новая папка 2 / 30628

китайское население процветает на Яве. В лице голландского правительства малайское крестьянство нашло, однако, лучшего защитника своих интересов, чем в лице своего дворянства. Теперь китайской эксплуатации положены границы. Своеволия и беззакония, равно как нахальный грабеж, при котором никогда нельзя было найти виноватого (при манере китайцев покрывать друг друга), стали немыслимы. Голландское правительство предоставило самим китайцам следить за нравственностью своих неуловимых для европейского суда соотечественников. Оно выбирает из среды богатейших китайцев начальников над известным числом кварталов города или округов и делает их ответственными за поведение вверенных им соплеменников. Если кто провинится, он должен быть представлен этим начальником в суд, — иначе последний штрафуется несоразмерно громадною суммою денег. Этой немножко крутой и не совсем справедливой мерой голландцы сделали своих китайцев образцовыми гражданами, и теперь нет случая, чтобы виновный мог избегнуть рук правосудия.

Яванские китайцы здесь более чем где-либо, подверглись влиянию европейской цивилизации. Явление это объясняется, впрочем, тем обстоятельством, что и сами китайцы здесь не чистокровные. Малайцы принадлежат к числу наиболее терпимых магометан. Ислам, можно сказать, только скользнул по ним. Поэтому малайские женщины охотно выходят за китайцев, являющихся в город или деревню обыкновенно бедняками, но быстро поправляющихся и богатеющих на счет окрестного населения, благодаря энергии или эксплуатации, Получается смешанное население более темное по цвету кожи, менее высокое, с менее монгольскими чертами лица, но сохраняющее все обычаи своих отцов. Оно дорожит теми каплями китайской крови, которые текут в его жилах, и старается, разбогатев, освежить ее, вступая обязательно через несколько поколений в брак с вывезенной из Небесной империи китаянкой. Хотя таким образом китайское население и живет как бы изолированно, но само оно не отличается большой нравственностью, коренное же население нельзя упрекнуть в излишнем целомудрии, почему понятно, что и китайский элемент не остался без влияния на облик яванцев. Голландцы, стесняя и ограничивая китайский наплыв, видят в них все-таки наиболее энергичное и способное к ремеслам население. Все сапожники, столяры, плотники и торговцы, кроме торговцев европейскими товарами, здесь китайцы. Эти китайцы носят уже полуевропейский костюм, усвоили многие европейские манеры, и кварталы, ими населенные, хотя и сохраняют китайские черты в архитектуре домов, отличаются чистотою, совершенно не свойственной городам Небесной империи.

Таково прошлое и взаимные отношения населения Явы, среди которого мне приходилось проезжать в моем экипаже во время описываемой экскурсии. Деревни, леса, под сень которых постоянно приходилось въезжать нашей тройке, выглядели весело и довольно. Они не производили тоскливого впечатления вечного недостатка, вечной убогости, присущего нашим деревням севера, хотя большинство жилищ можно бы было смело назвать избушками на курьих ножках. Действительно это были всегда весьма легкие свайные постройки. Стремление воздвигать свои жилища на сваях присуще вообще всем жителям восточно-азиатского архипелага. Некогда эти сваи ставились столь высоко, что в жилище приходилось подниматься по лестнице. Теперь ножки малайских избушек на Яве редко превышают 1 фут, давая, однако, возможность ветру свободно протекать между плетеным, как корзинка, полом постройки и землею. Такое устройство имеет громадное гигиеническое значение, так как оно мешает скопляться сырости и развиваться болезням. Стены домов также представляют из себя плетенку из листьев пальм или щепок бамбука, напоминающую наши платяные корзины. Палкой легко проткнуть стену такого дома, увенчанного изящной сплетенной из пальмовых листьев, реже из рисовой соломы крышей, далеко свешивающеюся над верандой. На такой недоступной для дождя веранде, как и у европейцев, стоит обыкновенно стол и несколько качающихся кресел, в которых малаец проводит свои досуги.

