Статья Что происходит с русским языком

Что происходит с русским языком

Максим Кронгауз, директор Института лингвистики Российского государственного гуманитарного университета, в онлайн-интервью отвечает на вопросы: Как меняется русский язык? Почему русский язык находится «на грани нервного срыва»? Способствует ли коммуникации упрощение русского языка? Как интернет влияет на русский язык?

– Максим Анисимович, а вы читаете наши вопросы?

– Я познакомился с вопросами и пришел в слегка депрессивное состояние, потому что почти в каждом вопросе повторяются слова: деградация, эрозия, гибель, катастрофа…

Честно говоря, я настроен совсем иначе, и как профессионал, и как просто носитель русского языка, русскоговорящий.

Мне кажется, самое важное – любить родной язык. Не какой-то абстрактный и не только классический язык Тургенева, Толстого, Достоевского, тем более, что им в свое время тоже доставалось (по крайней мере, Толстому и Достоевскому) за порчу русского языка, но тот, на котором мы с вами сегодня говорим.

Очень трудно любить живой язык, а не язык законсервированный, который когда-то был, кто-то на нем говорил, но не мы. Очень важно любить то, что здесь и сейчас. Мне кажется, что именно этого не хватает нам сейчас как обществу – любви к родному языку, реальному, живому, изменяющемуся вместе с нами, вместе с нашей жизнью.

– Какое влияние на язык оказывают социальные сети, в частности, Twitter с его ограничением на длину сообщения в 140 символов? До какой степени вообще в теории возможно упрощение/примитивизация коммуникации?

– Влияют, безусловно. Я бы не называл это примитивизацией. Это, скорее, компрессия, сжатие языка, сокращение слов.

Смешно было бы, если бы мы в смс использовали литературный стандарт – это было бы слишком долго и неудобно. Естественно, смс пользуются те, кто умело сокращает тексты, а тот, кто продолжает пользоваться литературным стандартом, на второй, третьей смс выпадает из процесса, потому что он слишком мучителен.

Я, честно говоря, смс пользуюсь очень мало и пишу короткие сообщения, состоящие из нескольких слов, потому что не владею механизмом сокращений.

Это вообще очень интересная вещь, сегодня чрезвычайно актуальная: как условия коммуникации влияют на язык и как язык подстраивается под условия коммуникации. Можно сформулировать простой закон: какова коммуникация, таков и язык.

В данном случае смешно стенать, плакать и говорить, что нужно пользоваться литературным стандартом всегда. Гибкость человека коммуникативного как раз и заключается в том, чтобы в любых условиях сохранять общение, модифицируя при этом язык. Так что совершенно естественно, что в твиттере, смс-сообщениях используется другой русский язык. Но это тоже русский язык, одна из его разновидностей.

– Ведет ли кто-либо исследования на тему того, как развитие технологии коммуникаций влияет на изменения в языке?

– Мне кажется чрезвычайно важным, что мы стали больше общаться письменно. Мы в целом, как общество. Такого количества людей, привлеченных к чтению и письму, к писанию, точнее говоря, не было никогда.

Сегодня Интернетом пользуется огромная масса людей, все они читают и многие пишут. Это означает, что письменная речь, функции которой состояли, прежде всего, в сохранении текстов, меняется.

Сегодня мы письменно общаемся в режим онлайн, то есть в режиме живой беседы, а значит, мы должны видоизменять письменную речь. Она ведь традиционно гораздо менее эмоциональна, чем устная, потому что в ней отсутствует мимика, жестикуляция, интонация. Вот все это сейчас отчасти вносится в письменную речь.

Некоторые этот процесс рассматривают как порчу, а на самом деле это, конечно, обогащение письменной речи. Самый тривиальный пример – смайлики. Смайлики компенсируют в письменной речи отсутствие интонации и мимики, то есть у них такая двойная функция. Смайлик-улыбка означает, что я шучу, улыбаюсь и даже подмигиваю. Что такое смайлик – порча письменной речи или ее обогащение? И то, и другое вместе, смотря с какой стороны смотреть и в каком настроении находиться.

