из электронной библиотеки / 646822013426572.pdf

С нашей точки зрения, размывчатость, аморфность сегодняшней «рабочей» дефиниции «вненаучное знание», собирающей воедино совершенно разные по сущностным и ценностным параметрам, по функциям в культуре формы мыслительной деятельности, не позволяет получить четкое и системное представление о феномене «вненаучное знание». Поэтому, подчеркнем еще раз: целесообразно «развести в стороны» и уточнить внутреннюю субординацию его образующих феноменов, а также специфику «вненаучных» знаний и практик, и отразить такую поляризацию единой системы вненаучного комплекса в определении. – Одного только указания на то, что (вненаучное знание - это «отличное от науки» знание, которое генерируется в иных, отличных от науки, областях культуры и не наносит вреда»), - явно не достаточно и в некотором смысле даже ущербно. Мы полагаем, что избранный нами подход позволит: подчеркнуть факт неоднородности феноменов, конституирующих дефиницию «вненаучное знание»; вычленить систему его специфических характеристик (как отличного от науки, (по) знания); а также избежать, с учетом названных аспектов и корректив, возможных неточностей и разночтений на пути выработки более эффективно работающего определения «вненаучное знание» (равно как и заострить внимание на высоком философском и эпистемологическом статусе данного понятия.

В целом же считаем, что обнаружение отклоняющихся от норм научного исследования превращенных и маргинальных форм знания и признание их таковыми, а также общая их демаркация от науки, не представляется возможным прежде всего без выработки их собственного (строго нормативного уровня) определения (а не по принципу «как он видит, так и пишет», что широко распространено), так и более адекватного, проблематизированного определения «вненаучного знания» вообще. Такого, чтобы в своей ясности оно было минимально полемично заостренным и не провоцировало своей недосказанностью малосведущих «специалистов от науки» желание взять и в одночасье переписать его заново, да еще каждый со своей «кочки» зрения. Это поможет внести определенность в ситуацию вокруг феномена «вненаучное знание». В противном случае мы, сталкиваясь лицом к лицу с данным термином, так и будем думать: а что же, собственно, здесь имеется в виду?

Если же в понятие «вненаучное знание» включаются (и уживаются в границах одной дефиниции) буквально все, «отличные от науки» формы знания и формы духовного производста, то, как быть, например, с ненаучным знанием, «другими» мыслительными стратегиями и дискурсами – куда их отнести в таком случае, в какие социально-исторические границы? Подмены понятий в таком случае вряд ли удастся избежать, да и дополнительных неясностей тоже (в частности, по вопросу классификации и типологии современного знания). Поэтому нужна четкая субординация понятий, обязательно сопряженная с не менее строгой и во всех отношениях грамотнокорректной формулировкой.

31

Вразвитие нашей мысли важно отметить следующее: неопределенности и затяжные споры о феномене вненаучного знания по большому счету являются конкретизацией одного из важных аспектов сформировавшейся к началу прошлого столетия общей идеи о необходимости различения (в рамках вопроса о характере человеческого знания вообще) знания «в узком» смысле (всегда являющегося знанием истины) и знанием в «широком» смысле (помимо истины, охватывающего ценности любого вида). Так, если наука рассматривается в динамике, то даже научное знание не является в полном объеме знанием «в узком смысле». Тем более это относится к знанию в рамках искусства, морали, повседневного опыта, религии, мифа. С учетом же того, что человек, познавая мир, действует на основе полученного знания и опыта, вытекает тот факт, что знание, понимаемое в его «широком» смысле, включая значительную часть научного, наполнено и включает в себя оценки, нормы, идеалы, образцы, эстетическое измерение мира. Получается, что, с одной стороны, мы имеем сравнительно молодую науку, а с другой, многочисленные духовные образования, которые существуют тысячелетия. То есть широко понимаемое знание объемлет собой и науку, и всю вненаучную сферу.

Вданном контексте некоторую общую черту под дискуссиями по поводу вненаучного знания подвел И.Т. Касавин, указав, что «общие истоки дискуссий и основных контроверз коренятся в принципиальном и до конца неразрешимом противоречии, свойственном всякому социальноэпистемологическому исследованию. Знание (как предмет исследования)

противостоит познанию (как реальности, состоящей в производстве смыслов)»1. С этим нельзя не согласиться. Неслучайно, по-видимому, сегодня важнейшие тенденции в развитии эпистемологии, коррелируют с анализом социальной природы познания, которую ее представители (И.Т.Касавин, Г.С. Батищев, Й. Стахова, Т.Л. Габришкова, Б.И. Пружинин, А.А.Ивин, А.Л. Никифоров, Л.А. Маркова, Л.А. Микешина и др.) понимают как совокупность взаимосвязей между познавательной деятельностью и другими формами человеческой активности, а также как наличие в

познавательном процессе ряда нементальных структур (практика, коммуникация и др.) 2. В картине познания, понятого именно таким образом, практически снимается традиционная проблема социокультурной обусловленности знания и обратного влияния науки на социум, а социальные и культурные содержания оказываются интегральным и внутренним измерением познавательного процесса.