Такие воздушные домики обнесены обыкновенно живой изгородью, чаще всего из бамбука особой низкорослой породы и заросли со всех сторон бананами, кокосовыми пальмами и другими совершенно их скрывающими растениями, особенно часто хлебными деревьями Artocarptis integrifolia, теперь особенно размножившимся в тропической Азии. Это дерево очень высокое, с кожистыми глянцевитыми и чрезвычайно похожими на листья нашего Фикуса листьями, величиною с листья нашего вяза. Оно замечательно тем, что его крупные иногда с

новорожденного ребенка величиной слегка колючие зеленые плоды вырастают не на ветвях, как все плоды деревьев наших стран, но прямо на коре ствола — особенность, наблюдающаяся только у некоторых тропических видов. В глаза бросаются также и живые изгороди из ананасов. Столь ценимый у нас этот тропический фрукт разводится здесь, как капуста на грядах, и стоимость его не больше, чем арбузов на юге России. Часто его колючая листва садится на верхушку невысокой земляной ограды, и таким образом получается ананасовая изгородь.

Туземцы тысячами носят этот фрукт на базар, складывая из него пирамиды и привешивая их на двух противоположных концах длинных, загнутых кверху коромысел из бамбука, в роде изображенных на нашем рисунке и употребляемых для переноски тяжестей. Проезжая по яванским дорогам. часто видишь перед собою целые вереницы подобного рода носильщиков, облик которых бывает особенно оригинален во время дождя, когда они покрываются громадной величины плетеными или деревянными лакированными шляпами с полями, превосходящими шириною иной зонтик. Толпа таких малайцев, стоящая где-нибудь под проливным дождем, производит впечатление громадных живых грибов, выросших под влиянием тропического ливня.

Плантации чая и кофе сравнительно редко попадались мне на этом пути.

Невысокие, рядами посаженные кустарники кофе, одетые глянцевитыми, кожистыми, как у дуба, листьями, обыкновенно отеняются посаженными между ними более высокими, так называемыми защитными деревьями.

Вобщем вид кофейной плантации необыкновенно напоминает наши питомники для воспитания фруктовых деревьев в садовых заведениях и, как эти последние, бывают окружены живою изгородью. Обыкновенное кофейное дерево — Coffea arabica, дающее всем известное яванское кофе, не отличается красотою. Его листья редко и неполно одевают жиденькие веточки, а белые, похожие на жасминовые цветы, сами по себе довольно красивые, также мало видны на деревце.

Красная, скорее кирпичного цвета, с вишню величиною ягода привлекает к себе внимание не только рабочих, занимающихся собиранием кофейных плодов, но и маленького животного, ловче человека умеющего выбрать и съесть самые крупные ягоды с самыми большими и наилучшего качества кофейными зернами. К счастью, животное это не переваривает самого кофе, питаясь лишь мякотью ягод, почему его нора, или вернее, экскременты, около нор валяющиеся, являются источником добычи самого лучшего качества отборного кофе.

Особый вид паразитного грибка: Hemibya vastatrix, произвел на Яве, как и вообще всюду в ОстИндии, сильные опустошения в кофейных плантациях. На Цейлоне, как известно, англичане поэтому заменили культуру кофе культурой чая.

