Добавил:

neus500 Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.

Вуз:

Московский государственный юридический университет им. О.Е. Кутафина

Предмет:

Арбитражное право

Файл:

Арбитраж 22-23 учебный год / ВЭП РФ, 2017, 12.pdf

Скачиваний:

Добавлен:

21.12.2022

Размер:

5.75 Mб

Скачать

☆

<<< < Предыдущая 1 2 3 45 / 55

Свободная трибуна

Владислав Валерьевич Старженецкий

доцент кафедры международного публичного и частного права НИУ «Высшая школа экономики», кандидат юридических наук

Юрисдикционные иммунитеты иностранных государств в контексте признания и приведения в исполнение решений международных инвестиционных арбитражей1

Признание и приведение в исполнение арбитражных решений против иностранных государств в российских судах поднимает целый спектр правовых вопросов, связанных с юрисдикционными иммунитетами государств, на которые еще только предстоит ответить отечественной правоприменительной практике. Будучи процедурой sui generis, признание и приведение в исполнение арбитражного решения против иностранного государства затрагивает как судебный иммунитет, так и иммунитет от исполнения решения суда или арбитража. Заключение государством арбитражного соглашения само по себе еще не означает согласия государства на юрисдикцию иностранных судов по вопросам признания и приведения в исполнение, хотя данная точка зрения активно оспаривается сторонниками теории подразумеваемого отказа от юрисдикционного иммунитета, получившей распространение в западных юрисдикциях. Принятие принудительных мер против иностранного государства, направленных на исполнение арбитражного решения, создает серьезные риски для устойчивости международных отношений и требует очень взвешенного и сбалансированного подхода, учитывающего альтернативные способы исполнения решений международных инвестиционных арбитражей.

Ключевые слова: юрисдикционные иммунитеты государств, признание и приведение в исполнение иностранных арбитражных решений, международный инвестиционный арбитраж

1Статья подготовлена с использованием СПС «КонсультантПлюс».

Свободная трибуна

Vladislav Starzhenetskiy

Associate Professor of the Public and Private International Law Department of the Higher School of Economics, PhD in Law

Recognition and Enforcement of International Investment

Arbitration Awards and Jurisdictional Immunities of Foreign

States

Recognition and enforcement of international investment arbitration awards against a foreign state in Russian courts raises a whole range of complex legal issues related to jurisdictional immunities of foreign states. As a sui generis court proceeding, the recognition and enforcement of arbitral award against a foreign state affects its immunity from both jurisdiction and execution. Entering into arbitration agreement per se does not mean the state’s express consent to jurisdiction of foreign courts in proceedings concerning recognition and enforcement of arbitral awards, although this point of view is actively challenged by those who rely on the concept of «implied waiver» of state immunity which is common in Western jurisdictions. The adoption of measures of constraint against a foreign state in the execution of an arbitral award creates a significant risk to stability and comity in international relations and requires a very cautious and balanced approach that should also take into account alternative mechanisms for execution of international investment arbitration awards.

Keywords: jurisdictional immunities, recognition and enforcement of international arbitral awards, international investment arbitration

Предварительные замечания

В России недавно был принят Федеральный закон от 03.11.2015 № 297-ФЗ «О юрисдикционных иммунитетах иностранного государства и имущества иностранного государства в Российской Федерации» (далее — Закон о юрисдикционных иммунитетах), который во многом открыл дорогу разбирательствам против иностранных государств в отечественных судах.

Одним из первых дел, связанных с применением этого Закона, стало дело «ПАО «Татнефть» против Украины» (дело № А40-67511/2017) о признании и приведении в исполнение в России принятого в 2014 г. решения международного инвестиционного арбитража о взыскании в пользу российской компании более 100 млн долл. США. Это дело показывает ряд фундаментальных правовых проблем, которые стоят в настоящее время перед российской и международной правовыми системами в области регулирования юрисдикционных иммунитетов иностранных государств. Для России оно имеет особую значимость в силу сразу нескольких причин.

Во-первых, оно является первым делом, где перед российскими судами встает вопрос о наличии юрисдикционных иммунитетов иностранного государства в процедуре признания и приведения в исполнение иностранного арбитражного решения. От того, как будет разрешено этот спор, во многом будет зависеть и то, как будет складываться последующая судебная практика.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Во-вторых, в рамках данного дела формируется правовая позиция по вопросам государственных юрисдикционных иммунитетов, которая будет иметь значение не только на территории российской юрисдикции. Суды, действующие от имени Российской Федерации, определяют государственный подход (opinio juris) по указанной международной правовой проблеме в целом. Этот подход окажет прямое влияние на позицию Российской Федерации в аналогичных ситуациях, когда в иностранных судах будет подниматься вопрос о том, обладает ли Российская Федерация, в свою очередь, государственными юрисдикционными иммунитетами. Учитывая множество попыток принудительного взыскания имущества Российской Федерации в зарубежных юрисдикциях по решениям международных арбитражей2, этот вопрос приобретает особое звучание.

В-третьих, установление стандарта в отношении признания и приведения в исполнение в России иностранного арбитражного решения, принятого на основании Соглашения между Правительством РФ и Кабинетом министров Украины

опоощрении и взаимной защите инвестиций от 27.11.1998 (далее — Соглашение

озащите инвестиций 1998 г.), вполне может означать юридические обязательства Российской Федерации предоставлять не менее благоприятный режим инвесторам по остальным соглашениям о поощрении и взаимной защите инвестиций (в настоящее время у России более 50 действующих соглашений) в силу положений о национальном режиме и режиме наибольшего благоприятствования3, которые подразумевают равный подход к собственным инвесторам или инвесторам любого третьего государства. Иными словами, признание и приведение в исполнение иностранного арбитражного решения против Украины может автоматически означать необходимость придерживаться такого же подхода в отношении других государств (например, Казахстана, Армении, КНР, Ирана, Италии, Германии, Аргентины, Венесуэлы), с которыми у России имеются соглашения о поощрении и взаимной защите инвестиций.

В рамках настоящей статьи мы попытаемся последовательно показать, какие правовые вопросы являются ключевыми в подобного рода делах, а также продемонстрировать основные сложности, связанные с правовой квалификацией складывающихся отношений.

2Примерами таких дел могут служить попытки обратить взыскание на принадлежащее РФ имущество со стороны компании «НОГА» (после получения в 1997 г. решения Арбитражного института Стокгольмской торговой палаты о взыскании с России задолженности в сумме нескольких десятков миллионов долларов США), немецкого предпринимателя Ф. Зедельмайера (после присуждения ему в 1998 г. Арбитражным институтом Стокгольмской торговой палаты около 2,3 млн долл. США), бывших акционеров компании «ЮКОС» (после вынесения решения Арбитражного трибунала по делу ЮКОСа от 18.07.2014 о взыскании с России более 50 млрд долл. США). См. также: Бессонова А.И. Исполнение решения международного инвестиционного арбитража в отношении имущества государственных компаний по долгам государства // Арбитражный и гражданский процесс. 2017. № 5. С. 31–35.

3Распространение инвестиционными арбитражами принципа наибольшего благоприятствования на процессуальные положения соглашений о поощрении и защите инвестиций подтверждается следующими делами: Emilio Agustín Ma ezini v. The Kingdom of Spain (2000); Suez, Sociedad General de Aguas de Barcelona, S.A. and Vivendi Universal, S.A. v. Argentine Republic (2006); RosInvest Co UK Ltd v. Russia (2007); Garanti Koza LLP v. Turkmenistan (2013); и др.

Свободная трибуна

Общие подходы к регулированию государственных юрисдикционных иммунитетов

В силу принципа суверенного равенства государств, закрепленного в Уставе ООН и Декларации ООН от 24.10.1970 о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН, государства должны придерживаться правила par in parem non habet imperium («равный над равным власти не имеет») и предоставлять юрисдикционные иммунитеты иностранным государствам. Из этого исходят общепризнанные нормы международного права (международные обычаи, которые являются одним из главных источников международного права), Конвенция ООН «О юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности» (далее — Конвенция ООН 2004 г.)4, а также основанный на положениях упомянутой Конвенции Закон о юрисдикционных иммунитетах5. Данное правило вытекает из обязательств государств по Уставу ООН и базируется на необходимости обеспечить стабильные и доверительные отношения между государствами, которые немыслимы без гарантий, касающихся юрисдикционных иммунитетов.

Юрисдикционные иммунитеты, которые предоставляются иностранным государствам, могут быть трех видов: 1) от судебного разбирательства (судебный иммунитет); 2) от принятия обеспечительных и иных принудительных мер в связи с судебным разбирательством (иммунитет в отношении мер по обеспечению иска); 3) от исполнения судебного решения (иммунитет в отношении исполнения решения суда)6. При этом каждый из этих видов юрисдикционных иммунитетов имеет самостоятельный характер; для осуществления юрисдикции по каждому из них требуется наличие отдельного согласия со стороны иностранного государства, что следует из Закона о юрисдикционных иммунитетах (ст. 5, 6, 14 и 15), положений Конвенции ООН 2004 г. (ст. 7, 18 и 19), а также признается в доктрине7.

В чем смысл такого многоступенчатого и осторожного регулирования? Дело в том, что в данной ситуации мы имеем дело с императивными нормами международного публичного права, которые защищают суверенитет, основу современных международных отношений. Отступление от этого императива допускается только в строго ограниченных случаях. И чем глубже вмешательство в иностранный су-

4Данная Конвенция была принята резолюцией 59/38 Генеральной Ассамблеи ООН от 02.12.2004, однако на 01.10.2017 еще не вступила в силу, так как не набрала 30 необходимых ратификаций. Россия подписала данный документ (распоряжение Правительства РФ от 27.10.2006 № 1487-р). Конвенция отражает сложившиеся международные обычаи в этой области и может служить ориентиром для национальных и международных судов, которые неоднократно ссылаются на нее. См., напр.: постановление Международного суда ООН по делу о юрисдикционных иммунитетах (Jurisdictional Immunities of the State (Germany v. Italy, Greece Intervening), Judgement, ICJ Reports 2012); постановление Европейского суда по правам человека по делу Oleynikov v. Russia (Application no. 36703/04. Judgment of 14 March 2013).

5См.: Пояснительная записка к Закону о юрисдикционных иммунитетах.

6См.: ст. 2 Закона о юрисдикционных иммунитетах. См. также: Нешатаева Т.Н. Международный гражданский процесс. М., 2001. С. 87; Богуславский М.М. Международное частное право. М., 2005. C. 178.

7См., напр.: Juratowitch В. Waiver of State Immunity and Enforcement of Arbitral Awards // Asian Journal of International Law. 2016. № 6. P. 214; Pengelley N. Waver of Sovereign Immunity from Execution: Arbitration is not Enough // Journal of International Arbitration. 2009. Vol. 26. Iss. 6. P. 871.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

веренитет, тем больший объем иммунитетов будет предоставляться иностранному государству. Так, этап признания и последующего исполнения решения против иностранного суверена представляет собой, пожалуй, еще более деликатную проблему, чем простое судебное или арбитражное разбирательство, и может привести к весьма неблагоприятным последствиям для межгосударственных отношений, так как это неизбежно будет связано с принятием мер принуждения8. Вот что по этому поводу было отмечено в Докладе Комиссии международного права Генеральной Ассамблее ООН о работе ее 43-й сессии: «Практика государств знает несколько теорий в поддержку иммунитета от исполнения решения как отличного от иммунитета от юрисдикции и без их взаимного увязывания. Независимо от теорий, для целей данной статьи вопрос об иммунитете от исполнения решения не встает до тех пор, пока не принято окончательное решение по вопросу о юрисдикционном иммунитете и пока не принято решение в пользу истца. Поэтому иммунитет от исполнения может рассматриваться как последняя крепость, последний бастион иммунитета государств. Если признать, что никакое суверенное государство не может осуществлять своей суверенной власти в отношении другого, столь же суверенного государства, то отсюда вытекает a fortiori, что никакие принудительные меры не могут осуществляться путем исполнения решения или принуждения властями одного государства в отношении другого государства и его собственности. Такой возможности не существует даже в международных судебных делах, которые решаются либо посредством судебного урегулирования, либо посредством арбитража»9.

Следует отметить, что юрисдикционные иммунитеты иностранного государства не являются абсолютными. В ряде случаев международным правом и национальным законодательством могут устанавливаться определенные изъятия, основанные на необходимости обеспечить интересы частных лиц (теория ограниченного или функционального иммунитета). При этом иностранное государство сохраняет за собой право на отказ от своего юрисдикционного иммунитета (полный или частичный)

иможет этим воспользоваться для защиты своих интересов. Кроме того, ряд государств, включая Россию10, Китай11 и Украину12, в качестве защитной меры специально оговорили в своих законодательствах возможность отхода, исходя из принципа взаимности, от общепризнанных норм о юрисдикционных иммунитетах применительно к тем государствам, которые придерживаются расширительного толкования

иограничивают юрисдикционные иммунитеты иностранных государств.

8Подробнее см.: Fox H., Webb Ph. The Law of State Immunity. 3rd ed. Oxford, 2015. P. 485–487.

9Доклад Комиссии международного права Генеральной Ассамблее ООН о работе ее 43-й сессии // Ежегодник Комиссии по международному праву ООН. Т. 2. Ч. 2. Нью Йорк — Женева, 1994. С. 65–66.

10См.: ст. 4 Закона о юрисдикционных иммунитетах («Принцип взаимности в вопросах применения юрисдикционных иммунитетов»).

11Статья 3 Закона КНР о судебном иммунитете от принудительных мер в отношении имущества инолстанных центральных банков (Law of the People’s Republic of China on Judicial Immunity from Compulsory Measures Concerning the Property of Foreign Central Banks of 2005) предусматривает следующее: «В случае если иностранное государство не предоставляет иммунитет собственности Центрального банка Китайской Народной Республики либо имуществу учреждений финансовой администрации особых административных районов Китайской Народной Республики, или же если предоставленный иммунитет распространяется на меньший объем активов, чем это предусмотрено настоящим законом, Китайская Народная Республика будет действовать исходя из принципа взаимности».

12Статья 79 Закона Украины от 23.06.2005 № 2709-IV «О международном частном праве».

Свободная трибуна

О распространении юрисдикционных иммунитетов на процедуру признания и приведения в исполнение иностранного арбитражного решения

Какой же из видов юрисдикционных иммунитетов будет затрагиваться при признании и приведении в исполнение иностранного арбитражного/судебного решения — судебный иммунитет и/или иммунитет в отношении исполнения решения суда? Этот вопрос имеет принципиальное значение, поскольку от верной квалификации правовых отношений зависит, какие нормы права надлежит применить в данном случае. Однако на него нет однозначного и ясного ответа ни в нормативных источниках, ни в доктрине. В данном случае необходим комплексный анализ правоотношений.

Учитывая особую правовую природу (sui generis) производства о признании и исполнении иностранных арбитражных/судебных решений, которое, с одной стороны, относится к полноценной судебной процедуре (с вызовом сторон, оценкой доказательств, рассмотрением доводов и возражений против признания и исполнения, что следует из ст. 243 АПК РФ), а с другой стороны, направлено на исполнение иностранного судебного/арбитражного решения, можно сделать вывод, что это производство может охватываться и судебным иммунитетом, и иммунитетом в отношении исполнения решения суда. Иностранное государство может заявлять об этих видах иммунитета как в отдельности, так и кумулятивно, принимая во внимание особый, гибридный, характер судебных производств о признании и приведении в исполнение иностранных судебных/арбитражных решений.

Признание и приведение в исполнение в аспекте судебного иммунитета

Применение судебного иммунитета в рамках рассматриваемых производств обусловлено тем, что в данном случае речь идет об осуществлении судебной властью одного государства своих властных, юрисдикционных полномочий над другим государством. Суд, рассматривающий дело о признании и приведении в исполнение, может вынести решение о признании соответствующего иностранного решения исполнимым, что по своим правовым последствиям равнозначно вынесению национальным судом собственного решения по существу спора с участием иностранного государства. В такой правовой конструкции суд, рассматривающий заявление о признании и приведении в исполнение, неизбежно будет вынужден оценивать законность и правовые основания для привлечения иностранного государства к участию в деле (как в своей юрисдикции, так и в юрисдикции, в которой вынесено решение), а также другие вопросы, в частности каков предмет спора по существу (властные или хозяйственные отношения лежат в его основе), была ли компетенция у иностранного суда/арбитража, который вынес спорное решение, соблюдались ли при этом специальные нормы, регулирующие государственные юрисдикционные иммунитеты, было ли согласие иностранного государства на осуществление юрисдикции иностранным судом/арбитражем, каков объем такого согласия и на какие производства оно распространяется.

В качестве иллюстрации можно привести гипотетическую ситуацию, связанную с признанием и приведением в исполнение на территории стран ЕС решений судов

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

США против России по так называемому делу «Библиотеки Шнеерсона»13. В таком случае Российская Федерация будет иметь полное право возражать против признания и приведения в исполнение решений американских судов, ссылаясь в первую очередь на свой судебный иммунитет, от которого она никогда не отказывалась в отношении юрисдикции ни судов США, ни судов стран ЕС.

Другой пример уже из реальной жизни — попытки бывших акционеров ЮКОСа признать и привести в исполнение за рубежом (странах ЕС, США) решение Арбитражного трибунала от 18.07.2014 о выплате Россией более 50 млрд долл. США14 на основании Договора к Энергетической хартии, который Россия подписала, но не ратифицировала. В этом случае Россия также имеет полное право ссылаться (и активно делает это в иностранных судах) на свой судебный иммунитет, так как никогда не подчинялась юрисдикции данного инвестиционного арбитража.

Аналогичный вывод о распространении судебного иммунитета на стадию признания и приведения в исполнение иностранных судебных решений мы можем найти в практике Международного суда ООН по делу «О юрисдикционных иммунитетах» (речь шла о ситуации, когда суды Италии признали судебные решения судов Греции, вынесенные против Германии, и разрешили их исполнение на территории Италии)15. Правовые позиции, высказанные данным международным судом, ясно иллюстрируют, что признание и исполнение иностранных решений против суверенного государства без учета юрисдикционного иммунитета в отношении судебных разбирательств нарушает международное право16.

Конечно, государство может отказаться от своего судебного иммунитета, заключив арбитражное соглашение, и добровольно подчинить себя юрисдикции

13Для справки: «Библиотека Шнеерсона» является крупным собранием древнееврейских книг и рукописей, первая часть которых в ходе Первой мировой войны была вывезена И. Шнеерсоном из Любавичей в Москву и впоследствии национализирована на основании Декрета Совета народных комиссаров РСФСР о научных фондах 1918 г.; вторая часть коллекции во время Второй мировой войны была захвачена немецкими войсками, а затем в качестве трофея снова вернулась в Россию. Данные книги и рукописи хранились в государственных архивах и Российской государственной библиотеке. В 2004 г. в Федеральный суд США по округу Колумбия представителями любавичских хасидов (некоммерческой организацией «Агудас Хасидей Хабад Соединенных Штатов») был предъявлен иск к Российской Федерации, ее Министерству культуры и массовых коммуникаций, Российской государственной библиотеке и Российскому государственному военному архиву о возврате «Библиотеки Шнеерсона». В 2010 г. состоялось заочное судебное решение по этому делу, согласно которому Россия обязана была вернуть полное собрание любавичским хасидам (Agudas Chasidei Chabad of U.S. v. Russian Fed’n (Chabad II). 729 F. Supp. 2d 141 (D.D.C. 2010)). При этом американский суд грубо нарушил государственные юрисдикционные иммунитеты Российской Федерации. Более того, в январе 2013 г. Федеральный суд округа Колумбия обязал Российскую Федерацию выплачивать по 50 000 долл. США в день (так называемое принуждение, франц. astreinte) вплоть до возврата «Библиотеки Шнеерсона» согласно состоявшимся судебным предписаниям.

14См.: Hulley Enterprises Limited (Cyprus) v. The Russian Federation, PCA Case No. AA 226; Yukos Universal Limited (Isle of Man) v. The Russian Federation, PCA Case No. AA 227; Veteran Petroleum Limited (Cyprus) v. The Russian Federation, PCA Case No. AA 228, Final Award of 18 July 2014.

15См.: постановление Международного суда ООН от 03.02.2012 по делу о юрисдикционных иммунитетах (Jurisdictional Immunities of the State (Germany v. Italy, Greece Intervening), Judgement, ICJ Reports 2012). П. 129–131.

16В частности, § 128–130 данного постановления.