Тот факт, что в современной философско-методологической литературе все активнее рассматриваются различные формы вненаучного знания, активизирует изучение их особенностей, взаимоотношение с научным познанием, предлагаются различные классификации вненаучного

1Касавин И.Т. Социальная эпистемология: понятие и проблемы // Эпистемология и философия науки. Т.VII. № 1. – М.: «Канон+», 2006. – С.4-14.

2Касавин И.Т. Понятие знания в социальной гносеологии // Познание в социальном контексте. - М.: РАН,1994. - С. 20-21.

32

знания. Поскольку же познание, как было показано, не ограничено сферой науки и знание в той или иной форме существует и за ее пределами, постольку наиболее масштабной и общепринятой научным сообществом классификацией на сегодняшний день является разделение научной и вненаучной сферы согласно критерию научности. Отсюда вытекает одно из развернутых определений вненаучного знания, отражающее факт демаркации: области, которые остались за пределами научного знания, но которые при этом связаны с потребностью выхода за границы строго доказательного знания, погружения в царство таинственного, чувствуемого интуитивно, схватываемого человеческой мыслью не в строго «обтесанных» научных понятиях, а в «размытых», но значимых символических образах, тончайших ассоциациях, предчувствиях и т.п. охватывают собой вненаучные формы знания; эти области находятся в сфере компетенции вненаучных феноменов человеческого бытия и ментальности.

Мы видим, что одним из условий для демаркации вненаучных форм познавательной деятельности и освоения мира от собственнонаучного познания, является различие по способам, посредством которых они выполняют общую роль (по регулированию человеческой деятельности, освоению действительности и др.). Также в определении отражен важный факт, что вненаучные формы знания в значительной мере выполняют специфическую и крайне важную, мы бы сказали, восполняющую функцию, - компенсируют некие состояния субъективного бытия человека, которые не могут быть исчерпаны исключительно (и только) научным познанием мира (духовный и аксиологический аспект (по) знания). Отсюда вытекает различие по способу генерации вненаучных духовных феноменов, взаимодействующих с наукой. Показательно, что точно так же, как наука проявляет себя достаточно неоднородным, сложноконституированым образованием (это подтверждают новейшие исследования, связанные с разными аспектами изучения знания и познания – историко-научные, социологические, культурологические и др.), точно также и понятие вненаучного знания не обладает внутренним единством, целостностью и однородностью.

С одной стороны, оно распалось на «паранаучное», «донаучное», «псевдонаучное», «антинаучное», «сверхнаучное», «лженаучное», «квазинаучное», «протонаучное», «девиантное», иноверие и прочие разновидности. А с другой, каждая форма знания предстала как специфическая субкультура, как универсальный (в рамках некоторой социальной общности) тип познавательного и даже шире – духовного отношения человека к миру. На общем фоне разного рода нерационалистических дискурсов, иных мыслительных стратегий невольно создается впечатление, что наука просто-напросто «растворилась» в бескрайнем море вненаучного мира. Некоторые следствия этих трансформаций мы и попытаемся отрефлексировать по общему контексту диссертационного исследования.

33

При имеющемся терминологическом различии синонимичность названных выше множественностей, образующих понятие «отклоняющихся от науки» форм знания, состоит в наличии признака их несоответствия стандартам научного исследования и нормам научного этоса. Видимо, на данном основании некоторые авторы считают возможным объединение таковые дефиницией «девиантная наука»1. В результате характеристики, касающиеся «псевдонауки», автоматически и запросто переносятся на «девиантную науку». Это, по нашему мнению, не вполне корректно, и не имеет под собой достаточных на то оснований, не говоря уже о том, что в таком случае «одно» замещает «другое». Все сказанное еще более подчеркивает актуальность корректировки термина «вненаучное знание».

