Тема 8. Проблема знания. Античная софистика.

Во второй половине V в. до Р.Х., во времена Сократа, по свидетельству Аристотеля, исследование природы остановилось и люди мыслящие обратились к исследованию жизненно важных вопросов морали и политики. Открыв идею природы, поставив проблему бытия, разработав основные понятия и принципы для теоретического познания «фюсиса» и создав первые модели Космоса, философы обратилась к изучению «этоса» и «логоса» – к исследованию самого человека, его отношений с другими людьми (общества) и самого главного в человеке – его «разума», который обнаруживает себя прежде всего в слове, в способности человека говорить, рассуждать. Этот «поворот к человеку», первую в историю антропологическую революцию в философии, совершили софисты.

В греческом обществе того времени в связи с развитием культуры и демократических институтов власти появилась общественная потребность в образованных людях – грамотных, умеющих читать и писать, а также убедительно выступать публично, в суде или в народном собрании, хорошо говорить, рассуждать, влиять на других людей при помощи слова. Те люди, которые давали образование и учили красноречию за плату, т.е. первые преподаватели и просветители, получили в V в. до Р.Х. название «софистов», т.е. мудрецов, учёных, знающих, образованных людей, которые выступили в качестве «учителей мудрости». Среди них были известные ораторы, поэты, драматурги, дипломаты, законодатели, учёные. Софисты не только учили уже известному, но и внесли свой вклад в развитие математики и естествознания, а также заложили основы ряда гуманитарных наук, прежде всего – грамматики и риторики. Они первыми открыли, что существуют глаголы и местоимения, синонимы и омонимы, периоды и метафоры. Они начали внимательно анализировать смысл тех слов, которые постоянно употребляются в повседневной речи. Продик, например, тщательно различал «одобрение» и «похвалу», «удовольствие» и «наслаждение», «хотеть» и «желать», «мужество» и «отвагу» и т.д.

Именно тогда впервые было понято, что слово может обладать огромной силой – силой, превосходящей любое другое оружие. Слово может давать власть над людьми. И власть над умами – прочнее той власти, которая держится на насилии. Один из наиболее известных софистов, Горгий, говорил, что искусство убеждать – выше всех других искусств (в том числе – военного), так как человек, владеющий им, делает других своими рабами по их собственной доброй воле, а не по принуждению. Софисты открыли мир слова. Они первыми начали его изучать. Они поняли его силу. Они создали настоящий культ слова.

Таким образом, «софист», прежде всего – человек сведущий, знающий, способный научить других. Другой, негативный смысловой оттенок слова «софистика», который преимущественно вкладывается в него сегодня, передаётся не словом «мудрец», «учитель» или «учёный», а скорее понятием «мудрствующего» человека, «умника». Появление этого смыслового обертона было обусловлено тем, что софисты, впервые подвергнув философской рефлексии нравственные, религиозные, политические взгляды, и открыв их субъективность и относительность, не только теряли сколько-нибудь твёрдые убеждения и становились совершенно беспринципными людьми, но и использовали свои открытия и знания в корыстных целях. Совершенно естественно и неизбежно, что по мере развития культуры народа, роста знаний о природе, о нравах, религиозных верованиях и обычаях других народов, благодаря возникновению различных философских учений и распространению образованности и просвещённости самая собою возникает идея об ограниченности и условности любых взглядов, убеждений, общественных порядков. Возникновению этой софистической идеи философского релятивизма способствовал, конечно, и плюрализм мнений, свойственный демократическому обществу, где все имеют равные права говорить то, что думают, а думают люди, как известно, по-разному – сколько людей, столько и мнений. Каждый судит по-своему, в зависимости от своих способностей, потребностей, интересов. Софисты не просто заметили это различие мнений, теорий, норм поведения, - это известно всем - но сумели обобщить эту разноголосицу мнений до философского понятия субъективности всякого знания, возвели эту субъективность в общий философский принцип и бесстрашно, как и подобает философам, сделали из него соответствующие выводы, сделав его основанием индивидуализма и, можно сказать, своеобразного интеллектуального анархизма.