Свободная трибуна

инвестиционного или коммерческого арбитража. Однако согласно общему правилу такой отказ от иммунитета носит ограниченный характер и автоматически не распространяется на производства о признании и приведении в исполнение арбитражных решений. Это подтверждается текстом ст. 17 «Последствия арбитражного соглашения» Конвенции ООН 2004 г., которая не относит к своей сфере действия вопросы, связанные с признанием и исполнением арбитражных решений.

Оба самых известных и авторитетных комментария к Конвенции ООН 2004 г., изданных в Оксфорде в 2013 г., также содержат однозначный вывод о том, что ст. 17 Конвенции ООН 2004 г. не распространяется на признание и приведение в исполнение арбитражных решений. Вот что по этому поводу пишут Х. Фокс и Ф. Вебб: «Второе ограничение, относящееся к последствиям арбитражного соглашения, а именно список надзорных полномочий суда, в отношении которых происходит отказ от иммунитета, означает, что иммунитет сохраняется в отношении производств в национальных судах в отношении признания и исполнения арбитражного решения. Тогда как статья 17 предусматривает процедуру надзора за действительностью арбитражного соглашения и поддержку арбитражного разбирательства, она не распространяется, в отличие от аналогичных исключений в праве США, Великобритании и других стран общего права, на вторую стадию признания и исполнения арбитражного решения»17.

Вывод К. Парле в комментариях к Конвенции ООН о юрисдикционных иммунитетах государств и их собственности еще более категоричен: «Как и статья 12 Европейской конвенции об иммунитете государства, статья 17 Конвенции ООН определенно не охватывает производства, относящиеся к признанию и исполнению арбитражного решения»18.

Часть 2 ст. 6 российского Закона о юрисдикционных иммунитетах также четко следует этому подходу и не расширяет сферу действия отказа от иммунитета в случае заключения арбитражного соглашения.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что производства о признании и исполнении иностранных судебных/арбитражных решений охватываются судебным иммунитетом иностранного государства, если только не будет установлено, что иностранное государства ясно и прямо отказалось от него.

Признание и приведение в исполнение в аспекте иммунитета от исполнения судебных решений

Применение второго вида юрисдикционных иммунитетов (иммунитета в отношении исполнения решения суда) в рамках производства о признании и приведении

17Fox H., Webb Ph. Op. cit. P. 391.

18The United Nations Convention on Jurisdictional Immunities of States and Their Property. A Commentary / еd. by R. O’Keefe, C. Tams. Oxford, 2013. P. 285.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

в исполнение иностранных судебных/арбитражных решений обусловлено тем, что данная стадия представляет собой первый шаг, необходимый для будущего исполнения вынесенного за рубежом решения. Основной целью производств о признании и приведении в исполнение иностранных решений является признание юридической силы и получение разрешения государственного суда на принудительное исполнение уже вынесенного иностранным арбитражным трибуналом или судом решения. С учетом этого иммунитет в отношении исполнения решения в рассматриваемом контексте охватывает: 1) признание иностранного решения; 2) выдачу разрешения на его исполнение; 3) исполнительное производство в отношении имущества иностранного государства.

Иммунитету от принудительных мер после вынесения судебного решения посвящена ст. 19 Конвенции ООН 2004 г., которая сформулирована максимально широко и охватывает все возможные судебные и/или административные процедуры против иностранного государства, направленные на исполнение вынесенного решения, включая производство о признании и приведении в исполнение иностранных судебных/арбитражных решений. Подтверждение этому выводу мы можем найти в официальных комментариях19 к статьям Конвенции ООН 2004 г.,

вавторитетных доктринальных работах, посвященных этой Конвенции20, а также

впоследних зарубежных диссертациях по данной теме21.

Российским аналогом ст. 19 Конвенции ООН 2004 г. является ст. 15 Закона о юрисдикционных иммунитетах, которая устанавливает общее правило о том, что иностранное государство пользуется иммунитетом в отношении исполнения решения суда, и также допускает три исключения из этого правила.

Таким образом, можно сделать общий вывод о том, что производства о признании и исполнении иностранных судебных/арбитражных решений определенно охватываются как судебным иммунитетом, так и иммунитетом от исполнения решения; осуществление юрисдикции российским судом будет возможно, только если будут установлены исключения согласно ст. 15 Закона о юрисдикционных иммунитетах. Соответственно, применимыми нормами права в производствах о признании и приведении в исполнение иностранного арбитражного решения против иностранного государства будут положения Закона о юрисдикционных иммунитетах (в частности, ст. 1, 2, 6, 15, 17), международное право, регулирующее государственные юрисдикционные иммунитеты от судебного разбирательства и от принудительных мер после вынесения судебного решения (подходы, закрепленные в ст. 5, 6, 17, 19 Конвенции ООН 2004 г.), а также глава 33.1 АПК РФ

19«Упомянутые в этой статье принудительные меры не ограничиваются исполнением решения, а включают также обращение взыскания и наложение ареста, как и другие формы обращения взыскания на имущество, наложения ареста на денежные суммы и иное движимое имущество должника, находящееся у третьих лиц, и обращение взыскания на имущество в порядке исполнения судебного решения, включая исполнение арбитражного решения» (Доклад Комиссии международного права Генеральной Ассамблее ООН о работе ее 43-й сессии. С. 66).

20См.: The United Nations Convention on Jurisdictional Immunities of States and Their Property. A Commentary. P. 315

21См.: Joemrith K. Enforcing arbitral awards against sovereign states: The validity of sovereign immunity defence in investor-state arbitration. PhD Thesis. London, 2015. P. 100.

Свободная трибуна

(«Производство по делам с участием иностранного государства»), которая закрепляет важные процессуальные особенности рассмотрения споров с участием иностранных суверенов в российских судах, включая возможность привлечения к участию в деле МИД России (ст. 256.8) и прекращение производства по делу при наличии иммунитета (ст. 256.7).

В каких случаях юрисдикционные иммунитеты не действуют?

Как мы уже отмечали выше, юрисдикционные иммунитеты иностранных государств не являются абсолютными. В ряде случаев ими можно пренебречь, включая стадию признания и приведения в исполнение иностранного арбитражного/ судебного решения. Исключения сформулированы в Законе о юрисдикционных иммунитетах (ст. 4, 5, 6, 15) и в основном сводятся к следующему.

Первый случай связан с добровольным подчинением иностранного государства юрисдикции российского суда по существу спора, когда оно вступает в судебный процесс, делает заявление в суде или письменно уведомляет о своем согласии на юрисдикцию.

Второй случай обусловлен действием принципа взаимности, когда российский закон прямо допускает ограничение юрисдикционных иммунитетов, если будет установлено наличие ограничений, касающихся предоставления Российской Федерации и ее имуществу юрисдикционных иммунитетов в иностранном государстве, в отношении которого и имущества которого возник вопрос о юрисдикционных иммунитетах.

И наконец, третий случай, самый распространенный и вызывающий наибольшее количество споров на практике, — это выражение согласия на юрисдикцию через заключение арбитражного или пророгационного соглашения.

Почему последний случай вызывает наибольшие затруднения в правоприменительной практике? Дело в том, что в мире существует множество подходов (от самых проарбитражных до консервативных) к толкованию природы и правовых последствий (прямых и подразумеваемых) заключения арбитражных соглашений, особенно применительно к спорам с участием суверенов в сфере международного инвестиционного права. Ведь в последнем случае речь идет о том, что государство на будущее соглашается (делает предложение) рассматривать все споры с иностранными инвесторами, включая споры, отягощенные публично-правовым элементом (например, связанные с применением налоговых, таможенных мер, валютного регулирования, ограничений в сфере государственной безопасности и т.д.), в международном арбитраже. Означает ли заключение такого арбитражного соглашения одновременно и отказ от юрисдикционных иммунитетов на стадии признания и исполнения принятого арбитражного решения?

Большинство из договоров о поощрении и взаимной защите капиталовложений, заключенных Российской Федерацией с иностранными государствами,

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

основывались на типовой, стандартной формуле22 о том, что инвесторы имели право передавать споры на рассмотрение в международный арбитраж, решения которого являлись обязательными для сторон спора. При этом договаривающиеся государства обязались обеспечивать их исполнение в соответствии со своим законодательством23. Иными словами, заключенные Россией договоры не содержали подробного и исчерпывающего регулирования по интересующим нас аспектам, ограничиваясь лишь общими формулировками. По этой причине вопрос требует дополнительного анализа.

Означает ли заключение арбитражного соглашения отказ от всех видов юрисдикционных иммунитетов?

Учитывая тот факт, что существует три разных вида юрисдикционных иммунитетов (судебный иммунитет, иммунитет в отношении мер по обеспечению иска и иммунитет в отношении исполнения решения суда), мы должны будем установить, от каких именно из них государство отказалось, заключая арбитражное соглашение. Ключевой здесь является форма отказа. Какой она должна быть?

Как следует из ст. 7 Конвенции ООН 2004 г., государство не может ссылаться на иммунитет от юрисдикции при разбирательстве в суде другого государства в отношении какого-либо вопроса или дела, если оно явно выразило свое согласие на

22См.: постановления Правительства РФ от 11.06.1992 № 395 «О заключении соглашений между Правительством Российской Федерации и правительствами иностранных государств о поощрении и взаимной защите капиталовложений», от 09.06.2001 № 456 «О заключении соглашений между Правительством Российской Федерации и правительствами иностранных государств о поощрении и взаимной защите капиталовложений», от 30.09.2016 № 992 «О заключении международных договоров Российской Федерации по вопросам поощрения и защиты инвестиций».

23Стандартное положение о разрешении споров между договаривающейся стороной и инвестором другой договаривающейся стороны согласно постановлению Правительства РФ от 09.06.2001 № 456 звучало следующим образом:

«1. Споры между одной Договаривающейся Стороной и инвестором другой Договаривающейся Стороны, возникающие в связи с капиталовложением данного инвестора на территории первой Договаривающейся Стороны, включая споры, касающиеся размера, условий или порядка выплаты компенсации в соответствии со статьями 4 и 5 настоящего Соглашения либо порядка перевода платежей, предусмотренного в статье 6 настоящего Соглашения, разрешаются по возможности путем переговоров.

2. Если спор не может быть разрешен путем переговоров в течение шести месяцев с даты просьбы любой из сторон спора о его разрешении путем переговоров, то он по выбору инвестора может быть передан на рассмотрение в компетентный суд или арбитраж Договаривающейся Стороны, на территории которой осуществлены капиталовложения, либо в арбитражный суд ad hoc в соответствии с Арбитражным регламентом Комиссии Организации Объединенных Наций по праву международной торговли (ЮНСИТРАЛ), либо в Международный центр по урегулированию инвестиционных споров, созданный в соответствии с Конвенцией об урегулировании инвестиционных споров между государствами и физическими или юридическими лицами других государств, подписанной в г. Вашингтоне 18 марта 1965 г., для разрешения спора в соответствии с положениями этой Конвенции (при условии, что она вступила в силу для обеих Договаривающихся Сторон) или в соответствии с Дополнительными правилами Международного центра по урегулированию инвестиционных споров (в случае, если Конвенция не вступила в силу для обеих или одной из Договаривающихся Сторон).

3. Арбитражное решение является окончательным и обязательным для обеих сторон в споре. Каждая Договаривающаяся Сторона обязуется обеспечивать выполнение такого решения в соответствии со своим законодательством».

Свободная трибуна

это. Аналогичный подход закреплен для отказа от иммунитета от исполнения решения суда в ст. 19 Конвенции ООН 2004 г., где также требуется отдельное и прямое согласие государства на юрисдикцию иностранных судов или административных органов.

Российский правовой стандарт применительно к отказам от юрисдикционных иммунитетов полностью синхронизирован с обозначенными международными подходами. Статьи 5 и 15 Закона о юрисдикционных иммунитетах требуют отдельного и явного отказа от каждого из вида юрисдикционных иммунитетов. Именно такой стандарт был определен и Верховным Судом РФ в деле № А40-64831/14, когда иностранный инвестор (канадская компания Stans Energy Corp.) возбудил арбитражное разбирательство против Киргизской Республики на основании норм Конвенции о защите прав инвестора 1997 г. в Арбитраже при Московской торговопромышленной палате. Арбитражные суды установили, что Киргизская Республика не давала своего согласия и не отказывалась от государственных юрисдикционных иммунитетов, отметив при этом: «Международное право требует явно выраженного отказа государства от права на разрешение споров в государственном суде и явно выраженного согласия на разрешение спора с помощью частного средства разрешения споров. Такое согласие должно быть выражено явно, ясно и конкретно, четко и однозначно (курсив наш. — В.С.)»24.

Если вернуться к анализу положений договоров о поощрении и взаимной защите инвестиций, которые были заключены Российской Федерацией с иностранными государствами в период 1992–2016 гг. и которые были основаны на типовых положениях, утвержденных Правительством РФ25, то, применяя правила толкования международных договоров, закрепленные в Венской конвенции о праве международных договоров 1969 г. (ст. 31–32), мы можем прийти к следующим главным выводам.

Во-первых, договаривающиеся государства явным образом согласились на рассмотрение споров с инвесторами в институциональных арбитражах или арбитражах ad hoc.

Во-вторых, договаривающиеся государства согласились считать обязательными принятые против них арбитражные решения, а также приводить их в исполнение. При этом конкретный порядок и особенности исполнения этих решений международными соглашениями, как правило, не устанавливался.

Таким образом, типовые положения о порядке разрешения споров не содержат формулировок, которые бы явно и недвусмысленно демонстрировали волю договаривающихся сторон отказаться от своих юрисдикционных иммунитетов на стадии признания и приведения в исполнение арбитражного решения (в отличие от стадии рассмотрения спора по существу в арбитраже). Для отказа от всех видов юрисдикционных иммунитетов положения о порядке разрешения споров в подобных договорах должны содержать следующие специальные формулировки, которые рекомендует

24Определение ВС РФ от 11.01.2016, постановление АС Московского округа от 27.07.2015 по делу № А4064831/14.

25См. сноску 22.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

включать в арбитражные оговорки, например, Международный центр по разрешению инвестиционных споров (Вашингтон): «Государство настоящим отказывается от государственных юрисдикционных иммунитетов в отношении себя и своей собственности на стадии признания и приведения в исполнение любого решения, вынесенного Арбитражным трибуналом, согласно настоящему соглашению»26.

Кроме того, в свете обычного значения, которое придается терминам международных договоров в их контексте, а также в свете объекта и целей типовые положения о порядке разрешения споров могут означать лишь то, что договаривающиеся стороны согласились признавать вынесенные против них арбитражные решения и приводить их в исполнение на своей территории, т.е. каждое государство обязалось признавать только те решения, которые были приняты в отношении него. В пользу такого вывода свидетельствует то, что типовые положения не устанавливают никакого специального трансграничного режима исполнения арбитражных решений, они носят отсылочный характер (т.е. отсылают к внутреннему праву договаривающихся сторон).

Сохранение юрисдикционных иммунитетов на стадии признания и исполнения арбитражных решений является классическим стандартом в международной практике. Так, один из самых авторитетных многосторонних международных договоров в сфере международного инвестиционного права — Вашингтонская конвенция об урегулировании инвестиционных споров между государствами и физическими или юридическими лицами других государств 1965 г. предусматривает в ст. 54 обязательство государств-участников признавать арбитражное решение, вынесенное согласно Конвенции, в качестве обязательного и выполнять финансовые обязательства, предусмотренные этим решением, в пределах своей территории, как если бы это было окончательным решением суда данного государства. Однако ст. 55 той же Конвенции прямо оговаривает: «Ничто, содержащееся в статье 54, не должно толковаться как отступление от правоположений, действующих в любом Договаривающемся Государстве в отношении иммунитета этого государства или любого иностранного государства от принудительного исполнения».

Тезис о том, что отказ государства от юрисдикционного иммунитета в отношении стадии арбитражного разбирательства не является одновременно отказом от иммунитетов на стадии признания и приведения в исполнение арбитражного решения, подтверждается зарубежной судебной практикой. Одним из наиболее ярких примеров, который бы иллюстрировал такой подход, является решение суда последней инстанции специального административного района Гонконга КНР в деле Democratic Republic of Congo and others v. FG Hemisphere Associates LLC 27, в котором суд отказал в признании и приведении в исполнение иностранного арбитражного решения против Республики Конго, поскольку согласие государства на арбитражное разбирательство не является согласием на юрисдикцию судов иностранных государств в делах о признании арбитражного решения (п. 379 данного решения): «В судебной практике принято, что сторона, требующая исполнения арбитражного решения (или судебного решения) против иностранного государства на основании отказа такого государства от иммунитета, должна доказать наличие

26Модельная арбитражная оговорка № 15 «Отказ от иммунитетов на стадии исполнения арбитражного решения». URL: http://icsidﬁles.worldbank.org/icsid/icsid/staticﬁles/model-clauses-en/15.htm.

27См.: Democratic Republic of Congo and others v. FG Hemisphere Associates LLC [2011] 14 HKCFAR 95.

Свободная трибуна

такого отказа на двух отдельных этапах. Государство-ответчик должно отказаться от иммунитета от судебных исков в пользу страны данной юрисдикции, а также от иммунитета, защищающего собственность страны от обращения на нее взыскания

входе производства другой страны, где проводится разбирательство».

О«подразумеваемом» отказе от юрисдикционных иммунитетов

Описанная выше точка зрения, конечно, не является единственно возможной. Специалисты, занимающиеся сферой международного арбитража, не могли не заметить, что в последнее время в ряде западных юрисдикций все чаще и чаще стал применяться альтернативный, проарбитражный подход, который свидетельствует об эрозии классических представлений о государственных иммунитетах. Его также следует серьезно анализировать и принимать во внимание.

Данный подход говорит о том, что согласие на разрешение споров в арбитраже уже само по себе автоматически означает согласие государства с возможностью признания и принудительного исполнения арбитражного решения в любой юрисдикции. Иными словами, заключение арбитражного соглашения уже будет означать подразумеваемый отказ от всех трех видов иммунитетов.

Сторонники этого подхода приводят свои доводы в пользу того, что заключение арбитражного соглашения должно исключать возможность ссылаться впоследствии на иммунитет (за исключением иммунитетов дипломатических представительств, иммунитета в отношении военного имущества и еще некоторых объектов). С их точки зрения, сохранение за государством отдельных иммунитетов на стадии признания и исполнения абсурдно, не отвечает принципам добросовестности, равенства средств защиты, противоречит юридически обязательной природе арбитража, а также принципу эффективности арбитражного решения28. В этом контексте разница между государством и частными лицами постепенно размывается, они становятся все более и более равными субъектами.

Примеров судебных разбирательств, в которых зарубежные суды (ФРГ29, Франции30, США31, Великобритании32) исходили из подразумеваемого отказа от юрисдикционных иммунитетов на стадии исполнения, уже довольно много.

28См.: Gaillard E. E ectiveness of Arbitral Awards, State Immunity from Execution and Autonomy of State Entities: Three Incompatible Principles // State Entities in International Arbitration. 2008. № 4. P. 179–193; Juratowitch В. Op. cit.; Sagar S. «Waiver of Sovereign Immunity» Clauses in Contracts: An Examination of their Legal Standing and Practical Value in Enforcement of International Arbitral Awards // Journal of International Arbitration. 2014. Vol. 31. Iss. 5. P. 609–649; O’Brien T.A. The Validity of the Foreign Sovereign Immunity Defense in Suits Under the Convention on Recognition and Enforcement of Foreign Arbitral Awards // Fordham International Law Journal. 1983. Vol. 7. Iss. 2. P. 321–357.

29См.: BGH, Walter Bau AG v. Kingdom of Thailand, Case no III ZB 40/12, Decision (30 January 2013).

30См.: Creighton Limited v. Government of the State of Qatar, The French Cour de Cassation, (6 July 2000), reported in XXV Yearbook of Commercial Arbitration 458 (2000).

31См.: Walker International Holdings Ltd v. The Republic of Congo, 395 F. 3d 229 (5th Cir. 2004).

32См.: Svenska Petroleum Exploration AB v. Lithuania and Another [2006] EWCA Civ. 1529; [2007] WLR 876.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

С юридико-технической точки зрения этот альтернативный подход в строгом смысле не соответствует подходам, заложенным в Конвенции ООН 2004 г., поскольку положения ст. 17 этой Конвенции имеют узкую сферу действия: они распространяются только на отказ от иммунитета на стадии судебного разбирательства, но не на стадию признания и приведения в исполнение принятого решения.