Голландцы, которые также стали разводить чай, предпочли, однако, заменить аравийский кофе на другой более крепкой и выносливой разновидностью кофейного деревца — это Coffea liberica, родом из западной Африки. Оно выше, его листья крупнее, темнее, сидят гуще, и вообще все растение здоровее и красивее. Но главное, оно не боится грибка. Что же касается до качества кофе, то относительно этого вопроса взгляды расходятся. Одни считают, что оно такое же, как и у Coffea arabica, другие полагают, что оно ниже, и кофе, приготовленное из Либерийской разновидности, имеет горьковатый вкус. Сторонники нового деревца справедливо, однако, указывают, что эта горечь происходит оттого, что мякоть ягод не отстает сама собою от косточек, но ее приходится отрывать, при чем некоторая часть ее остается на кофеинках, придавая им горький вкус. Поэтому старания плантаторов в настоящую минуту и направлены на то, чтобы получить разновидность в ягодах, которой мякоть свободно отставала бы от косточек. Кроме кофе, по пути попадались плантации какао и чая. Но они, вообще, были не часто и мало фигурировали в ландшафте. Гораздо чаще обращали внимание громадные тековые деревья, столь высоко ценимые, как строительный корабельный материал. Эти высокие деревья с громадной величины листьями здесь садятся по сторонам дороги, превращая ее в аллею исполинов, в сравнении с которыми платановые аллеи северной Италии показались бы карликовыми, а наша усаженная березками Владимирка — жалкой пародией. Особенно прелестны те места дороги, где к ней примыкают плантации, усаженные живыми изгородями из исполинских датур или дурманов, Datura arborea, которые свешивают, свои громадные, белые, колокольчатые, благовонные цветы, похожие на лилии, над дорогой.

Втой части пути, которая была ближе к морю, чаще и чаще приходилось наталкиваться на пустыри от заброшенных плантаций, или посевов. Такого рода пустыри, несмотря на влажный и теплый

климат острова, не зарастают лесами. По-видимому, распашка почвы производит в ней какие-то изменения, неблагоприятные для роста дерева, почему пространства эти покрываются высокими пучковатыми травами, принимая облик тропических степей или саванн. Высокий туземный пучковатый злак господствует на такой степи, образуя дебри, известные у туземцев под именем зарослей аланг-аланг.

Торговля занесла на остров два кустарника, довольно красивых, которые, став распространеннейшими тропическими бурьянами, являются теперь необходимейшими спутниками этих дебрей из аланг-аланга. Один из этих кустарников хорошо известен петербургским цветоводам — это лантана, растение с листьями, похожими на гелиотроп, и со щитками оранжевых цветочков. Другое — это с голубыми цветами вербена. К ним присоединяется издали похожая на шиповник Melastoma. Все это собрание растений напоминает цветистый луг, но луг, пригодный для пастьбы слонов, а не обыкновенных наших травоядных. Там и сям, по окраинам селений, разбросаны, как исполинские букеты, громадные пучки бамбука,ствол которого при основании не тоньше туловища взрослого мужчины, высота немного превосходит высоту наших деревьев и может разве только соревновать с пальмами, этими гордыми царями тропического мира. Описываемого характера ландшафты путешественник встречает обыкновенно на местах возвышенных, слегка гористых, где заросли аланг-аланга и плантации становятся на место деревушек и рисовых полей.

Проезжая по стол разнообразной местности, я буквально не заметил, как достиг до большого и очень благоустроенного села Палабуан-рату, раскинувшегося в заливе того же имени на южном берегу западной части Явы. Меня подвезли сначала к дому малайца, игравшего роль старшины, которому я и вручил мой открытый лист и предписания от губернатора о содействии со стороны сельских властей — бумаги, которые здесь на Яве имеют такой же характер и столь же необходимы для экскурсирующего, как и у нас, в России. Мне немедленно предложили остановиться в особо предназначенном для проезжающих чиновников домике, играющем роль нашей «земской квартиры» в восточных и юго-восточных губерниях.

При слове земская квартира мне, много раз колесившему но нашим степным губерниям, всегда рисуется убогая хатка, более чистая, чем другие постройки селения, но все же в большинстве случаев далекая до удобств, предоставляемых скромной гостиницей. Скудный, наскоро сготовленный обед, какая-нибудь куриная похлебка, яичница, самовар, кринка молока — вот самая роскошная трапеза, какая вас может ожидать за подобным сто лом. В заключение постель, которую нередко заменяет скамья, и неспокойная ночь, значительная часть которой уходит на атаки легкой кавалерии и неудачные попытки отразить эти атаки.