Заметив, что в случае политического или судебного спора целью является, в отличие от науки, не столько установление истины, сколько победа над противником, что в политике и в суде люди ищут не столько истину, сколько защиту своих жизненно-важных интересов, они поняли, что открытую ими принципиальную субъективность и относительность всякого знания можно использовать для защиты любых интересов – если за это хорошо заплатят. В практической деятельности, для достижения практического успеха в жизни, убедительность важнее истинности. Софисты кладут начало оценке знания и языка не по их истинности, а по их эффективности, полезности, иначе говоря, кладут начало прагматическому пониманию знания и поведения. Важно не то, каково моё суждение само по себе, истинно оно или ложно, умно или глупо – важно только то, как его оценивают слушатели, как оно действует на них, какие приносит результаты. Поэтому задача новой науки, созданной софистами, - риторики - уметь убедительно представить и аргументировать любое положение дел, любое утверждение, в том числе, если нужно, представить ложное – истинным, истинное – ложным, несправедливое – справедливым и т.д. Софисты развили небывалое до тех пор искусство обоснования или аргументации любого тезиса, в том числе самого нелепого, - а чем абсурднее тезис, тем труднее обосновать его - обратив внимание не только на субъективность, но и на неопределённость и многозначность слов и понятий, которая делает их весьма «гибкими», позволяет «поворачивать» их как угодно в зависимости от наших интересов.

Крупнейший софист Протагор полагал, что любому утверждению может быть с равным основанием противопоставлено противоположное ему утверждение. В самом деле, вся история человеческой культуры показывает, что любому принципу противостоит его отрицание. Есть Бог или нет Бога, создан мир или он вечен, лежит ли в основе его материя или бестелесное начало, конечен он или бесконечен, есть ли в нём нечто простое и неделимое, или ничего простого нет, бессмертна душа или нет, добр человек по природе своей или зол, и т.д. и т.п. – у каждого из этих тезисов есть сторонники и противники. Самое краткая формулировка нового, софистического принципа в философии содержится в знаменитом тезисе Протагора: «Человек есть мера всех вещей: существующих – в том, что они существуют, и несуществующих – в том, что они не существуют».

Софисты не были какими-то философствующими проходимцами, шарлатанами, интеллектуальными фокусниками, корыстными обманщиками и т.п. Они открыли новый философский принцип, который не только сохраняет всё своё значение и сегодня, но, пожалуй, даже господствует в современной цивилизации. Софисты открыли, сформулировали и философски обосновали и узаконили индивидуализм и прагматизм, не связанные никакими общезначимыми и неизменными «абсолютными» нормами, в том числе и моральными, и ориентированные исключительно на успех или эффективность (конкурентоспособность) в конкретных и переменчивых ситуациях. В современной западной культуре преобладает эта софистическая позиция по отношению к практической жизни и научному знанию. Поэтому необходимо внимательно присмотреться к этой позиции, её основаниям и следствиям. Тем более, что с этой позицией нередко легко соглашаются, не вникнув в суть и следствия. С этими неизбежными следствиями соглашаются уже далеко не все.

Начнём с более простого. Прежде всего, софисты поставили под вопрос не те или иные правила поведения или законы, а само государство и право как таковое. Задумавшись над тем, что такое справедливость, они пришли к мысли, что это понятие имеет произвольный, условный характер. Так называемое право проистекает из воли и интереса законодателя. То, что выгодно самому сильному, - то и «справедливо». То, что он может силой навязать другим, на то он и имеет «право». Фразимах говорил, что установленные государством законы и даже само понятие о «справедливости» - это всего лишь инструменты власти могущественных людей, при помощи которых они подавляют, порабощают и используют в своих интересах более слабых. Воля сильного – закон. Таким образом, уже самые первые попытки создания политической теории усматривали в государстве орудие господства одних людей над другими – мысль, наиболее обстоятельно разработанная марксизмом. Калликий, напротив, аргументировал прямо противоположную мысль: законы (и государство) придуманы для защиты слабых от произвола сильных. Государство сильнее всех, и каждый, самый беззащитный человек, всегда может призвать его себе на помощь. Ликофрон же видел в самом феномене права и государства взаимную и всеобщую гарантию жизни и собственности всех свободных граждан. Но в любом случае законы человеческого общежития, нормы поведения и даже само понятие о справедливом и несправедливом не могут быть определены «вообще», как абсолютно всеобщие, вечные и неизменные, как просто «истинные» или «правильные». Они создаются людьми и зависят от их потребностей и интересов, от обстоятельств места и времени. Поэтому совершенно бесполезно искать какой-то «идеальный» или «совершенный» общественный порядок, или какую-то «истинную» справедливость, или правду, как говорили в России. Дело не в том, что «нет правды на Земле», как нет её и выше, а в том, что у каждого своя правда, и нет того, кто «всё знает», кто «знает всю правду». Нет никакого «высшего судии», всеведущего и всемогущего. Все равны. Все мнения равноправны. Всё субъективно и относительно. Нет никакого абсолютного мерила и масштаба. Поэтому и в суде всегда должны быть и прокурор, и адвокат, и оба они всегда найдут убедительные аргументы «за» и «против», и всякое решение должно приниматься по большинству, и это решение никогда не будет просто «истинным» или «ложным». Оно будет просто решением – и более ничем. «Справедливо» – то, что решил суд. Утверждать же, что решение суда «несправедливо», просто бессмысленно.

