Геополитика.-6

забывают – не претендовал на пальму первенства и прямо писал о том, что идея о конце истории была высказана почти два века назад. Первым утверждение о конце истории высказал великий немецкий философ Г. В. Ф. Гегель в утвердительном, а не в вопросительном смысле.

Именно гегелевскую философию Ф. Фукуяма использовал в качестве методологической основы своего анализа.

Будучи свидетелем войн наполеоновской Франции, которые были внешнеполитическим продолжением Великой Французской революции, Г. В. Ф. Гегель пришел к выводу о конце истории после битвы при Йене в 1806 г., в результате которой Пруссия потерепела поражение от Наполеона. Для Гегеля это была победа идеалов Французской революции–принципов свободы и равенства–над прусской монархией.

Гегель полагал, что в некий момент история достигает кульминации, а именно в тот момент, когда побеждает окончательная, разумная форма общества и государства. Либеральные ценности западной цивилизации воспринимались именно в таком качестве.

Ф. Фукуяма рассматривал эту проблему через призму соотношения идеального и материального мира и подчеркивал, что гегелевская филососфия была искажена и дискредитирована, в частности, К. Марксом и его последователями, которые утверждали, что историческое развитие определяется взаимодействием материальных сил, а вся сфера сознания–религия, искусство и сама философия полностью определяются преобладающим способом производства. Фукуяма считал важным и актуальным «спасти Гегеля от интепретаторов-марксистов и воскресить его как философа, идеи которого могут иметь значение для современности» (Там же, с. 135).

Для достижения этой цели Ф. Фукуяма обратился к авторитету известного немецкого социолога М. Вебера и малоизвестного в США и в России А. Кожева–«блестящего русского эмигранта…, который оказал

251

большое влияние на интеллектуальную жизнь европейского континента, среди учеников которого были такие будущие светила, как Жан-Поль Сартр и Раймон Арон» (Там же). Именно благодаря М. Веберу и А. Кожеву, как считал Ф. Фукуяма, Гегель с его глубоким философским наследием стал доступен и понятен людям, жившим в ХХ веке. Именно эти авторы донесли до своих современников мысль Гегеля, что

противоречия, которые движут историю, существуют прежде всего в сфере человеческого сознания, то есть на уровне идей,

идеологий, под которыми понимались не только политические идеи, но и религия, культура, нравственные ценности; что сознание творит

материальный мир, и является не следствием, а причиной всего.

Ф. Фукуяма разделял мнение А. Кожева, который считал, что гегелевская разумная форма общества и государства уже воплотилась в либерально-демократических странах послевоенной Западной Европы. Эти государства либеральны, поскольку через систему законов защищают неотъемлемое право человека на свободу, и они демократичны, поскольку существуют с согласия подданных. В результате двух мировых войн, революций и переворотов ХХ век, как

считал Фукуяма, стал временем пространственного распространения принципов либерально-демократического государства, которые уже не могли быть улучшены.

Доказатедьством этого являлся «ошеломляющий успех Азии» за последние несколько десятилетий и превращение азиатскотихоокеанского региона в экономически процветающий и перспективный район. Фукуяма объяснял впечатляющие достижения «молодых тигров Азии» не только действием свободного рынка и возможностью для народов этого региона «свободно следовать материальным интересам». Гораздо более важным для него было то, что «культурное наследие дальневосточных обществ, этика труда, семейной

252

жизни, бережливость, религия, - все это не накладывает ограничений на экономическое поведение людей в отличие от ислама» (Там же, с. 138).

Еще более впечатляющим доказательством истинности того, что сознание и культура обуславливают экономическое поведение людей, считал американский политолог, являлись реформы, проводившиеся с конца 1970-х – 1980-е гг. в Китае и Советском Союзе. Фукуяма возражал против мнения, что побудительным толчком к этим реформам явилась недостаточность нематериальных иделогических стимулов, что «для целей преуспеяния следует апеллировать к низшим формам личной выгоды». Ведь плановая экономика и в Советском Союзе, и в Китае просуществовала многие десятилетия и достаточно продемонстрировала свои изъяны. Ф. Фукуяма был убежден, что причины реформ «следует искать в сознинии элиты и ее лидеров», что перемены не были «неизбежным следствием материальных условий, в которых эти страны находились накануне реформы, напротив, изменение произошло в результате того, что одна идея победила другую». Для Ф. Фукуямы это было бесспорно, так как история знает массу примеров, когда люди переносили «любые материальные невзгоды во имя идей, существующих исключительно в сфере духа, идет ли речь о священных коровах или о Святой Троице» (Там же).