Здесь также можно усмотреть противоречия с подходами, заложенными Международным судом ООН в постановлении от 03.02.2012 по делу о юрисдикционных иммунитетах (Jurisdictional Immunities of the State (Germany v. Italy, Greece Intervening)).

Однако данное обстоятельство не останавливает западные (в большинстве своем) юрисдикции, которые продолжают формировать новый, более либеральный подход к регулированию юрисдикционных иммунитетов на стадии исполнения арбитражных решений.

Классический подход против проарбитражного

Какой подход из двух рассмотренных является оптимальным — классический или проарбитражный? Пожалуй, здесь не может быть единственно верного ответа, многое будет зависеть от правовых традиций, отстаиваемых интересов и общего отношения той или иной юрисдикции к классическим институтам международного права, в число которых входят государственные юрисдикционные иммунитеты. Но уже нельзя не заметить, что в этом вопросе наблюдается серьезная поляризация мнений.

Западные юрисдикции делают акцент на защите прав инвесторов (которые в большинстве своем имеют национальность этих юрисдикций), на защите слабой стороны, прав собственности и бизнеса частных лиц, без чего сложно себе представить трансграничные инвестиции и их государственную поддержку. В этом контексте нормы о государственных иммунитетах выступают своеобразным тормозом для эффективной защиты интересов инвесторов, что требует в ряде случаев отступления от жестких норм, охраняющих иностранное государство.

В свою очередь, развивающиеся страны, а также страны, для которых свойственно бережное отношение к основным принципам международного права (например, Россия и КНР), предпочитают придерживаться классического, более консервативного подхода. Подтверждение этому мы можем найти в п. 8 Декларации Российской Федерации и Китайской Народной Республики от 25.06.2016 о повышении роли международного права: «Российская Федерация и Китайская Народная Республика заявляют, что международные обязательства, касающиеся иммунитетов государств, их собственности и должностных лиц, должны неукоснительно соблюдаться государствами. Нарушения этих обязательств не соответствуют принципу суверенного равенства государств и могут способствовать обострению напряженностей»33.

33	См.: http://www.mid.ru/foreign_policy/news/-/asset_publisher/cKNonkJE02Bw/content/id/2331698.

Свободная трибуна

Эта же позиция отражена в п. 6 принятой Генеральной Ассамблеей ООН резолюции от 10.09.2015 № 69/319 «Базовые принципы в отношении процессов реструктуризации суверенного долга», которая прямо указывает: «Суверенный иммунитет от юрисдикции зарубежных внутренних судов и исполнения их решений в отношении реструктуризации суверенного долга является одним из прав государств, и любые исключения должны толковаться ограничительно»34.

Настороженная позиция государств, которые голосовали за эту резолюцию, обусловлена тем, что облегченный порядок исполнения может привести к массовым арестам и принудительной продаже собственности и имущества иностранных суверенов, включая средства фондов национального благосостояния, здания торговых представительств, культурных центров и т.д. Учитывая, что суммы, присуждаемые международными инвестиционными арбитражами в пользу частных лиц, могут достигать десятков миллионов или даже миллиардов долларов США, все это чревато масштабной дестабилизацией международных отношений. Опыт России в этой части очень показателен.

Опасения государств, которые являются сторонниками классического подхода, становятся еще более понятными и очевидными, если задуматься над природой отношений, которые регулируются международным инвестиционным правом, а также над существенной разницей между режимами международного коммерческого и инвестиционного арбитража. Эту мысль довольно емко сформулировала Е.А. Куделич: «Предметом рассмотрения в инвестиционном арбитраже часто становятся не только действия государства jure gestionis в рамках исполнения инвестиционного контракта (в этой части международный инвестиционный арбитраж схож с обычным международным коммерческим арбитражем, поскольку государство добровольно вступает в коммерческие отношения и начинает действовать там на началах равенства с другими частными лицами), но также и иные действия государства, которые совершаются им как носителем публичной власти (jure imperii). В этой части, с учетом добровольного отказа государства от судебного иммунитета, инвестиционный арбитраж не схож с международным коммерческим арбитражем (который является способом разрешения частноправовых споров двух и более равных субъектов), а приобретает черты способа разрешения административных споров между государством как сувереном и инвестором как частным лицом, альтернативного внутригосударственной судебной процедуре обжалования неправомерных действий (бездействия) государства и его должностных лиц»35.

Продолжая мысль Е.А. Куделич, можно добавить, что предметом споров между государством и инвестором в международном инвестиционном арбитраже могут стать действия суверена, составляющие ядро его публичных полномочий (взимание налогов, денежно-кредитная политика, обеспечение национальной безопасности и др.). Упрощенный порядок исполнения арбитражных решений без учета юрисдикционных иммунитетов по такого рода спорам (которые по общему пра-

34См.: http://www.un.org/en/ga/search/view_doc.asp?symbol=A/RES/69/319&referer=http://www.un.org/ en/ga/69/resolutions.shtml&Lang=R.

35Куделич Е.А. Международное инвестиционные споры с участием государства: проблемы иммунитета. Закон. 2012. № 6. С. 40–54.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

вилу не являются арбитрабильными), действительно, может серьезно и негативно затрагивать суверенитет соответствующих государств.

Существуют ли альтернативные способы исполнения решений международных инвестиционных арбитражей?

Можно ли как-то примирить два рассмотренных выше взаимоисключающих подхода к признанию исполнения решений международных инвестиционных арбитражей против государств? Вопрос далеко не риторический, поскольку от ответа на него во многом зависит эффективность всей системы международного инвестиционного права. До сих пор мы обсуждали крайние варианты, которые в первую очередь пытаются использовать стороны в споре. Государству выгодно ссылаться на свой иммунитет и блокировать исполнение международного инвестиционного арбитража, а инвесторам легче всего оказывать давление и обращать взыскание на имущество иностранного государства в нейтральных юрисдикциях, на которые не распространяются властные полномочия последнего.

В качестве предварительного замечания можно отметить, что исполнение решений международных инвестиционных арбитражей, принятых против государств в пользу частных инвесторов, имеет ряд существенных особенностей, которые связаны

сособым публично-правовым статусом должника. Механизмов принуждения государств силой к соблюдению своих международных обязательств, сопоставимых

стеми, которые имеются в национальных правопорядках, в международном праве не существует, — это обусловлено децентрализованной природой международных отношений, действием принципа суверенного равенства государств и запретом на применение силы или угрозы силой. Однако в распоряжении инвесторов тем не менее имеется ряд правовых механизмов, которые позволяют им успешно добиваться исполнения принятых в их пользу арбитражных решений36.

Первым из них является признание и приведение в исполнение арбитражного решения в том государстве, против которого оно было принято. Практически все договоры о поощрении и взаимной защите капиталовложений предусматривают обязательства государств добровольно исполнять такие решения. Как показывают исследования37, исполнение решения тем государством, против которого оно вынесено, является самым перспективным, и большинство арбитражных решений исполняется именно таким образом. Это логично, так как в своей юрисдикции государство уже не может ссылаться на юрисдикционный иммунитет.

Второй возможностью, которая также довольно часто приводит к урегулированию споров между инвестором и государством, являются переговоры между

36См.: Gerlich O. State Immunity from Execution in the Collection of Awards Rendered in International Investment Arbitration: The Achilles’ Heel of the Investor — State Arbitration System? // The American Review of International Arbitration. 2015. Vol. 26. № 1. P. 85–96.

37См.: Gaukrodger D., Gordon К. Investor-State Dispute Settlement: A Scoping Paper for the Investment Policy Community // OECD Working Papers on International Investment. № 2012/03. URL: http://www.oecd.org/ daf/inv/investment-policy/WP-2012_3.pdf.

Свободная трибуна

ними о путях, способах, сроках исполнения вынесенного арбитражного решения и выплаты присужденной компенсации с последующим заключением мирового соглашения. В литературе этот способ считается довольно результативным (в качестве примера приводятся мировые соглашения, достигнутые между инвесторами и Аргентиной)38.

Третьим механизмом, который закреплен практически в каждом международном договоре о поощрении и взаимной защите капиталовложений с участием России39, является специальная процедура урегулирования споров по толкованию и применению международного договора между государствами, его подписавшими (а споры о неисполнении решения международного инвестиционного арбитража со всей очевидностью к таким относятся). Она позволяет государству, инвестор которого пострадал от неправомерных действий другого государства — участника международного договора, отстоять интересы данного лица в режиме дипломатической защиты, которая подразумевает целый комплекс различных мер, от переговоров до межгосударственных арбитражных или судебных разбирательств. Данный механизм также можно отнести к довольно распространенным в международной практике40.

На наш взгляд, перечисленные правовые механизмы, хотя и обладают определенными недостатками и не считаются безусловно эффективными средствами правовой защиты, все же являются альтернативой двум крайним вариантам, о которых шла речь выше. И, пожалуй, именно они, а не принудительное исполнение решения международного инвестиционного арбитража против государства в иностранной юрисдикции со всеми вытекающими негативными последствиями должны являться приоритетными для урегулирования спорных ситуаций между инвестором и соответствующим государством.

***

Таким образом, подводя итоги нашему исследованию, можно сделать вывод о том, что с принятием Закона о юрисдикционных иммунитетах в правовой системе Российской Федерации открывается новая страница в регулировании отношений с иностранным элементом, появляются новые категории дел, которые затрагивают сложнейшие вопросы защиты прав инвесторов, юрисдикции российских судов, основ международного публичного порядка, развития междуна-

38См.: Gerlich O. Op. cit.

39См.: ст. 8 Типового проекта соглашения о поощрении и взаимной защите капиталовложений 1992 г., утв. постановлением Правительства РФ от 11.06.1992 № 395; ст. 9 «Разрешение споров между Договаривающимися сторонами» Типового соглашения о поощрении и взаимной защите капиталовложений 2001 г., утв. постановлением Правительства РФ от 09.06.2001 № 456; раздел VIII Приложения № 2 к Регламенту заключения международных договоров РФ по вопросам поощрения и защиты инвестиций 2016 г., утв. постановлением Правительства РФ от 30.09.2016 № 992.

40См., напр.: ст. 27 Вашингтонской конвенции об урегулировании инвестиционных споров между государствами и физическими или юридическими лицами других государств 1965 г.; ст. 1136 (5) Соглашения о свободной торговле между Канадой, США и Мексикой (соглашение НАФТА). См. также: Tejera Pérez V.J. Diplomatic Protection Revival for Failure to Comply with Investment Arbitration Awards // Journal of International Dispute Settlement. 2012. Vol. 3. Iss. 2. S. 445–475.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

родного обычного права. Ключевую роль в данных вопросах призваны играть российские суды, которые будут формировать правовые подходы от имени Российской Федерации. Какими будут эти подходы — консервативно-осторожными

врусле тех традиций, которые складывались последние 20 лет, либеральными, к каким склоняются наиболее проарбитражные юрисдикции, или же смешанными, дифференцированными в зависимости от принципа взаимности в отношениях с другими государствами? Это вопрос, ответ на который предстоит дать

вближайшем будущем. Академическому сообществу и инвесторам необходимо внимательно следить за складывающимися правовыми позициями в российской юрисдикции.

References

Bessonova A.I. Enforcing International Investment Arbitration Awards Against the Property

of State-Owned Enterprises [Ispolnenie resheniya mezhdunarodnogo investicionnogo arbitrazha v otnoshenii imushchestva gosudarstvennyh kompanij po dolgam gosudarstva]. Arbitrazh and Civil Procedure [Arbitrazhniy i grazhdanskiy protsess]. 2017.

No. 5. P. 31–35.

Boguslavskiy M.M. Private International Law [Mezhdunarodnoe chastnoe pravo]. Moscow, Yurist, 2005. 604 p.

Gaillard E. Effectiveness of Arbitral Awards, State Immunity from Execution and Autonomy of State Entities: Three Incompatible Principles. State Entities in International Arbitration. 2008.

No. 4. P. 179–193.

Fox H., Webb Ph. The Law of State Immunity. 3rd ed. Oxford, OUP, 2013. 645 p.

Gaukrodger D., Gordon K. Investor-State Dispute Settlement: A Scoping Paper for the Investment Policy Community. OECD Working Papers on International Investment. No. 2012/03. Available at: http://www.oecd.org/daf/inv/investment-policy/WP-2012_3.pdf

(Accessed 9 November 2017).

Gerlich O. State Immunity from Execution in the Collection of Awards Rendered in International Investment Arbitration: The Achilles’ Heel of the Investor — State Arbitration System? The American Review of International Arbitration. 2015. Vol. 26. No. 1. P. 85–96.

Juratowitch В. Waiver of State Immunity and Enforcement of Arbitral Awards. Asian Journal of International Law. 2016. Vol. 6. Iss. 2. P. 199–232.

Khanapoj J. Enforcing Arbitral Awards against Sovereign States: The Validity of Sovereign Immunity Defense in Investor-State Arbitration: PhD Thesis in Law. London, 2015. 333 p.

Kudelich E.A. Investor-State International Disputes: State Immunity Issues [Mezhdunarodnoe investitsionnye spory s uchastiem gosudarstva: problemy immuniteta]. Statute [Zakon]. 2012. No. 6. P. 40–54.

Neshataeva T.N. International Civil Procedure [Mezhdunarodnyi grazhdanskiy protsess]. Moscow, Delo, 2001. 504 p.

Pengelley N. Waver of Sovereign Immunity from Execution: Arbitration is not Enough. Journal of International Arbitration. 2009. Vol. 26. Iss. 6. P. 859–872.

Свободная трибуна

Sagar S. «Waiver of Sovereign Immunity» Clauses in Contracts: An Examination of their Legal Standing and Practical Value in Enforcement of International Arbitral Awards. Journal of International Arbitration. 2014. Vol. 31. Iss. 5. P. 609–649.

Sornarajah M. Award and Its Enforcement, in: The Settlement of Foreign Investment Disputes. The Hague, Kluwer International Law, 2000. 416 p.

O’Brien T.A. The Validity of the Foreign Sovereign Immunity Defense in Suits Under the Convention

on Recognition and Enforcement of Foreign Arbitral Awards. Fordham International Law Journal. 1983. Vol. 7. Iss. 2. P. 321–357.

Tejera Pérez V.J. Diplomatic Protection Revival for Failure to Comply with Investment Arbitration Awards. Journal of International Dispute Settlement. 2012. Vol. 3. Iss. 2. S. 445–475.

O’Keefe R., Tams C., eds. The United Nations Convention on Jurisdictional Immunities of States and Their Property. A Commentary. Oxford, OUP, 2013. 465 p.

Information about the author

Vladislav Starzhenetskiy — Associate Professor of the Public and Private International Law Department of the Higher School of Economics, PhD in Law

(109028 Russia, Moscow, Bol’shoy Trekhsvyatitelskiy Pereulok, 3, office 208; e-mail: vstarzhenetskiy@hse.ru).

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Вадим Александрович Алексеев

профессор кафедры гражданского и предпринимательского права Российской государственной академии интеллектуальной собственности, руководитель Адвокатского агентства «Алексеев, Загараев и партнеры», доктор юридических наук

Прочная связь с землей как единственный признак недвижимой вещи

В статье проанализировано постановление Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» о недвижимых вещах и сделан вывод о том, что только природные свойства могут служить критерием для отнесения вещей к недвижимости. Автор критикует идею о том, что ограниченность предполагаемого временнóго периода использования объекта исключает его отнесение к недвижимым вещам, а также предлагает относить к недвижимым вещам самовольные постройки.

Ключевые слова: недвижимость, прочная связь с землей, самовольная постройка, иск о признании права отсутствующим

Свободная трибуна

Vadim Alexeev

Professor at the Department of Civil and Business Law of the Russian State Academy of Intellectual Property, Head of the Law Office Aleхeev, Zagaraev & Partners, Doctor of Laws

Continuous Connection to Land as the Single Characteristic of Real Estate

The article reviews provisions of the Russian Federation Supreme Court Plenary Resolution No. 25 «On Application by Courts of Certain Provisions of Section I, Part One of the Russian Federation Civil Code» dated 23 June 2015 with Respect to Real Estate, and concludes that only natural properties can be used as criteria for classifying items as real property. The author criticises the idea that an item which is intended to be used for limited period of time should for this reason only be excluded from the group of immovable things. The article also suggests that unauthorized constructions should be regarded as immoveable things as well.

Keywords: immoveable thing, continuous connection to land, unauthorised construction, action on invalidation of title, action on demolition of unauthorised construction

Дискуссия о признаках, позволяющих отнести вещь к числу недвижимых, продолжается уже много лет. При этом учеными высказаны взаимоисключающие точки зрения, что негативно отражается на эффективности правового регулирования связанных с недвижимостью отношений и стабильности судебной практики. В этих условиях собственник рукотворного объекта, расположенного на земельном участке1, не может быть абсолютно уверен в том, что он владеет именно недвижимой вещью, поскольку помимо прочной связи с землей существует также значительное количество предлагаемых критериев, которые позволяют прочно связанную с землей вещь недвижимостью не признать. В качестве таких критериев доктрина и судебная практика называли: отсутствие государственной регистрации прав2, отсутствие государственного кадастрового учета3, нарушение закона при создании вещи (самовольная постройка)4, отсутствие самостоятельного хозяй-

1Дискуссии и проблемы связаны именно с этой категорией объектов. Отнесение к недвижимости земельных участков, а также «недвижимости по закону» существенных проблем не вызывает, хотя сама по себе возможность законодателя произвольно присваивать любым объектам качество недвижимости также отрицательно сказывается на определенности понятия недвижимой вещи.

2См.: Брагинский М.И., Витрянский В.В., Звеков В.П. и др. Комментарий части первой Гражданского кодекса Российской Федерации для предпринимателей. М., 1996 (автор комментария — Е.А. Суханов); Козырь О.М. Недвижимость в новом Гражданском кодексе России // Гражданский кодекс России: Проблемы. Теория. Практика. М., 1998. С. 276; Суханов Е.А. О понятии недвижимости и его влиянии на иные гражданско-правовые категории // Вестник гражданского права. 2008. № 4. С. 10; и др.

3См.: Дмитриев М.А. Комплексы недвижимого имущества как объекты гражданских прав: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2011. С. 11.

4См.: Концепция развития гражданского законодательства о недвижимом имуществе. М., 2004. С. 7; Чубаров В.В. Проблемы правового регулирования недвижимости. М., 2006. С. 143–145; и др.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

ственного назначения5, ограниченность предполагаемого временнóго периода использования объекта6.

Государственная регистрация прав также не дает собственнику уверенности в недвижимом характере его имущества. Постановление Пленума ВС РФ и Пленума ВАС РФ от 29.04.2010 № 10/22 «О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав» (далее — постановление № 10/22) в п. 52 прямо указывает на то, что в случае, когда «право собственности на движимое имущество зарегистрировано как на недвижимое имущество… оспаривание зарегистрированного права или обременения может быть осуществлено путем предъявления иска о признании права или обременения отсутствующими».

В сложившихся условиях представители науки гражданского права часто ограничиваются констатацией оценочного характера понятия «недвижимая вещь», находя в этом положительное свойство действующего законодательства.

Так, А.В. Швабауэр пишет, что «иногда точные определения способны лишь усложнить регулирование, поскольку не могут охватить все потенциальные жизненные ситуации», и полагает, что «для оценки вопроса о связи построенного объекта с землей должен применяться комплексный подход»7. К.А. Новиков считает, что «понятие недвижимости следует признать оценочным: вопрос о том, относится ли объект к вещам движимым или недвижимым, в спорных случаях должен разрешаться по свободному, не стесненному какими-либо техническими или регистрационными формулярами усмотрению суда (здесь и далее в цитатах курсив мой. — В.А.), который не связан ни выводами технических экспертов, ни даже фактом предшествующей регистрации прав на эту вещь как на недвижимость»8.

При действующей формулировке ст. 130 ГК РФ трудно возражать против того, что понятие недвижимых вещей применительно к рукотворным объектам (зданиям, сооружениям, объектам незавершенного строительства) является оценочным. Вместе с тем наличие в законодательстве оценочных понятий не означает, что и законодатель, и правоприменители не должны стремиться к тому, чтобы были разработаны как можно более точные критерии оценки. Это в полной мере относится и к понятию недвижимой вещи, поскольку ошибка в вопросе об отнесении вещи к недвижимости может стоить очень дорого. При этом недвижимую вещь нельзя отнести к абсолютно оценочным категориям, таким как «справедливость», «разумность», «добросовестность». Закон говорит о прочной связи с землей и тут

5См.: Лапач Л. «Спорная недвижимость» — некоторые вопросы теории и практики // Хозяйство и право. 2014. № 12. С. 62.