С целью подчеркнуть неоднородность вненаучного знания как сложной ментально-когнитивной конфигурации, равно как и недопустимость отождествления (как это часто бывает в научной, и иной, литературе) отличных от науки, иных форм духовного производства от блока превращенных, маргинальных форм знания, современные исследователи указывают, во-первых, на важность такого различения, подчеркивая необходимость демаркации вненаучного знания и антинауки. А, во-вторых, дополнительно выделяют внутри второго блока, обозначенного общей дефиницией «антинаука», своего рода подвиды, куда входят концепции, знания, верования, открыто претендующие на научный статус (а не просто существующие на границах науки). В результате складывается четко выраженная классификация, анализ которой позволит подойти к некоторым обобщениям и выводам.

Первый из этих блоков антинаучных концепций составляют различные эзотерические и мистические учения и практики, истолковывающиеся как своего рода научные знания, их описание дается в наукоподобных терминах, используется область научной проблематики при росте тенденций придать таким знаниям и практикам статус науки (например, предлагается «особая» картина мира, альтернативная современной научной); отмечаются а попытки ввести в состав науки ряд практик, выходящих за ее рамки2. Теоретическая наука, как известно, изначально отгородилась от непрошенных оппонентов своими программными установками. Однако же, судя по расцвету «разного рода наук» в ХХI веке, этого оказалось недостаточно. Сегодня на статус научного знания небезуспешно претендуют идейные образования, демонстрирующие свою «эпистемологическую» нестандартность и гуманитарную нагруженность. Их эффективность является результатом смешения естественно-природных и социально-гуманитарных технологий. Особенно эффективно они работают в социокультурном пространстве, успешно увязывая социальные цели и средства3. Обобщая, можно указать на

1См.: Уткина Н. В. Феномен девиантной науки: диссертация на соискание уч. степени кандидата философских наук : 09.00.01 / Уткина Н.В. Киров, 2009 - 167 c. – С.4.

2Степин B.C. Наука и лженаука // Науковедение. – № 1. – 2000.

3Определённая философская база подводится под различного рода теософские течения в трудах Е.Блаватской («Тайная Доктрина»), Е.Рерих («Агни Йога») и др., с присущей им популяризацией

34

общую специфику вненаучных форм знания этого блока: возникают на границах науки, около, рядом с ней; привносятся в науку «из вне»; маскируются под науку; озабочены поисками «своего места» на поле науки.

Второй блок образуется выраженными маргинальными антинаучными концепциями под видом «нового развития науки». Его специфика такова: возникают внутри самой науки; их истоками является мотивированная деятельность ученых, претендующих на радикальное изменение научной картины мира без достаточных на то оснований; выступают своего рода «методологической оппозицией» внутри науки; с трудом поддаются элиминации; представляют для науки повышенную «зону риска». – Не своевременная элиминация лжеучений из науки создает неадекватные образы самой науки. В методологическом ракурсе концепция «антинауки» получила разработку в трудах Дж. Холтона, который дает типологизацию наиболее значительных течений «антинауки». Современная антинаука характеризуется как «стихийный консорциум», сложившийся приблизительно к концу прошлого столетия, участники которого объединены более или менее осознанной целью по ниспровержению науки как принципа отношения к действительности, выявшего свою несостоятельность и подлежит существенной корректировке, либо своей заменены каким-то иным принципом1 (то есть, паранука (при определенной «полезности» науке, в частности, в области генерации новых идей, может перейти, трансформироваться в антинауку).

Синтезируя ряд толкований, представляется возможным резумировать, что, применительно ко всему антинаучному блоку под антинаукой следует

понимать некий стихийный консорциум, совокупность маргинальных знаний и практик, возникающих на границах и внутри самой науки под видом «нового» развития науки и с трудом подающихся элиминации из нее.

Обобщая сказанное можно выделить ряд специфических характеристик, присущих феномену вненаучного (по) знания (по отношению к сфере науки). В их числе назовем: регулирует человеческую деятельность специфическим, отличным от науки, образом; генерируется в иных (ненаучных) областях культуры, познавательной деятельности и духовного производства, не являющихся результатами собственно научного исследования; выполняет компенсаторскую функцию, восполняя дефицит «укоренности» человека в бытии; выражает разные (и различные) формы и ракурсы человеческого опыта; не обладает внутренним единством и однородностью; наконец, не представляет собой опасности ни для науки, ни для социальной жизни. Последнее, как мы показали, находит отражение в факте различения всего комплекса вненаучного знания на две подсистемы. Одна из них включает весь спектр отличных от науки, форм духовного производства – те аспекты человеческого опыта, которые не выразимы в

религиозно-философских взглядов, астрологии (отчасти под видом создания «универсальной синтетической религии»).

