Экзамен зачет учебный год 2023 / 1902 Покровский И.А. Владение в ГУ

Покровский И.А.

ВЛАДЕНИЕ В РУССКОМ ПРОЕКТЕ ГРАЖДАНСКОГО УЛОЖЕНИЯ

Источник информации: Журнал Министерства юстиции. 1902. № 10.

Сайт: http://www.mosur.ru/

I.

Владение, несмотря на огромную литературу о нем, продолжает до сих пор оставаться одним из труднейших отделов гражданского права. Чем больше вдумываешься в него, тем больше встает нерешенных вопросов, отделаться от которых уже нет возможности. «Кто раз забрался в вопросы владения, тот не так легко из них выберется», - сказал однажды Беккер, и слова эти определяют положение не только писателей, но и законодателей. Кодификационные работы новейшего времени наглядно показывают, насколько в этой области многое остается еще запутанным и незаконченным.

Доминирующим вопросом в учении о владении является, без сомнения, вопрос об основании защиты владения, и вопрос этот далеко не есть только вопрос академический. Разрешить этот вопрос так или иначе значит сразу же занять определенную позицию по отношению к целой массе отдельных практических вопросов владения, «значит найти жизненный нерв всего института, определить его социальную роль, его смысл и цель в ряду прочих институтов и учреждений, обеспечивающих жизнь социального организма. Напротив, до тех пор, пока эта задача не разрешена, мы не будем в состоянии дать рациональную постановку института в законодательстве и практике; мы будем в отдельных вопросах бродить ощупью, и наши работы и законопроекты будут представлять из себя конгломерат разрозненных норм, лишенных общей мысли и связи, зачастую в самом основании своем противоречивых».

Таким образом первую задачу для всякого законодателя составляет разрешить вопрос, для чего владение защищать, и затем в дальнейших вопросах о том, что же именно защищать и как защищать, строго держаться раз принятой точки зрения. Вследствие этого и погрешности законодателя могут быть двоякого рода: во-первых, основная точка зрения неправильна; во-вторых, правильная точка зрения последовательно не проведена.

Посмотрим, что представляет из себя в этом смыслe русский проект в отделе о владении. Заметим заранее, что работа русской редакционной комиссии значительно была облегчена соответственной и необычайно старательной работой, произведенной недавно в Германии.

Как было изложено нами в другом месте - составители германского уложения в указанном основном вопросе владения заняли вполне определенную позицию. «Предписания проекта», - заявляет официальная записка (Denkschrift zum Entwurfe), - «исходить из той мысли, что защита владения имеет своим назначением обеспечить общественный мир охраной внешнего господства лица над вещью». Они стали таким образом не на субъективную точку зрения владельца (так называемую Willenstheorie) или предполагаемого собственника (теория Иеринга), а на объективную точку зрения общественного гражданского мира.

Авторы русского проекта решают совершенно иначе, причем в «Объяснениях» мы находим поэтому вопросу довольно подробные рассуждения. «Несомненно», - говорится там, - «что первоначальным источником охраны владения, как существующего факта, против насилия со стороны того, кому принадлежит право на имущество, нарушаемое этим владением, является публичный интерес общественного спокойствия. Стремление публичной власти предоставить себе решение споров об имуществе между гражданами и устранить драки, убийства и другие преступления, которыми сопровождалось бы решение подобных споров, если бы оно было предоставлено усмотрению и личным силам спорящих между собою сторон. Так объясняется происхождение преторских интердиктов в древнем Риме и исков о восстановлении отнятого владения во Франции».

«Но если в первоначальном устройстве гражданских обществ таковою должна была быть главная забота законодательной власти при установлении охраны владения, то в последовавшем засим развитии этого института и в современном положении законодательства нельзя уже ограничиваться исключительною целью охранения публичного интереса, общественного порядка и спокойствия» … «Объяснение значения владения и его охраны следует искать в другом направлении, более соответствующем значению вообще гражданского права… В огромном большинстве случаев внешний факт владения совпадает с внутренним основанием, с правом на владение: несомненно, огромное большинство собственников владеет своими имуществами. Отсюда естественно, обыкновенно соответствующее действительности, предположение, что владение основано на праве собственности, что оно законно, заслуживает защиты закона, как проявление права собственности, как видимое его осуществление». Затем следует ссылка на известную книгу Иеринга «Об основании защиты владения».