– Возможно ли создание нового суперинформативного видео языка, основанного не только на звуках но и на мимике и жестах?

 

– Да, замечательный вопрос. Как говорят, позитивный. Думаю, что возможно, думаю, что мы все сейчас его создаем – все те, кто сейчас что-то делает в Интернете.

Другое дело, что не очень корректно говорить о мимике и жестах. Мы в нашей речи и так используем мимику и жесты. Наша речь – это не только слова, но и невербальная часть, которая иногда оказывается важнее.

Представляете, я что-то говорю и при этом подмигиваю, значит, то, что я говорю, надо интерпретировать ровно наоборот. Поэтому здесь важно другое: мы сегодня общаемся письменно чуть ли не больше, чем устно.

Раньше устная речь, конечно, была гораздо важнее. Письменная речь касалась сравнительно небольшого количества образованных людей. Сегодня пишут и читают огромные массы. Им не хватает живости устной речи, не хватает мимики, жестикуляции, интонации. И здесь происходит обогащение современной письменной речи. Прежде всего оно происходит в Интернете.

Многие это воспринимают как порчу письменной речи, но совершенно понятно, что происходит ее модификация, если хотите, мутация. Я бы назвал это визуализацией речи.

Мы пытаемся нашу устную речь сделать видимой. Появляются новые значки, смайлики, какие-то другие средства, это с одной стороны. А с другой стороны, мы все больше нуждаемся в видеоподдержке, отсюда такая мода на видеообращения в Интернете.

– По радио, особенно по телевидению, в речах выступающих, или дающих интервью, или просто беседующих людей в последние годы прижился какой-то лексический вирус. Это - "как-бы". Этого паразита говорящие люди перестали замечать. Неужели так будет теперь всегда? Может быть, это связано с тем, что истинных ценностей в нашей жизни поубавилось и всё, что с нами происходит, это "как-бы" нормальная жизнь, но не настоящая. Вам не кажется, что это опасно?

– Это точное наблюдение. Но я хочу сказать, что так называемые слова-паразиты существовали всегда, они просто меняются.

Если мы вспомним 60-70-е годы, то были очень популярными слова-паразиты «значит», «значить», «так сказать». Сегодня они тоже встречаются, но гораздо реже, а пришли другие слова-паразиты – это «как бы», это более вульгарное слово «типа», которое значит примерно то же, что и «как бы». Я знаю людей, которые постоянно повторяют слово «короче», при том, что оно удлиняет речь довольно сильно.

Слова-паразиты необходимы для многих людей – они заполняют паузы, но они начинают мешать слушающему, когда говорящий ими злоупотребляет. Поэтому особых претензий к «как бы» я бы не предъявлял. Конечно, злоупотребление «как бы» меня раздражает. Я заметил, что у студентов частотность «как бы» повышается во время сессий. «Как бы» становится таким показателем неуверенности в себе.

«Волга как бы впадает в Каспийское море»… Он не уверен: она впадает, но, может, и нет. Иногда повторяется эта фраза несколько раз: я как бы здесь как бы профессором работаю – такая сверхнеуверенность.

Старайтесь избавляться от слов-паразитов, но не добивайтесь абсолютной легкости, спонтанности речи, это тоже подозрительно. Все-таки человек должен рассуждать во время говорения, значит, должны быть паузы.

Я слова-паразиты почти не употребляю, но, наверное, если внимательно следить за моей речью, можно заметить эканье, бэканье в виде мычания. Когда мне надо подумать, когда мне надо сделать паузу, я ее заполняю каким-то звуком.

  Это тоже не всегда приятно, поэтому я стараюсь с этим бороться, но искоренить абсолютно не могу, тогда я буду говорить трудно, как та сороконожка, которая начала думать, с какой ноги она ступает.