1 Холтон Дж. Что такое «антинаука»? // Вопросы философии. - 1992.- № 2. - С. 58.

35

понятиях науки, но обладают самостоятельной социальной и культурной ценностью. Другая же подсистема представляет собой многообразные формы мыслительной деятельности, возникающие на границах науки или же внутри самой науки, в которых размыта или деформирована рациональная составляющая, то есть, это - превращенные и маргинальные формы знания (согласно нашей терминологии). Ситуацию с превращенными, маргинальными формами знания метафорично отрефлексировал В.С.Степин, сравнив их с вирусом, который чужд науке, но маскируется под нее и, внедряясь в науку, может привести к опасным деформациям ее исследовательской деятельности1.

С учетом вышесказанного дадим свое толкование вненаучной формы знания, постаравшись уйти от повторения проанализированных в тексте дефиниций. Вненаучное знание представляет собой широкий (отличный

от науки) комплекс знания, включающий в себя, с одной стороны, духовные формы освоения мира (формы духовного производства) а, с другой, стихийно сложившийся консорциум превращенных маргинальных форм знаний и практик, не укладывающихся в инвариантные характеристики науки, и отличающихся своей практикопрагматической и социо-гуманитарной направленностью.

Наконец, необходимо отметить следующее важное объстоятельсто. Сегодня в русле разработки теоретико-методологических принципов единой картины мира, структурными элеменами которой выступает научные и вненаучные формы познания, все активнее обсновывается возможность создания концептуальных оснований построения единой картины мира для разных познавательных стратегий на базе идей постнеклассической научной

использования постнеклассического методологического аппарата, идей постнеклассической парадигмы не только в сфере концептуализированного естественнонаучного и гуманитарного исследования, но также по отношению к вненаучным, «другим» формам познания. К концептуализированным формам познания, репрезентирующих научную и вненаучную онтологию, применяется общий синергетический, междисциплинарный подход. Тот факт, что сегодня «…в разной форме (утвердительной, когда их существование и роль признаются, и отрицательной, когда отрицаются) и под различными названиями они (мистические феномены) становились и становятся предметами рефлексии и обсуждения почти каждого человека2, дает основание ряду современных исследователей рассматривать мистицизм в качестве основной концептуализированной вненаучной формы познания, претендующей на роль всеохватывающей, универсальной онтологии,

1Степин В.С.Философия науки. Общие проблемы / В.С.Степин. – М., 2006. - С. 375-376.

2Хлебников Г.В. Философская мистика и гностицизм: история и современность. – М.: ИНИОН РАН, 2009. – С. 5.

36

сравнение которой с онтологиями современного естественнонаучного и гуманитарного познания способствует поискам универсальной методологии исследовательской деятельности, на которую, в частности, претендует синергетика1. Новые мировоззренческие универсалии предполагают и основаны на использовании коммуникативной, нелинейной, междисциплинарной методологии (хотя в целом вопрос о расширении области применении синергетической парадигмы в различных областях научного знания (в терминологии В.С.Степина - концепция постнеклассической науки), остается открытым.

Новая методология исследования, разрабатываемая в рамках постнеклассической науки, основывается на том, что «в естествознании наших дней все большую роль начинают играть исследования сложных развивающихся систем, которые обладают «синергетическими характеристиками», включая в качестве своих компонентов человека и его деятельность. Методология исследования таких объектов сближает естественнонаучное и гуманитарное познание, стирая жесткие границы между ними»2. Возникает также «скользящая граница» между научными и вненаучными формами познания. Как отмечает Г.О.Айдемиров, «учитывая специфику современного постнеклассического этапа развития, мы вынуждены по-новому взглянуть на соотношение научного и вненаучного познания» 3. Известные аналогии, сходство онтологического и гносеологического характера между проблематикой ряда научных дисциплин и мистицизмом, понимаемым в качестве философской рефлексии над специфическим внутренним опытом (Г.О.Айдемиров) подтверждают возможность применения общей методологии в различных областях естественнонаучного и гуманитарного исследования. Это отнюдь не ведет к появлению в физике каких-либо положений чуждых истинному научному духу4. Напротив, осмысление эвристического влияния религиозных и мистических представлений на процесс научного творчества плодотворно

1 В рамках научного мировоззрения на роль всеохватывающих, универсальных онтологий естественнонаучного и гуманитарного познания, претендуют такие дисциплины, как физика и психология.