6См.: Петров Д.В. Управление имуществом. Актуальные вопросы арбитражной практики КУГИ СПб. СПб., 2003; Новиков К.А., Синельникова В.Н. Правовые основы института государственной регистрации прав на недвижимое имущество. М., 2015. С. 13.

7Швабауэр А.В. Государственная регистрация прав на недвижимость и признаки недвижимости // Закон. 2010. № 8. С. 141.

8Новиков К.А. Понятие недвижимого имущества в гражданском законодательстве // Вестник ВАС РФ. 2014. № 5. С. 7.

Свободная трибуна

же разъясняет, что прочной будет считаться такая связь, которая исключает перемещение объекта без несоразмерного ущерба его назначению. Специфика оценочности в данном случае состоит том, что один оценочный признак (прочность) описывается через другой оценочный признак (несоразмерность). Исходя из буквального толкования этой нормы, применяющему ее лицу предлагается мысленно попытаться переместить объект и оценить результат такого перемещения. Если в результате перемещения объект нельзя будет использовать по назначению — это недвижимость, а если после перемещения объект свое назначение сохранит, то он к недвижимости не относится.

Именно такой взгляд лежит в основе позиции Пленума ВС РФ, выраженной в постановлении от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» (далее — постановление № 25), где в п. 38 специально указано на то, что «вещь является недвижимой либо в силу своих природных свойств (абзац первый пункта 1 статьи 130 ГК РФ), либо в силу прямого указания закона, что такой объект подчинен режиму недвижимых вещей (абзац второй пункта 1 статьи 130 ГК РФ)». Абзац 1 п. 1 ст. 130 ГК РФ содержит определение рукотворных недвижимых вещей через признак прочной связи с землей (невозможность перемещения без несоразмерного ущерба их назначению). Позиция Верховного Суда РФ, таким образом, состоит том, что критериями наличия прочной связи с землей могут быть только природные, физические свойства вещей. При этом обращение к их юридическим свойствам, т.е. к правовым отношениям, которые существуют по поводу этих вещей, для отнесения их к недвижимому имуществу исключается.

Особое внимание Верховный Суд уделил такому предлагавшемуся в теории юридическому признаку недвижимости, как государственная регистрация. В том же пункте постановления № 25 специально указано, что «по общему правилу государственная регистрация права на вещь не является обязательным условием для признания ее объектом недвижимости (пункт 1 статьи 130 ГК РФ). Поэтому, в частности, являются недвижимыми вещами здания и сооружения, построенные до введения системы государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним, даже в том случае, если ранее возникшие права на них не зарегистрированы. Равным образом правомерно возведенное здание или сооружение является объектом недвижимости, в том числе до регистрации на него права собственности лица, в законном владении которого оно находится». С учетом этих разъяснений можно сказать, что на уровне судебной практики так называемая концепция регистрации полностью отвергнута. Это в целом признал и автор данной концепции Е.А. Суханов, с сожалением отметивший, что судебная практика последовательно придерживается подхода, который противоречит выдвинутому им положению о том, что «конститутивным признаком всех видов недвижимости по мере развития имущественных отношений является не их физически «прочная связь с землей», а необходимость государственной регистрации вещных прав на эти объекты для обеспечения безопасности их оборота»9.

Вместе с тем нельзя ограничивать значение приведенного разъяснения только отрицанием концепции регистрации. Указание на природные свойства рукотворных

9Суханов Е.А. Вещное право: научно-познавательный очерк. М., 2017. С. 91–92.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

объектов позволяет исключить из практики и другие юридические признаки недвижимости. К ним относится отсутствие кадастрового учета. Если исходить из Федерального закона от 13.07.2015 № 218-ФЗ «О государственной регистрации недвижимости» (ред. от 03.07.2016), который устанавливает, что кадастровый учет и государственная регистрация прав на новую недвижимую вещь происходят одновременно10, концепции регистрации и кадастрового учета сливаются в одну. Их общим дефектом выступает то, что они связывают момент возникновения недвижимой вещи с юридическими актами государственных органов, полагая, что именно эти акты превращают движимую вещь в недвижимое имущество.

То же самое можно сказать о концепции отсутствия самостоятельного назначения или самостоятельности в обороте11. Cамостоятельность объекта тоже должна рассматриваться исключительно с точки зрения природных свойств. А это означает, что только физическая связь между объектами, превращающая их в составные части единой недвижимой вещи, позволяет не рассматривать эти части в качестве недвижимых вещей (например, замощения земельных участков, мелиорационные системы, ограждения и проч.)12.

К концепциям, отрицающим исключительность критерия физических свойств объекта, примыкает также выдвигаемая некоторыми авторами идея о том, что огра-

ниченность предполагаемого временнóго периода использования объекта («временность») препятствует его отнесению к недвижимым вещам. По мнению Д.В. Петрова, «данный подход признает решающим правовую цель возведения объекта на земельном участке (для временных либо постоянных нужд)». Он же полагает, что «в случае, если объект возведен… заведомо на конкретный срок… то признать его недвижимостью не представляется возможным»13. Этого же подхода придерживается К.А. Новиков, который считает, что «недвижимый объект», который «возведен на арендуемом земельном участке, договор аренды которого предписывает арендатору по его окончании вернуть земельный участок свободным от какихлибо построек», нерезонно подчинять «нормам, рассчитанным именно на недвижимость», поскольку «в ближайшее время эти предметы должны исчезнуть»14.

Прежде всего обращает на себя внимание неопределенность такого признака, как «заведомо на конкретный срок», «для временных нужд», «в ближайшее время». В связи с этим банальностью будет констатация того, что на Земле в конечном итоге временно все, включая существование самой Земли. Можно ли говорить о «временности» объекта, если арендатор должен освободить земельный участок через «заведомо конкретный срок» — 99 лет? А через 49, 30, 15, 10 лет? Какое время

10Автор не относит это положение к удачным решениям законодателя.

11Подробный анализ этой позиции см.: Алексеев В.А. Является ли самостоятельность в обороте критерием отнесения имущества к недвижимому? // Закон. 2015. № 9. С. 150–155.

12Об этом также говорится в п. 38 постановления № 25: «Замощение земельного участка, не отвечающее признакам сооружения, является его частью и не может быть признано самостоятельной недвижимой вещью (пункт 1 статьи 133 ГК РФ)».

13Петров Д.В. Указ. соч.

14Новиков К.А., Синельникова В.Н. Указ. соч. С. 13.

Свободная трибуна

для предполагаемого исчезновения объекта следует считать ближайшим? Как видим, возможности для произвольного применения данного критерия практически не ограничены.

Не дает оснований для рассматриваемого подхода и положение п. 10 ст. 1 Градостроительного кодекса (ГрК) РФ, согласно которому «объект капитального строительства — здание, строение, сооружение, объекты, строительство которых не завершено (далее — объекты незавершенного строительства), за исключением временных построек, киосков, навесов и других подобных построек». Во-первых, и это главное, ГрК РФ не регулирует гражданско-правовые отношения, связанные с разделением вещей на движимые и недвижимые (см. ст. 4 ГрК РФ). Во-вторых, данная норма сформулирована таким образом, что из нее можно заключить, что временные постройки, как и киоски, навесы и другие подобные постройки, не относятся к объектам капитального строительства именно в силу своих конструктивных особенностей, исключающих их прочную связь с землей.

Критикуемый подход, возможно, связан с понятием «мнимая составная часть земельного участка» по праву Федеративной Республики Германия. Согласно § 95 Гражданского уложения Германии15 «к составным частям земельного участка не принадлежат вещи, связанные с землей лишь для временных целей»16. Между тем в гражданском праве России подобные нормы отсутствуют, ст. 130 ГК РФ не использует цель создания объекта в качестве критерия отнесения вещей к недвижимым, не указывает на такой критерий и Верховный Суд РФ в приведенном и других разъяснениях.

Главный же порок такого подхода в том, что он переносит решение вопроса о признании вещей недвижимыми из объективной сферы в область субъективного. Физические признаки, законность возведения, государственная регистрация — это обстоятельства, которые можно установить, хотя бы не обращаясь к внутренним мотивам и побуждениям создателей объекта, в то время как правовая цель создания объекта выступает как представление застройщика о будущей судьбе построенного. Вполне очевидно, что выявление такой цели связано с существенными затруднениями. Источником знания о ней может быть только заявление застройщика, когда речь идет о строительстве на собственном земельном участке. Однако проверить искренность застройщика, заявляющего, что выстроенное им на принадлежащем ему земельном участке здание будет им снесено, скажем, через 5 лет, практически невозможно. Между тем на основании такого заявления объект согласно анализируемой концепции нельзя будет считать недвижимым имуществом, в связи с чем он, видимо, не будет подпадать под соответствующее налогообложение, на него не будут распространяться правила оборота недвижимости и т.д. Вместе с тем вполне можно предположить, что через три года для собственника объекта станет выгодным перевести его в статус недвижимости (например, для использования в качестве предмета ипотеки). В этом случае, поскольку по физическим признакам объект представляет собой здание, прочно связанное с землей, никто не мешает собственнику обратиться за регистрацией права на него, заявив,

15См.: Гражданское уложение Германии. Вводный закон к Гражданскому уложению / пер. с нем. М., 2004.

16На этот параграф прямо ссылается К.А. Новиков (см.: Новиков К.А. Указ. соч. С. 14).

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

что сносить объект он не собирается, — передумал. А еще через два года он снова может потребовать лишить объект статуса недвижимости, поскольку вновь решил его в скором времени снести. Можно также предположить, что представление о судьбе построенного объекта будет меняться у его собственника несколько раз в год в зависимости от изменения личных обстоятельств. Нельзя же считать, что всякий раз, когда собственник будет менять свое решение (правовую цель), вещь будет менять статус, превращаясь из движимой в недвижимую и наоборот.

Еще более сложна ситуация, если до истечения срока предполагаемого сноса такое «движимое» имущество будет отчуждено вместе с земельным участком. При этом вряд ли на покупателя вместе с правом собственности перейдет и «обязанность» по сносу. Если, в отличие от продавца, он сносить объект не собирается, то для него приобретенное имущество является недвижимым, однако несоблюдение правил приобретения недвижимого имущества при сделке не позволит ему надлежащим образом оформить свои права.

Несколько иначе выглядит ситуация, когда строительство объекта, правовая цель создания которого подлежит установлению, произведено на земельном участке, не принадлежащем лицу, осуществляющему строительство. В этом случае собственник земельного участка может либо установить краткий срок пользования участком с обязательством полного освобождения участка по истечении этого срока, либо запретить возводить на участке объекты недвижимости, разрешив только возведение временных сооружений. Как относиться в этом случае к созданию на предоставленном в пользование участке объектов, которые по физическим признакам относятся к недвижимости?

И в этом случае ограниченность срока использования объекта не может быть критерием для отнесения его к движимым вещам. Если объект, возведенный на участке, прочно связан с землей (является зданием, сооружением, объектом незавершенного строительства), то ограниченность срока пользования участком по договору не должна влиять на оценку объекта как недвижимости. Если объект возведен в законном порядке при отсутствии признаков самовольной постройки, его следует признать недвижимым имуществом, а права на него могут быть зарегистрированы. То обстоятельство, что договором о пользовании земельным участком будет установлен срок обязательного сноса объекта, не должно исключать отнесение этого объекта к недвижимым вещам. Во-первых, по окончании срока договора застройщик может выполнить свои обязательства по сносу, и проблема будет исчерпана. Во-вторых, собственник участка по окончании договора может выразить желание приобрести построенный объект. В-третьих, возможно продление договора на более длительный срок, а в-четвертых, участок может быть продан собственнику построенного объекта. Во втором, третьем и четвертом случаях построенный объект сохранит имеющийся у него статус объекта недвижимости.

Что же касается ситуации, когда договором о пользовании земельным участком разрешено возведение на нем только временных сооружений, то при определении статуса объекта также должны иметь значение его физические, конструктивные особенности. Нельзя признать правильной позицию, согласно которой все возведенные объекты, в том числе и прочно связанные с землей, будут на таком участке считаться временными сооружениями, движимым имуществом. Такие объекты

Свободная трибуна

не превращаются во временные сооружения, а представляют собой недвижимые вещи в статусе самовольной постройки по признаку возведения на участке, не предоставленном в установленном порядке (ст. 222 ГК РФ).

Таким образом, при строительстве на собственном земельном участке правовая цель создания объекта отражает представление застройщика о судьбе объекта, которое не может быть достоверно установлено, а также может неоднократно изменяться во время существования объекта. При строительстве на чужом участке правовая цель ставит статус объекта в зависимость от содержания отношений по владению и пользованию земельным участком, т.е. ориентирует на оценку правовых отношений, складывающихся по поводу создаваемого объекта.

Из приведенных рассуждений можно заключить, что так называемая правовая цель создания объекта не может и не должна быть критерием для отнесения его к недвижимому имуществу. Реализация этой концепции ведет к дезорганизации оборота и создает широкий простор для злоупотреблений. Одним из таких злоупотреблений является, например, продажа чиновниками от имени государства недвижимого имущества как движимого с целью избежать соблюдения особого порядка отчуждения государственной недвижимости.

Из содержания закона и его разъяснения Пленумом ВС РФ не усматривается, что объекты, прочная связь которых с землей в силу их природных, физических свойств установлена, могут быть отнесены к движимым вещам, если предполагается ограниченный срок их существования. В качестве временных построек, не относящихся к недвижимому имуществу, могут рассматриваться такие объекты, природные, физические свойства которых свидетельствуют об их временном расположении на земельном участке в силу отсутствия с ним прочной связи.

Критикуемая точка зрения нашла отражение в практике. В частности, Федеральным арбитражным судом Северо-Западного округа в 2008 г. был рассмотрен ряд дел в отношении объектов, связанных со строительством защитных сооружений Ленинграда от наводнений17, где основанием для признания государственной регистрации недействительной послужил вывод суда о том, что «спорный объект был возведен для обеспечения строительства комплекса защитных сооружений Ленинграда от наводнений и носил временный характер, земельный участок для возведения иных объектов недвижимости, кроме комплекса защитных сооружений, его собственником не предоставлялся».

Здесь необходимо обратить внимание на то, что суды, определяя «временность» объектов в качестве признака, исключающего их отношение к недвижимости, не смогли сослаться на какую-либо норму гражданского законодательства. Более того, им пришлось дополнить аргументацию отнесения объектов к движимым вещам ссылкой на то, что для их строительства не предоставлялся земельный участок. Между тем строительство объекта с нарушением законодательства (на не предоставленном земельном участке) является не обстоятельством, исключаю-

17Постановления ФАС Северо-Западного округа от 03.07.2008 по делу № А56-51705/2006, от 19.03.2008 по делу № А56-48327/2006, от 29.02.2008 по делу № А56-48328/2006, от 25.02.2008 по делу № А5648329/2006.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

щим отношение объекта к недвижимости, а основанием для признания его самовольной постройкой (ст. 222 ГК РФ).

Теперь настало время перейти к концепции правомерности создания, противопоставляющей недвижимую вещь, созданную без нарушения закона, самовольной постройке. В отношении этой концепции позиция Верховного Суда РФ противоречива. С одной стороны, п. 29 постановления № 10/22 устанавливает, что «положения статьи 222 ГК РФ не распространяются на отношения, связанные с созданием самовольно возведенных объектов, не являющихся недвижимым имуществом». Из этой формулировки можно сделать только один вывод: Пленум ВС РФ относит самовольные постройки к недвижимым вещам. В то же время в п. 38 постановления № 25 записано, что «правомерно возведенное здание или сооружение является объектом недвижимости, в том числе до регистрации на него права собственности лица, в законном владении которого оно находится». Далее указывается, что вопрос о признании недвижимой вещью объекта незавершенного строительства может быть поставлен в отношении правомерно строящегося объекта. При этом практика Верховного Суда по конкретным делам свидетельствует о том, что судьи (как мы полагаем, без достаточных оснований) склонны считать правомерность создания критерием недвижимого имущества18.

В этом противоречии отразился долгий спор правоведов о том, можно ли отнести самовольные постройки к недвижимым вещам. Не приводя здесь обзор соответствующей дискуссии19, скажем лишь, что провозглашение природных, физических свойств объекта критерием его отнесения к недвижимым вещам должно приводить к признанию за самовольной постройкой качества недвижимой вещи. Сторонники исключения самовольных построек из недвижимости строят свою позицию на необходимости некой «юридической связи с землей»20, о которой ни закон, ни Верховный Cуд ничего не говорят. Отказ от юридических критериев в пользу природных в отношении недвижимого имущества должен быть всеобъемлющим. Это должно означать, что законность создания не может влиять на решение вопроса об отношении объекта к недвижимости, если по своим природным, физическим качествам этот объект имеет прочную связь с землей.

Почему же Верховный Суд не стал руководствоваться такой логикой? Причина в том, что в отнесении самовольной постройки к недвижимым вещам многие видят предпосылку для ее незаконного введения в оборот. Между тем закон построен таким образом, что констатация у самовольной постройки признаков недвижимой вещи (здания, сооружения, объекта незавершенного строительства) является

18В определении ВС РФ от 12.01.2016 № 18-КГ15-222 указано: «Для признания имущества недвижимым необходимо представить доказательства возведения его в установленном законом и иными нормативными актами порядке на земельном участке, предоставленном для строительства объекта недвижимости, с получением разрешительной документации с соблюдением градостроительных норм и правил».

19Эта дискуссия продолжается уже больше 20 лет, при этом существуют две диаметрально противоположные точки зрения. Представители первой, включая автора статьи, считают, что самовольная постройка — вид недвижимого имущества, представители второй полагают, что в силу ее необоротоспособности самовольную постройку отнести к недвижимости нельзя.

20Концепция развития гражданского законодательства о недвижимом имуществе. С. 7.

Свободная трибуна

лишь основанием для постановки вопроса о судьбе объекта. Такой объект либо должен быть снесен (п. 2 и 4 ст. 222 ГК РФ), либо на него может быть признано право (п. 3 ст. 222 ГК РФ). Таким образом, или недвижимая вещь — самовольная постройка прекратит свое существование (перестанет относиться к недвижимым вещам по причине физического отсутствия), или будет введена в оборот как обычный объект недвижимости.

Вернемся к примеру со строительством защитных сооружений. В этом случае суд имел дело со зданиями и сооружениями, право на которые было зарегистрировано. При этом суд отказал этим объектам в статусе недвижимости в силу их «временности»21 и отсутствия предоставления земельного участка (признак самовольной постройки). Если самовольная постройка к недвижимости не относится, то перед нами ситуация, где «право собственности на движимое имущество зарегистрировано как на недвижимое имущество», и мы, казалось бы, в соответствии с п. 52 постановления № 10/22 можем воспользоваться иском о признании права отсутствующим22. В то же время в силу п. 22 постановления № 10/22 «лицо, права и законные интересы которого нарушает сохранение самовольной постройки, вправе обратиться в суд по общим правилам подведомственности дел с иском о сносе самовольной постройки». В совокупности с ранее приведенным п. 29 этого постановления указанные разъяснения позволяют прийти к выводу, что если объект, право на который зарегистрировано, имеет физические признаки недвижимости (прочно связан с землей), но создан с нарушением закона, то в отношении его владельца может быть предъявлен только иск о сносе самовольной постройки. В случае если у объекта физические признаки недвижимости отсутствуют, его государственная регистрация может быть преодолена только при помощи иска о признании права отсутствующим.

Приведенная проблема конкуренции исков не является надуманной. Нельзя предоставлять заинтересованным лицам возможность устранять государственную регистрацию права (а значит, и недвижимый статус) прочно связанного с землей незаконно созданного объекта путем предъявления иска о признании права отсутствующим, ссылаясь на то, что объект не является недвижимостью. При реализации такой возможности, с одной стороны, судьба незаконной постройки решена не будет — она по-прежнему будет находиться на участке во владении незаконного застройщика, но теперь как движимая вещь. С другой стороны, будут очевидно нарушены права самовольного застройщика, который не сможет ссылаться на обстоятельства, исключающие удовлетворение иска о сносе самовольной постройки (пропуск срока исковой давности, создание объекта до введения в действие ст. 222 ГК РФ).

