап. цивилизации по отношению к античной; в вост. влиянии в рыцарском ср.-вековье Европы; в символике дантовских образов, заимствованной у известного мусульманского философа-эзотериста Мухиддина ибн-Араби; в широко использованных в эпоху Возрождения мотивах классич. Иран. и араб. поэзии (включая и само понятие гуманизма); в применении визант. канонов в архитектуре Зап. Европы; в островитянских сюжетах картин Гогена и т.д. Тенденция расширяющегося взаимовлияния культур особенно актуальна для 20 в., что выразилось, в частности, в популяризации на Западе учений буддизма, индуизма, суфизма, в насыщенности европ. культуры афроамер. мотивами, в размыве различий между ―своим‖ и ―чужим‖. Громадная роль в этом процессе принадлежит средствам массовой коммуникации. Сами продукты массмедиа с культурной т.зр. интегративны по своей природе. Сегодня с полным правом можно говорить о существовании всемирной культуры, к-рая, в отличие от мировой культуры как совокупности разл. культурных образований, представляет собой единую интегрированную систему общечеловеч. культуры. В культурологии в теор. плане проблема С. искусств наиболее четко разработана в искусствознании. Особенно ―подвижные‖, переломные этапы в истории худож. культуры отмечены активизацией интегративных процессов. Таковы, напр., теор. и творч. искания йенских романтиков, худож. поиски Р. Вагнера, стилистика модерна, теория и практика символизма и т.д. Совр. теория С. искусств раскрывает принципы классификации многочисл. видов соединений разл. худож. стихий, научно обосновывает закономерности этих соединений. Основополагающим принципом взаимодействия искусств в С. является наличие двух и более художественно самостоятельных систем, среди к-рых одна выступает как доминанта-интегратор качественно нового синтетич. целого. При этом многовековая и совр. худож. практика дают примеры безграничного разнообразия синтетич. соединений разл. видов

худож. деятельности. С громадной силой тяготение к взаимообогащению разл. культур сказалось в России. Специфика культурного развития России во многом обусловлена ее открытостью Западу и Востоку. В этом проявлении ―высокосинтетич. способности всепримиримости, всечеловечности‖ (Достоевский) усматривали рус. философы (Бердяев, Вл. Соловьев, Достоевский и др.) истор. миссию России. Эти идеи нашли отражение в рус. эстетике и искусстве нач. 20 в., важнейшим направлением к-рого стало стремление к осуществлению всеобщего С. искусств, к превращению искусства в некое вселенское соборное действо, в жизнетворчество, призванное изменить мир (А. Белый, А. Скрябин, Вяч. Иванов, Вл. Соловьев). В их концепциях С. искусств представлен не как обогащение одних видов худож. творчества выразит, средствами других видов, а как проблема мировоззренческая, как выражение универсальной природы человеч. творчества. В опр. смысле культура синтетична как целостная система, включающая в себя разл. сферы духовной жизни.

Сон - 1) культурная универсалия, образ и мифологема альтернативной реальности; 2) специфично пограничное состояние сознания, описанное в терминах инобытия и теологии успения; 3) эстетич. аналог условной смерти. Первое значение термина актуализовано мифологией С. как онтологич. извода яви и формы временного покоя. С. вписывается в общий круг мифологич. жизнеотношения как реальность, усредняющая оппозиции ―мир людей / мир демонов‖, ―здесь / там‖, ―зримое / незримое‖, ―обычное / экстраординарное‖. Произвольная ―логика‖ сновидения трактуется бодрственным сознанием как извне формируемая причинность иного порядка. Спящий не удивляется диковинным событиям С., и проснувшийся числит их какое-то время в ряду повседневного событийного ряда. С. есть магия бытия и параллельная жизнь. Это форма диалога с богами в пространстве их голосов, указаний и намеков (―вещий С.‖); здесь осуществляется профетически опознаваемый замысел божеств, руководительства поступками людей, сакрального оберега и упреждающей заботы. Реальность С. чудесна и не нуждается в объяснении: в ней нет ничего, чего бы не было в действительности и в памяти; это делает С. убедительнее и ценнее внесновидч. мира (чудо внутри С. не осознается как диво и небывальщина). Метафора ―жизнь=С.‖ закрепляет эту самоценность С. как формы свободы от обыденной детерминации и как прорыва в область самозаконной онтологии. В цепочке ―С. — греза — видение — мечта — идеал — утопия‖ мы имеем градацию ирреальных возрастаний желаемого. Интенции и претензии на воплощение делают С. формой и образом профетизма, и особенно активно — в лит-ре: С. героя есть или предвосхищение сюжета (С. Татьяны в ―Евгении Онегине‖), или предупреждение о будущем (апокалиптич. С. Раскольникова в ―Преступлении и наказании‖), или утопия (―Что делать?‖ Чернышевского). В лит-ре и искусстве романтизма и символизма создана универсальная ―мифология‖ С.: С. предпочтен иным типам реальности как Дар онтологич. и