См: Айдемиров Г. О. Проблемы соотнесения научных и вненаучных форм познания в постнеклассическом контексте / специальность: 09.00.08 – философия науки и техники / Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук. Москва.

2012. – 16 с.

2Степин В.С. Философия науки. Общие проблемы: учебник для аспирантов и соискателей ученой степени кандидата наук. – М.: Гардарики, 2006. – С. 11.

3См.: Айдемиров Г.О. Мистицизм с позиций постнеклассической картины мира // Междисциплинарные исследования: постнеклассический подход. Вып.1. М., 2011; Айдемиров Г.О. Основные характеристики мистического опыта // Там. Же; Айдемиров Г.О. Постнеклассическая методология в науке и мистицизме (к постановке проблемы) // Философские науки. №2, 2012.

4Бор Н. Избр. науч. труды. Т.2. – М., 1971 – С.256. Об этом же говорили В. Гейзенберг, Р. Оппенгеймер, Д. Бом, В. Паули, И. Пригожин и др., подчеркивая, что в подобных аналогиях и параллелях содержатся скорее структурные гносеологические и онтологические проблем (нежели просто совпадения), решаемые различными средствами в силу специфики каждой из данных областей познания.

37

для более полного понимания эволюции и динамики научного знания, для процессов рефлексии над наукой. Мы также считаем, что такой подход будет способствовать полноценной картины окружающей действительности: в настоящее время он представляет собой одно из наиболее перспективных направлений в философии и методологии науки.

Таким образом, непредвзятый взгляд на сегодняшнюю реальность науки и феномены вненаучной сферы, позволил нам в целом прояснить, уточнить и расширить некоторые аспекты как в функционировании, так и в их терминологическом обозначении, что мы, собственно, и постарались показать в ходе анализа вненаучного знания.

Все вышеизложенное позволяет нам перейти к выработке собственного понимания всех рассмотренных «иных типов знания» как превращенных форм.

В рамках решения основных задач диссертационного исследования целесообразно обозначение ряда взаимосвязанных и существующих на границах с наукой феноменов общей дефиницией «превращенные формы знания». Она вводится в исследовательский оборот для реализации основной цели работы – понимания границ науки и «другого» знания (ненаучных форм знания). Специфика категории «превращенная форма» делает уместным ее использование в качестве универсального «рабочего механизма» по осуществлению историко-философской и методологической экспликации социально-исторических границ научной рациональности и «другого знания».

Термин и концепт «превращенная форма» (verwandelt form) в научный и философский оборот был в свое время введен Марксом и прилагался к некоторым характеристикам строения и способа функционирования сложных систем связей – «органическим» или «диалектически-расчлененым целостностям». Это позволяло исследовать множественные, выступающие на поверхности целого, видимые зависимости и парадоксальные эффекты «как то, что на самом деле является формой его действительного существования»1. Подобная форма существования выступает продуктом превращения внутренних отношений той или иной сложной системы, которое (отношение) происходит на определенном ее уровне, и своими косвенными выражениями скрывает их фактический характер. Такие «превращения» самостоятельно бытийствуют в системе в виде отдельного, качественно цельного явления или «предмета» наряду с другими. В этой «бытийственности», собственно, и состоит суть (проблема) превращенной формы: она видимым (и практически достоверным для нас) образом представляется как особое образование, как «субстанция» наблюдаемых свойств, выступая конечной точкой отсчета при анализе свойств функционирования системы в целом. В последующем как универсальная, общезначимая мыслительная форма это понятие эффективно использовалось

1 Маркс К., Энгельс Ф. Наемный труд и капитал // Соч., т. 26, т. III. - М: Политиздат, 1966. – С.

507.

38

многими современными исследователями в рамках неомаркистского советского дискурса (Д.И. Дубровским, Э.В. Ильенковым, М.А. Лифшицем, М.К. Мамардашвили и др.)1, отражая специфику способов самодетерминации, саморазвития любых органических систем, их трансформации в новые целостнообразования.

Использование понятия превращенной формы как метаморфоза при анализе первичных форм бытия идеального и форм мышления позволяет уяснить специфику способов самодетерминации и саморазвития любых органических систем, их трансформации в новые целостнообразования. Применение данного понятия к исследованию «собственно идеального» как абстрактно-всеобщего позволяет подойти к его пониманию и трактовке как «превращенной формы материального» («отражения», «снятости», «представленности»), на что и делал упор в своих работах Э.В. Ильенков. Идеальное как функция, момент конкретно-исторических социальных opганизмов, представляет собой метаморфоз эмпирически фиксируемых реальных форм, предметных форм материальной и духовной культуры, форм общественно-коллективного и субъективно-индивидуального сознания и речевого общения. Причем ни одна из таких форм не может быть принята за «идеальное в чистом виде» – они сами только «видимость», представленность идеального, существующего как способ движения, развития этих феноменологических форм.