Иски о сносе самовольной постройки и о признании права отсутствующим следует считать взаимоисключающими. Это означает, что отсутствуют ситуации, в которых у заинтересованного лица существует возможность выбрать любой из этих исков в качестве надлежащего способа защиты права. В каждом случае, когда право лица на объект, признанный недвижимой вещью, зарегистрировано, надлежащим спо-

21Будем считать доказанным, что этот признак на законе не основан.

22На момент рассмотрения указанных дел соответствующее разъяснение еще не было принято, в связи с чем решение формулировалось как «признание недействительной государственной регистрации».

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

	собом защиты права является только один из этих исков в зависимости от избран-
	ных истцом оснований:
а)	незаконность создания — иск о сносе самовольной постройки;
б)	отсутствие физических признаков недвижимости — иск о признании права отсут-
	ствующим.
	В связи с этим судам следует выяснять, какое именно обстоятельство положено
	в основу предъявляемых требований, и разъяснять необходимость соответствия
	основания предмету иска.
	Если же признавать вслед за ВС РФ единственным признаком недвижимой вещи
	ее природные, физические свойства, характеризующие прочную связь с землей, то
	необходимо констатировать, что для любой вещи, которая обладает такими при-
	знаками, основанием для прекращения государственной регистрации права на нее
	может быть только удовлетворение иска о сносе самовольной постройки или удо-
	влетворение иска о признании права за другим лицом. Прекращение регистрации
	права на такую недвижимую вещь на основании иска о признании права отсут-
	ствующим невозможно.
	Мы полагаем, что ключевые положения п. 38 постановления № 25 дают основания
	для того, чтобы вновь вернуться к вопросу об отношении самовольных построек к
	недвижимости и решить этот вопрос положительно23 вместе с вопросом об исключе-
	нии из числа критериев отнесения вещи к недвижимым любых обстоятельств, связан-
	ных с правовыми отношениями, существующими по поводу этой вещи. При этом автор
	исходит из того, что категория недвижимого имущества выделена в законе, чтобы
	определить специфику тех правовых отношений, которые складываются по поводу
	данного объекта гражданских прав. Вот почему выбор в качестве критерия отнесе-
	ния объекта к недвижимости существующих по поводу этого объекта отношений со-
	ставляет логическую ошибку. Включение в характеристику прочности связи с зем-
	лей оценки правовых отношений, связанных с созданием объекта и его правовым
	режимом (законность создания, государственная регистрация прав, самостоятель-
	ность в обороте, период предполагаемого существования объекта), представляет со-
	бой расширительное толкование закона вопреки его действительному содержанию.
	Все, что не относится к физическим свойствам объекта, характеризующим его связь
	с землей, не должно выступать позитивным или негативным признаком недвижи-
	мости. Для внесения ясности в этот вопрос представляется необходимым исключить
	из текста п. 38 постановления № 25 все упоминания о правомерности создания объекта.
	Отвергая юридические признаки недвижимости, автор предвидит критику,
	в основе которой будет лежать утверждение о том, что критерии прочной связи
	с землей и невозможности перемещения без существенного ущерба назначению,

23Относить самовольные постройки к недвижимости предлагали: Гумилевская О.В. Основания признания права собственности на самовольную постройку: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Краснодар, 2008. С. 7; Беленькая А.Я. Проблемы квалификации права на объект строительства: автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2004. С. 10; Швабауэр А.В. Указ. соч. С. 147; Селиванов В.В. Гражданско-правовой режим самовольной постройки и его нормативное закрепление: автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2012. С. 13; Шишканов П.А. Самовольное строительство и его правовые последствия: автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2012. С. 7; и др.

Свободная трибуна

во-первых, не обладают достаточной определенностью, а во-вторых, не соответствуют современному уровню развития техники, которая позволяет без ущерба назначению перемещать любые вещи на любые расстояния. Именно эти обстоятельства, с одной стороны, побуждают исследователей искать новый смысл в понятии «прочная связь с землей», исключая из него физическую связь или придавая ей значение лишь одного из признаков, а с другой стороны, обращать свои взоры в сторону юридических признаков. Мы полагаем, что оба эти направления поиска бесперспективны. Если о юридических признаках мы в общем плане уже высказались, то вопросы понимания сути прочной связи с землей нуждаются в анализе.

Прежде всего обратим внимание на попытки распространения признака прочной связи с землей на недвижимость в силу закона. Исходя из того, что вещи, относимые к недвижимости, должны иметь общие свойства, некоторые ученые полагают, что все недвижимые вещи должны характеризоваться прочной связью с землей. В частности, Л.А. Майорова утверждает, что «прочность связи недвижимых вещей de jure с землей определяется опосредованно, через юридическую связь с территорией государства регистрации (флага), которая является условием эксплуатации судов и космических объектов, условием использования их по назначению»24. Данная логика весьма сомнительна, поскольку регистрация судна под флагом одного из государств никак не может порождать прочной связи с территорией этого государства, да и причина распространения на суда режима недвижимости совсем не в их якобы прочной связи с портом приписки и территорией государства, в котором этот порт находится.

Предлагая реформировать законодательство о недвижимости, Н.Д. Егоров считает, что к недвижимым вещам следует относить объекты, которые «участвуют в гражданском обороте, оставаясь на месте их использования по назначению (на земле, в водном, воздушном или космическом пространстве)»25. Об опосредованной связи с землей утверждается в отношении такой недвижимой в силу закона вещи, как помещение в здании26.

Выделение как воздушных, морских и речных судов, так и помещений вместе с машино-местами в отдельные абзацы п. 1 ст. 130 ГК РФ исключает применение

кним такого признака, как прочная связь с землей. На это прямо указывает п. 38 постановления № 25, разъясняющий, что природные свойства являются критерием отнесения к недвижимости только зданий, сооружений и объектов незавершенного строительства (абз. 1 п. 1 ст. 130 ГК РФ), а все остальные объекты отнесены

кнедвижимости в силу прямого указания закона, и поэтому искать их прочную связь с землей нет необходимости27.

24Майорова Л.А. Недвижимая вещь de jure как объект гражданского права в России: особенности правового режима: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Иркутск, 2012. С. 6.

25Егоров Н.Д. Проблемы разграничения движимых и недвижимых вещей в гражданском праве // Вестник ВАС РФ. 2012. № 7. С. 29.

26См.: Валента Е.И. Нежилое помещение как предмет договора аренды // Законодательство. 2009. № 11. С. 70; Макеев П.В. К вопросу о понятии нежилого помещения // Гражданин и право. 2011. № 7. С. 36; Трубачев Е.О. Нежилые помещения как объекты недвижимости: гражданско-правовой аспект: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Томск, 2009. С. 9.

27В то же время нельзя еще раз не присоединиться к мнению тех ученых, которые настаивают на необходимости исключения из недвижимости объектов, не имеющих прочной связи с землей.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Что же касается критериев прочности связи с землей зданий, сооружений и объектов незавершенного строительства, то п. 38 постановления № 25 вносит и в этот вопрос определенную ясность. Во-первых, указано, что критерии прочности следует искать в природных свойствах объектов. Во-вторых, в качестве главного признака такой прочной связи названо наличие фундамента. Действительно, если объектам незавершенного строительства для отнесения к недвижимости необходимо завершение работ по сооружению фундамента или аналогичных работ, то для завершенного объекта такой фундамент тем более обязателен.

Невозможно отрицать достижения техники в области переноса без повреждений объектов, имеющих прочную связь с землей посредством фундамента. Вместе

стем, как представляется, такие мероприятия являются чрезвычайными событиями, требующими особой подготовки, специальной техники и особого проекта. При этом в ст. 130 ГК РФ возможность перемещения рассматривается с точки зрения проведения мероприятий, не имеющих с технической точки зрения экстраординарного характера. В этом смысле любое здание или сооружение, связанное

сземлей фундаментом, не может быть перемещено со своего места без существенного ущерба его назначению.

Проведенный анализ позволяет заключить, что Пленум ВС РФ сделал существенный шаг в конкретизации понятия «недвижимая вещь». Прочная связь с землей в качестве сущностного признака недвижимой вещи может быть установлена путем мысленного перемещения объекта и оценки результата такого перемещения. Такая операция требует специальных познаний в области архитектуры и строительства и не может быть проведена корректно лицом, такими познаниями не обладающим. Следовательно, основным способом определить, является ли вещь недвижимой, может быть только заключение специалиста в области архитектуры и строительства, который должен ответить на вопрос: возможно ли перемещение объекта без несоразмерного ущерба его назначению? Разумеется, суд вправе оценить убедительность аргументации заключения технического специалиста или эксперта, но он не может вообще отказаться от анализа технической стороны вопроса таким специалистом, опираясь исключительно на собственное усмотрение28.

References

Alexeev V.A. Can Autonomy in Circulation Be Considered as a Real Property Criterion? [Yavlyaetsya li samostoyatelnost’ v oborote kriteriem otneseniya imuschestva k nedvizhimomu?]. Statute [Zakon]. 2015. No. 9. P. 150–155.

Alexeev V.A. The Law of Real Property. The Concept and Types of Real Property [Pravo nedvizhimosti. Ponyatie i vidy nedvizhimykh veschey]. Moscow, Yurait, 2018.

Belenkaya A.Ya. Problems with the Classification of Rights to a Construction in Process: A Summary of a PhD Thesis in Law [Problemy kvalifikatsii prava na ob’ekt stroitelstva: avtoref. dis. … kand. yurid. nauk]. Мoscow, 2004. 22 p.

28Более подробно о понятии недвижимой вещи см.: Алексеев В.А. Право недвижимости. Понятие и виды недвижимых вещей. М., 2018.

Свободная трибуна

Braginskiy M.I., Vitryanskiy V.V., Zvekov V.P. et al. A Commentary to Part One of the Russian Federation Civil Code for Businesses [Kommentariy chasti pervoi Grazhdanskogo kodeksa Rossiiskoi Federatsii dlya predprinimatelei]. Мoscow, Spark, 1996. 736 p.

Chubarov V.V. Real Property Regulation Issues [Problemy pravovogo regulirovaniya nedvizhimosti]. Мoscow, Statut, 2006. 336 p.

Dmitriev M.A. Complex Real Property Objects under Civil Law: A Summary of a PhD Thesis in Law [Kompleksy nedvizhimogo imuschestva kak ob’ekty grazhdaskikh prav: avtoref. dis. … kand. yurid. nauk]. Ekaterinburg, 2011. 22 p.

Egorov N.D. Real and Personal Property: Problems of Distinction in Civil Law [Problemy razgranicheniya dvizhimykh i nedvizhimylh veschei v grazhdanskom prave]. The Herald of the Supreme Arbitrazh Court of the Russian Federation [Vestnik Vysshego Arbitrazhnogo Suda Rossiiskoi Federatsii].

2012. No. 7. P. 4–29.

Gumilevskaya O.V. Grounds for Recognising Property Rights to Unauthorised Constructions:

A Summary of a PhD Thesis in Law [Osnovaniya priznaniya prava sobstvennosti na samovolnuyu postroiku: avtoref. dis. … kand. yurid. nauk]. Krasnodar, 2008. 23 p.

Kozyr’ O.M. Real Estate in Russia’s New Civil Code [Nedvizhimost’ v novom Grazhdanskom kodekse Rossii], in: The RF Civil Code: Problems. Theory. Practice [Grazhdaskiy kodeks Rossii: Problemy. Teoriya. Praktika]. Мoscow, Izdatelstvo mezhdunar. tsentra finansovo-ekonom. razvitiya, 1998. P. 271–298.

Lapach L. Real Estate Disputes: Some Theoretical and Practical Issues [«Spornaya nedvizhimost’» — nekotorye voprosy teorii i praktiki]. Economy and Law [Khozyaistvo i pravo]. 2014. No. 12.

P. 53–65.

Maiorova L.A. De jure Immovables under Civil Law in Russia: Key Characteristics of Regulation:

A Summary of a PhD Thesis in Law [Nedvizhimaya vesch de jure kak ob’ekt grazhdanskogo prava v Rossii: osobennosti pravovogo rezhima: avtoref. dis. … kand. yurid. nauk]. Irkutsk, 2012. 22 p.

Makeev P.V. More on the Concept of Non-Residential Property [K voprosu o ponyatii nezhilogo pomescheniya]. Citizen and Law [Grazhdanin i pravo]. 2011. No. 7. P. 33–41.

Novikov K.A. The Concept of Non-Residential Property in Civil Legislation [Ponyatie nedvizhimogo imuschestva v grazhdanskom zakonodatelstve]. The Herald of the Supreme Arbitrazh Court of the Russian Federation [Vestnik Vysshego Arbitrazhnogo Suda Rossiiskoi Federatsii]. 2014. No. 5. P. 4–12.

Novikov K.A., Sinelnikova V.N. Regulatory Framework for State Registration of Real Property Rights [Pravovye osnovy institute gosudarstvennoi registratsii prav na nedvizhimoe imuschestvo]. Мoscow, Izdatelskiy dom VShE, 2015. 192 p.

Petrov D.V. Property Management. Current Issues in Commercial Proceedings at Saint Petersburg Committee for Property Relationships [Upravlenie imuschestvom. Aktualnye voprosy arbitrazhnoi praktiki KUGI SPb.]. Saint Petersburg, Kadis, 2003. 159 p.

Selivanov V.V. Unauthorised Constructions in Regulations and Rules of Civil Law: A Summary

of a PhD Thesis in Law [Grazhdansko-pravovoi rezhim samovolnoi postroiki i ego normativnoe zakreplenie: avtoref. dis. … kand. yurid. nauk]. Мoscow, 2012. 26 p.

Shishkanov P.A. Unauthorised Constructions and Their Legal Implications: A Summary of a PhD Thesis in Law [Samovolnoe stroitelstvo i ego pravovye posledstviya: avtoref. dis. … kand. yurid. nauk]. Мoscow, 2012. 24 p.

Shvabauer A.V. Real Property State Registration and Real Property Characteristics [Gosudarstvennaya registratsiya prav na nedvizhimost’ i priznaki nedvizhimosti]. Statute [Zakon]. 2010. No. 8.

P. 137–148.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Sukhanov E.A. Rights in Rem: An Academic Essay [Veschnoe pravo: nauchno-poznavatelnyi ocherk]. Мoscow, Statut, 2017. 560 p.

Sukhanov E.A. Real Estate Concept and Its Impact on Other Categories in Civil Law [

O ponyatii nedvizhimosti i ego vliyanii na inye grazhdansko-pravovye kategorii]. Civil Law Review [Vestnik grazhdanskogo prava]. 2008. No. 4. P. 6–16.

Trubachev E.O. Non-Residential Premises as Real Property: A Civil Law Aspect: A Summary

of a PhD Thesis in Law [Nezhilye pomescheniya kak ob]ekty nedvizhimosti grazhdansko-pravovoi aspekt: avtoref. dis. … kand. yurid. nauk]. Tomsk, 2009. 30 p.

Valenta E.I. Non-Residential Premises as the Specific Object of the Tenancy Agreement [Nezhiloe pomeschenie kak predmet dogovora arendy]. Legislation [Zakonodatelstvo]. 2009. No. P. 69–74.

Information about author

Vadim Alexeev — Professor at the Department of Civil and Business Law of the Russian State Academy of Intellectual Property, Head of the Law Office Aleхeev, Zagaraev & Partners, Doctor of Laws (191025 Russia, Saint Petersburg, Nevskiy Prospekt, 61;

e-mail: alexeev.v.a@gmail.com).

Свободная трибуна

Екатерина Валерьевна Бибикова

адвокат, магистр юриспруденции (РШЧП)

Договор в пользу третьего лица в российском и европейском частном праве: сравнительно-правовой обзор1

В статье анализируются исторические предпосылки становления концепции договора в пользу третьего лица, рассматриваются теории, обосновывающие данный институт (теория цессии, теория представительства, sui generis и др.). Внимание уделяется особенностям каждого из видов договора в пользу третьего лица (подлинного, неподлинного, договора с охранительным эффектом в пользу третьего лица), сфере их практического применения, а также структуре отношений (отношения валюты, покрытия, квазиотношения). Рассматриваются причины возникновения концепции договора с охранительным эффектом в пользу третьего лица в немецком частном праве и возможность применения данной концепции за пределами немецкой юрисдикции. Приведен анализ практики применения этого института в отечественной юриспруденции, сделан вывод о необоснованном сужении его применения в России.

Ключевые слова: обязательство, предоставление, третье лицо, охранительный эффект договора

1Автор настоящей работы выражает глубокую признательность Институту зарубежного и международного частного права им. Макса Планка в Гамбурге (Das Max-Planck-Institut für ausländisches und internationales Privatrecht), Е. Курзински-Сингер за возможность проведения исследования в данном институте в рамках стипендиальной программы, а также Д.О. Тузову, А.М. Ширвиндту, А.А. Новицкой за высказанные в разное время критические замечания и предложения. Любые недостатки остаются ответственностью автора.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Ekaterina Bibikova

Attorney-at-Law, Master of Law (Russian School of Private Law)

Contract in Favour of a Third Party in Russian

and European Private Law: A Comparative Account

Generally, a contract cannot confer rights on a third party. However, there are several legal concepts that enable a person who is not a party to a contract to acquire the right stipulated for that person by the contracting parties or to enforce the contract. Most of our present-day systems of law implemented this idea in the concepts of representation, cession, agency and contracts in favour of a third party. As to contracts in favour of a third party, historically Roman law did not accept the idea because of various maxims that constituted serious obstacles to the enforcement of rights stipulated in favour of a third party. Therefore, contracts in favour of third parties obtained their legality in Europe in its modern sense only at the end of the 19th century. There are several different models of contracts in favour of third parties adopted by different systems of law which provide that a third party derives its rights directly from the contract itself (Germany, England) or an explicit acceptance by the third party is needed (Netherlands, Russia). There are certain differences between genuine and non-genuine third-party benefit contracts, and contracts with protective effect for third parties that have practical implications for their application. It is material to be aware of the structure of relationships dictated by contracts in favour of third parties, namely cover ratio (Deckungsverhältnis), donation or currency (Zuwendungsverhältnis) and performance (Vollzugsverhältnis). It is only recently that this concept has been acknowledged in Russia, but it is rather narrow in its scope.

Keywords: obligation, performance, third party rights clause, protective effect of contract

Договор в пользу третьего лица не является востребованной темой научных исследований в российском частном праве, хотя в последние годы данное понятие часто появляется на страницах юридической прессы2. Последнее фундаментальное доктринальное отечественное исследование по этой теме датируется началом прошлого столетия3, современные же авторы указывают на тщетность

применения доктринального метода изучения данного института4.

2В целом тенденцию к привлечению понятия «договор в пользу третьего лица» для объяснения природы иных явлений объяснить сложно, поскольку и судебная практика, и теория гражданского права демонстрируют, скорее, отсутствие ясного понимания этой конструкции. См., напр.: Матиящук С.В. Договорные формы отношений по снабжению потребителей тепловой и электрической энергией: вопросы теории и практики // Российская юстиция. 2012. № 2. С. 47–51; Чашкова С.Ю. Система договорных обязательств в российском семейном праве: автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2004. С. 21–23: Тычинская Е.В. Договор о реализации функций единоличного исполнительного органа хозяйственного общества / под ред. Л.Ю. Михеевой. М., 2012. С. 103.

3См.: Бутовский А.Н. Договоры в пользу третьих лиц // Журнал Министерства юстиции. № 12. 1910. С. 1–33.

4См.: Фогельсон Ю.Б., Ефремова М.Д. Договоры в пользу третьего лица: опыт недогматического исследования. М., 2014. С. 11–13.

Свободная трибуна

Конструкция договора в пользу третьего лица имеет серьезное экономическое значение для международной торговли. Условия применения договоров с участием третьих лиц можно встретить во всех актах унификации частного права5. Кроме того, эта концепция дала жизнь широко распространенной в некоторых правопорядках доктрине договора с охранительным действием в отношении третьего лица (der Vertrag mit Schutzwirkung für Dritte, contract with protective effect for a third party)6.

Подход российского права в отношении договора в пользу третьего лица имеет свою специфику, поскольку сфера применения данной конструкции на практике необоснованно ограничена7. Это невыгодно отличает российскую юридическую действительность от европейской доктрины, где рассматриваемая конструкция так же, как и несколько веков назад, активно изучается8.

Анализ судебной практики также подтверждает, что общие подходы и понимание судами правовой природы договора в пользу третьего лица в настоящее время по-прежнему не выработаны. Представляется, что обращение к истории становления института договора в пользу третьего лица и сравнение его регулирования в российском праве и европейских правопорядках способны сформулировать необходимые предпосылки для успешного применения данного института в России.