Понятие справедливости принадлежит не только области права, но и морали. В размышлениях о морали, о добродетели, о добре и зле софисты, равным образом, выводили моральные ценности и нравственные нормы не из природы вещей или воли Бога, но из договора (соглашения) между людьми. В мировой этике релятивисты противостоят «абсолютистам». Есть этические учения, которые утверждают абсолютность добра: есть такие вещи, которые дурны всегда и везде, есть и безусловный долг всякого человека. Согласно же софистам, люди в силу тех или иных конкретных обстоятельств их жизни просто соглашаются друг с другом одно считать «хорошим», а другое – «плохим». Поэтому представления людей о том, что человек «должен» делать, а чего «не должен» - в разное время и в разных местах совершенно различны. Персы, например, считают прекрасным, если мужчины украшают себя подобно женщинам и сходятся с ближайшими родственницами, а у греков это безобразно и противозаконно. Массагеты считают хорошим делом убить престарелых родителей и съесть их, а у греков это – преступление. То же самое относится и к эстетическим представлениям о том, что красиво или некрасиво, что смешно и что трагично. Хорошо известно, что «на вкус и цвет товарища нет», «о вкусах не спорят»: что русскому хорошо, то немцу – смерть. То, что совсем недавно у нас считалось «позором», сегодня – «доблесть», кто ещё вчера был «негодяем» – стал «элитой» и «национальной гордостью». Это значит, согласно софистам, что все мнения равно истинны: как кому представляется, так оно и есть – для того, кому представляется, и тогда, когда так представляется. Каждый имеет равное со всеми, святое и неотчуждаемое право иметь своё мнение. И не имеет никакого смысла говорить о том, что одно мнение лучше, другое - хуже, одно истинно, другое – ложно. Мнение и есть мнение, и ничего, кроме мнений, нет. Человек, претендующий на «истину», просто хочет навязать другим своё мнение.

И к религии софисты относились так же свободно и критически, как к праву и морали - они видели в ней изобретение (выдумку) людей. Критий объяснял происхождение религии так: законы всегда запрещали и наказывали за публичное зло, люди поэтому предавались злу втайне, пока не нашёлся умный человек, который придумал страх перед богами, чтобы злодеи боялись даже тогда, когда они втайне творят, или даже говорят, или даже задумывают что-то дурное. Он сказал: есть тот, кто всё видит, всё знает, читает в сердцах, от кого ничего не скроешь и кто всем воздаст по заслугам. Через много столетий, в эпоху Возрождения, эта мысль стала популярной в форме учения о «трёх обманщиках»: основатели религий, Моисей, Христос и Магомет, обманули людей ради их собственного блага, чтобы они не творили зла себе самим и другим. Другое объяснение происхождению религии дал Продик: боги - это выражение человеческой благодарности, страха и других чувств. Люди, например, наглядно представляют (олицетворяют) как «божественное существо» то, что для них жизненно важно, что приносит им пользу, от чего зависит их жизнь и благосостояние, как египтяне свой Нил. Наконец, Диагор заметил, что наделение богов мудростью и справедливостью противоречит действительной несправедливости мира. Здесь перед нами – первая постановка знаменитой проблемы «оправдания Бога», теодицеи.

