EfhoQTJ7s8

Одним из устойчивых элементов материальной культуры является дом. Вполне обоснована точка зрения, что человечество начинается с дома, с универсальной формы обживания пространства. Даже кочевые культуры знают идею дома – регламентация постановки жилища у них учитывает все возможные нюансы, ритуализируя процесс освоения, упорядочивания, очеловечевания пространства. Мифологическая связь дома и человека, точнее сложная система отношений, связности, взаимного положения и следования дома и человека «запакованная» в мифе может считаться ключевой проблемой топологии мифа. Связь мужчины и дома, извлеченная из мифа – топологии маскулинности.

Маскулинный миф принадлежа к классу антропогонических мифов, обособляется из этиологических, тотемных, героических мифологических комплексов в качестве модели, примера, образца мужского жизнепроживания. Разбрасывая по временам и культурам образцы для подражания и воспроизведения на мужской стороне социального пространства, маскулинный миф поддерживает установленный порядок в природе и обществе; поддержание такого порядка является важной функцией маскулинного мифа.

Наиболее архаичны комплексные маскулинные образы культурных героев рожденных палеолитической революцией – первопредков или «воспитателей» людей. Палеолетическая революция по В.А. Шкуратову, предложившему этот термин в учебном пособии «Историческая психология», ознаменовала переход человечества от эволюционного пути развития к историческому; ее продуктом стала культура, ее проводником – культурный герой. Культурный герой – древнейший образ мирового фольклора. Это его образ эволюцирует к богу-творцу (и первобытный миф превращается в религиозный миф или легенду). Но в большинстве случаев сакрализации культурного героя не происходит, и культурный герой становится народ- но-эпическим образом, первым литературно-фольклорным маскулинным персонажем.

Культурный герой архаики ничего не производит. Он находит или похищает то, что может быть использовано людьми. Добытчик, обучающий людей способам присвоения произведенных природой (персонифицированной в образе первоначального хранителя) благ. Он строит дом, но не живет в нем. Таковы тотемные предки первобытных племен центральной Австралии, полулюди-полузвери, контролировавшие определенную территорию, охотящиеся, питающиеся, убивающие друг друга и снова оживающие. Камни, скалы, холмы, одинокие деревья, озера – следы их деятельности. Они приносят людям огонь и пресную воду, предназначают в пищу человеку те или иные растения или животных, обучают человека различным приемам охоты, изобретают орудия труда, очищают землю от тех, кому она принадлежала до людей, строят (или захватывают) жилища, вводят деление на тотемные группы, роды, брачные классы, устанавливают правила поведения, обычаи и обряды. Таковы и полинезийский Мауи, палео-

31

азиатский Ворон, древнегреческий Прометей и многие другие. Например, персонаж карело-финского эпоса Вяйнямейнен проявляет черты культурного героя, выкапывая рыбные ямы, изготавливая лодку и рыболовные сети (рыболовство наряду с охотой и собирательством считается элементом присваивающего хозяйства), добывая огонь из живота рыбы, что свидетельствует о мифопоэтическом отражении фрагментов «мужского» в древней рыболовной культуре.

Насколько образ мужчины-добытчика, охотника и рыболова, оформив сферу мужской ответственности, изжит дальнейшими мифологическими новациями? Бытующие в массовом сознании представления о мамонте, добыть которого долг каждого мужчины, показывают нам вневременную значимость первоначального маскулинного масштаба. С течением времени меняется конкретно-историческое значение мамонта, устанавливаемое этому всеобщему эквиваленту мужской состоятельности эпохой, его символическое значение до сих пор неизменно.