Здесь, в Палабуан-рату, земская квартира имела несколько иной облик.

Аллея из высоких и стройных кокосовых пальм подводила вас к отдельно стоящему дому малайской архитектуры. Перед ним, на бледно-зеленом газоне, красовались клумбы из камня и группы из красиво цветущих китайских роз. Пройдя широкую веранду с круглым столом и креслами, я вошел в центральную, полутемную комнату, имевшую назначение служить столовой для проезжих. Из нее четыре двери вели в четыре отдельные комнаты, где постели с безукоризненно чистым бельем и с пологами из кисеи манили для отдыха.

Я приехал в селение почти в 6 часов, то есть в то время, когда под тропиками заходит солнце, и так как здесь сумерек, в нашем смысле слова, нет, и темнота наступает необыкновенно быстро после заката, то о прогулке по берегу моря и окрестным лесам, главной цели моей доездки, в тот день уже не могло быть речи.

Но пайдан предложил мне, в ожидании, пока приготовят ужин, отправиться на главную улицу селения и посмотреть народные увеселения.

Явавцы, как и все вообще малайцы, чрезвычайно любят веселье. Хотя по первому впечатлению это народ мало разговорчивый и мало общительный, но впечатление это пропадает, когда его увидите на веселье. Многие этнографы говорят о малайских песнях и музыке, как о чем-то очень меланхоличном, сравнивают их песню со стонами и плачем. Мне кажется, что такое заключение поспешно, как поспешно бы было заключить по 2-3 протяжным русским приволжским песням о характере народных русских песен вообще. Так и те песни и пляски, которые я слышал в этот вечер, отличались весельем и разгулом; музыка по оживленности темпа далеко превосходила японскую, напоминая скорее разгул и гром аккомпанементов для плясок бухарских бачей,

которые я когда-то слышал в Туркестане. Это была громкая, но и довольно дикая музыка, под аккомпанемент которой при свете горевших факелов танцевало несколько девушек, к которым поочередно присоединялись из толпы один или несколько юношей. Их танцы были подвижны, энергичны и напоминали мне гораздо более танцы кавказских народностей, чем вялые движения танцоров дальнего востока.

Я уже говорил, что малайцы большие любители увеселений. Не только праздники, но маломальски выдающееся событие жизни влечет за собою веселье, иногда очень дорогое. Гуляя в окрестностях Бейтензорга, я неоднократно встречал увеселительные процессии кутящей молодежи. Впереди шло обыкновенно два или три костюмированных лица, надевших на голову громадные маски крокодилов или других страшных животных. Идя впереди, они разгоняли толпу. За ними двигалась громадной величины кукла, танцевавшая под звуки оркестра оглушительной музыки; под темп этой музыки медленно ехала колесница, где сидели разодетые в праздничные наряды, окруженные глазеющей толпой гуляк, виновники торжества. Затем переходные театры, китайские тени и особого рода марионетки — обычные увеселения народа. Пока я любовался танцами, мне приготовили деревенский ужин, который мог дать понятие об обеденной трапезе богатого селянина. Более бедный народ довольствуется обыкновенно лишь вареным рисом, приправленным перцем, сушеною рыбою и бананами. Эти продукты продаются, изящно завернутые в листья, порционно, в известные часы дня, в сельских лавчонках для едущих в город или на работу, и, проезжая по дорогам через села, путешественник может себе скоро составить понятие о скромной трапезе малайского крестьянина.

Тот ужин, который мне был подан, — был обыкновенный стол зажиточного яванца, усвоенный голландцами, как завтрак. Здешние европейцы завтракают по-малайски, а обедают поголландски.