Наконец в заключении говорится: «Вышеизложенным объяснением значения владения, его связью с предположением о самом праве собственности, осуществляемом посредством владения, предрешается та практическая цель к которой должны стремиться, главным образом, положения законов о владении, а именно: посредством защиты владения обеспечить праву собственности надлежащую охрану и безопасность».

Таким образом точка зрения авторов нашего проекта также совершенно ясна: идею охраны гражданского мира, принятую составителями германского кодекса, они признают правильной лишь для древнейшего времени; для современных же условий эта идея им кажется узкой, и они принимают теорию Иеринга.

Не вдаваясь здесь в теоретические и, так сказать, философские рассуждения о сравнительной правильности того или другого воззрения на юридическую функцию владения, мы постараемся рассмотреть в дальнейшем, насколько это воззрение наших кодификаторов последовательно проведено ими в отдельных положениях и насколько вообще оно может быть проведено без нарушения нашего чувства справедливости и основных требований практической целесообразности.

II.

Остановимся прежде всего на вопросе о субъективных и объективных предположениях владения.

Что касается субъекта владения, т.е. вопроса о том, кто может быть владельцем и претендовать на владельческую защиту, то наш проект, как, впрочем, и другие из современных кодексов, об этом специально не содержит никаких постановлений. Тем не менее, наш проект, усваивая себе основную точку зрения Иеринга, этим самым обязуется принять и дальнейшие логические последствия ее, формулированные этим ученым в его известной фразе «wo kein Eigenthum, da auch kein Bezitz»; «где не может быть собственности, там не может быть владения». В частности, по отношению к субъекту владения, эта формула будет гласить так: «кто не может быть собственником, тот не может быть и владельцем». И действительно, Иеринг видит подтверждение этой мысли в том, что в Риме подвластный дети (filii families) самостоятельными владельцами не считались.

Оставляя в стороне вопрос о римском праве и de lege lata вообще, возьмем только два примера из действующего русского права и посмотрим, к чему применение Иеринговской формулы может повести.

Как известно, по действующим русским законам, евреи вне так называемой черты оседлости, за некоторыми исключениями; не могут приобретать недвижимости в собственность. Представим себе, что еврей в этой запрещенной территории занимает дом; должны ли мы признать, что владения он не имеет и на владельческую защиту претендовать не может? Должны ли мы признать, что он бесправен перед лицом всякого охочего человека, что он не может защищаться от вторжения в его квартиру? Если даже считать всякое пребывание еврея вне черты оседлости безусловно вредным с точки зрения каких-либо государственных интересов, то и при этом условии предоставить защиту этих интересов инициативе всякого проходимца в высокой степени опасно.

Совершенно к таким же самым вопросам приводит и другое известное запрещение русского закона - запрещение нехристианам владеть святыми иконами (ст. 1188-1190 1 ч. X т.). Значит ли это, что всякий христианин, заметив икону в доме, напр., магометанина, хотя бы в совершенно «приличном месте», как того требует закон, может по своему произволу отнять ее, и магометанин не будет иметь возможности защищаться?

Мы думаем, что достаточно уже этих двух примеров (а много их в современных культурных государствах и быть и не может), чтобы убедиться, насколько предполагаемая Иерингом и авторами нашего проекта связь между владением и собственностью с точки зрения субъекта сомнительна.

Еще сомнительнее делается эта связь, если мы пересмотрим ее с точки зрения объекта.

Как известно, объектом собственности может быть, только вся вещь: не может быть отдельных прав собственности на отдельные составные части вещи, напр., отдельно на землю, на дом, на первый этаж, на второй этаж, на правую сторону первого этажа и т. д. Если мы будем держаться формулы Иеринга, если мы примем всерьез заявление наших кодификаторов что «предметом владения могут быть также лишь те физические имущества, которые могут быть предметом и права собственности», то мы должны будем лишить владельческой защиты почти все городское население. Это было бы, конечно, абсурдом, но для устранения этого абсурда авторы нашего проекта решительно ничего не делают, несмотря на то, что даже составители германского уложения, принципиально, как сказано, стоявшие на иной точке зрения, сочли необходимым устранить возможное сомнение прямым указанием, что владение возможно и на отдельные части вещи, в особенности на отдельные помещения (§ 865).