Между тем следующая за наследником эпохи палеолита, мезолитом (временем изобретения лука и стрел, рыбацких сетей и гарпунов со съемным наконечником), эпоха неолита послужила отправной точкой в формировании иного мужского универсума, выстроенного на основах производства, а не присвоения. Миф о Прометее, известный многим в обработке Эсхила, содержит в себе не только древнегреческий инвариант культурного героя – добытчика. В нем сталкиваются маскулинные образы эпох «кражи» и «созидания». Последняя, начинается с неолитической революции – появления производящего хозяйства, скотоводства и земледелия с последующим обособлением в особые виды деятельности гончарного и кузнечного ремесел, строительства и торговли. В большинстве вариантов мифа Прометей похищает огонь из кузницы Гефеста, Гефест же приковывает его к скале. По мнению многих исследователей (П. Лафарг, А.Ф. Лосев), мотив вражды Прометея с богами (не говоря уже о гуманистическом пафосе, мученичестве, во благо людей прописанном у Эсхила) не очень древен. Боги явно заменили каких-то более древних мифических хранителей огня, света, источников пищи и т.п. Вместе с тем, по общепринятому мнению, Гефест – более молодой образ и в известной степени наследник Прометея. Они оба связаны с огнем, оба – дети Геры, в различных вариантах оба помогают рождению Афины, оба тесно связаны в мифе о Пандоре; Гефест мыслится также покровителем ремесел и искусств. Но вот только образ Гефеста связан с отделением ремесла от земледелия, с эпохой раннего металла, с характерным для этой эпохи обожествлением труда кузнеца. Он создает Пандору как ремесленник. Он вообще не отец людей (это Прометей в различных вариантах представлен предком людей, он то лепит их из глины, то доделывает созданные богами несовершенные существа), он мастер, способный производить самые разнообразные вещи. Мастер который творит дома. Его создания столь совершенны, что они ожива-

32

ют. Оживление здесь – метафора их совершенства. Он принадлежит к числу культурных героев-демиургов, что изготовляют культурные и природные объекты (элементы мироздания, людей, первые орудия труда и др.) с помощью гончарных, кузнечных и иных инструментов (чудесные кузнецы типа Гефеста или Ильмаринена, волшебные ковали в русских сказках), возделыванию земли, ремеслам, искусствам.

Создание образа Прометея относится к той стадии, когда природа и культура еще не отделены друг от друга в сознании человека, когда рождение, создание, добывание кажутся человеку почти тождественными процессами активного творчества. В «эпоху Гефеста» культура в сознании человека уже отделилась от природы, всеобщее одухотворение природы постепенно прекращается, различные культурные блага осознаются уже как плоды конкретного, чисто человеческого труда. Гефест как бы повторяет творческую деятельность Прометея, но уже как мастер, как ремесленник. Он создает культурные блага в процессе конкретной производственной и, в сущности, художественной деятельности. Новый вариант маскулинности направлен на сохранение освоенного и приумноженного, не случайно Гефест выступает в мифе хранителем огня. Между тем мы видим, как слаб этот образ, Гефест не может уберечь ни огонь, ни собственную жену, страдая от частых измен Афродиты. Но за этим производящим и сохраняющим вариантом маскулинности мы замечаем креационный потенциал, делающий его доминантным в эпоху бронзы и раннего металла, низводящий ге- роев-добытчиков до уровня трикстера.

Итак, ротация образов культурных героев персонифицирующих типы присваивающего и производящего хозяйствования в различных эпических источниках происходит в дружбе и вражде, в закономерной смене приоритетов культурного развития или напротив, ожесточенной борьбе укладов, где победа старого, становится его поражением, будучи не способной остановить возрождение новизны. Однако, хозяйственная составляющая маскулинного мифа делящая его на этапы добычи и производства, что конечно составляло исконно мужские функции, переносит их на мужское жизнепроживание вне хронологического контекста. Мужской универсум составляет не только и не столько хозяйственная деятельность. Это и брак, господство, законодательство, охранение, война. Социальный пол мужчины определяется мифом в функции не только Хозяина, но и Мужа, Господина, Законодателя, Судьи, Воина. И в этом контексте «Похититель» не сменяется «Творцом», их противостояние, определяющееся борьбой за власть над территорией, отражается во многих мифах. Узнать к какой эпохе принадлежит герой – достаточно просто, достаточно обратить внимание на их отношение к дому. Герой-добытчик дома появляется редко, он не хозяин в нем, он многого в доме не знает. В доме его легко обмануть, выведать его тайну, лишить силы. Герой-мастер, напротив, хозяин в своем доме, дом служит ему, хранит его тайны, выступает источником его силы.

33

Топология маскулинности, если таковая возможна, конечно не должна сводиться к проблеме маскулинизации дома, но даже первичный анализ мифологического материала показывает насколько процесс освоения, обживания природы был связан с эволюцией маскулинности, сопровождавшей и определявшей этот процесс.