Эта трапеза заключалась в вареном рисе, который поливается особой желтой подливкой, содержащею много перцу и отвар весьма едких корней различных пород имбиря. Как приправа к этому рису, подаются жареные куры, соленые и жареные рыбки, кусочки мяса, приготовленные на манер шашлыка, маленькие котлеточки и т. п. Разнообразие этих приправ зависит от богатства владельца, оно колеблется от 4 до 15 сортов. За подобного рода рисовым столом следует кусок мяса и затем ассортимент из тропических фруктов. Описывать эти последние подробно значило бы написать целую книгу. Ява истинное царство фруктов. Их здесь более 50 сортов. Поэтому я остановлюсь лишь на некоторых наиболее распространенных, которые мы изобразили на нашем рисунке.

Слева наверху изображен громадный плод уже упоминавшегося нами хлебного дерева. О величине его может дать понятие поставленная для масштаба бутылка. Разрезанный плод этот делится на множество зубьев желтой слизистой мякоти, облекающей крупные с миндаль (со скорлупой) величиной зерна. Мякоть эта с сильным ананасным запахом напоминает несколько сливовую. Рядом изображена ветка, усаженная зрелыми бананами. Зеленые или желтые снаружи, они позволяют легко содрать кожицу, давая нежно желтую мучнистую мякоть, сладковатую, липнущую во рту, скоро приедающуюся. Туземцы едят бананы или с водой, как хлеб, или поджаривают их в масле.

Самый характерный из изображенных на рисунке плодов это бесспорно дурьян, Durio zibethinus

— громадный, в человеческую голову величиною, фрукт, одетый толстой колючей кожурой, рассечь которую удается только большим кухонным ножом. При этом от нее начинает распространяться на столько отвратительный запах, что многие не в состоянии оставаться в комнате, где находится этот плод.

Одни сравнивают этот запах с трупным, другие с запахом отхожего места. Во всяком случае это сильный своеобразный и очень неприятный запах. Зато помещенные в трех внутренних полостях, крупные зерна дурьяна обмотаны мякотью, тающею во рту, чем-то в роде бледно-желтого крема, вкус которого бесспорно стоит выше всех других фруктов земного шара. Этот вкус столь своеобразен, что не поддается описанию, и он заставляет большинство решившихся попробовать дурьяна сразу мириться с его отталкивающим запахом. Другие плоды, изображенные у нас на рисунке, известны по путешествию Гончарова. Это на первом плане лежащие мангустаны, с их вяжущей, в разрезе малиново-красной кожурою и снежно-белым, тающим во рту, прохладительным содержимым, вкус которого, из европейцев, не бывавших под тропиками,

знает только английская королева; громадные с голову величиной апельсины, называемые пампельмуссами, значительно по вкусу уступающие нашим, и маленькие, кислые зеленокожие явайские апельсинчики; два вида Anona, один большой со слегка вяжущим кислым, как лимонад, белым тестом, другой — видом похожий на еловую шишку, а вкусом напоминающий землянику; далее плод дынного дерева Carica papaga, содержащий в изобилии пепсин и видом и вкусом несколько напоминающий дыню; манги, похожие вкусом на персик, но обыкновенно отзывающиеся терпентином; ананасы и, наконец, кокосовые орехи, столь хваленые всеми путешественниками, с мякотью немного вкуснее стеарина, и кокосовым молоком, которому всегда можно предпочесть стакан хорошей воды.

Говоря вообще, тропические фрукты, не смотря на свое разнообразие, как-то грубее наших. Им недостает культурности, и или твердость мякоти, или ее резкий запах отравляют вкус плода. Только разве сочные и кисленькие плоды рамбутана, одетые мягко-колючей малиновой кожурою, могут по достоинствам сравниться с нашими так называемыми южными фруктами — апельсинами, виноградом, персиками и грушами.