Конечно, Ф. Фукуяма понимал, что ни Китай Дэн Сяопина, ни Советский Союз времен Горбачева, не являлись либеральными демократиями, но, по его мнению, двигались именно в этом направлении и не было никакой необходимости переводить все народы на либеральные рельсы: «… в конце истории, - писал он, - нет никакой необходимости, чтобы либеральными были все общества, достаточно, чтобы были забыты идеологические претензии на иные формы общежития … в Советском Союзе Горбачев позволил сказать то, что они понимали в течение многих лет, а именно, что магические заклинания марксизма-ленинизма–бессмыслица, что советский

253

социализм–не великое завоевание, а по существу грандиозное поражение», и перспективы «восстановления власти после разрушительной работы Горбачева, - полагал американский политолог,- возможно лишь на основе новой и сильной идеологии, которой, впрочем, пока не видно на горизонте» (Там же, с. 144). Справедливости ради следует заметить, что в современной России, отделенной от событий, описанных Ф. Фукуямой почти двумя десятилетиями, так и не появилось какой-либо внятной и принятой обществом идеологии.

Победа принципов либеральной идеологии над своими идейными противниками–коммунизмом и фашизмом–подвели Ф.

Фукуяму к вопросу: остались ли у либерализма еще какие-нибудь идеологические конкуренты и проблемы, которые не могут быть разрешены в либеральном обществе. В качестве вероятных конкурентов он назвал религию и национализм. Что касается религии, то Ф. Фукуяма признавал, что «люди глубоко несчастны от безличия и духовной пустоты либеральных потребительских обществ», что эта пустота является «идеологическим дефектом либерализма», но при всем при том был убежден, что религия, несмотря на все ее оживление, не станет перспективой либеральных обществ. Дело в том, что сам либерализм появился в обществах, основанных на религии, которые «обнаружили свою неспособность обеспечить даже минимальные условия для мира и стабильности». Поэтому Ф. Фукуяма писал, что в современном мире создание теократического государства в качестве альтернативы либерализму предлагается только исламом, и, следовательно, является малопривлекательным для немусульман, что делает такой вариант маловероятным – менее же «организованные религиозные импульсы с успехом удовлетворяются в сфере частной жизни, допускаемой либеральным обществом» (Там же).

Национализм, по мнению Ф. Фукуямы, представлял собой серьезную деструктивную силу, неоднократно демонстрировавшую свою

254

мощь в двух мировых войнах. Но американский политолог с оптимизмом утверждал, что в конце ХХ в. националистические движения «хотя и могут представлять собой источник конфликта для либеральных обществ, этот конфликт вытекает не из либерализма, а скорее из того факта, что этот либерализм осуществлен не полностью»

(Там же, с. 145).

Обращаясь к сфере международных отношений, Ф. Фукуяма исходил из того, что «конец истории» распространяется и на эту сферу. Тезисно взгляды Ф. Фукуямы на эту проблему сводятся к следующему:

А) Опираясь на концепцию о «конце истории», мир можно разделить на две части. Первая часть, принадлежащая истории– б*ольшая часть третьего мира в течение многих лет будет оставаться ареной конфликтов, возникающих главным образом на этнической и националистической почве. С этой частью мирового сообщества Ф. Фукуяма связывал терроризм и национально-освободительные войны.

Б) Другая часть государств, принадлежащих к постистории–это крупные развитые государства, «ответственные за б*ольшую часть мировой политики». Ф. Фукуяма считал, что эти государства в XIX в. проводили империалистическую политику, покоящуюся на определенном идеологическом базисе: «самые «либеральные» европейские общества были нелиберальны, поскольку верили в законность империализма, то есть в право одной нации господствовать над другими нациями, не считаясь с тем, желают ли эти нации, чтобы над ними господствовали. Оправдание империализму у каждой нации было свое: от грубой веры в то, что сила всегда права, в особенности, если речь шла о неевропейцах, до признания Великого Бремени Белого Человека, и христианизирующей миссии Европы. Но каким бы ни был тот или иной идеологический базис, каждая «развитая» страна верила в приемлемость господства высшей цивилизации над низшими

255

цивилизациями. Это привело во второй половине столетия к территориальным захватам и в немалой степени послужило причиной мировой войны» (Там же, с. 146).