34

УДК 141.319.8

ББК 87

З.Ю. Желнина

ФГБОУ ВО «Мурманский арктический государственный университет» г. Мурманск, Россия

ФЕНОМЕН ПОДОКОННИКА: МЕСТО, ГДЕ В ДОМЕ РОЖДАЮТСЯ МЕЧТЫ

Аннотация. В статье анализируется топология домашнего пространства. Внимание акцентируется на феномен подоконника. Отмечается маркированность подоконника и с гендерной (место девушки-женщины), и с функциональной позиции (место для созерцания и мечтания).

Ключевые слова. Дом, топология, окно, подоконник, созерцание, мечта.

Z.Yu. Zhelnina

Murmansk Arctic State University

Murmansk, Russia

THE PHENOMENON OF THE SILL:

A PLACE IN THE HOME WHERE DREAMS ARE BORN

Abstract. In article the topology of domestic space with emphasis on a sill phenomenon is analyzed. It is noted that the window sill is marked as with gender (the place for the female), and from a functional position (the place for contemplation and dream).

Key words. Home, topology, window, sill, contemplation, dream.

Феномен домашнего пространства как объект философской беседы интересен своей противоречивостью. Пространство имманентно включает в себя понятие протяженности, границы, субъективные оценки его величины и величественности, одновременно возникают противоречия между реальными и ментальными границами, при этом освоение и осмысление пространства – путь саморефлексии индивида и социума. Сложно спорить с тем, что размышления о пространстве складывались постепенно и сами обусловлены хронотопом, такие размышления существуют в спирали космических идеологем и конструирования повседневности. В философии космос длительное время объединял размышления о физической объективности и картинах мифологической иерархии, возникали системы и правила, что моделировало и обыденные представления о ближнем, домашнем пространстве.

Конструирование реальности, повседневности через личную интерпретацию становится значимым предметом философствования в современную эпоху (Э. Гуссерель, А. Шюц, Т. Лукман). Наблюдения показыва-

35

ют, что человеку свойственно упрощать привычное, а повседневное воспринимать как неизменное, иногда мешающее, сковывающее бытование личности. Выражение «серые будни» отражает некую приобретенную социальную близорукость, искаженную интерпретацию окружающего, усталость интеллектуального взгляда от обыденности; человек мысленно стремится вырваться в мир, где гармония представлена не статикой, а текучей изменчивостью, создающей яркие краски жизни. Смыслы жизни получают некий эстетический концепт – калейдоскоп образов, складывающихся из желаний, стремлений и личных притязаний.

И все же малоизменчивая повседневность остается реальностью, отсюда человек достраивает и создает новые переживания, перенося эстетику стремлений на видимую часть своего домашнего мира:

храм (сакральный дом) наполнен смыслами идеализированной гармонии;

парадные залы дворцов и официальных учреждений отражают сложную эстетику социальной иерархии и культурной переклички эпох;

приватное пространство (частный дом, комната, личное место в общей комнате) становятся местом интерпретации личных смыслов бытия индивида или микросоциума.

Социальные отношения, включенные в повседневность, достаточно четко обозначены материальностью дома как границы, где действуют правила и роли, обязательства и обязанности, происходят события и поступки. Дом как метафора хранит невербальные интерпретации человеческого опыта (семейное гнездо, колыбель взросления, родные стены). Конечно, принципиальным является функциональное конструирование, которое менялось с течением времени. Изначально дом, отгораживая от катаклизмов природы, чуждых социальных экспансий, являл собой защитное сооружение, то есть важно было минимизировать риски проникновения, потери имущества. Логично, что в хижинах и крепостях функциональным элементом была дверь, и, соответственно, технологически нерациональным элементом были окна, последние не могли защитить от пагубного влияния непогоды или проникновения врагов.

Но с течением времени технологии и материалы создали новые преимущества в конструировании дома, окна, обращенные в мир, стали показателем богатства, прогрессивности и социального статуса владельца дома. Но все же опыт подсказывал, что окна являются слабым местом в защите дома, поэтому они не только закрывались ставнями, решетками, шторами, но и получали магические обереги – лепнину, узоры, материализующие образы силы и власти.