Сомнительно, далее, с точки зрения современного права положение res piiblicae. Составители нашего проекта, впрочем, от этого сомнения далеки. «Публичные имущества», - читаем мы в объяснениях, - «ввиду необходимой связи владения и собственности, не могут, пока сохраняют свойство публичности, быть предметом и владения. Применение этого начала на практике выражается в том, что пока улица, публичная дорога, кладбище и т.д. служат для той цели, для которой они предназначены, никакой захват этих имуществ не может установить владение в пользу захватившего; достаточно простого распоряжения того установления, на попечении которого состоит публичное имущество, для того, чтобы устранить завладевшего, не открывая сему последнему пути к восстановлению нарушенного владения посредством владельческого иска».

Пока идет речь о «том установлении, на попечении которого состоит публичное имущество», конечно, с этим можно было бы еще мириться. Но дело-то в том, что, отвергнув возможность владения и владельческой защиты для всякого (быть может, вполне добросовестно) захватившего (под постройку) часть улицы, публичной дороги и т.д., мы тем самым открываем полный простор для произвола и насилия со стороны всех третьих, совершенно посторонних, лиц. Опять-таки и здесь - даже в лучшем случае - мы создаем какое-то анархическое представительство в общественных интересах, едва ли терпимое в государстве сколько-нибудь культурном.

III.

Владение есть некоторое отношение между субъектом - лицом и объектом - вещью; каким же должно быть это отношение для того, чтобы вызывать юридические последствия, т.е. прежде всего правовую защиту?

Как известно, римское право требовало для этого наличности двух условий. Во-первых, должно быть налицо фактическое господство субъекта над вещью - так называемый corpus possessionis, и, во-вторых, намерение лица владеть - так называемое animus possessionis. Однако, ближайшее определение этого последнего условия для римского права представляет значительные трудности. Защищаются, во-первых, лица, которые владеют вещью с намерением владеть ею себя вполне для себя и исключительно, так, как владеет собственник: это так называемые владельцы сит апimo domini.

Но, сверх того, защищаются некоторые из таких владельцев, которые, очевидно, такой воли не имеют, напр., тот, кому вещь передана в залог, тот, кому вещь отдана в секвестр, и некоторые другие (случаи так называемого производного владения). Напротив, некоторые другие категории владельцев, у которых мы имеем animus, по-видимому, совершенно аналогичный с только что названными, владельческой защиты не получают; таковы, напр., лица, которым вещь отдана в наем, в ссуду, на сохранение и т.д. Много было потрачено усилий, чтобы дать какое-либо логическое объяснение этому различию, но все эти усилия остались бесплодными, и, конечно, потому, что такого логического различия на самом деле не существует, а мы имеем здесь дело с постепенным историческим наслоением в процессе развития римских норм о владении. Это доказывается, между прочим, постепенным распространением посессорной защиты и на лиц последней категории в римском праве эпохи рецепции. Но вместе с этим экстенсивным распространением владельческой защиты определение необходимого animus possidendi делалось все труднее и труднее, так что теоретики стали употреблять общее выражение - animus rem sibi habendi.

Как бы то ни было, но считалось несомненным одно: владение вовсе без animus невозможно. Вследствие этого казалось неопровержимым римское положение о том, что спящий не приобретает владения на вещь, всунутую ему в руку во время сна, равно как не приобретает владения безумный или малолетний.

Эта доктрина о необходимости animus попала целиком и в первый проект германского уложения, но дальнейшее обсуждение этого вопроса в Германии привело к результатам прямо противоположным. Указывалось на то, что «необходимо принимать во внимание и такие случаи, где вещь попала в сферу господства лица при таких условиях, при которых о воле к приобретению не может быть и речи, но тем не менее существует потребность в защите. В особенности это касается лиц, неспособных к воле (дети, душевнобольные), которые в противном случае оказались бы вовсе неспособными приобретать владение». Указывалось, далее, и на то, что отказать в правовой защите во всех подобных случаях значило бы впасть в противоречие с основной задачей владельческой защиты - обеспечивать общественный мир путем охраны фактического господства лиц над вещами. Вследствие всех этих соображений тот параграф ныне действующего в Германии уложения, в котором говорится о приобретении владения (§ 854), получила такой вид: «Владение вещью приобретается установлением фактической власти над нею», т.е. требуется только corpus possessions, и вовсе не упоминается об animus. Таков был общий исторический ход вопроса, с которым, конечно, должны были столкнуться и составители нашего проекта. Как же они его разрешили? В ответе на этот вопрос ст. 136 проекта говорит: «Владение приобретается поступлением имущества во власть лица в соединении с намерением его владеть имуществом для самого себя».