Отдохнув на земской квартире селения Палабуан-рату, я на другой день отправился в экскурсию в лес, расположенный на прибрежных горах окрестностей. Этот лес и составлял главную цель моей поездки. Густое население острова давно уже уничтожило леса и дебри нижнего культурного пояса Явы, и найти настоящий тропический лес на Яве так же трудно, как найти участок никогда не паханной первобытной степи в средней полосе России. На Яве и теперь еще есть масса девственных лесов, но леса эти горные, осеняющие склоны высоких вулканов острова. Они отличаются могуществом своей растительности, пышными и разнообразными формами этой последней. Но это уже не те леса жаркого и сырого побережья, которые являлись некогда гнездилищем носорогов и тапиров. Такие леса давно вырублены и заменились плантациями и деревнями с рисовыми полями. На всем острове осталось, может быть, три-четыре таких леса. Один из них сделан охранным. Голландское правительство составляет список древесных пород, его образующих, в надежде извлечь из некоторых пользу, не дав им исчезнуть раньше, чем ближе будут изучены их свойства.

Такой лес в окрестностях Палабуан-рату и предстояло мне посетить.

Не смотря на то, что лес описываемого скалистого побережья Индейского океана и был заповедный, то, что я в нем увидел, способно было скорее разочаровать северянина, чем привести его в восторг.

После восхитительных культурных ландшафтов Явы думаешь, что девственная природа самых жарких ее областей должна представлять из себя нечто колоссальное. Между тем, напротив, леса жарких ее частей наименее эффектны.

Первое, что поражает при приближении к такому лесу, это отсутствие в пейзаже пальм. В популярных описаниях тропиков, делаемых туристами, постоянно приходится читать о «лесах из пальм». Но все таковые леса суть продукт верхоглядства, по крайней мере, по применению к Яве. Пальма здесь спутник человека, обитатель земли, которой касалась его рука. Девственный же лес никогда не увенчивается кронами пальм. Этим царицам тропического мира не пристало вести борьбу за существование в темных дебрях леса и состязаться с быстро растущими вульгарными деревьями и кустарниками. Поэтому издали облик девственных лесов Явы ничем почти не отличается от наших густых дубовых или вообще широколиственных лесов. Только зелень такого леса гуще, темнее, да там и сям на опушке вы замечаете усыпанное сплошь яркими цветами деревцо. Чуть ли не исключительно здесь приходится видеть цветы, ибо, когда затем вы погрузитесь под мрачный свод деревьев, в сырой полутьме вы лишены будете возможности любоваться теми изящными венчиками цветов, какие мы привыкли видеть в наших северных дубравах. Под ногами вы видите грубые, темные, кожистые листья, по большей части знакомых растений: маранты, плоеные листья Carculigo, различные орхидеи, наконец, не превышающие размера наших комнатных, побеги молодых пальм, — не тех пальм, однако, которые способны давать высокие стволы и пышные кроны, но пальм ротангов, которые, как змеи, ползут по земле, как змеи взлезают на деревья, чтобы, уцепившись за ветви колючими черешками листьев и стволами, висеть затем между деревьями, наполняя и без того трудно проходимый лес целыми дебрями стволов-веревок. Сваливаясь с деревьев, такие канаты лежат на земле, свернувшись, как змеи, образуя иногда связки до 40 сажен длиною. Стволы деревьев такого девственного леса

увиты лианами и эпифитами, Но и те и другие не цветут. Даже папоротники, подобно другим эпифитным растениям, облепляющие стволы, и те имеют по большей части темную кожистую глянцевитую листву. Такая же темная листва и на деревьях, если не принимать во внимание перисто-рассеченной листвы мимозообразных мотыльковых.