Внутреннее убранство дома также приобретало новую функциональность и символизм: парадные залы, домашние молельни, кабинеты, большие и малые гостиные, личные покои, гардеробные, кладовые соединялись лестницами, переходами, галереями, коридорами. Возникало новое виде-

36

ние внутреннего пространства: публичные и приватные, открытые и тайные локусы наполнили домашнюю жизнь новыми смыслами и отношениями. Окно, включаясь в водоворот жизни, отражает тему границы, в том числе границы социальных статусов, ролей, жизненных сценариев. Если функционально окно являлось местом проникновения света и воздуха, то одновременно оно могло быть и запрещающей границей, так для девушек и женщин существовал запрет смотреть в окно без дела, поэтому рукоделие, требующее света, стало необходимым обоснованием пребывания у окна.

Женское рукоделие – очень глубокая тема для размышления о социальных статусах, предназначении и самоидентификации, но в рамках обсуждаемой темы следует выделить, что технологии шитья, вышивания, вязания определяются тонкими навыками, доводимыми до автоматизма, при этом создаваемые узоры имеют несколько уровней смыслов: от личных эстетических предпочтений до магии оберегов, от культурных традиций до узоров-посланий близким сердцу людей. Развитие мелкой моторики в сочетании с освоением эстетики символов не могло не сказаться на мышлении, формировании опыта конструирования нереальной реальности. Девушки у окна создавали свой мир, куда включались личные грёзы и достраивание незнакомого бытия, скользящего за окном. При этом мир у окна становился местом личного пространства, куда можно было ограничить доступ, так как на подоконнике и столе хранились корзинки, шкатулки, мешочки с рукоделием, которое было важно уже в завершенном виде, а до этого было достоянием мастерицы.

Ожидание как атрибут социальной роли женщины является культурным феноменом во многих социумах. Изменяясь со временем, этот стереотип превратил и само место ожидания в устойчивый образ. Вид из окна стал рассматриваться как вдохновляющая ценность. Вид на море и вид на каменную стену дома воспринимаются как драматическая антитеза. Окно в сад создает ассоциацию уюта и покоя, в то время как окно с видом на магистраль вызывает противоречивые чувства быстротечности, агрессивности и конкуренции.

Конструкция современного дома создает горизонтальные и вертикальные пространства, которые человек может освоить: заполнить вещами, изображениями или наоборот, отстраниться, оставить их пустыми, самодостаточными для конструирования смыслов. Окно и подоконник – это то место, где линии дома создают нюансы интерпретаций. Метаморфозы подоконника происходят тогда, когда человек становится его частью: садясь на подоконник, так чтобы ноги не доставали до пола, отворачиваясь от дома и глядя в даль и в высь (Ф. Шеллинг), человек-созерцатель занимает место на границе реальности и своего личного мира:

подоконник становится метафорой – местом, где рождаются образы, мечты, иллюзии и планы;

37

подоконник становится местом толчка – отсюда можно взлететь над реальностью, и жаль, что не всегда сюда можно вернуться;

подоконник становится местом присоединения – здесь легче читаются книги, ведутся душевные разговоры;

подоконник становится замкнутым личным пространством, когда опускается штора и дом остается в параллельном мире, так как у человека есть свои и «стена», и свободный мир за окном.

И все же подоконник – это еще не окно, это еще дом, где есть возможность остаться в зоне комфорта и обыденности. Приходя в дом и рассматривая организацию жизни на подоконнике, можно создать портрет его владельца. Здесь могут быть пророщенные саженцы домашнего огорода и комнатные оранжереи, художественные инсталляции декоративных сосудов и цветов, свечи и фонарики, игрушки и книги, чашки с остатками кофе и конфетные фантики – и вот, о владельце можно составить длинный рас- сказ-толкование, где он будет созидателем домашней жизни. А может подоконник будет пространством вещей, утративших смысл и свое место, тогда критический взгляд увидит хаос и хлам, равнодушие к дому как части пространства личности, тогда наблюдатель должен будет найти иные источники для толкования жизненных приоритетов человека. Возникает вопрос: можно ли найти другие локусы в доме, где человек относительно автономен и может создавать свои мечты? Видимо, такие места будут, и это очень индивидуальны локусы, носящие не только вещные характеристики, но и приписываемые им свойства: диван – хранитель снов, шкаф – портал в другой мир или дом в доме и т.п.