Как видим, восстановляется прежняя доктрина об animus rem sibi habendi во всем ее объеме. Однако, такое восстановление наводит на многие размышления.

Во-первых, с точки зрения основной мысли авторов нашего проекта о том, что владение защищается в интересах собственности, что, где не может быть предположения о собственности, там не может быть и владения, - следовало бы ожидать, что они признают правовую защиту только за владением «в виде собственности», за владением cum animo domini. Какое же, в самом деле, может быть предположение собственности, если владелец прямо заявляет что он арендатор, залогодержатель и т.д.? Ведь, говорят же сами авторы проекта в одном месте «Объяснений» следующее: «Предположение о праве собственности возможно лишь при условии, что это - владение в виде собственности: нельзя, в самом деле, думать, что носильщик предполагается собственником багажа, им переносимого со станции в экипаж, что кучер - собственник экипажа и лошадей, которыми он правит, что наниматель квартиры - собственник части дома и т. д. Во всех этих случаях из одного уже внешнего отношения человека к имуществу видно, что он не собственник потому, что не владеет как собственник (non se gerit ut dominus), а потому и предположение о праве собственности из этого рода отношений черпаемо быть не может». Если так, то нам кажется, что, напр., и залогодержатель не так ведет себя по отношению к заложенной вещи, как собственник; должен ли он вследствие этого быть лишен посессорной защиты? В действительности сами авторы проекта так далеко не идут: в ст. 137 говорится о «производном владении» в силу вотчинного или договорного права; этому владению они также дают посессорную защиту против третьих лиц. Оказывается, следовательно, что и здесь их априорное учение о связи владения с собственностью вносит только смуту и возможность ложных заключений.

Во-вторых, выражение нашего проекта «с намерением владеть имуществом для самого себя» являясь переводом «animus rem sibi habendi», передает вместе с тем и всю темноту и неясность своего оригинала. Кто имеет намерение владеть имуществом для самого себя? Конечно, собственник, захватчик, вор, но, например, по отношению к арендатору, залогодержателю и т.п. лицам выражение «для самого себя» будет уже несколько сильно, а по отношению к тому, кому вещь передана на сохранение, на комиссию, для исполнения поручения или каких-нибудь работ, это выражение будет уже вовсе неверно. Если я сохраняю чужую вещь, то едва ли я скажу, что я владею ею «для самого себя». Одно из двух: или, предполагая серьезный смысл в тексте ст. 136, придется отказать лицам последней категории в посессорной защите, или же признавая необходимость таковой, считать указанное выражение ничего не значащей фразой. Если авторы проекта хотели отграничить случаи защищаемого производного владения от таких случаев, как вышеприведенное владение носильщика, кучера и т.д., то им нужно было не ссылаться на несуществующую в действительности связь владения с собственностью и не успокаиваться на ничего не говорящем выражении «с намерением владеть для самого себя», а поискать какого-либо иного критерия, хотя бы такого, какой мы имеем в § 855 германского уложения: «Если кто-либо осуществляет фактическую власть над вещью для другого лица в его доме или предприятии или в иных подобных отношениях, при которых он обязан следовать указаниям этого последнего относительно вещи (как раз носильщик и кучер), то владельцем считается только это другое лицо». Другой вопрос, целесообразно ли такое отграничение вообще; но, раз оно признается желательным, демаркационная линия должна быть проведена не на основании каких-либо психических черт animus, а на основании объективных особенностей отношений.