Ф. Фукуяма считал, что ситуация в Европе изменилась кардинально после второй мировой войны. Победа над фашизмом, по его мнению, означала, что «европейский национализм был обезврежен и лишился какого-либо влияния на внешнюю политику,…модель великодержавного поведения XIX века стала настоящим анахронизмом…Международная жизнь в той части мира, которая достигла конца истории, в гораздо большей степени занята экономикой, а не политикой или военной стратегией» (Там же). Ф. Фукуяма отдавал должное европейцам, которые пошли дальше американцев «в отрицании законности применения силы в международной политике».

В) Дестабилизирующим фактором мировой политики Ф. Фукуяма считал существование коммунистических государств, так как коммунистическая и либеральная идеологии антагонистичны, для марксистско-ленинской идеологии характерен экспансионизм и именно это обстоятельство, по его мнению, подталкивало страны Запада к укреплению своей обороны и «отражению мировой коммунистической опасности». В связи с этим наибольшие опасения у Ф. Фукуямы вызывали СССР и Китайская Народная Республика. Ф. Фукуяма выражал надежду на то, что исчезновение марксизма-ленинизма в Китае и Советском Союзе будет означать «крах его как жизнеспособной идеологии, имеющей всемирно-историческое значение, и…окончательно подорвет ее притензии на авангардную роль в истории. Ее гибель одновременно…снизит вероятность серьезного межгосударственного конфликта» (Там же, с. 148).

Г) Особое внимание Ф. Фукуяма уделил Советскому Союзу, в котором, на момент написании им статьи, под руководством М. С. Горбачева проводилась политика «перестройки». По его мнению, СССР

256

находился на распутье: либо вступить на дорогу, которую избрала после второй мировой войны Западная Европа и большинство азиатских стран и двигаться в сторону либерально-демократических ценностей, либо, опираясь на идею собственной исключительности, отказаться от этого. Фукуяма понимал, какое значение это может иметь для Запада, учитывая территорию и военную мощь СССР. Внушающим оптимизм обстоятельством было для Ф. Фукуямы то, что либеральная советская интеллигенция, собравшаяся вокруг М. С. Горбачева, «пришла к пониманию идеи конца истории за удивительно короткий срок». Кроме того, официальной доктриной М. С. Горбачева стало «новое политическое мышление». Для американского политолога это означало сдвиг СССР в сторону либерализма, так как было ориентировано на создание такого мира, в котором «доминируют экономические интересы, отсутствуют идеологические основания для серьезного конфликта между нациями и в котором, следовательно, применение военной силы становится все более незаконным» (Там же, с. 147).

Все вышеизложенное давало американскому политологу основания сделать вывод о том, что крупные государства мира, которые могли бы участвовать в серьезных конфликтах, уже ориентированы на общецивилизационные и универсальные либерально-демократические ценности, что, собственно, и подтверждало тезис о конце истории. Это вызывало грусть у Ф. Фукуямы: «Конец истории печален, - писал он. – Борьба за признание,…идеологическая борьба, - вместо всего этого– экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителей. В постисторический период…я ощущаю в самом себе и замечаю в окружающих ностальгию по тому времени, когда история существовала. Какое-то время эта ностальгия все еще будет питать соперничество и конфликт. Признавая неизбежность постиндустриального мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в

257

Европе после 1945 г., с ее североатлантической и азиатской ветвями. Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?» (Там же, с. 148).

Несмотря на убежденность в том, что теоретическая истинность либерально-демократических идеалов абсолютна и улучшить их нельзя, Ф. Фукуяма демонстрировал некоторую неуверенность – его знаменитая статья начиналась с вопросительного знака в заголовке и заканчивалась вопросительным знаком в последнем предложении. Можно было предположить, что изменения в мире, произошедшие на рубеже 80-90-х гг. ХХ в. и вызвавшие глобальные перемены, отразятся и на взглядах и настроениях Ф. Фукуямы. Действительно, в 1992 г. американский политолог опубликовал солидную монографию «Конец истории и последний человек». Более десяти лет спустя она была переведена на русский язык и издана в России (Ф. Фукуяма. Конец истории и последний человек / Пер. с англ. М. Б. Левина. – М.: ООО «Издательство АСТ: ЗАО НПП «Ермак», 2004. – 588 с. Издатели сопроводили публикацию комментарием, что это «одно из самых известных произведений Ф. Фукуямы, ставшее международным бестселлером и переведенное на несколько десятков языков»).

