§ 3. Спор о природе правоотношений

А. Правоотношения - это фактические отношения, урегулированные правом. Такая точка зрения имеет несколько модификаций. Одна из них разработана традиционной западноевропейской наукой и строится, как мы видели в п. А § 1, на представлении о субъекте права как носителе правовой власти обязывать других исполнять свою волю, когда желания данного субъекта не запрещены законом. Довольно полно эта концепция описана в «Курсе германского гражданского права» Л. Эннекцеруса. Вот его определение правоотношения: «Правоотношением мы называем имеющее правовое значение и вследствие этого регулируемое объективным правом жизненное отношение, которое состоит во влекущем правовые последствия отношении лица к лицам или предметам опирается, определяет субъективное право как правовую власть. Правовая власть, по Кельзену, - возможность своим поведением создать предпосылки для применения принуждения, а правовая власть, по Эннекцерусу, - возможность своим поведением воздействовать на вещь или человека, т.е. правомочия. Субъект права, по Эннекцерусу, - это субъект правомочий.

На возражение, упоминаемое выше, о правосубъектности недееспособных Эннекцерус дает такой ответ: «...это возражение покоится на смешении правовой власти, которая, как все объективное и субъективное право, является только мысленно представляемым и волевым содержанием (человеческих связей), с фактической властью или господством, которые, хотя поощряются и защищаются правопорядком, но не могут быть им непосредственно созданы».(25) Таким образом, по Эннекцерусу, мысленно представляемая правовая власть - это не то же самое, что фактическая власть. В частности, у недееспособных имеется мысленно представляемая правовая власть, и поэтому они могут участвовать в правоотношениях, хотя фактическая власть у них отсутствует. Но тогда фактические отношения отличаются от правоотношений, в которых участвуют недееспособные, что явно противоречит общему определению правоотношений как разновидности фактических, жизненных отношений.

С юридическими лицами ситуация еще сложнее. Здесь мысленно представляема не только правовая власть, но и сам ее носитель. О каких же фактических отношениях можно говорить? Эннекцерус выходит из положения, признавая недостаточность определения субъективного права как правовой власти по отношению к юридическим лицам.

Он видит два возможных выхода: 1) считать, что субъективные права физических лиц являются правовой властью, а права юридических лиц - лишь способом целевой связанности; 2) полностью отказаться от понятия субъективного права как правовой власти и рассматривать его как связанность в определенных целях и для физических и для юридических лиц.

Логика Эннекцеруса близко подходит к концепции Дюги и Кельзена, но на этом и останавливается. Эннекцерусу кажется, что, определив субъективное право юридического лица как целевую связанность, удается сохранить данное понятие и соответственно представление о правоотношениях в качестве разновидности фактических отношений. Однако Дюги приводит два примера, из которых видно, что определение правоотношения как фактического отношения явно противоречит практике, независимо от того, как определено субъективное право, и определено ли оно вообще.

Рассмотрим первый пример Дюги. Многократно доказано, что, вопреки определению Эннекцеруса, правоотношения не могут возникать между лицом и вещью. Правовая власть, выражающая волю собственника, направлена не на вещь, а на подавление воли всех других лиц в отношении этой вещи. Фактическая же власть собственника, направлена, конечно, на вещь. Но даже если с этим не согласиться, у Дюги есть второй, более сильный пример - завещание в пользу несуществующего еще юридического лица. Например, распоряжение наследодателя организовать на завещанные деньги больницу и передать ей все наследственное имущество. Такие акты воли защищаются объективным правом, т. е. в подобных случаях юристы «мысленно представляют» себе правоотношения с потенциальным лицом, с которым не может быть фактических отношений, так как лица не существует. Дюги же в полном соответствии со своей концепцией пишет: «Ни к чему разыскивать начало и конец несуществующего отношения, а просто нужно установить, был ли налицо акт воли, вызванный целью, согласной с объективным правом».(26)

Итак, даже если права юридических лиц и рассматривать как целевую связанность, «мысленно представляемые» правоотношения с участием юридических лиц отличаются от фактически возникающих отношений.