В-третьих. Хорошо ли, плохо ли, определен нашим проектом необходимый для наличности владения animus, во всяком случае несомненно одно, что animus вообще необходим. Объяснительная записка говорит по этому поводу «Случайное или невольное соприкосновение человека к вещи не производит никакого юридического действия. Так, уже римские юристы указывали, что связанный веревками или цепями пленник не владеет ими, а скорее сам находится в их власти. То, что придает известное юридическое значение отношение человека к имуществу, это - направление воли человека. Если, находясь у знакомого, я случайно возьму в руки принадлежащую ему книгу,. если зайду к нему в сад и буду там гулять, то, совершая эти действия, я, очевидно, не имею намерения не только присвоить себе книгу или сад моего знакомого, но даже не думаю посягать на временное пользование этим имуществом, а потому таким прикосновением к имуществу я не делаюсь ни владельцем в строгом смысле (possessor),. ни даже держателем (detentor), ибо на это нет моей воли».

Эта несложная аргументация после такой всесторонней разработки, которой подвергнут был этот вопрос в германской комиссии и которая, вероятно, была известна авторам нашего проекта, кажется совсем неубедительной. Нельзя, конечно, признать владения в приведенных ими примерах, но не потому, что там нет воли, а потому что там нет надлежащего господства над вещью, т.е. corpus. Какое же господство пленника над веревками? Он не был бы владельцем даже в том случае, если бы имел самый крепкий animus rem sibi habendi. Какое господство у лица, которое случайно в моей комнате взяло вещь в руки, положило, опять взяло и т.д.? Если бы даже это лицо желало вещь похитить, то и тогда похищения еще не было бы.

Но если бы даже были приведены примеры и более убедительные, что делать с малолетними и душевнобольными, которые сыграли столь видную роль в отказе германской комиссии от римской доктрины? В «Объяснениях» об этом мы не находим ни слова, как будто бы и вопроса вовсе не существовало. А между тем, напомним, что уже в самом римском праве по отношению к малолетним было допущено важное в принципиальном смысле отступление: приобретение ими владения в случае traditio при помощи одного только corpus. Составители нашего проекта оказались таким образом большими романистами, чем сами римляне.

В самом деле, ребенок покупает себе в лавочке лакомства, дети набрали в лесу грибов; - неужели их можно оставить беззащитными? Конечно, защищать их будут родители и опекуны, но, ведь, для того чтобы защищать, надо признать, что владение было ими приобретено, несмотря на отсутствие юридической волеспособности.

Да и помимо детей и душевнобольных, отказ во владельческой защите вследствие отсутствия animus сплошь и рядом поведет к весьма нецелесообразным результатам. У меня во дворе находится вещь, попавшая туда как-либо без моего ведома. Забравшийся ко мне вор схватил ее, но я застаю его как раз в этот момент: должны ли мы отдать предпочтение вору перед тем лицом, в сфере господства которого вещь находилась и находится?

Кто-то по ошибке, вместо своего пальто, положил свой кошелек в мое пальто; я, ничего об этом не зная, иду по улице и чувствую, что ко мне в карман забралась рука и шарит в нем; я схватываю эту руку и нахожу в ней известный мне кошелек моего знакомого. Если я отниму кошелек, совершу ли я этим запрещенное самоуправство? Всякого человека окружает определенная - для всех третьих лиц хорошо распознаваемая - сфера его господства: это его двор, дом, квартира, комната, наконец, даже карманы его одежды. С точки зрения интересов культурного правопорядка, эта внешняя, объективная сфера господства должна признаваться неприкосновенной для всякого произвола и насилия. Внутреннее, субъективное настроение господина этой сферы для третьих лиц неизвестно и потому должно быть безразлично. Каждый должен с уважением останавливаться даже перед внешними, объективными границами этой сферы, этого частного мира, ибо этот частный мир является как бы продолжением самой личности.

Совершенно справедливо поэтому заявление авторов германского кодекса, что отказ в правовой защите во всех подобных случаях противоречил бы вполне выяснившимся интересам культурного гражданского правопорядка.