Созерцание как личная интеллектуальная потребность может быть причислена к уникальным чертам индивида. При этом созерцание как конструирование идей – это еще более сложный вид активности. Домашний мир создает наиболее хрупкий образ мечты, ориентированный на ценности личности, к тому же такие мечты не предполагают объяснения или обсуждения, они творят внутреннее напряжение и испытывают душевные силы. Пасторали, избегание реальности, конструирование личных побед или философствование на темы устройства мира заменяют размерность мира на его многомерность. Организация дома как места, защищающего созерцательность, нелинейно связана с идеями персонального суверенитета, домашней эстетики, феноменом синергии пространства и личности. И все же позиционирование окна и подоконника как места, где рождаются мечты, скорее идеализировано, чем атрибутировано. Мечта представляет собой особую социальную компетентность, способность аккумулировать неясные знания и выстраивать слабо детерминированные связи. И такие способности часто описываются в альтернативе зрелой и незрелой личности. Отношение к человеку-созерцателю в современном обществе весьма неоднозначно. Одобряемое поведение – самопознание и поиск внутренних сил развития, а непонимание возникает тогда, когда человек погружается в со-

38

зерцание мира без обозначения временных и пространственных границ, модель прагматически продуктивного человека вступает в противоречие с моделью носителя личной мечты без стремлений её воплотить. Можно говорить, что мечта вступает в поле этики традиционной добродетели, иронии и скептицизма.

Конструирование домашнего пространства как мира с нематериальными границами раскрывает спектр вопросов, на которые трудно ответить без ментальных координат. Это, в свою очередь, вновь формирует противоречия смыслов, противоречия логики (отсутствие/присутствие измерителей топоса), противоречия этики (выбор точки отсчета в координатах оценки).

Накопление противоречий ставит задачу их познания, а интерпретация противоречий наиболее продуктивна системе философского поиска; вполне возможно, что этот поиск завершится защитой ценности нелинейной созерцательности на подоконнике.

39

УДК 141.319.8+81:1

ББК 87

С.В. Шачин

ФГБОУ ВО «Мурманский арктический государственный университет» г. Мурманск, Россия

ЯЗЫК ДОМА И ДОМ ЯЗЫКА: ОПЫТ ПРИМЕНЕНИЯ МЕТОДОЛОГИИ «ФИЛОСОФСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ» Л. ВИТГЕНШТЕЙНА К ГРАНИЦЕВЕДЕНИЮ

Аннотация. В предлагаемой статье показана связь примитивного языка с телесной жизнью, заключающаяся в манипулировании твёрдыми телами при строительстве дома. Далее доказывается неприменимость тех проекций, которые совершают субъекты речи, к осмыслению современных нелинейных процессов всемирного кризиса. Через осмысление проблемы индивидуальности с целью сохранения субъекта эпохи модерна от дезинтеграции философия языкового анализа Л. Витгенштейна трансформируется в философию коммуникативного разума Ю. Хабермаса. В результате выясняются пути преодоления неподлинной современной глобализации через взаимопроникновение смыслов при восприятии и постижении бытия разными культурами и народами.

Ключевые слова. Примитивный язык, телесная жизнь, строительство дома, проекции, новоевропейский субъект, философия коммуникативного разума, индивидуализация через обобществление, дом как язык и язык как дом, новая форма глобализации.

S.V. Shachin

Murmansk Arctic State University Murmansk, Russia

LANGUAGE OF HOUSE AND HOUSE OF LANGUAGE: THE EXPERIENCE OF APPLICATION OF THE METHODOLOGY

OF “PHILOSOPHICAL INVESTIGATIONS” BY L. WITTGENSTEIN

TO BORDEROLOGY

Abstract. This article shows the relationship of primitive language with bodily life, is to manipulate solid bodies in the construction of the house. Next we prove the inapplicability of those projections that make the subjects of speech, to the understanding of modern non-linear processes of the global crisis. Through the understanding of the problem of the individuality in order to preserve of the subject of the modern era from the disintegration we transform the philosophy of language analysis by

L. Wittgenstein into philosophy of communicative reason of Jürgen Habermas. As a result, we found out ways of overcoming non-genuine contemporary globalization through the interpenetration of the senses in the perception and comprehension of life in different cultures and peoples.

Key words. Primitive language, bodily life, home construction, projection, new European entity, the philosophy of communicative reason, individualization through generalization, home of language and language of home, a new form of globalization.

40