Для понимания конструкции договора в пользу третьего лица необходимо получить ответы на вопросы:

1)какова правовая причина возникновения требования у лица, которое не участвует в заключении договора (природа прав третьего лица);

2)всегда ли договор в пользу третьего лица порождает право требования у третьего лица, и если да, то в какой момент оно возникает;

3)возникают ли при этом какие-либо права у кредитора по данному договору;

4)какого рода отношения существуют между кредитором и должником, должником и третьим лицом, третьим лицом и кредитором;

5См.: Vogenauer S. Max Planck Encyclopedia of European Private Law / еd. by J. Basedow, K.J. Hopt, R. Zimmermann, A. Stier. Oxford, 2012. P. 385–386, Markesinis B., Unberath H., Johnston A. The German Law of Contract: A Comparative Treatise. 2nd еd. Oxford and Portland, 2006. P. 181.

6См.: Vogenauer S. Op. cit. P. 387; Principles, Deﬁnitions and Model Rules of European Private Law Draft Common Frame of Reference (DCFR). Munich, 2009; Kötz H. The doctrine of privity of contract in the context of contracts protecting the interests of third party // Tel Aviv U. L. Stud. 1990. № 10. P. 196 . — Государством, где данный институт кодифицирован, является Эстония.

7См.: постановления ФАС Московского округа от 05.02.2004 № КГ-А40/86-04, от 05.06.2013 по делу № А40-68197/12-102-624; Президиума ВАС РФ от 29.06.2010 № 2410/10; определения ВАС РФ об отказе в передаче дела в Президиум ВАС РФ от 09.06.2011 № ВАС-6652/11, от 07.09.2012 № ВАС-12553/11, от 05.06.2013 № ВАС-5213/13; и проч.

8См.: Schermaier M.J. Schatten des Gemeinen Rechts? Moderne Einschränkungen beim Vertrag zugunsten Dritter // Recht als Erbe und Aufgabe. Berlin, 2005. S. 409.

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

5)должен ли присутствовать интерес (имущественный или неимущественный)

висполнении обязательства, и если да, то у кого из участников правоотношения;

6)является ли третье лицо стороной договора, и если да, то какого именно, а кроме того, при каких обстоятельствах кредитор имеет право требовать исполнения договора в свою пользу.

Представляется, что исчерпывающий ответ на эти вопросы не может быть дан

врамках настоящей статьи, тем не менее автор надеется, что, возможно, она сможет дать начало диалогу по их более широкому обсуждению.

Взгляд римского частного права на вопрос приобретения третьим лицом права требования из сделки, стороной которой оно не является9

В литературе, посвященной поиску предпосылок возникновения концепции договора в пользу третьего лица в римском праве, ученые в первую очередь отмечают «статичность» обязательства в римском частном праве и его строго личный характер, что позволяло относить эффект сделки лишь к личности, ее совершившей10. Obligatio est iuris vinculum (Inst. 3.13)11, т.е. обязательство понималось как нормативная правовая связь, призванная обеспечить возмездное предоставление определенному лицу12. Эффект волеизъявления (в самом обобщенном смысле)13 двух лиц не мог быть отнесен к имущественной сфере третьего лица, так как считалось, что распространение эффекта сделки в отношении лица, постороннего

9В дальнейшем термины «кредитор» и «промиссар», «должник» и «промитент», «третье лицо» и «дестинатарий» («бенефициар», «принципал») будут использоваться как синонимы. При этом термины «дестинатарий», «бенефициар» и «принципал» не являются синонимами и используются в этом качестве лишь в целях данной работы.

10См.: Zimmermann R. The law of obligations: Roman Foundations of the Civilian Tradition. Kenwyn, 1996. P. 34; Нолькен А. Договоры в пользу третьих лиц. Опыт теоретического исследования по гражданскому праву. СПб., 1885. С. 43 и сл.; Цвайгерт К., Кётц Х. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права. Т. II / пер. Ю.А. Юмашева. М., 1998. С. 179–181. Нерсесов Н.О. Указ. соч. С. 47.

11См.: Parapatits F. Der Vertrag zugunsten Dritter. Wien, 2011. S. 5; Unger J. Die Verträge zu Gunsten Dritter // Jahrbücher für die Dogmatik des heutigen römischen und deutschen Privatrechts. Bd. 10. 1871. S. 1 .; Ernst G.C. Die Drittwirkung von Schuldverhältnissen aus zusammenhängen und kollidirende Verträgen nach der französischen, schweizerischen und deutschen Judikatur und Rechtlehre: Inaugural Dissertation. Detmold, 1963. S. 3–4 .

12См.: Новицкая А.А. Учение о синаллагматическом договоре в римском праве. Контракт Лабеона // Вестник гражданского права. 2013. № 2. С. 57–58.

13Существующая дискуссия о том, какие именно волевые акты не могли быть отнесены к имущественной сфере сторонних лиц (pactum, stipulatio и т.п.), приводится лишь в целях настоящей работы. В частности, Н.О. Нерсесов полагал, что поскольку данный принцип применялся и к emere, vendere, contrahere, нет сомнений, что запрет касался именно договора как источника обязательства (см.: Нерсесов Н.О. Указ. соч. С. 47).

Свободная трибуна

по отношению к этому акту, не представляет никакого интереса для субъектов, совершивших данную сделку. В D.50.17.73.4 Квинт Муций Сцевола указывает: «Ни соглашением, ни условиями сделки, ни стипуляцией нельзя обусловить права другого»14.

Такая концепция обязательства уже сама по себе предполагает отнесение эффекта сделки к личности, ее совершившей, что подчеркивалось в классический период римского права при помощи максимы alteri stipulari nemo potest (D.45.1.38.17 pr.)15: «Никто не может стипулировать в пользу третьего лица, разве что раб будет стипулировать в пользу господина или сын — в пользу домовладыки. Ведь такие обязательства и были созданы для того, чтобы каждый приобретал то, что ему выгодно, и мой интерес не составляет, что было предоставлено другому. Очевидно, что, если я захочу это сделать, необходимо установить штрафную стипуляцию так, чтобы, если предоставление не будет передано, как это согласовано [сторонами], стипуляция имела эффект и для того, кто не имеет интереса. Ведь при наличии штрафной стипуляции не имеет значения, какой интерес кто-либо имеет, важно чтобы он составлял какую-либо величину»16.

Иными словами, римское право запрещало заключение договора в пользу третьего лица, поскольку в этом не было денежного интереса для промиссара. Так возникла гипотеза о том, что наличие интереса промиссара способно выступить основанием удовлетворения его требований17. Это мнение нельзя считать беспочвенным, поскольку следствием наличия обязательства имущественного содержания была исковая защита прав кредитора, между тем права дестинатария защите не подлежали в любом случае18. Во избежание отказа в защите прибегали к следующему механизму: если промиссар при принятии обещания в пользу третьего лица, данного промитентом, также обязывал промитента уплатить неустойку (stipulatio poenae) на случай неисполнения своего обещания передать вещь третьему лицу, то подлежал защите имущественный интерес промиссара в виде получения неустойки. Иными словами, этот механизм подтверждал, что исполнение обязательства третьему лицу не могло привести к изменению имущественной сферы кредитора (т.е. не могло стать предметом обязательства), однако по-

14«Nec paciscendo nec legem dicendo nec stipulando quisquam alteri cavere potest».

15Необходимость соблюдения данного требования была установлена и раньше Квинтом Муцием в

D.50.17.73.4.

16«Alteri stipulari nemo potest, praeterquam si servus domino, ﬁlius patri stipuletur: inventae sunt enim huiusmodi obligationes ad hoc, ut unusquisque sibi adquirat quod sua interest: ceterum ut alii detur, nihil interest mea. Plane si velim hoc facere, poenam stipulari conveniet, ut, si ita factum non sit, ut comprehensum est, committetur stipulatio etiam ei, cuius nihil interest: poenam enim cum stipulatur quis, non illud inspicitur, quid intersit, sed quae sit quantitas quaeque condicio stipulationis».

17См.: Kaser M. Zur Interessenbestimmen bei den sog. unechten Verträgen zugunsten Dritter // Römische Rechtsquellen und angewandte Juristenmethode. Wien — Köln — Böhlau, 1986. S. 198 .

18Ibid. S. 214. Данное правоотношение, которое состояло в возникновении права кредитора требовать исполнения обязательства третьему лицу, впоследствии получило наименование неподлинного договора в пользу третьего лица (unechte Vertrag zugunsten Dritter). Но некоторые ученые считают полной бессмыслицей называть такие отношения договором в пользу третьего лица, поскольку они не предполагают возникновения прав требования у дестинатария (см., напр.: Hellwig K. Die Verträge auf Leistung an Dritte. Leipzig, 1899. S. 44).

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

становка штрафного условия придавала данному соглашению имущественную ценность, необходимую для его принудительной защиты19.

Эффект установления обязательства в пользу третьего лица, или предоставления в пользу третьего лица, наряду со stipulatio poenae достигался в римском праве использованием следующих правовых конструкций: procurator, т.е. представитель, уполномоченный кредитором (D.46.3.12 pr., 2; 49), solutionis causa adiectus (лицо, получающее исполнение по обязательству) (D.46.3.10.12.3)20, adstipulator (т.е. сокредитор, которого назначал главный кредитор для истребования долга) (Gai Inst. 3, 110–114), delegatio solvendi, adstipulatio и т.п.21 Перечисленные механизмы подтверждают наличие предпосылок для формирования договора в пользу третьего лица в классическом римском праве лишь отчасти, поскольку относятся главным образом к институту представительства.

Комментируя рассматриваемую максиму, римские юристы полагали, что притязание возникает у кредитора, но не у третьего лица, т.е. в современных терминах считали такую стипуляцию частично недействительной22. Другие тексты (Gai Inst. 3.103, Inst. 3.19.4), напротив, давали основания полагать, что обещание предоставить третьему лицу — это не просто недействительная часть торжественной формулы, на основании которой должник принимал на себя обязательство (обязательство в пользу третьего лица как таковое), а недействительная сделка в целом, которая не порождает никаких притязаний у субъектов стипуляции23. На этом основании высказывались сомнения относительно допустимости договора в пользу третьего лица по римскому праву из-за обременительных требований римского гражданского процесса (в классический период), а также формальностей, которые обязательно сопровождали стипуляцию24. Также высказывалось мнение, что присутствие охраноспособного интереса на стороне кредитора позволяло считать стипуляцию в пользу третьего лица действительной25.

19См.: Hallebeek J., Dondorp H. Contracts for a third-party beneﬁciary: a historical and comparative account. Leiden, 2008; Дождев Д.В. Римское частное право: учебник / под общ. ред. В.С. Нерсесянца. М., 2011. С. 490; Kaser M. Das Römische Privatrecht. Ab. I. München, 1971. S. 491.

20Такое лицо было уполномочено на получение предоставления, но не имело права требования о получении такого предоставления. Ср.: Kaser М. Das Römische Privatrecht. S. 637.

21См.: Zimmermann R. Op. cit.; Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit.; Kaser M. Zur Interessenbestimmen bei den sog. unechten Verträgen zugunsten Dritter. S. 199.

22Ответ на вопрос, как именно источники понимали невозникновение как предполагаемого эффекта сделки, так и exceptio при стипуляции в пользу третьего лица, не является целью настоящей работы. В связи с этим термины «недействительный», «ничтожный», «неэффективный» и «невозможный договор» в контексте данной статьи используются в качестве синонимов.

23См.: Bayer W. Der Vertrag zugunsten Dritter: Neuere Dogmengeschichte — Anwendungsbereich — Dogmatischу Strukturen. Tübingen, 1995. S. 7 .; Historisch-kritischer Kommentar zum BGB. Tübingen, 2007. S. 1939 .;

Parapatits F. Op. cit. S. 6.

24См.: Zimmermann R. Op. сit. P. 39 .; Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 12, 21–46; Historisch kritischer Kommentar zum BGB. Band II. Schuldrecht AT. S. 1943.

25См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 43; Zimmermann R. Op. cit. — Такое мнение сформировалось на основании ряда текстов: Ulp. D.45.1.38.20–23; Ner. D.2.11.14; Cels. D.42, 1, 13 pr.; D.45.1.97.1; Pomp. D.45.1.112. 1; Pap. D.45.1.118.2; Diocl. C.8.38.3.1.

100

Свободная трибуна

Значительные изменения при применении принципа alteri stipulari nemo potest произошли в постклассический период римского права, в результате чего именно в это время возникло большинство исключений из сферы применения данной максимы26. Эти преобразования часто связывают с Конституцией Диоклетиана. Некоторые ученые полагают, что отступление от начал максимы в период постклассики есть не что иное, как требование добросовестности и усложнения гражданского оборота27. Основанием появления данного мнения выступил в том числе текст Diocl. C.8.54.328. Стипуляция в этом казусе формализует дарение под условием, что в момент наступления срока, установленного стипуляцией, одаряемый должен передать дар третьему лицу. Право препятствовало тому, чтобы даритель или третье лицо могли требовать предоставления от одаряемого в пользу третьего лица, поэтому император пожаловал иск третьему лицу по аналогии (actio utilis). Именно иски по аналогии позволяли отступить от принципа alteri stipulari nemo potest (per extraneam personam nihil adquiri posse в постклассический период)29, однако наличие данного притязания не дает основания полагать, что эффект договора в пользу третьего лица признавался, скорее наоборот.

Тем не менее в классическом римском праве включение «обещания дать третьему лицу» в содержание обязательства было, вероятнее всего, невозможным30. Этому препятствовало несколько обстоятельств: во-первых, то, что стипуляция как самая распространенная форма установления обязательства требовала присутствия лица, в чьем интересе она заключалась; во-вторых, представления римлян об объективном характере causa obligationis31. Исходя из этого можно предположить, что само упоминание слова «интерес» в римских источниках в контексте возможности предоставить третьему лицу не имело специального юридического значения32 и приводилось с тем, чтобы продемонстрировать отсутствие права у третьего лица как такового, отсутствие его вербализованной, объективной33 формы, которая могла быть найдена и подтверждена лишь соответствием с типичными контрактами. На этом основании попытки обхода правила о невозможности установления обязательства в пользу третьего лица при помощи особых правовых конструкций (stipulatio poena, solutionis causa adiectus, delegatio solvendi, adstipulatio) лишь подтверждают справедливость максимы alteri stipulari nemo potest. Однако именно интерпретация представлений римлян о на-

26Большинство из перечисленных исключений все же относятся к сфере родственно-семейных отношений или отношений, связанных с особенностями совместного осуществления вещных прав, и не представляют собой подлинные договоры в пользу третьего лица в современном понимании.

27См.: Нолькен А. Указ. соч. С. 47.

28См.: Bayer W. Op. cit. S. 22–24 (donatio sub modо — дарение с оговоркой).

29См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 19–20.

30См.: Flume W. Rechtsakt und Rechtsverhältnis. Paderborn, 1990. S. 82 ., 10–11; Bayer W. Op. cit. S. 6–7.

31При всем этом стипуляция представляет собой абстрактную сделку.

32Критику первостепенного значения имущественного интереса для обязательства см.: Иеринг Р. Интерес и право / пер. с нем. А. Борзенко. Ярославль, 1880.

33Использование глагола potest указывает на отсутствие физической возможности как таковой.

101

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

личии интереса как конституирующем элементе обязательства (в том числе в пользу третьего лица) сильнейшим образом повлияла на современный облик договора в пользу третьего лица.

Представления об установлении обязательства

впользу третьего лица в Средние века

Вэпоху Средневековья большее значение по сравнению с Corpus iuris civilis приобрело каноническое право34. Каноническое право отличалось от римского в первую очередь абстрактным характером35. Если римское право было построено на началах формальной свободы, то каноническое, оперируя универсальными понятиями, а не конкретными казусами, пронизано представлениями о верности данному слову, христианском сочувствии и святости клятвы36.

Глоссаторы оказали существенное влияние на облик данного института. Громаций (Gromatius), анализируя текст 5.37 Евангелия от Матфея37, указывал, что подобные образом между словом и клятвой не должно быть различий, а значит, обещание предоставить третьему лицу должно исполняться в той же степени38. Такая логика стала применяться все шире. В Декрете Грациана (1140–1145) содержалась формула, которой должны были следовать отлученные от церкви епископы, чтобы церковь сняла с них наказание в форме отлучения. Церковнослужителям следовало давать Папе такое обещание: «Я обещаю тебе и через тебя святому Петру…»39 Глоссатор Палатина (Palatina), комментируя эту клятву, приходит к выводу, что не только обещание священнослужителей, адресованное вятому Петру, связывает обещавшего, но и подобным образом обещание к Тицию, особенно если оно снабжено клятвой (D.13.5.1 pr.), способно связать промитента40. Аргументировалось данное предположение незыблемостью слова обещавшего41.

Комментаторы канонического права, объединяя и дифференцируя различные тексты римских юристов, размыли границы между договором и пактом в отношении применения рассматриваемой максимы. Принцип был генерализиро-

34Подробнее см.: Виноградов П.Г. Римское право в средневековой Европе. М., 1910. С. 24 и след.

35См.: Wieacker F. History of private law in Europe. Oxford, 2003. P. 50, 53–54.

36Ibid.

37«Да, да; нет, нет; а прочее от лукавого».

38См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 23.

39Ibid. — Текст при этом не дает возможность установить, перед чьим именно лицом давалась данная клятва. Как указывают проф. Й. Халлебек и проф. Г. Дондорп, этим лицом могли быть митрополит или епископ.

40Ibid. P. 26.

41См.: HKK zum BGB. S. 1955.

102

Свободная трибуна

ван — regula est generalis: alteri per alterum ex contractu stipulationis acquire non potest. Тем не менее именно в период до XIII в. появилась возможность придать правовое значение обещаниям в пользу третьих лиц. На основе интерпретации источников римского права комментаторы, по сути, видоизменили формулу стипуляции, которая могла звучать теперь так: «Обещаешь мне, что дашь Тицию сто?» То есть речь идет о том, что глоссаторы и комментаторы толковали договор о предоставлении третьему лицу так, что обещание и исполнение — promissio (verba obligativa) и restitutio (verba executivа) — расцеплялось. В результате, как предлагалось, таким сделкам можно было придать обязательную силу в том случае, если verba obligativa относилась к контрагенту, а verba executiva — к третьему лицу42.

Вэтот же период получает осмысление правовой статус сторон в «обещании предоставить третьему лицу», в рамках которого промиссару при принятии обещания в пользу дестинатария приписывалась роль посредника, представителя.

Врезультате указанные выше тексты43 использовались для определения договора в пользу третьего лица как при помощи механизмов прямого либо косвенного представительства, так и цессии44.

ВXIV в. появляются предположения и о механизме возникновения прав у дестинатария. Бартоло де Сассоферато (Bartolius de Saxoferrato Titius), отвечая на вопрос, требуется ли особая передача прав от лица, принимающего обещание в пользу третьего лица (дестинатария), полагал, что последний приобретает притязание без особой передачи прав со стороны промиссара45. Его ученик Бальд (Baldus de Ubaldis), комментируя мнение своего учителя, при этом отмечал, что для получения дестинатарием косвенного иска не требуется совершение цессии со стороны промиссара в его пользу (actio utilis sine cessione)46. Антоний (Antonius de Butrio)47, рассуждая о природе прав дестинатария, считал, что его право является незащищенным пактом (nudum pactum), он приобретает лишь косвенный иск и, несмотря на это, промитент все же становился обязанным исполнить данное промиссару обещание в пользу дестинатария, поскольку сам промитент такое слово дал48. То есть возможность понуждения должника к исполнению обязательства не была, по представлениям ученого, основана на идее обязательства, а имела под собой лишь нравственную базу49.

42См.: HKK zum BGB. S. 1956; Нерсесов Н.О. Указ. соч.

43См.: Ulp. D.45.1.38.20–23; Ner. D.2.11.14; Cels. D.42, 1, 13 pr.; D.45.1.97.1; Pomp. D.45.1.112. 1; Pap. D.45.1.118.2; Diocl. C.8.38.3.1.

44См.: Нерсесов Н.О. Указ. соч. С. 49; Unger J. Op. cit. S. 4–14.

45См.: Buchka H. Die Lehre von der Stellvertretung bei Eingehung von Verträgen. Rostock — Schwerin, 1852. S. 148 .