Софисты обобщили эти наблюдения и размышления и сделали общий вывод относительно характера бытия и познания. Если по любому вопросу высказываются противоположные мнения, и каждое из них может быть аргументировано и имеет какие-то основания, если любое утверждение может считаться как истинным, так и ложным в зависимости от ситуации, от того, кто и когда решает вопрос об истинности, то в конечном счете это означает, что не существует никакого объективного «положения вещей», что нет никакой объективной о общезначимой «истины». Нет никакого «бытия», нет и никакого «знания». Об этом, собственно, и говорит знаменитый тезис Протагора о человеке как мере всех вещей. Это – суть и ядро софистического принципа: человек определяет вещи. Человек определяет, существует вещь или не существует, какая она - большая она маленькая, тяжёлая или лёгкая, тёплая или холодная, белая или чёрная, красивая или некрасивая и т.д. Говорить о том, какова вещь «сама по себе», не имеет никакого смысла. Нет вещей «в себе», есть лишь вещи «для нас». Иначе говоря, всякая «вещь» и всякая определённость этой вещи создаётся воспринимающим и мыслящим её человеком. Никакой определённости вещей «самой по себе» до акта их определения и в отношении к человеку не существует. Поэтому всякое бытие, всякое качество и всякое знание не объективно, а субъективно и относительно.

Наш язык нас обманывает. Он устроен так, что мы говорим о вещах, их свойствах и отношениях. Мы говорим: «роза красная», «она имеет чудесный запах». Мы говорим: «ветер холодный», или «этот человек – хороший». На самом же деле нет никакого цвета без видящего его глаза. Роза сама по себе никакого цвета не имеет. Цвет – не «свойство» вещи, а ощущение человека. Нет никакого холода без человека, способного чувствовать тепло или холод, то есть иметь такого рода ощущения. «Тёплый» или «холодный» – это также не объективные свойства внешней вещи, а субъективное, внутреннее состояние человека, его ощущение. «Хороший» или «плохой» – это не объективные свойства человека, ему самому присущие, а та оценка, которую ему даёт другой человек. Поэтому то, что Иван говорит о Петре гораздо больше характеризует именно Ивана, а не Петра. Всё, что он приписывает Петру, - его собственные чувства и мысли. То, что Собакевич всех считал жуликами и пройдохами, характеризует прежде всего его собственный характер. Он видел в других лишь самого себя, и даже не подозревал об этом. Так и люди обычно говорят о вещах, их свойствах и отношениях, даже не подозревая, что описывают и выражают лишь свои собственные состояния. Если я говорю, например, что «жизнь прекрасна», то действительно такова – но лишь для меня. Если некто утверждает, что «жизнь трагична и ужасна» – то она также действительно такова – для него. Говорить же о том, какова жизнь «на самом деле» или «сама по себе», или «поистине», - просто не имеет никакого смысла – нет никакой жизни самой по себе. Высказывая подобные сентенции, люди думают, что они говорят что-то важное и глубокое о жизни, а на самом деле они лишь выражают своё собственное состояние, своё отношение к собственной жизни – и ровно ничего более. Чистый объективизм натурфилософии сменяется чистым субъективизмом софистов.

Софистика появилась не случайно, и не только в силу общественных потребностей греческой демократии. К основной идее софистов подводила вся логика предшествующего развития греческой философии. Само разнообразие и различие учений о природе наводило на эту мысль, поэтому софистика появляется не сразу, но лишь после полного развития и расцвета натурфилософии. Фалес говорит, что бытие – вода, Гераклит – что огонь, Анаксимен – что воздух, Демокрит – что атомы, Пифагор – что числа и т.п. Кто прав? Все и никто, так как из всех этих различий следует лишь одно: «бытие» – это то, что мыслит ум, а ум у всех разный. Где «существуют» атомы Демокрита? То, что они существовали в его уме, в его представлении – несомненно, а вот всё остальное уже сомнительно. Атом – это тот способ, которым Демокрит представлял себе мир. Анаксагор придумал другой способ, Эмпедокл – третий и т.д. Все эти «миры» теоретиков и философов – не вне человека, а в нём самом, в его уме, который и создал их силой своего представления.

Аналогичная мысль со всей силой и определённостью была высказана и в древнеиндийской философии: весь так называемый «мир», окружающий нас, вовсе не есть истинное и самостоятельное бытие, потому что все эти «вещи» есть лишь бытие относительное ко мне, к моему сознанию, к моему состоянию. Это, собственно, вовсе и не вещи, но лишь их отношение ко мне. Как говорил позже Кант – всего лишь «явление». Восточные мыслители говорили даже ещё сильнее: так называемый «мир» показывает тебе только тебя самого, состояние твоего сознания. Мир – зеркало, в котором ты видишь лишь себя. Поэтому если хочешь изменить мир – измени себя. Но веданта, буддизм или йога, осознав эту субъективность, текучесть, неистинность внешнего мира, отворачивается от него, как от «майи», а софист её использует в своих столь же текучих и временных интересах.