духовной свободы, как порыв к бесконечному, как способ богочеловеч. диалога и контакта с потусторонними силами. Ре-лиг. авангард создает символологию С. как ―текстуального‖ свидетельства бытия Я во множественных мирах, в т.ч. и в мире чистых смыслов (см. анализ С. у Ницше и Флоренского)', здесь сформулирована анамнетич. культурология сновидения. Фрейд и его школа придали символике сна гиперсемиотич. значимость, прямо заменив традиц. сакральную детерминанту Божьего внушения агрессивным пафосом саморазоблачения ментальных подвалов бессознательного. Переход от ―объятий Морфея‖ к власти Гипноса, его отца, осуществлен во втором значении термина (пограничные состояния Я). С открытием структурных свойств сновидческих состояний и с накоплением гипнопедич. опыта отчасти прояснилась природа ―загадочных феноменов психики‖, благодаря чему явления лунатизма, сомнамбулизма, летаргии и каталепсии встали в один ряд с фактами творчества во С. Выяснилось, что ―С. разума‖ отнюдь не всегда ―порождает чудовищ‖, как думал Фрейд. Совр. психоаналитич. штудии измененных форм мышления, типов ложной памяти, механизмов функциональной асимметрии мозга, парапсихологич. феноменов

илечебной сенсорики вскрыли работу весьма архаич. структур внутр. поведения, получающих во С. символич. и метафорич. образные репрезентации. Свой вклад внесла и эмпирич. танатология, не слишком склонная к интерпретации уникального опыта клинич. самонаблюдений над состояниями ―пост-смерти‖ в терминах некоей философии С., но предоставившая впечатляющий архив ―С. наяву‖. На этих путях заново открылся инобытийно-пограничный репертуар существования субъекта, не раз описанный в спец. уставах ментального тренажа на Востоке (в частности, в дзэн-буддийской и йогич. практике, типологически родственной аскетич. опыту самопогружения в христ. исихастской культуре священно-безмолвия). В близких С. состояниях Я обретает ―единомножественность‖ личности (в терминах Л. Карсавина и А. Меиера), в психол. пространстве к-рой свершается многоголосый полилог пересекающихся ипостасей Я, обнимаемый единством самосознания. Во С. обнажены и персонифицированы механизмы и агенты диалогич. фактуры мышления, памяти и аутовидения, актуализованы эвристич. способности творчески напряженного и проблемно озабоченного сознания. Ему даны во С. возможности таких пространственно-временных топологич. проекций, метаморфоз, смыслового конструирования и сверхлогич. интуитивной альтернации, какие не в силах предоставить Я отягощенное объективацией и объясняющими раздражителями бодрствующее сознание. С. в этом смысле (в отличие от первого значения термина) осмыслен не в качестве источника сверхчеловеч. внушений (голос Музы, оклик Бога, наваждение дьявола), а в аспекте спонтанной аккумуляции и самопроизводства форм неявного знания

инеформализуемой экзистенции. С. есть черновик возможных миров и своего рода гностич. контрабанда. На фоне многократных приравниваний С.