46См.: Zimmermann R. Op. cit. (Baldus. Commentaria in Digestum Vetus к D.12.1.9.8., Codex Ivrix Civilis Ivstinianei. Текст Кодекса доступен по ссылке: URL: http://digi.ub.uni-heidelberg.de/diglit/justinian1627bd1).

47См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 23.

48См.: Bayer W. Op. cit. S. 30 . — Ключевую роль при этом имела данная клятва (St. Matthew 18.15-17. (denuntiatio evangelica)).

49См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 27–29.

103

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

С распространением идей естественного права (ius naturale) происходило все большее вытеснение максимы alteri stipulari nemo potest. Так, Хьюго Доннел (Hugo Donnelius) отмечал, что исключений из действия данного принципа стало заметно больше, а право народов (ius gentium) шло еще дальше в этом направлении. Практическое применение положений Corpus iuris civilis не давало возможности обеспечить принудительное исполнение obligatio naturalis, к которому, по мнению юриста, приравнивались обязательства дать третьему лицу. Тем не менее такая возможность появилась благодаря признанию обязательности церковной клятвы50.

Дальнейшее распространение эта идея получила благодаря авторитету Гуго Гроция, который заложил основы современной теории правовой сделки. Рассуждая о nudum pactum и его способности порождать исковую защиту, Гроций утверждал, что договорная связанность создается лишь принятием обещания (согласием), заявленным свободным и дееспособным лицом, и не требует соблюдения особых формальностей (например, присутствия лица, в пользу которого дается обещание, наличия имущественного интереса и проч.)51. Обязательность исполнения обещания при этом обеспечивается тем, что нарушение обещания непозволительно, как и грех52. Применительно к договору в пользу третьего лица согласие сторон представляет естественную основу для договорной связи и одновременно означает отказ от максимы, которая очевидно противоречила, по мнению ученого, началам естественного разума53. При этом Гроций предполагал, что обещание об исполнении обязательства дестинатарию, данное промитентом, имеет равно обязательную силу как для промитента, так и для промиссара, поэтому последний не приобретает право требовать предоставления в свою пользу54.

Христиан фон Вольф также настаивал на том, что договор в пользу третьего лица должен быть признан современным правом. Но, в отличие от Гроция, считал, что промиссар не только вправе требовать, чтобы обязательство было исполнено

50См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 27–29. (denuntiatio evangelica).

51См.: Buchka H. Op. cit. S. 162 .; Gareis K. Die Verträge zu Gunsten Dritter. Würzburg, 1873. S. 60 .; Parapatits F. Op. cit. S. 10.

52Подробнее см.: Schmidlin B. Der Vertrag im Europäischen Zivilrecht. Geneve, 2011. S. 68–69.

53«Обычно возникают спорные вопросы о принятии обещания одним лицом за другое лицо. В таких случаях следует делать различие между обещанием, данным мне о передаче чего-либо другому, и обещанием, сделанным на имя того, кому должна быть передана вещь. Если обещание дано мне, причем безотносительно к тому, представляет ли для меня обещанное частный интерес, как это предусмотрено римским законом, то, по-видимому, принятием я приобретаю, естественно, право способствовать переходу права к другому лицу, коль скоро и оно готово принять вещь (Коваррувиас, quamvis, Р. 2, § 4, 13), и в промежутке обещание не может быть взято обратно, но я, кому дано обещание, могу отказаться от него. Ибо такое толкование не противоречит праву естественному и совершенно соответствует словам самого обещания; и для меня отнюдь не безразлично, получил ли другой выгоду (Алессандро, «Заключения», I, 204; Молинеус, там же)» (Гроций Г. О праве войны и мира / под ред. С.Б. Крылова. М., 1994. С. 337. Кн. 2. Глава 11. § 18.1).

54«…Тот, кто примет обещание, не сможет уже освободить от него, ибо он не был призван к принятию какого-либо права, но был призван лишь к побуждению обещавшего сохранять свою добрую волю (курсив наш. — Е.Б.); так что если даже сам давший обещание возьмет его назад, то поступит недобросовестно, но не нарушит собственного права другого» (Гроций Г. Указ. соч. § 18.2).

104

Свободная трибуна

в пользу третьего лица, но и наравне с дестинатарием имеет самостоятельный иск, а также вправе отказаться от обязательства до принятия третьим лицом обещания; с того же момента, когда третье лицо примет обещание, промиссар обязан либо требовать предоставления для этого третьего лица, либо передать свое притязание третьему лицу55.

Таким образом, благодаря возрастающей роли канонического права и наложения христианской морали на идеи римского права, а также благодаря развитию школы естественного права к концу XVIII в. юриспруденции удалось обойти ригоризм максимы alteri stipulari nemo potest и обосновать идею установления обязательства в пользу третьего лица56. При этом даже в тех случаях, когда договор в пользу третьего лица не получал защиты, обязательство из такого договора рассматривалось obligatio naturalis57. Это приводило к тому, что исполнение дестинатарию по такому договору приравнивалось к исполнению должного (solutio debiti) и не могло быть потребовано обратно. Примечательно, что с утверждением идей свободы договора и частной автономии как основополагающих принципов обязательственного права необходимость в обсуждении наличия или отсутствия интереса у промиссара попросту отпала, так как на смену господству римско-правового принципа объективной типизации договоров пришел принцип договорной свободы58.

§ 3. Представления о договоре в пользу третьего лица в европейском праве XIX в.

Римское право оказало существенное влияние на разработку Французского гражданского кодекса (далее — ФГК)59. Нормы ст. 1119, 1165 ФГК содержали требование наличия собственного имущественного интереса у промиссара при заключении договора в пользу третьего лица под угрозой непризнания за такими сделками эффекта. Реми Потье (Remi Pothier), чье мнение по данному вопросу имело существенный вес, высказывался об этом механизме следующим образом: договор в пользу третьего лица действителен лишь между его сторонами, коими являются промиссар и промитент, в отношении же дестинатария договор эффекта не имеет, поскольку от него также требуется согласие на участие в договоре, которого в момент заключения сторонами договора он не выражает, а следовательно, и не может ничего приобрести непосредственно в момент заключения договора, оставаясь сторонним лицом60. Р. Потье мотивировал свое мнение главным образом ссылками на авторитет классического римского пра-

55См.: Bayer W. Op. cit. Р. 41–42.

56См.: Diocl. C.3.42.8. Подробнее см.: HKK zum BGB. S. 1953, Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 18–20.

57См.: Нолькен А. Указ. соч. С. 63 и след.

58См.: Bayer W. Op. cit. S. 37–38; Нолькен А. Указ. соч. С. 127 и след.

59См.: Bayer W. Op. cit. S. 61–62.

60См.: Pothier R. A treatise on the law of obligations or contacts. London, 1806. P. 33–50; Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 75–77.

105

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

ва, а именно общей максимой, содержащейся в процитированном выше тексте (D.45.1.38.17)61. Необходимость наличия имущественного интереса у промиссара при заключении договора в пользу третьего лица впоследствии на долгие годы закрепилась в доктрине Франции62.

Германия, которая, по справедливому замечанию Отто фон Гирке (Otto von Gierke), выступила движущей силой создания теории договора в пользу третьего лица63, в начале XIX в. не была единым государством. По мнению Антона Фридриха Юстуса Тибо (Anton Friedrich Justus Thibaut), законодательство германских земель представляло собой «хаос безобразных, не связанных между собой постановлений, в базе которых лежит реципированное римское право»64. С одной стороны, земли располагали богатой, но разнящейся между собой практикой, в том числе касательно договоров в пользу третьих лиц; с другой — необходимость единообразия и влияние лозунгов исторической школы права «назад к источникам» (ad fontes)65 привели к тому, что отказаться от принципов римского права в полной мере было едва ли возможно. Данное обстоятельство дало импульс к обсуждению в доктрине необходимости наличия и характера (имущественном, неимущественном) интереса со стороны промиссара при заключении договора в пользу третьего лица66.

Судебная практика судов отдельных земель выработала также требование присоединения третьего лица к договору (теория акцептации; Akzeptations — Beitrittstheorie)67. Так, третье лицо только тогда приобретало притязание по договору, когда выражало согласие на участие в нем. В доктрине данное обстоятельство было интерпретировано таким образом что, третье лицо через присоединение к договору получает роль кредитора68. Повсеместно в практике было признано, что, заключив договор в пользу третьего лица, промиссар уже не мог отказаться или иным образом повлиять на исполнение договора, который он заключил в пользу дестинатария69.

61См.: Pothier R. Op. cit. P. 33–50; Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 75–77.

62См.: Dondorp H. The reception of Institutes 3.19.19 in France // Fundamina: A Journal of Legal History: Essays in Honor of Eric H. Pool. 2005. P. 59.

63См.: Gierke O. Deutsches Privatrecht III. Leipzig, 1895. S. 386.

64Thibaut A.F.J. Über die Notwendigkeit eines allgemeinen bürgerlichen Rechts in Deutschland. Heidelberg, 1814. S. 18;

65См.: Savigny F.K. Obligationsrecht als Theil des heutigen Römischen Rechts. Berlin, 1851; Bayer W. Op. cit. S. 65.

66См.: Wächter K.G. Pandekten. Teilband. II. Leipzig, 1880. S. 389; Göschen J.F.L. Vorlesungen über das gemeine Civilrecht. Band 2.2: Obligationenrecht. Göttingen, 1839. S. 185 .; Buchka F.B. Doctrin und Praxis über die Gültigkeit von Verträgen zu Gunsten Dritter. Heidelberg, 1860. S. 190 .; Gareis C. Die Verträge zu Gunsten Dritter. Würzburg, 1873. S. 144 ., 247.

67См.: Bayer W. Op. сit. S. 75, 76; 83–84. — Данная практика присутствовала, например, в практике судов Мюнхена, Дрездена, Вольфенбюттеля и др.

68Ibid.

69Ibid. — Исключение было сделано лишь для отношений наследования.

106

Свободная трибуна

Между тем накопившееся число исключений из сферы применения максимы alteri stipulari nemo potest в первой половине XIX в. стало достаточным основанием для оформления концепции прямого представительства70. Данное обстоятельство было использовано Фридрихом Карлом фон Савиньи (Friedrich Carl von Savigny) и в качестве аргумента для признания действительности договоров в пользу третьих лиц (Stellvertretungsmodell)71. Ф.К. Савиньи полагал, что несмотря на то, что из Corpus iuris civilis неочевидна действительность договоров в пользу третьего лица, они должны считаться таковыми применительно к современному правопорядку. Поскольку ученый предпринимал попытки объяснить допустимость договоров в пользу третьих лиц с помощью институтов римского права, он полагал, что присутствие имущественного интереса на стороне промиссара является необходимым условием возникновения обязательства72.

К причинам иного порядка для обоснования действительности договора прибегал Христиан Фридрих Мюленбрух (Christian Friedrich Mühlenbruch), который считал, что действия промиссара подобны действиям гестора в ситуациях ведения чужого дела (Geschäftsführersmodell). Как и гестору, промиссару не требуется полномочий на заключение договора в интересах третьего лица, в то же время последствия действий промиссара отражаются на правовом положении дестинатария73.

Апологеты верховенства права народов считали, что ввиду длительного неприменения максимы alteri stipulari nemo potest в ius gentum и цессия, и представительство, и договор в пользу третьего лица имеют правовой эффект74. По мнению данной группы ученых, право третьего лица производно от прав промиссара, так как третье лицо получает притязание по аналогии (actio utilis)75. Таким образом, появилось предположение, что хоть третье лицо и приобретает право, но основанием его является уступка со стороны кредитора или такая уступка предполагается в силу закона (Zessionstheorie)76.

Верховным cудом Пруссии (das Preußische Obertribunal) была предпринята попытка преодолеть необходимость выражения согласия на вступление в договор

70Подробнее см.: Everding K.-F. Die Dogmengeschichte Entwicklung der Stellvertretung in 19. Jahrhundert: Dissertation. München, 1951; Bayer W. Op. сit. S. 66–67. А. Нолькен при этом считал, что представительство не просто не отделилось от договора в пользу третьего лица, но и многие ученые полагали, что в этом нет особой необходимости, так как кредитор создает обязательство не для себя, а для третьего лица, как представитель, действуя в интересах доверителя. Подробнее см.: Нолькен А. Указ. соч. С. 19 и след.; Нерсесов Н.О. Указ. соч. С. 50.

71См.: Savigny F.C. Das Obligationenrecht als Teil des heutigen römischen Rechts. Berlin, 1853. S. 80 .

72Ibid. S. 61–62, 71–72.

73См.: Mühlenbruch C.F. Die Lehre von der Cession der Forderungsrechte. 3. Auﬂ. Greifswald, 1836. S. 69.

74См.: Beseler G. System des gemeinen deutschen Privatrechts. Bd. II. Leipzig, 1853. S. 292.

75Бауэр ссылается, в частности, на практику таких судов, как OAG München, OAG Dresden, OAG Cassel, OAG Wolfbüttel, OAG Rostock, OAG Darmstadt 1841–1849 гг.

76Косвенный иск в рассматриваемых случаях был результатом отказа от процессуального правопреемства, когда кредитор был праве понудить должника к передаче требования по отношению к лицу, ответственному за убытки.

107

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

со стороны дестинатария77, чтобы наделить последнего правом требования непосредственно в момент заключения договора сторонами, а также положить конец дискуссиям о природе его прав (представитель, цессионарий, доминус и т.п.). Но данное решение встретило резкую критику, что затянуло дискуссию еще на несколько десятилетий78.

Со временем мнение о том, что дестинатарий получает право непосредственно из договора и в момент заключения его сторонами, получило более широкое распространение. Йозеф Унгер (Joseph Unger), который последовательно отрицал научную ценность теории цессии и теории акцептации для обоснования этого правового феномена, предлагал считать, что договором в пользу третьего лица является только такой договор, который в соответствии с намерением сторон договора предполагает предоставление непосредственного права требования третьему лицу или освобождение его от обязательства (Schuldbefreiung)79. Й. Унгер считал важным, что дестинатарий приобретает свое притязание ipso iure (в силу самого права) как первичное, искомое (originär)80, а не в результате правопреемства или уступки промиссара, так, как если бы он сам участвовал в заключении договора81. Необходимость законодательного признания данных договоров, по мнению ученого, была вызвана усложнением оборота (появлением договора перевозки, страхования жизни и здоровья и т.п.)82, а причиной, по которой стоит отказаться от дальнейшего применения максимы alteri stipulari nemo potest, является то, что современный правопорядок построен на принципах уважения чужой личности, где каждый «может и должен с охотой помогать другому»83.

Такая концепция договора в пользу третьего лица была одобрена и другими пандектистами84, однако мнение Унгера в части правового положения кредитора,

77Основанием для принятия решения послужили многочисленные однотипные по своему содержанию казусы, когда наследодатель завещал все имущество лишь одному из наследников, который был обязан по соглашению с наследодателем выплатить другим наследникам компенсации. Разумеется, желанием выплачивать такие компенсации наследники не обладали и потому выдвигали другим наследникам, обратившимся в суд с требованием о выплате компенсации, возражение, основанное на принципе alteri stipulari nemo potest, что было найдено несправедливым со стороны Верховного трибунала Пруссии.

78См.: Beseler G. Op. cit. S. 77 . Исключение составляла лишь судебная практика земли Дрезден.

79См.: Unger J. Op. cit. S. 28 . — Чтобы обосновать действительность договоров в пользу третьих лиц, Унгер прибегнул к логике легатов, так как легат, будучи односторонней сделкой, создавал правовой эффект у стороннего лица. Этот аргумент был использован ученым в качестве догматического обоснования действительности и самостоятельности прав третьего лица.

80Ibid. S. 63.

81«Не потому что так считается, будто третье лицо само заключает договор, и поэтому закон его дозволяет, наоборот, потому что договор в пользу третьего лица имеет действие, данные отношения можно рассматривать так, если бы третье лицо само заключает данный договор» (Ibid.). При этом сам автор признавал, что данная фикция есть не что иное, как чистая теория, и служит лишь целям удобства научного общения.

82Ibid. S. 71 .

83Ibid. S. 56.

84См.: Нолькен А. Указ. соч. С. 70.

108

Свободная трибуна

который, как он считал, не получал никаких прав требования из договора, заключенного в пользу дестинатария, шло вразрез с экономическими реалиями. Так, в 1870-х гг. в результате роста страхового бизнеса85 была осознана необходимость правонаделения как кредитора, так и третьего лица, при этом в литературе отмечается, что данное решение не имело под собой каких-либо догматических оснований и являлось лишь политическим86.

Представления Унгера о договоре в пользу третьего лица с учетом экономических потребностей были дополнены и переработаны Францем фон Кюбелем (Franz Ph. von Kübel), возглавляющим предварительную кодификационную комиссию по созданию Гражданского кодекса Германии (далее — ГГУ), а также редактором раздела обязательного права первой кодификационной комиссии ГГУ. Ученый главным образом уделял внимание вопросам действительности договора в пользу третьего лица и моменту приобретения данного права дестинатарием. Именно он предложил не ограничивать действие договора в пользу третьего лица отдельными сферами экономики (к примеру, страхованием) и применять к толкованию данной конструкции общие положения о толковании договоров, а также выступил автором нормы о дифференциации момента возникновения прав третьего лица в зависимости от природы отношения87. Однако первое предложение было воспринято как спорное, поскольку предполагало отступление от теории акцептации, цессии и их модификации, например Durchgangstheorie88. В связи с этим предлагалось добавить в норму проекта гражданского уложения оговорку о наличии интереса как конституирующего элемента договора в пользу третьего лица. Сам же ученый полагал, что это требование излишне, поскольку «проект составляется исходя из явлений сегодняшней правовой жизни, и... должен соответствовать экономическим условиям»89. Тем не менее данные положения в результате работы второй комиссии были подвержены преобразованиям, поскольку, по представлениям фон Кюбеля, договор в пользу третьего лица имеет своей целью лишь заботу о третьих лицах90, что не вполне соответствовало растущим интересам представителей страхования, перевозки и банковского дела91.

Необходимо отметить, что у признания действительности договоров в пользу третьих лиц в немецком праве все же были и свои противники. Наиболее категоричным из них был Алоис фон Бринц (Alois von Brinz), который полагал, что договоры в пользу третьих лиц логически невозможны и что признание их дей-

85См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 85–86; Bayer W. Op. cit. S. 103.

86См.: Bayer W. Op. cit. S. 105.

87См.: HKK zum BGB. S. 1994–1997; Bayer W. Op. cit. S. 101–108.

88Bayer W. Op. cit. Подробнее о так называемой теории сквозной передачи см.: Дождев Д.В. Делегация и исполнение: анатомия обязательства // Ежегодник сравнительного правоведения. М., 2003. С. 42–120.

89Bayer W. Op. cit. S. 113.

90Ibid. S. 115.

91См.: HKK zum BGB. S. 1999–2000.

109

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

ствительности — это лишь потворство современной практике, выработанной под влиянием права народов (ius gentium)92.

Тем не менее в результате целенаправленных исследований договор в пользу третьего лица был признан немецким законодателем. Выработанная конструкция предполагала дифференцированный момент возникновения прав третьего лица, независимость правового положения дестинатария, что позволяло применять ее к самым разным правоотношениям, а также избежать необходимости одобрения третьим лицом договора в его пользу, если того не требует природа обязательства.

Можно также отметить, что при выборе основы кодификации немецкого гражданского права определенную роль сыграл национальный подъем, который отвечал задачам новой немецкой государственности. Перед законодателем стоял своеобразный выбор — кодифицировать право на основе принципов классического римского права, когда предоставление третьему лицу было под запретом, или на основе национального германского права, применяемого в землях Пруссии, когда суды признавали юридическую силу договоров в пользу третьего лица. При этом связь римского и общего права, применяемого в Германии, очевидна и неразрывна, но изменения условий экономического оборота вызвали необходимость учета более широкого круга потребностей участников данных отношений (будь то забота о близких (страхование, рента) или усложнение уже существующих механизмов (перевозка)). Понятие «обязательство», выработанное в римском праве, не отхватывало данные отношения, так как это очевидно противоречило основополагающему принципу строго личного характера обязательства и применяемым в соответствии с этим принципом требованиям (возмездности, каузальности и проч.). Однако взгляды канонического права, прочно вошедшие в практику ius gentum, способствовали укоренению представлений о необходимости уважения воли сторон соглашения.