Главное – спонтанность общения. Не следите за собой, общение должно быть естественным, но если в вас есть какой-то вирус, то постарайтесь от него избавиться.

– Количество орфоэпических, орфографических, пунктационных и речевых ошибок с экрана телевизора уже перешло все разумные границы. Вещание ведётся из Москвы, где находятся все ведущие лингвистические институты. Вопрос: Почему специалисты, особенно руководители этих учреждений, попустительствуют выпуску передач, коверкающих единственный общегосударственный язык.

– Я считаю, что стандарты есть. Если мы вспомним закон «О государственном языке», там все указано. Другое дело, что стандарты для разных каналов, радиостанций, СМИ должны быть разные.

Не может одинаково говорить диктор или ведущий на государственном канале и на молодежном канале. У каждого канала своя аудитория, и она неизбежно требует своего подъязыка.

Мне кажется, что сравнивать сегодняшнюю ситуацию с ситуацией советского периода некорректно, потому что в советское время (я боюсь сейчас ошибиться) было 3-5 каналов, может, чуть больше. Они все находились под государственным контролем, и дикторы читали по бумажке, как и глава нашего государства Леонид Ильич Брежнев.

А сегодня огромное количество каналов, ведущих, и главы нашего государства говорят без бумажки. Скажем, Горбачеву и Ельцину говорить было трудно, они без бумажки не привыкли, и говорили не всегда грамотно. Сегодняшние наши президенты, и Путин, и Медведев, говорят грамотно, спонтанно, легко импровизируют. То же самое происходит с дикторами.

Первые дикторы, которые отказались от бумажки (их перестали называть дикторами, стали называть ведущими), говорили довольно коряво. Сегодня многие научились, но многие так и не научились. Иногда даже ужаснешься, как разговаривают ведущие.

Как с этим бороться? Я думаю, не смотреть, голосовать кнопкой. Не нравится – не смотри, не слушай. Можно ли запретить? Наверное, можно, но вообще запрет редко дает положительный результат. Это надо понимать. Проблема не в том, что нельзя запретить, а в том, что запрет реализовать очень трудно.

Если мы будем все голосовать кнопкой и смотреть культурные передачи, те, где хорошо говорят по-русски, то руководителям СМИ будет выгодно говорить правильно. Здесь действительно происходит народное голосование.

– Как можно повысить культуру речи без специального филологического образования? На бытовом уровне?

 

– Я думаю, что рецепт один, он очень простой – больше разговаривать, больше читать, больше писать и больше слушать. Слушать желательно умных, интересных людей.

Язык развивается через общение, чем больше мы общаемся, чем больше мы используем язык, тем он у нас лучше. Чем интересней мы мыслим (и при этом стараемся эти мысли публично высказать), тем интересней становится наш язык.

Для этого никакое филологическое образование не нужно. Филологическое образование, скорее, дает представление о нормах, литературном стандарте. Красота же и яркость языка почти никак с образованием не связаны, а определяются в большей степени тем, насколько мы получаем удовольствие от речи и общения.

– Почему английский язык оказывает влияние на русский язык?

– Эта ситуация, по-видимому, неизбежна. Человечество, особенно в период глобализации, заинтересовано в одном языке, который будет служить для международного и межнационального общения. По каким-то причинам, не лингвистическим, таким языком стал английский.

Конечно, многих не устраивает эта ситуация. Скажем, французы с английским борются довольно активно, мы ворчим недовольно, но это неизбежность.

Все языки в мире страдают, хотя слово «страдают» не очень удачное, но, тем не менее, все языки испытывают давление со стороны английского языка. Во всех языках наибольшее количество заимствований, конечно, из английского.

У нас есть только небольшие ручейки заимствований из других языков в очень ограниченных сферах. Скажем, французский еще является источником заимствований в области высокой моды и в области кулинарии. В той же кулинарной области нам дают заимствования, например, японский, потому что японская кухня у нас популярна.