В предисловии к своей книге сам Ф. Фукуяма признавал, что «дальние истоки книги лежат в статье, названной «Конец истории?», но вместе с тем, книга «не есть повторение моей статьи и не является попыткой продолжить дискуссию с ее многочисленными критиками и комментаторами» (Ф. Фукуяма. Конец истории и последний человек, с. 9). Несмотря на насыщенность книжного пространства последними мировыми событиями, главный вопрос, который волновал Ф. Фукуяму, был все тот же: действительно ли в конце ХХ столетия можно говорить об истории «не как последовательности событий, пусть даже серьезных и великих, а об Истории с большой буквы, понимаемой как единый, логически последовательный эволюционный процесс, рассматриваемый

258

с учетом опыта всех времен и народов,…Истории, которая в конечном счете, приведет большую часть человечества к либеральной демократии?» (Там же, с. 8, 10). Ф. Фукуяма дал положительный ответ на этот вопрос. Он называл «хорошими новостями» распад СССР, ослабление позиций как крайне правых, так и крайне левых сил, и на этом фоне упрочение позиций либеральной демократии, которая остается «единственным логически последовательным политическим стремлением и…овладевает различными регионами и культурами во всем мире» (с. 11).

Цель своей книги Ф. Фукуяма определил так: «Поднимая снова вопрос, существует ли на свете Универсальная История человечества, я возобновляю дискуссию, которая возникла в начале девятнадцатого века. …Хотя идеи, которые я выдвигаю, были сформулированы такими философами, как Гегель и Кант,…я надеюсь, что приводимые мною аргументы имеют самостоятельную ценность. В данном томе довольно нескромно делаются не одна, а две отдельные попытки дать контуры такой Универсальной Истории» (с. 11-12). Первая попытка Ф. Фукуямы найти основу направленности истории свелась к выводу, что экономическое развитие человечества имеет свою конечную направленность к капитализму с его либерально-демократическими ценностями, а не к социализму. Но изучение этого аспекта оказывается недостаточным для достижения целей, поставленных американским политологом, так как «человек не является просто экономическим животным» (с. 14). Следовательно, это предопределяет второй аспект исторического процесса, который Ф. Фукуяма позаимствовал в нематериалистическом взгляде Гегеля на историю, как «борьбу за признание» (выделено мною – Л. К.).

Ф. Фукуяма вслед за Гегелем считал, что человек имеет разные потребности. Первая группа потребностей – естественные потребности и желания–присуща человеку, как и животному–это потребности,

259

направленные во вне–еда, питье, жилье, а главное–самосохранение. Вторая группа потребностей отличает людей от животных – это желание быть «признанным», «признанным человеком, то есть существом, имеющим определенное достоинство» (с. 15). Именно это позволяет человеку преодолеть страх за свою жизнь и рискнуть ради высших, абстрактных принципов и целей, либо бороться за престиж. Ф. Фукуяма считал, что жажде признания сопутствуют такие эмоции, как гнев (если с человеком обращаются как с имеющим меньшую ценность, чем он сам

осебе думает), стыд (который испытывает человек, когда он сам не оправдывает представления о своей ценности) и гордость (когда человека ценят в соответствии с его самооценкой). Гегель полагал,

что именно жажда признания и сопутствующие ей эмоции и являются двигателем исторического процесса.

Отталкиваясь от этой посылки, Ф. Фукуяма переносит идею

оборьбе за признание на сферу международной политики, что и является предметом настоящего анализа. Все войны,

которые пережили люди, национализм, империализм, создание мировых империй, «политика с позиции силы», по его мнению, были воплощением борьбы за признание на уровне не личностей, а государств. На личностном уровне жажда признания, утверждал Ф. Фукуяма, была решена в ходе Великой Французской и Американской революций в процессе создания либеральной демократии, которая гарантировала признание человеческого достоинства для всех граждан и обществом, и государством через предоставление прав и свобод (с. 17). В сфере межгосударственных отношений этот принцип выразился в признании либеральными демократиями легитимности существования друг друга и, следовательно, отказа от претензий признать себя выше других, и признания себя, равными другим. Такая позиция, считал Ф. Фукуяма, делает минимальным риск возникновения войн между либеральными демократиями, но цинично признавал допустимым для

260