Вся совокупность этих форм в сырой полутемной атмосфере производит тяжелое гнетущее впечатление, и тот из петербуржцев, кто зимою бывал в богатой пальмовой оранжерее Ботанического сада, может себе составить некоторое понятие о лесах жаркой зоны Явы. Только на прогалинах высокие пестролистые бананы разнообразят лес, да на опушках или среди порубок сильное впечатление производят факусы-удушители. Это крайне оригинальный вид смоковницы, которая из маленького семечка прорастает обыкновенно где-нибудь на ветке на вершине одного из деревьев леса. Подобно многим тропическим растениям, она образует воздушный корень, скоро достигающий земли и в ней укореняющийся. Подкрепленный питательными извлеченными из земли соками такой сеянец начинает пускать один корень за другим, которые спускаются, как змеи, по стволу приютившего смоковницу дерева. Утолщаясь все более и более, они совершенно удушают в своих объятиях хозяина. Высоко над его кроною, высясь над общим уровнем леса, развивается смоковница, спускаясь вниз целым веником толстых и гибких корней.

В девственном лесу теперь о носорогах (имена которых носят лишь некоторые урочища) остались лишь предания, и вообще риск встретиться с диким зверем весьма мал. Только стаи обезьян до сих пор перекидываются с ветки на ветку, пугая птиц.

Эти последние, однако, также немногочисленны и мало оглашают молчаливые своды своим пением. Не смотря на то, что малайцы большие любители птиц, даже между пойманными я мало видел красивых. Голуби, пользующиеся на Яве такой же любовью, как и у нас, содержатся в клетках, которые имеются почти при всяком доме. Их воркование заменяет пение наших певчих птиц. Птица носорог, один вид говорящей сороки и крошечные зеленые попугайчики, вроде inseparable, привозимых из Америки, но формой и движениями подражающие азиатским зеленым попугаям, дополняют состав птиц, содержимых в неволе. Другими словами, если вы не охотник, разъезжая по острову, вы не встретите и тех пестрых и ярких птиц, которыми воображение населяет тропический мир.

Палабуан-рату, как сказано, расположен на берегу моря. Продравшись через чащи леса с помощью ножа, рассекая лианы, вы выходите на побережье. Малаец-проводник ведет вас через дебри достигающих роста наших деревьев панданусов, увешанных красными шишками плодов и зарослей цветущих белыми цветами азиатских кринумов. Еще несколько шагов, и вы на песчаном берегу моря. Ударами всегда за поясом носимого ножа проводник очищает ананас, и вы, утомленный усилиями в душной и жаркой атмосфере леса, утоляете его кислой мякотью свою жажду, любуясь панорамой безбрежного моря.

Панорама эта одна из редких. Более, чем тысячелетие тому назад, римляне самую выдающуюся точку Бретани назвали Finis terrе — конец земли. Тогда название это было верно. Наблюдатель, сидя на скале, видел пред собою безбрежный океан, за которым был предел доступного тогда людям мира.

Великий век открытий изменил положение вещей. Теперь почти не осталось точек на берегах морей, сидя на которых путник не знал бы, что далеко-далеко за волнующейся поверхностью вод лежит другая земля с иною природою и нравами, — страна более или менее известная. Южный берег Явы представляет, однако, исключение. Глядя отсюда, вы имеете перед собою океан, тянущийся на целую четверть полушария. От экватора почти и до полюса вы имеете перед собою гладь вод без островов и суши, гладь, уходящую за пределы известных человечеству частей земного шара. И это величие беспредельности, сознание ее, действует вдохновляюще, как может действовать только беспредельность небесного свода.

Таковы впечатления, вынесенные мною из моей первой экскурсии под тропиками. Читатель из краткого описания моего мог убедиться, что тропики с ядовитыми змеями, непроходимыми кишащими тиграми джунглями и величественными девственными лесами мало-помалу отходят в историю, уступая место культуре, и свирепые дикари сменяются трудолюбивыми земледельцами, пока кроткой жертвой европейской эксплуатации, но, кто знает, быть может, в скором времени и членами общечеловеческой цивилизации. Вопрос об эмансипации яванцев назревает, и о нем уже говорит местное общество.

А. Краснов.

Текст воспроизведен по изданию: Из путевых впечатлений под тропиками // Исторический вестник, № 1. 1895