Можно сказать, что согласно софистам нет никаких вещей «самих по себе» без воспринимающих и мыслящих их людей. «Вещи» – это состояния наших чувств и наши мысли. «Вещи» – это то, что мы чувствуем и мыслим. Если даже и есть вещи вне нас, сами по себе существующие, то мы ничего не можем о них сказать – каковы они «сами по себе». В самом деле, для того, чтобы узнать, какова вещь, я должен посмотреть на неё – но то, что я увижу, будет не «самой вещью», а моим восприятием этой вещи, её зрительным образом во мне. Это относится и ко всем другим её восприятиям. То, что я узнаю о ней – опять же будет не самой вещью, а моими мыслями об этой вещи. Субъективен не только запах фиалки, как обонятельное ощущение, субъективны и научные представления о тех молекулах, которые, согласно современной науке, вызывают в нас это ощущение. Ведь эти «молекулы» тоже представляют собой мысли учёных о том, как устроен мир, а не «сами вещи». Для того, чтобы согласиться с этим, достаточно проследить, как изменялось представление об устройстве вещей в физике, скажем, за последние триста лет. Никакого различия между, например, корпускулами Ньютона и кварками в этом отношении – в характере их реальности – не существует: и то, и другое – мысли учёных о мире, а не мир «сам по себе». Что будут говорит об устройстве мира учёные ещё через триста или через тысячу лет?

Горгий додумал идею софистики до конца, и бесстрашно, как и подобает философу, сделал соответствующие выводы: 1) ничего нет, ничего не существует (если под «бытием» понимать то, что ищут философы – истинно сущее само по себе); 2) если бы даже и было это «истинно сущее», то оно было бы непознаваемо, ибо как сознание и мысль могут «выйти» из самих себя в вещь или как вещь может «войти в сознание» и в мысль, или стать ощущением и мыслью? И как мы можем проверить, соответствует ли наше знание о вещи самой вещи, если мы не можем «выскочить» из своих мыслей и чувств, и как мысль (знание) может соответствовать тому, что не есть мысль (есть не знание, а «вещь»)?; 3) если бы «истинно сущее» даже и было познаваемо, то оно было бы невыразимо и непередаваемо, несообщаемо другому, ибо всякая мысль – моя, всякая мысль другого человека – его, следовательно, это разные мысли и моя мысль не может быть мыслью другого человека, и проверить их соответствие друг другу также в принципе невозможно: каждый «замкнут» в себе, имеет только свои чувства и мысли. Субъективность – очень серьёзная проблема. Надо прочувствовать всю меру глубины человеческой субъективности, чтобы понять смысл философской проблематики. Человек, не понимающий, в чём тут проблема, ничего не поймёт в философии. Софисты первыми поняли, что проблема здесь есть, и очень серьёзная. Они первыми поняли, что непонятно, как мы вообще что-то можем знать, как вообще возможно знание, как мы можем сообщать друг друг другу свои чувства и мысли и иметь в них хоть что-нибудь общее. Фалес открыл проблему бытия. Софисты открыли проблему знания. Софистическое отрицание всякой возможности найти истинное бытие и общезначимое знание и означает открытие проблемы. Человек, по мнению софистов, навеки запутан в сетях «мнений» и многозначных слов. Выхода из этого лабиринта нет. Чтобы не отчаяться, и не надо стремиться к истине: будет легко.