ижизни (Кальдерон, С. Квазимодо, Тютчев, Лермонтов), С. и смерти (романтизм) убедительно выглядят гипотезы сновидч. философии истории, к-

рая описывает реальность, построенную по принципу ―матрешки‖ и перехода бога-демиурга из одного С. в другой. Так эстетически оформляется образ кумулятивной онтологии мирового С. с ее ритмами пробуждения/засыпания и перехода из реальности в реальность. Это третье наполнение термина ―С.‖ обслуживает поэтич. философию С. Ср. прозу Борхеса и Хлебникова, для к- рых культура есть континуум С., ―цитирующих‖ друг друга в истор. пространстве. Ср. также знаменитую притчу Чжуан-цзы о бабочке с образами С. в рус. традиции (Лермонтов) и словами Тютчева о здешнем мире, где ―человек лишь снится сам себе‖. Старинные представления о С. как временной смерти, усложненные опытом анамнезиса и метемпсихоза, придали С. функцию аргумента в пользу релятивных картин мира и интуитивистских концепций культуры. Образ ноосферы как грандиозного перманентного сновидения Мирового Духа брезжит в картинах мира классич. объективного идеализма (Гегель), в циклич. моделях и космизме; в психол. и филос. прозе модерна (символизм, постмодернизм), в интуитивистской эстетике. На архетипе С. и сейчас сходятся интересы психологии творчества, филос. антропологии, теории культуры и истор. эстетики. Как зеркало внутр. проективного опыта С. не раз становился объектом философско-поэтич. (Вяч. Иванов) и психоаналитич. (Н.Е. Осипов) рефлексии и лит. мифологии.

Стиль - устоявшаяся форма худож. самоопределения эпохи, региона, нации, социальной или творч. группы либо отд. личности. Тесно связанное с эстетич. самовыражением и составляя центр, предмет истории лит-ры и искусства, понятие это, однако, распространяется и на все иные виды человеч. деятельности, превращаясь в одну из важнейших категорий культуры в целом, в динамически меняющуюся итоговую сумму ее конкр.истор. проявлений. С. ассоциируется с конкр. видами творчества, принимая на себя их гл. характеристики (―живописный‖ или ―графич.‖, ―эпич.‖ или ―лирич.‖ С.), с разл. социально-бытовыми уровнями и функциями языкового общения (С. ―разговорный‖ или ―деловой‖, ―неформальный‖ или ―офиц.‖); в последних случаях, однако, чаще употребляют более безликое и абстрактное понятие стилистики. С. хотя и является структурным обобщением, но не безликим, а заключающим в себе живой и эмоц. отголосок творчества. С. можно считать некиим воздушным сверхпроизведением, ВОлне реальным, но неощутимым. ―Воздушность‖, идеальность С. исторически-поступательно усиливается от древности к 20 в. Древнее, археологически фиксируемое стилеобразование выявляется в ―паттернах‖, в последоват. рядах вещей, памятников культуры и их характерных особенностей (орнаментов, приемов обработки и т.д.), к-рые составляют не только чисто хронологич. цепочки, но и наглядные линии расцвета, застоя или упадка. Древние С. ближе всего к земле, они всегда (как С. ―египетский‖ или ―др.-греч.‖) обозначают максимально прочную связь с опр. ландшафтом, со свойственными только данному региону типами власти, расселения, бытового уклада. В более же конкр. приближении к предмету