Еще одна область – спорт. В редких случаях, когда популярным становится вид спорта, не связанный с англо-американским миром, появляется терминология из других языков. Скажем, сумо, или недавно появившийся такой специфический вид спорта, как паркур.

Так что, все языки испытывают прессинг со стороны английского, но не надо думать, что у английского нет проблем. Позиция языка международного общения приводит к тому, что такой язык неизбежно упрощается. Чем больше масс вовлекается в общение на английском языке, тем он должен быть проще, чтобы его было легче выучить и легче на нем говорить.

Глобальный английский довольно сильно отличается от высоких норм английского, заданных Шекспиром и более поздними писателями. Не надо думать, что английский язык – это такой враг, который всех подавляет, а сам процветает. Нет, у английского свои довольно серьезные проблемы.

  Но не так уж плохо, что английский питает другие языки. Мы сегодня живем в режиме трансляции глобальной культуры, англо-американской культуры, поэтому не вырабатываем часто свои слова, а заимствуем чужие – так проще. Приходит извне какое-то явление, какая-то вещь, какое-то техническое средство, и проще сразу заимствовать чужое слово.

Я не берусь оценивать, хорошо это или плохо, но все жалуются на упрощение русского языка, на деградацию, а ведь пришло огромное количество новых слов. Что же в этом плохого? Мы же со старыми заимствованиями не воюем, почему же надо воевать с новыми? Это очень важная проблема, но не надо так остро воспринимать заимствования, не надо рассматривать их, как «засланных казачков», они иногда очень полезны.

– Какие методы защиты языка сегодня используют другие страны, и как подобные методы можно реализовать в России?

– В разных государствах используются разные методы, причем часто они не зависят от политического строя. С одной стороны, Иран, с другой – Исландия. У обеих стран очень жесткая языковая политика.

Мы в последнее время все чаще ориентируемся на Францию, но думаю, что нам чужой языковой опыт не очень подходит, потому что реакция общества во Франции и в России совершенно разная.

Во Франции академия или специальный комитет принимает решения о том, как называть какие-то понятия, явления. Приведу самый простой и смешной пример. В электронной почте есть такой специальный значок, по-английски он называется «эт» (@). И во Франции комитет принял решение, что для этого значка нужно использовать специальное древнее слово. Общество с решением согласилось, и так и называет этот значок – «арроба».

Я не думаю, что, если бы наша академия предложила специальное слово, общество бы покорно согласилось. Скорее начался бы бунт, а академиков бы ругали. Но общество прекрасно справилось с задачей, придумало смешное слово «собачка» (сейчас уже чаще говорят «собака») и использует это слово.

Язык – очень мощная саморегулирующаяся система, и, если есть потребность в слове, то язык это слово породит, независимо оттого, следит ли за этим власть или нет.

Если же говорить вообще о защите, то мне слово «защита» очень не нравится. Защита подразумевает, что есть некий внешний враг, от которого надо язык спасать. А внешнего врага нет.

Английский язык давит на все языки – это общая проблема, но защищать язык предлагается от самих носителей. Это такой худший вариант. Я посмотрел вопросы читателей и вывел некую грустную форму: чем более гневный задается вопрос, с требованием немедленно защитить русский язык, тем он менее грамотен. Я бы даже сказал, тем он более безграмотный.

Конечно, это очень условный закон. Грамотный человек тоже может требовать защиты, но я считаю, что общество должно выбирать из двух возможностей: либо быть терпимым, либо начинать с себя. То есть либо ты терпим к чужим ошибкам и терпишь их ради того, чтобы общение и коммуникация не прекращались. Либо ты нетерпимо требуешь абсолютного соблюдения правил и норм русского языка, но тогда начни с себя и посмотри, выполняешь ли их ты.