Вместе с тем, полагаю, можно свести и окончательные счеты с Иеринговской теорией об основании защиты владения. Мы видели, что даже сами сторонники ее - составители нашего проекта - в некоторых отдельных положениях оказались не в силах провести ее практически и приняли нормы, ей прямо противоречащие. Мы видели, что в других случаях, где наш проект проводит свою основную точку зрения последовательно, она оказывается весьма сомнительной и приводит к решениям едва ли желательным. Отсюда, конечно, возможен только один вывод: владение защищается и должно защищаться не в интересах права собственности и собственников, а в интересах охраны гражданского мира и порядка. «На обеспеченности владельческих отношений покоится порядок человеческого общежития», - говорит Эндеманн. «Охранять мир дома и через его посредство мир народа составляло всегда одну из высших задач общежития. Поэтому еще в древности охрана гражданского мира (Friedenswahrung) являлась прямою обязанностью властей и осуществлялась по инициативе государства и полиции. Но эта же основная мысль сохранила свое определяющее значение и после того, как рядом с процессом публичным развилась гражданская защита реальных отношений к имуществам. Охрану получает все, что гарантирует общественное спокойствие, и прежде всего охраняются фактически существующие отношения господства над вещами. Они охраняются ради них самих, охраняются, как проявление и как средство для сохранения общественной безопасности. А самый факт, который таким образом охраняется, есть владение». Эту мысль, которую приняли составители германского уложения, следовало бы положить в основу своих работ и нашей редакционной комиссии.

IV.

Признав защищаемыми владельцами многих из таких лиц, которые по римскому праву не защищались, напр., тех, кому вещь отдана в наем, в ссуду, на сохранение и т.д., германское уложение очутилось перед вопросом: нужно ли вследствие этого тех, кто отдал вещь в наем, в ссуду и т.д., признать уже вовсе не владеющими?

В пользу такого решения говорило, по-видимому бесспорное, римское правило, что compossessio plurium in solidum невозможно; однако, еще болеe бесспорные потребности жизни говорили против этого решения и составители германского уложения пришли к следующему выходу.

Признавая арендатора, ссудопринимателя и т.д. непосредственными владельцами (unmittelbare Besitzer), они в то же самое время признали и хозяев вещи владельцами, но владельцами посредственными (mittelbare Besitzer), при чем в дальнейшем отношения складываются так. В отношениях к третьим лицам prima facie защитой пользуется владелец непосредственный; однако, если этот последний защищать свое владение не захочет или не сможет, то в праве требовать восстановления владения и владелец посредственный. В отношениях же между ними самими посессорной защитой пользуется только владелец непосредственный, хозяину же остается только обязательственный иск из контракта.

Что касается нашего проекта, то он в принципе также принимает владение двух лиц на одну и ту же вещь. Ст. 137 говорить: «Кто владеет имуществом, как своим собственным, тот имеет владение самостоятельное (в виде собственности). Всякое иное владение, в силу вотчинного или договорного права, признается производным. Одно н то же имущество может быть в самостоятельном владении одного лица и вместе с тем в производном владении другого лица».

Но как определяются дальнейшие отношения? Если мы возьмем прежде всего отношения к третьим лицам, то уже из только что приведенной ст. 137 должно быть выведено заключение, что в случае нарушения владения третьим лицом претендовать на защиту может как владелец самостоятельный, так и владелец производный; но в каком порядке – наш будущий закон не определяет; даже в объяснениях мы по этому поводу ничего не находим. Вследствие этого остается неясным, должен ли прежде всего требовать защиты владелец самостоятельный, а производный лишь во второй линии - на случай, если тот защищаться не хочет или не может, - или же наоборот, как в германском законе, в первой линии стоит владелец производный, а самостоятельный лишь во второй.

Напротив, отношения между ними самими наш проект определяет вполне ясно. Ст. 145 гласит: «Не имеют владельческих исков ни собственник против производных от него владельцев, ни эти последние против собственника и других лиц, производящих свое владение от того же собственника».

Таким образом ни тот, ни другой друг против друга посессорно не защищаются. Мотивируется это положение так: «Владелец, передавший другому лицу производное владение, остается тем не менее владельцем своего имущества; следовательно, между ним и этим другим лицом спор может быть лишь о том, не вышел ли тот или другой из пределов тех отношений к имуществу, которые каждому из них предоставлены были по акту или договору, установившему эти отношения; вопрос, значит, не о нарушении владения кем-либо из них, а о нарушении права по акту или договору; о владельческом же иске против владельца, оставшегося таковым и после такой передачи имущества другому лицу, речи быть не может».