они четко выражают разл. ремесленные навыки (―красно-фигурный‖ или ―чернофигурный‖ С. др.-греч. вазописи). В древности зарождается и иконографическое стилеопределение (тесно сопряженное с каноном): решающим оказывается к.-л. символ, основополагающий для верований данного региона или периода (―звериный‖ С. искусства евразийской степи, изначально связанный с тотемизмом). В классич. и позднюю античность С., обретая свое совр. имя, отделяется и от вещи, и от веры, превращаясь в мерило творч. выразительности как таковой. Это происходит в античной поэтике и риторике, — вместе с признанием необходимости разностилья, владеть к-рым поэту или оратору необходимо для оптимального воздействия на воспринимающее сознание, чаще всего выделялись три рода такого стилистического воздействия: ―серьезный‖ (gravis), ―средний‖ (mediocris) и ―упрощенный‖ (attenuatus). Региональные С. теперь начинают как бы воспарять над своей геогр. почвой: слова ―аттический‖ и ―азийский‖ знаменуют уже не обязательно нечто созданное именно в Аттике или Малой Азии, но прежде всего ―более строгое‖ и ―более цветистое и пышное‖ по своей манере. Несмотря на постоянные реминисценции антично-риторич. понимания С. в ср.-век. словесности, регионально-ландшафтный момент is ср. века остается господствующим, — вкупе со всемерно усилившимся религиозно-иконографическим. Так роман. С., готика и визант. С. (как обобщенно можно определить искусство стран визант. круга) различаются не только хронологически или географически, но в первую очередь потому, что каждый из них базируется на особой системе символических иерархий, впрочем, отнюдь не взаимоизолированных (как, напр., во владимиросуздальской пластике 12-13 вв., где романика накладывается на визант. основу). Параллельно возникновению и распространению мировых религий именно иконографич. стимул все чаще становится основополагающим, определяет черты стилеобразующего родства, свойственного многочисл. локальным центрам раннехрист. худож. культуры Европы, Передней Азии и Сев. Африки. То же касается и культуры мусульманской, где стилеобразующей доминантой тоже оказывается вероисповедный фактор, отчасти унифицирующий местные традиции. С окончательным обособлением эстетич. в раннесовр. период, т.е. с рубежа Возрождения, окончательно идеологически обособляется и категория С. (По-своему знаменательно, что нельзя вразумительно сказать о каком-то ―древнем‖ или ―ср.-век.‖ С., тогда как слово ―ренессанс‖ очерчивает одновременно и эпоху, и ВОлне четкую стилевую категорию.) Только теперь С. собственно и становится С., поскольку суммы культур-феноменов, прежде тяготевших друг к другу в силу региональной или религ. общности, оснащаются критически-оценочными категориями, к-рые, четко доминируя, и намечают место данной суммы, данного ―сверхпроизведения‖ в истор. процессе (так готика, представляя упадок и ―варварство‖ для Возрождения и, напротив, триумф нац. худож. самосознания для эпохи романтизма, на протяжении нескольких веков Нового времени обретает подобие гигантского исторически-худож. материка, окруженного морем симпатий и антипатий).

Вся история, начиная с этого рубежа, — под влиянием всемерно возрастающего обаяния понятий ―античного‖, ―готич.‖, ―совр.‖ и т.д., — начинает осмысляться стилистически или стилизоваться. Историзм, т.е. человеч. время как таковое, отделяется от историцизма, т.е. образа этого времени, выражающегося в разного рода ретроспекциях. С. отныне обнаруживает все больше притязаний на нормативную всеобщность, а с др. стороны, подчеркнуто индивидуализируется. Вперед выдвигаются ―личности-С.‖ — ими являются все три ренессансных титана, Леонардо да Винчи, Рафаэль и Микеланджело, а также Рембрандт в 17 в. и др. великие мастера. Психологизация понятия в 17-18 вв. дополнительно усиливается: слова Р. Бертона ―Стиль являет (arguit) человека‖ и Бюффона ―Стиль — это человек‖ издали предвещают психоанализ, показывая, что речь идет не только об обобщении, но о выявлении, даже разоблачении сути. Амбивалентность утопич. претензий на абсолютную сверхличную норму (собственно, уже Ренессанс в своей классич. фазе осмысляет себя таковым) и возрастающей роли личных манер или ―идиостилей‖ сопровождается другого рода амбивалентностью, особенно четко наметившейся в рамках барокко; речь идет о возникновении перманентного стилистич. антагонизма, когда один С. предполагает обязательное существование другого в качестве своего антипода (подобная необходимость антагониста существовала и прежде, — напр., в ―аттически-азийском‖ контрасте античной поэтики, — но никогда еще не обретала такой масштабности). Само словосочетание ―барочный классицизм 17 в.‖ предполагает такую двуликость, закрепляющуюся, когда в 18 в. на фоне классицизма (а скорее — внутри него) зарождается романтизм. Вся последующая борьба традиции (традиционализма) и авангарда во всех их разновидностях идет по линии этой стилистич. диалектики тезисаантитезиса. Благодаря этому свойством всякого, наиболее исторически значимого произведения становится не монолитная цельность (свойственная памятникам древних культур, где как бы ―все свое‖), но актуальный или латентно подразумеваемый диалогизм, полифония С., привлекающая в первую очередь своими явными или скрытыми разностями. В пространстве постпросветительской культуры притязания того или иного стиля на всеобщую эстетич. значимость со временем ослабевают. С сер. 19 в. ведущую роль получают уже не ―эпохальные‖ С., а сменяющие друг друга (от импрессионизма до позднейших авангардистских течений) направления, определяющие динамику худож. моды. С другой стороны, мельчая в худож. жизни, С. абсолютизируется, еще выше ―воспаряет‖ в филос. теории. Уже для Винкельмана С. являет высшую точку развития всей культуры, триумф ее самовыявления (он считает, что греч. искусство после классики, в период упадка, вообще уже С. не обладает). У Земпера, Вѐльфлина, Ригля, Воррингера идея С. играет ведущую роль как гл. модус историко-худож. исследования, выявляющий мировосприятие эпохи, ее внутр. строение и ритм ее бытия. Шпенглер называет С. ―пульсом самоосуществления культуры‖, указывая тем самым, что именно это понятие является ключевым для морфологич. постижения как отд. культуры, так и их мирового истор.