Б. Другая модификация той же точки зрения наиболее полно представлена Р.О. Халфиной. Вот два ее определения: 1)«В настоящей работе... фигурирует признаваемое почти единодушно положение о том, что правоотношение - это общественное отношение, урегулированное нормой права»;(27) 2)«Правоотношение, будучи реализацией нормы, представляет собой... конкретное общественное отношение, облеченное в правовую форму. Сочетание указанных моментов - ключ к пониманию места правоотношения в системе правового регулирования».(28)

Основной акцент в первом определении: правоотношение - общественное отношение, урегулированное нормой права. Одна из проблем здесь уже известна - применение понятия субъективного права к недееспособным и юридическим лицам. Главный акцент во втором определении: правоотношения - один из способов реализации нормы права. Реализация нормы в правоотношении - «превращение долженствования в акт конкретного поведения. С указанной точки зрения правоотношение и должно рассматриваться как результат действия нормы».(29) Таким образом, поднимается важный вопрос о сопоставлении эталонов поведения, заложенных в нормах, с поведением людей. Именно здесь кроется вторая проблема, возникающая при интерпретации правоотношения как фактического отношения, урегулированного правом.

Принимая правоотношения в качестве разновидности фактических отношений, всю совокупность последних можно разделить на две группы: одна - отношения, урегулированные нормами права, другая - все остальные. Следовательно, правоведение должно обладать механизмом, который мог бы определять принадлежность конкретного фактического отношения к той или иной группе, т.е. механизмом сопоставления актов поведения людей с эталоном, установленным в норме. Этот механизм должен быть объективным, т.е. признанным обществом и не зависеть от применяющей его личности. Если такого механизма нет, правоотношение не может считаться объективным понятием правовой науки, так как любое научное понятие («абстрактный тип», по Гримму) является совокупностью признаков, причем наличие или отсутствие этих признаков у конкретного объекта должно эффективно и объективно определяться.

Объективный механизм сопоставления актов поведения людей с нормативным эталоном действительно имеется, но это вовсе не механизм правоведения, а суда и других правоприменительных органов. Ученый-правовед может, конечно, высказать сомнение в том, урегулировано ли данное фактическое отношение нормами права, - но это его субъективное мнение, и не более. У правовой науки нет (и не может быть при установившемся порядке жизни) механизма, который мог бы объективно сопоставить акт поведения с эталоном и тем самым установить урегулированность правом данного фактического отношения.

В. Принципиально иной подход состоит в том, что правоотношения - это модели, искусственно созданные юристами. Коркунов, например, пишет: «Так как юриста непосредственно интересует именно юридическая форма отношений, то понятно, что для юридического исследования представляется весьма важным отделить общую юридическую форму однородных отношений от разнообразного фактического содержания. С этой целью юристы конструируют мысленно представление о таких юридических отношениях, которые бы всецело и исключительно определялись одними только юридическими нормами».(30)

Аналогичный взгляд на правоотношения содержится в чистом учении Кельзена, которое обращено только к нормам и только к тем элементам поведения людей, которые входят в составы норм. По Кельзену, изучению подлежат не отношения между людьми, а отношения между нормами, точнее, между составами, определенными нормами. Таким образом, «правоотношение - это не некое жизненное отношение, внешне регулируемое правовыми нормами, т.е. не некое содержание, облеченное в правовую форму, но сама эта форма, т. е. отношение, изначально конституированное, созданное правовыми нормами».(31)

В этой позиции нет противоречий, так как правовые интеллектуальные модели можно строить какими угодно и следить за тем, чтобы логика строго соблюдалась. Но остается «неудобный» вопрос, поставленный Гриммом: зачем нужны модели, если в социальной реальности нет ничего, что ими бы описывалось? В том, что они необходимы, нет сомнения ни у кого. Мы уже находили подтверждения этому у Коркунова и Кельзена. Можно еще привести мнение Мишу: «Если точно установлено, что основные понятия, с которыми оперирует наука права, такие, например, как понятия субъективного права... субъекта права, объекта права, не имеют сами по себе объективной реальности, то все же нужно признать, что они для нас практически необходимы».(32)