Первой основательной критике софистика была подвергнута Сократом и Платоном. Сократ заметил, что из тезиса Протагора вытекает парадокс: люди ведь различают истинное и ложное, знающих и незнающих; но если все мнения истинны, то истинно и это мнение – следовательно, не все мнения истинны. Из тезиса, следовательно, вытекает его собственное отрицание, иначе говоря, релятивизм внутренне противоречив. Если суждение «человек - мера всех вещей» истинно, то истинно и его отрицание, т.е. оно ложно. Если «всё истинно», то ложного вообще нет, но тогда нет и ничего истинного, ибо само понятие истинного предполагает его отличие от ложного. Нет множества без единицы, как и единицы без множества. Равным образом, нелепо утверждать что ничего истинного нет, что всё ложно. Например, если мы истолкуем тезис Протагора так: есть одни лишь мнения, и мнения эти равноправны и различны, и постоянно изменяются, – следовательно нет никакой истины, а есть одни лишь заблуждения. Но если «всё ложно», то ложно и то, что «всё ложно», следовательно, ложно не всё, и есть истинное. «Всё ложно» так же внутренне противоречиво и само себя уничтожает, как и «всё истинно». Иначе говоря, понятия истинного и ложного взаимно предполагают друг друга, имеют смысл лишь во взаимном противоположении. Софисты распространяют гераклитовскую «текучесть» и на мир знания. Но движение и покой так же неразрывно связаны друг с другом, как истина и заблуждение. Если «всё течёт», то не течёт ничто. Всякое движение происходит лишь на некотором неподвижном фоне. Если есть движение, то есть и то, что движется, но это «что» для восприятия «движения» должно быть тем же самым, т.е. «неподвижным». Более развёрнутое изложение сократо-платоновской критики можно найти в диалоге Платона «Теэтет».

Наиболее обстоятельную, всестороннюю критику софистики дал Аристотель в трактате «О софистических опровержениях». Он показал основания софистики и раскрыл все её хитрости и приёмы. Например, он указывает, что наиболее удобный и распространённый софистический приём исходит из имён, т.е. пользуется тем, что «число имён и слов ограниченно, а количество вещей неограниченно», поэтому одно и то же слово и одно имя неизбежно обозначают многое»¹⁶. Софизм вообще – намеренно ошибочное умозаключение, «мнимое доказательство», которое заставляет противника либо противоречить самому себе, либо утверждать нечто противоречащее очевидному и общепринятому. Такой софизм или паралогизм получается, например, если то, что присуще вещи, незаметно считают присущим и её свойству или наоборот. Например, «Платон не то же самое, что Сократ, а Сократ – человек, следовательно, Платон – не человек». Часто используется софистами, далее, неспособность человека сразу «отчётливо видеть, что есть одно и то же и что – разное», т.е. «неспособности разбирать различные значения того, что говорится». Мы понимаем обычно не столько то, что говорится буквально, но подразумеваемый контекст. Иногда используется обращение причинной связи, перестановка ударения, то, что одно и то же слово изменяет своё значение в зависимости от контекста, подмена необходимого свойства – случайным, то, что два или более вопросов выдаются за один, то, что сказанное буквально не соответствует подразумеваемому и т.д. и т.п. «Имеешь ли ты то, чего не терял? Да. Рога ты не терял? Нет. Следовательно, ты рогат». Такими доводами, говорит Аристотель, софисты «ставят ловушку даже знающему».

Но суть дела не только в обманах и ловушках. Софисты первыми обратили внимание на то, что язык – необычайно сложное явление, что молчаливо принимаемые соглашения, служащие пониманию повседневного языка, как писал Витгенштейн, чрезмерно сложны, и как правило не сознаются самими говорящими. Софисты, конечно, воспользовались этим открытием в своих корыстных интересах. Но они столкнулись при этом и с глубокими проблемами, например, с логическими парадоксами типа «я лгу», наиболее знаменитым из которых, очевидно, следует признать парадокс Рассела. Важно отметить, что проблема знания изначально была связана с проблемой языка.

Если софисты отрицают и истинное бытие, и истинное знание, то не значит ли это, что они вообще не философы, ведь философия всё же – это поиск первого начала, всеобщего, истины? Нет, не значит, так как софисты нашли всё же новое первоначало. До софистов ум человека был обращён вовне, к вещам, к Космосу, и искал сущность мира и его первое начало, но не обращал внимания на самого себя. Человек сознавал мир, но не сознавал, что это он, человек, его сознаёт, и что мир – это то, что я себе представляю. В лице софистов впервые выступает самосознание как принцип: способность человека сознавать свою субъективность, сознавать свои мысли и чувства именно как свои представления, имеет принципиальное значение для теории бытия и знания. Философ, в отличие от физика или химика, не имеет права забыть о своей принципиальной субъективности, о сознании, когда строит теорию бытия. Бытие невозможно сложить из атомов, если в нём есть человеческая субъективность. Софисты не просто впервые признали права субъективности, они впервые признали превосходство самого человека, субъекта над всяким внешним объектом. «Объект» – это всегда то, что существует для субъекта. Если есть «объекты», то тем более есть субъект. Если есть мыслимое, то тем более есть мыслящий. Личность – больше, чем всякая «вещь». Ибо всякая вещь есть лишь для человека, и лишь в его чувствах и мыслях она обнаруживает свою сущность. Лишь для человека она предстаёт как «вещь». Весь Космос есть моё представление, а не «вещь сама по себе». Философ не может говорить о вещах вне их отношения к сознанию. В софистике, следовательно, сам субъект сознаёт себя как «первое начало» всякого бытия и знания. Архэ софистов – человек как личность, ум, субъект чувства, мысли и поступков.