взаимодействия. В 19-20 вв. дальнейшей ―стилизации‖ истории способствует и закрепившийся навык именовать многие худож. периоды по конкр. хронологич. вехам, чаще всего династическим (―С. Людовика XIV‖ во Франции, ―викторианский‖ в Англии, ―павловский‖ в России и т.д.). Идеализация понятия зачастую приводит к тому, что оно оказывается отвлеченной филос. программой, извне накладываемой на историкокультурную действительность (как сплошь и рядом случается с ―реализмом‖,

— словом, изначально заимствованным из богословия, а не худож. практики; ―авангард‖ также постоянно оказывается предлогом для умозрит. мистификаций, подчиненных социально-полит, конъюнктуре). Вместо того чтобы служить важным инструментом истор. познания, концепция С., гносеологически отвлеченная, все чаще оказывается его тормозом, — когда вместо конкр. культур-феноменов или их сложной суммы исследуются их соответствия тем или иным абстрактным стилистич. нормам (как, напр., в бесконечных спорах о том, что есть барокко, а что классицизм в 17 в., или где кончается романтизм и начинается реализм в 19 в.). Дополнит, путаницу в 19-20 вв. вносит проблема национальных С., до сих пор не нашедшая оптимального разрешения из-за своей фатальной зависимости от политики. Психоанализ в разл. его разновидностях, равно как и структурализм, а также постмодернистская ―новая критика‖ вносят плодотворный вклад в разоблачение идиократич. фикций, накопившихся вокруг понятия ―С‖. В резте кажется, что оно ныне превращается в некий отживший архаизм. На деле же оно преображается, ни в коей мере не отмирая. Совр. практика показывает, что разл. С. ныне уже не столько рождаются спонтанно, суммируясь постфактум, сколько сознательно моделируются как бы в некоей машине времени. Художник-стилист не столько изобретает, сколько комбинирует ―файлы‖ историч. архива; дизайнерское понятие ―стайлинга‖ (т.е. создания визуального имиджа фирмы) тоже, казалось бы, целиком комбинаторно и эклектично. Однако внутри бесконечной постмодернистской монтажности открываются богатейшие новые возможности индивидуальных ―идиостилей‖, демистифицирующих — и тем самым познавательно открывающих — реальное поле культуры. Совр. обозримость всей мировой историко-стилистической панорамы позволяет плодотворно изучать многообр. морфологии и ―пульсы‖ С., избегая в то же время умственных фикций.

Сюрреализм (франц. ―сверх-реализм‖, ―над-реализм‖) - направление в лит-ре и искусстве, возникшее во Франции благодаря деятельности группы писателей и художников под руководством поэта Андре Бретона (1896-1966). Первым сюрреалистическим произведением считают опубликованные в 1919 ―Магнитные поля‖ А. Бретона и Ф. Супо, а сюрреалистическое движение как таковое начинает функционировать с 1924. Термины ―С.‖, ―сюрреалистический‖ впервые появляются в 1917 в программе Ж. Кокто к ―сюрреалистическому балету‖ ―Парад‖ Э. Сати и почти одновременно в предисловии и подзаголовке ―сюрреалистической драмы‖ Г. Аполлинера