Показательно, что в отличие от конструктивного и условносознательного пути возникновения фикций и символов в науке превращенные формы существования возникают независимо от сознательных намерений и идеальных мотивов действующего субъекта, обладая своего рода существованием, которое не сводится к субъективным фикциям и иллюзиям сознания. На уровне превращенной формы завязываются уже новые отношения, которые и порождают парадоксы в интерпретации наблюдений, несовместимость видения системы «изнутри» и видения ее «извне», а также различные видимые эффекты, кажущиеся зависимости и пр. В связи с тем, что здесь нельзя просто отбросить точку зрения субъекта как ложную, и вводится значение «превращенности».

Имеет смысл уточнить, что концепт «превращенность» присутствует в языковом аппарате исследователя (а не в предметном языке самой системы), что, тем не менее, позволяет принять образования этого языка в теорию, дополнить их феноменальность содержательными выкладками в составе единого, полного и непротиворечивого описания. С учетом такой двойной связи и, допуская несводимость значения «превращенности» к

1 См.: Ильенков Э.В. Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении.

– М. 1997; Ильенков Э.В. Диалектика идеального / Э.В. Ильенков // Ильенков Э.В. Философия и культура. – М.: Политиздат, 1991. – 464 с; Ильенков Э.В. Диалектическая логика. Очерки истории и теории / Э.В. Ильенков. – М.: Полтитиздат, 1974. – 271 с.; Лифшиц М.А. Об идеальном и реальном // Вопросы философии. – 1984. – № 10. – С. 120-145; Дубровский Д.И. Проблема идеального. Субъективная реальность. – М., 2002. – 368 с.; Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию / М.К. Мамардашвили. – М.: Прогресс, 1980. – 368 с.; и др.

39

альтернативным значениям «истинности» или «ложности», можно построить способ выведения превращенных образований из реконструированных истинных состояний и событий системы. Это тем более важно, что позволяет нам установить «естественную жизнь» превращенных объектов, или же восстановить объективность описания системы, преодолевая не только «феноменологическое препятствие», но и формализм структуралистского подхода. Взаимодействие в сложных системах создает, таким образом, качественно новые явления, своего рода дополнительные «формы жизни» предмета. И хотя действительная жизнь таких форм определяется данным взаимодействием, они, становясь особым элементом системы, представляются нам готовыми предпосылками, исходными причинами движения целого.

Особенность превращенной формы (в отличие от классического отношения формы и содержания) состоит в объективной устраненности содержательных определений: форма проявления получает самостоятельное «сущностное» значение, обособляется, в результате содержание заменяется в явлении уже иным отношением. Последнее, сливаясь со свойствами субстрата (носителя самой формы), становится на место действительного отношения, как бы замещая его. Тем самым образуется видимая форма действительных отношений, отличная от их внутренней связи. Но она (именно своей обособленностью и бытийностью) выполняет роль самостоятельного механизма управления реальными процессами на поверхности системы. При том, однако, что связи действительного происхождения оказываются «снятыми» в ней.

Целесообразно подчеркнуть, что главной спецификой превращенной формы является действительно (а не в сознании) существующее извращение содержания или же такая его переработка, что оно становится не узнаваемым прямо. Но сама эта косвенная фигурация выступает как вполне самостоятельная «сущность», объективная роль которой как раз и основана на преображении и извращении действительного, и именно его делает неразложимым, индивидуально-целостным элементом самой же системы. Субъект же видит такую «превращенность» как внеположеную данность бытия.

Структуру превращений и структуру квазипредмета (каким и является превращенная форма) можно представить в виде определенной последовательности: выключение отношений из связей, далее – восполнение его иной предметностью и свойствами, и, наконец, происходит синкретическое замещение предшествующего уровня системы этим формообразованием. То есть, превращенные формы регулируют систему путем восполнения отсеченных ее звеньев и опосредований, заменяя их новым отношением, которое и обеспечивает «жизнь» системы, это операция восполнения, осуществляемая в системе квазипредметом. К тому же, превращенная форма не обязательно должна быть иррациональной – иррациональность «вкрадывается» в превращенное выражение лишь при определенных условиях.

40