Софисты, таким образом, положили начало основополагающему для «западной» культуры принципу индивидуализма. Отдельная личность в каком-то смысле больше и богаче, чем весь Космос. Она – корень всякого бытия и всех правил. Софисты доводят до предельного философского обобщения принцип индивидуальной свободы, закладывают основание для философской теории личности. Первоначальное осознание этого принципа было связано с отрицанием всякой общезначимости, всех общепринятых норм и законов, раскрепощением личной энергии, отрицанием всех авторитетов и традиций, беспринципностью, эгоизмом, самоуверенностью, самоутверждением, честолюбием, властолюбием, карьеризмом и т.п., чем и прославились некоторые из софистов, что и положило начало дурной славе софистов и софистики.

О том, что софистика – закономерное явление в развитии философской мысли, свидетельствует существование аналогичного течения мысли в Древнем Китае. Китайская софистика, или школа «мин-цзя» (учение об именах), представлена рядом философов, о которых мы знаем только из сообщений других мыслителей и писателей. Они славились искусством аргументации, опровержения и спора, которое вынуждало представителей других школ совершенствовать и уточнять свои учения. Сохранившиеся цитаты и упоминания свидетельствуют о том, что и китайские софисты занимались преимущественно проблемами языка, лингвистическими и логическими парадоксами. Большей частью сохранились лишь краткие тезисы, о смысле которых и об аргументации в их пользу можно лишь догадываться. Например: «белая собака черная». Возможно, аргументация была такой: если собака имеет незрячие глаза, ее называют «слепой собакой», поэтому белую собаку с чёрными глазами можно назвать «чёрной собакой». Следовательно, белая собака – чёрная.

О софистах упоминает в своём трактате знаменитый философ Чжуан-цзы, один из лучших мыслителей даосизма, младший современник Аристотеля: «Софисты Поднебесной находили удовольствие в таких [изречениях]. Они [говорили]: «В яйце есть перья. – У курицы три ноги. – Город Ин вмещает всю Поднебесную. – Собака может стать бараном. – Лошадь несёт яйца. – У лягушки есть хвост. – Огонь не горяч. – Гора выходит изо рта. – Колесо не касается земли. – Глаза не видят. – Пальцы не прикасаются [к вещи], а прикоснувшись, не отрываются [от неё]. – Черепаха длиннее змеи… - Тень летящей птицы не движется. – В полёте стрелы есть мгновение, когда она не движется и не стоит на месте… - Белая собака чёрная. - … Если от палки длиною в один чи ежедневно отрезать половину, [то даже через] десять тысяч поколений не истощится [её длина]». Такими [парадоксами] софисты и Хуэй-Ши отвечали друг другу и не могли их исчерпать до конца жизни… Хуэй-Ши… говорил не умолкая, много и без конца, но ему казалось, что этого ещё недостаточно, и он добавлял к этому [всё новые и новые] странности. Выступление против [взглядов] других людей он считал единственно настоящим [для себя занятием]… без устали распылялся на всю тьму вещей и в конце концов приобрёл лишь славу великого спорщика. Как жаль, что свой талант Хуэй-Ши растрачивал на ненужное и не достиг [истоков] истины… гнался за [внешней стороной] тьмы вещей и не мог вернуться [к их сокровенному началу]»¹⁷. Оценивая это течение, Чжуан-цзы мудро заключает: «Последователи софистов Хуань Туань и Гунсунь Лун [своими афоризмами] … могли только победить уста людей, но не могли покорить их сердца – [в этом заключалась] ограниченность софистов»¹⁸.

Однако софистика имела важнейшее теоретическое значение. Она открыла новые горизонты философскому мышлению, открыв путь не только развитию конкретного гуманитарного знания, но и созданию философской этики, т.е. теории морали, основанной на принципе автономии личности. Софисты подготовили почву для расвета античной философии в творчестве Сократа, Платона и Аристотеля.