Сформулированное в немецкой юриспруденции понятие «обещание в пользу третьего лица», как представляется, не в полной мере объяснило правовые причины, по которым третье лицо приобретает самостоятельное право требования. Так, теории акцептации, представительства и negotiorum gestio не объясняли природу прав третьего лица в договорном обязательстве, поскольку каждая из рассматриваемых теорий предполагала совершение волеизъявления третьим лицом, что, в свою очередь, устанавливало отдельную правовую связь между третьим лицом и должником, а значит, придавало третьему лицу статус кредитора, что в итоге снижало правовую ценность данного института как sui generis.

В то же время стремление ответить на запросы практики, которые состояли в сокращении числа сделок при реализации намерения одарить третье лицо посредством придания эффекта договорам, по которым предоставление получает третье лицо, а не кредитор, дало возможность установить общие положения об исполнении таких договоров, которые позволяют считать третье лицо уполномоченным на принятие предоставления93.

92См.: Brinz A. Lehrbuch der Pandekten. 2. Auﬂ. Band 4. Leipzig, 1895. Бринц писал, что договоры в пользу третьих лиц подобны чудовищу, созданному юристами.

93См.: Hellwig K. Op. cit. S. 44 .

110

Свободная трибуна

Таким образом, концепция договора в пользу третьего лица, с одной стороны, есть результат фикции действия соглашения сторон договора в отношении лица, не выражающего свою волю на его установление, а с другой — ответ на практическую потребность в признании эффекта такой сделки при всей ее теоретической спорности.

Договоры в пользу третьих лиц в современных зарубежных правопорядках

§ 1. Континентальное право

В XIX — начале XX в. многие европейские страны провели кодификацию гражданского права. Потребность в кодификации была вызвана необходимостью стабильности, ясности и единообразия права, подлежащего применению на всей территории единого государства94.

Отнесение эффекта сделки к имущественной сфере третьих лиц оставалось востребованной темой для научных изысканий и изучалось в едином контексте представительства и договора в пользу третьего лица. Общие положения вырабатывались на основе исключений из принципа alteri stipulari nemo potest. При этом данные исключения не были посвящены какому-либо одному договорному типу, а, напротив, были призваны описать структуру обязательства, возникающего из обещания исполнить обязательство третьему лицу.

Желание отказаться от максимы alteri stipulari nemo potest отражало зыбкость двух важнейших принципов частного права: каждое лицо приобретает права, действуя при этом в своем интересе; каждое лицо в частном обороте представляет лишь само себя. Результатом отказа от максимы стало появление таких самостоятельных институтов частного права, как наделение правом третьего лица (дестинатария) и представительство95.

Главной движущей силой в этом научном направлении выступила германская доктрина, разработавшая конструкцию договора в пользу третьего лица, по которому право требования возникает непосредственно у третьего лица, а не у кредитора по договору. При этом кредитор по договору в пользу третьего лица не приобретает право требовать исполнения договора в свою пользу96. Со временем доктрина договора в пользу третьего лица была существенно пересмотрена в Германии и послужила основой для разработки иных правовых институтов

94См.: Пухта Г.Ф. Курс римского гражданского права. Т. I. М., 1874. С. 1–12; Базанов И.А. Об историческом методе в цивилистических исследованиях // Цивилистические исследования: ежегодник гражданского права. М., 2006. Вып. 2. С. 650–656.

95Целью настоящей работы не является исследование института представительства.

96См.: Palandt. Bürgerliches Gesetzbuch: Kommentar. Munchen, 2011. S. 526 .

111

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

(der Vertrag mit Schutzwirkung für Dritte), в том числе предназначенных для описания отношений лиц, и вовсе не связанных договором97.

Постепенно доктрина договора в отношении третьего лица прочно вошла в континентальную юриспруденцию, заняв в ней самостоятельную позицию, — в виде института договора в пользу третьего лица, по которому оно приобретает собственное притязание (eigener Anspruch), носящее строго личный характер98. В качестве обоснования прав третьего лица были выработаны несколько теорий: теория представительства, ведения чужого дела, односторонней сделки, а также их различные модификации (теория заместителя, рефлективного действия права, теория хозяина сделки и т.д.).

Германия

Договоры в пользу третьих лиц регулируются положениями об обещании предоставить третьему лицу (Versprechen der Leistung an einen Dritten § 328–334 ГГУ)99. На основании нормы § 328 ГГУ в современной доктрине различают два вида договоров в пользу третьего лица. Во-первых, это подлинный договор, по которому третье лицо приобретает самостоятельное требование из договора (berechtigender oder echter Vertrag zugunsten Dritter)100. Во-вторых, это неподлинный договор в пользу третьего лица (ermächtigender oder unechter Vetrag zugunsten Dritter)101.

Данные конструкции отличаются тем, что при неподлинном договоре в пользу третьего лица третье лицо лишь уполномочено принять исполнение102, в то время как подлинный договор в пользу третьего лица создает для последнего непосредственно самостоятельное притязание к должнику о совершении предоставления по договору в свою пользу. При неподлинном договоре в пользу третьего лица должник считается обязанным именно по отношению к своему кредитору, а не по отношению к третьему лицу103. На практике вопрос о разграничении подлинного и неподлинного договоров решается в зависимости от объема прав третьего лица, предоставленных ему таким договором (участие в исполнении договора, особенно при длящихся обязательствах, и т.д.).

97Подробнее далее и см., напр.: Kötz Н. The doctrine of privity of contract in the context of contracts protecting the interests of third party. P. 195 .; Markesinis В. The German law of contract: A Comparative Treatise. Oxford and Portland, 2006. P. 204–225.

98См.: НКК zum BGB. S. 1990–1991. Подробнее см.: Bayer W. Op. сit. S. 71–92.

99См.: часть 3 раздела III книги II ГГУ.

100BGH NJW 1976, 2340; JZ 1977, 32; BGHZ 93, 271 etc.

101В российской дореволюционной литературе также встречаются термины «настоящий»/»ненастоящий» договор в пользу третьего лица (в частности, у А. Нолькена и Н.О. Нерсесова).

102Близкое по структуре обязательство возникает из ордерной ценной бумаги (§ 783 и след.). См. об этом: Bayer W. Op. cit. S. 130.

103См.: Palandt. Op. cit. S. 526. Larenz К. Lehrbuch des Schuldrechts Band I: Allgemeiner Teil. München, 1987. S. 218.

112

Свободная трибуна

Согласно господствующему мнению в доктрине, при договоре в пользу третьего лица различают три различных правоотношения. Первое из них — это правоотношение покрытия (Deckungsverhältnis), которое возникает между кредитором и должником по договору в пользу третьего лица. Оно также называется основным отношением104.

Второе отношение — отношение валюты (Valutaverhältnis oder Zuwendungsverhältnis). Оно связывает третье лицо и кредитора по договору в пользу третьего лица, в котором кредитор по отношению покрытия выступает в то же время должником третьего лица. В случае если сделка, которая создает отношения платежа, отпадает (признается недействительной), встает вопрос о возникновении неосновательного обогащения на стороне третьего лица105.

Третье отношение — это отношение исполнения, или отношение с привлечением третьего лица (Vollzugsverhältnis oder Drittverhältnis). Оно возникает между третьим лицом и должником по договору в пользу третьего лица и не является договорным правоотношением106.

Сфера применения договора в пользу третьего лица — это обязательственные сделки. В доктрине также ведется дискуссия о применении договора в пользу третьего лица к вещным договорам. Большинство ученых относятся к данной возможности с недоверием, так как вещный договор не формализует обязательство, а создает право непосредственно, что в некотором смысле противоречит принципу автономии воли107.

Говоря об основании приобретения третьим лицом права по договору, стороной которого оно не является, современные ученые отмечают, что такое право возникает в силу заключения сторонами соглашения. Рассуждая о правовой природе договора в пользу третьего лица, ученые указывают на наличие между кредитором и третьим лицом особых правоотношений до заключения договора в пользу третьего лица между кредитором и должником. Кроме того, через заключение договора, предполагающего исполнение должником в пользу третьего лица, формализуется своего рода цессия, т.е. уступка права требования кредитора к должнику в пользу третьего лица служит договорной экономии108.

104См.: Larenz К. Lehrbuch des Schuldrechts. Allgemeiner Teil. S. 217–219; Medicus D., Lorenz S. Schuldrecht I: Allgemeiner Teil. München, 2012. S. 409–410.

105См.: Palandt. Op. cit.; Medicus D., Lorenz S. Op. cit. S. 411.

106См.: Larenz K. Lehrbuch des Schuldrechts. Allgemeiner Teil. S. 217, Medicus D., Lorenz S. Op. cit. S. 411; BGH 54, 147.

107В действительности такая практика в Германии имелась, однако поскольку ее рассмотрение требует подробного анализа понятия «вещный договор», которое, по мнению некоторых авторитетных в России ученых, считается в крайней степени нежизнеспособным, данный вопрос остается за рамками настоящей работы, чтобы не вызывать очередную дискуссию. См., напр.: Palandt. Op. cit. S. 527.

108См.: Larenz K. Lehrbuch des Schuldrechts. Allgemeiner Teil. S. 218. В качестве каузы также рассматривается causa donandi.

113

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Необходимость акцептации со стороны третьего лица при принятии права отсутствует. По мнению членов второй кодификационной комиссии, такое решение подчеркивает уважение воли третьего лица (эта мысль проведена в норме § 333 ГГУ). По задумке ученых, выражение третьим лицом согласия на заключение договора в его пользу — это не акцепт. В том же случае, если третьему лицу невыгодно по каким-либо соображениям возникновение права требования, выговоренного в его пользу, оно вправе отказаться от этого права и тогда право требования третьего лица считается не возникшим изначально109.

Норма § 328 ГГУ также дает основание для применения еще одной конструкции (по мнению некоторых авторов) договора в пользу третьего лица — договора с охранительным эффектом в пользу третьего лица (Vertrag mit Schutzwirkung zugunsten Dritter)110. Данная правовая конструкция создает ситуацию, когда третье лицо не участвует в заключении договора, более того, не участвует прямо в его исполнении, но неисполнение договора может создать неблагоприятные для данного третьего лица последствия, зачастую такие же, как и для кредитора по договору. Третье лицо не имеет, таким образом, притязания на исполнение договора по отношению к кредитору, но управомочено требовать возмещения убытков у кредитора в случае неисполнения договора должником. В связи с этим правомерное исполнение договора в пользу должника оказывает защитное действие (Schutzwirkung) по отношению к такому третьему лицу. На практике эта конструкция изначально применялась в результате восполнительного толкования договора111. Она выполняет функцию устранения причиненного третьему лицу вреда112.

Договор с охранительным эффектом в отношении третьего лица представляет собой отдельное средство правовой защиты для участников оборота. Третье лицо, не участвуя в договоре, но получив ущерб, возникший в связи с ненадлежащим исполнением договора, получает иск к стороне, ответственной за ненадлежащее исполнение113.

При этом, если в отношении концепции договора в пользу третьего лица в настоящее время можно бесспорно утверждать, что данный механизм не противостоит принципу относительности обязательственного отношения и принципу автономии воли, поскольку его применение в различных правопорядках тем или иным образом решается с учетом согласованных интересов всех участников отношения (дестинатария, промиссара и промитента)114, то концепция договора с защитным действием (охранительным эффектом) в пользу третьего лица уже

109См.: Larenz K. Lehrbuch des Schuldrechts. Allgemeiner Teil. S. 219.

110Здесь и далее термины «договор с охранительным эффектом» и «договор с защитным действием в пользу третьего лица» будут использоваться как синонимы.

111См.: Palandt. Op. cit. S. 527; BGH NJW 75, 344. URL: http://web.archive.org/web/20010305203320/rummel- platz.uni-mannheim.de/ucgi/jura/garcia/urteile/strom.html.

112См.: Medicus D., Lorenz S. Op. cit. S. 415 .

113Ibid.

114См., напр.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit.

114

Свободная трибуна

не кажется такой очевидной115, даже несмотря на то, что принцип относительности обязательственных отношений в немецком гражданском праве хотя и имеет корни в римском праве, но в целом, по признанию ученых, несет национальный отпечаток116.

В связи с этим небезынтересным представляется опыт немецкого частного права в вопросе правовой квалификации договора с охранительным эффектом в пользу третьего лица, поскольку она способна прояснить вопрос об объеме прав по договору в пользу третьего лица, а также раскрыть качественные отличия такого договора от иных институтов.

Первые судебные споры, способствующие становлению доктрины договора с охранительным эффектом в пользу третьего лица, возникли в начале XX в. и объяснялись необходимостью заполнения пробелов деликтного права117. В научной литературе неоднократно обращалось внимание на несовершенство немецкого деликтного права, а именно на отсутствие нормы о генеральном деликте.

Хрестоматийным примером, приводимым в учебной литературе на этот счет, является дело, рассмотренное Имперским судом Германии в феврале 1930 г. (Gasuhr Fall)118.

Фабула спора такова: собственник дома A нанял фирму В, оказывающую услуги по ремонту газопровода. Исполнители D, привлеченные фирмой В для непосредственного выполнения работ, допустили ошибку, в результате которой была повреждена система газоснабжения помещения и произошла утечка газа. Домработница собственника С ощутила запах газа и, чтобы идентифицировать место утечки, зажгла огонь. Данное действие привело к взрыву, в результате которого был причинен вред домработнице.

В рассматриваемом случае отсутствовали договорные отношения между В и С, поэтому интересы С должны были защищаться деликтным иском. Однако согласно норме § 831 I ГГУ119, также подлежащей применению, лицо, привлекшее

115См., напр.: Ziegler H.-B. Verträge mit Schutzwirkung zugunsten Dritter. Marburg (Lahn), 1978.

116См.: Kümmeth K.W. Die dogmatische Begründung des Rechtsinstituts des Vertrages mit Schutzwirkung zugunsten Dritter: Inaugural-Dissertation. Würzburg, 1976. S. 3 .; Ernst G.C. Op. cit. S. 3–6.

117См.: Bayer W. Vertragliche Drittschuts // JuS. 1996. S. 473 .

118RGZ 127, 218. Решение от 10.02.1930. Перевод решения на английский см.: http://www.utexas.edu/law/ academics/centers/transnational/work_new/german/case.php?id=802.

119«Wer einen anderen zu einer Verrichtung bestellt, ist zum Ersatz des Schadens verpﬂichtet, den der andere in Ausführung der Verrichtung einem Dritten widerrechtlich zufügt. Die Ersatzpﬂicht tritt nicht ein, wenn der Geschäftsherr bei der Auswahl der bestellten Person und, sofern er Vorrichtungen oder Gerätschaften zu beschaffen oder die Ausführung der Verrichtung zu leiten hat, bei der Bescha ung oder der Leitung die im Verkehr erforderliche Sorgfalt beobachtet oder wenn der Schaden auch bei Anwendung dieser Sorgfalt entstanden sein würde» (описательный перевод: «Тот, кто привлечет другое лицо для совершения исполнения, обязан возместить вред, который такое лицо неправомерно причинило третьему лицу. Обязанность возмещения вреда не возникает, если лицо, привлекающее к исполнению другое лицо, проявило при его

115

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

к исполнению своих договорных обязанностей помощников, освобождается от ответственности за причинение вреда в том случае, если оно проявило должную осмотрительность при их выборе (освобождение от ответственности за действия третьих лиц120). Таким образом, иск С был обречен на отклонение.

Тем не менее суд посчитал несправедливым отказ домработнице С в возмещении убытков, поскольку увечья могли быть причинены не только домработнице, но и самому собственнику. Руководствуясь этими соображениями, Имперский суд Германии предоставил С собственное договорное притязание к В, применив в этих целях § 328 I ГГУ, хотя в соглашении между А и В отсутствовало упоминание о каких-либо притязаниях к В со стороны С. При таком толковании соглашения между А и В ни фирма, ни непосредственные исполнители не смогли избежать ответственности. Таким образом, суд распространил действие договора заказчика с фирмой на домработницу, поскольку договорные обязанности со стороны фирмы не были исполнены надлежащим образом в части соблюдения стандартов заботы и осмотрительности (Fürsorgepflichten)121. При заключении договора между собственником и фирмой-исполнителем подлежали учету интересы безопасности третьего лица в силу § 618 ГГУ122.

Необходимо отметить, что это решение критикуется немецкими учеными и сегодня123. Тем не менее именно с начала XX в. доктрина о признании договора с охранительным эффектом в отношении третьего лица получила признание.

Суды, чтобы распространить действие договора на третьих лиц, указывали, что объективная цель (забота о безопасности близких) и смысл некоторых договоров направлены на защиту не только кредиторов, но и определенного круга третьих лиц124. Иными словами, значительная роль третьих лиц в социальной и правовой

назначении требуемую заботливость (осмотрительность), или, при обеспечении оборудования или приспособлений для исполнения, либо обеспечило руководство исполнением, или если бы вред возник и при соблюдении такой заботливости (осмотрительности)»).

120См., напр.: Данилова Е.Н. Ответственность за действия третьих лиц, участвующих в исполнении договора. М., 1913. С. 15 и след.

121См.: Kümmeth K.W. Op. cit. S. 40 .

122См.: Kötz H. EuropäischesVertragsrecht. Tübingen, 2014. S. 438 .; Fikentscher W. Schuldrecht. Allgemeiner Teil. 9 Auﬂage. Berlin, 1977.

123См.: Schermaier M.J. Contracts for the beneﬁt for a third party in German law // Ius quaesitum tertio. A Comparative and Historical Introduction to the Concept of Third Party Contracts. Berlin, 2008. P. 309.

124В одном из первых споров (OLG Hamburg, Entscheidung von 18.10.1907 Nr. 3469. S. 1398) общественное объединение заключило договор перевозки пассажиров — членов данного объединения. В процессе перевозки этим лицам был причинен вред, однако по обстоятельствам дела в компенсации вреда следовало отказать, поскольку организация-перевозчик надлежащим образом выполнила свои обязанности по поиску непосредственного исполнителя. Аналогичный случай предстояло решить суду (LG Colmar, vom 23.12.1913 Dasrecht 1914 Nr. 327), когда хозяин дома заключил договор перевозки третьих лиц — приглашенных им гостей. В процессе перевозки был причинен вред их здоровью. В данных случаях основанием предоставления иска третьим лицам являлось то, что перевозчик в обоих случаях обязан по отношению к заказчику обеспечить сохранность перевозимых им лиц, включая лиц иных, нежели сам заказчик, а также транспортировать их в безопасности в определенное место. В силу фактических обстоятельств перевозчик исполняет обязательство в отношении третьих лиц, на основании чего суды

116

Свободная трибуна

жизни кредиторов позволяет распространить действие договоров и на них, что соответствует правомерным интересам кредиторов125.

Вплоть до 1950-х гг. высказывалось мнение, что возникновение притязания третьего лица о возмещении убытков в результате ненадлежащего исполнения договора должником является эффектом подлинного договора в пользу третьего лица (der echte Vertrag zugunsten Dritter). Однако ни в одном из дел, когда суды позволяли дестинатариям компенсировать убытки посредством притязаний к чужим должникам, сторонами не было прямо предусмотрено в договоре, что третье лицо наделяется охранительным притязанием из договора, в заключении которого оно не участвовало, как этого требует истинный договор в пользу третьего лица.

Именно это заставляло суды прибегать к расширительному толкованию договора (erweiterte Vertragsauslegung), так, будто намерения сторон не просто не исключали возможности защиты третьего лица, но и имплицитно были направлены на предоставление ему такой защиты.

Между тем данная практика (применение расширительного толкования договоров) оценивалась учеными скорее негативно. После окончания Второй мировой войны уже Верховный суд Германии предпринял попытки приостановить практику расширительного толкования договоров, в рамках которой правовая близость промиссара и получившего ущерб дестинатария выступала основанием для предоставления такому третьему лицу договорного иска к причинившему вред должнику. Так, распространение действия договора в отношении третьего лица стало обосновываться не только через применение конструкции подлинного договора в пользу третьего лица126, но и через обращение к такому критерию, как ответственность промиссара за судьбу третьего лица (Wohl und Wehe)127, или обязанность промиссара проявлять заботу о дестинатарии (Sorgenpflichten)128. Данная аргументация также критиковалась как создающая правовую неопределенность129.

Еще до введения Верховным судом Германии дополнительного критерия при применении договора в пользу третьего лица (Wohl und Wehe) некоторые ученые, в частности Пауль Эртманн (Paul Oertmann), настаивали на ошибочности применения договора в пользу третьего лица к подобным случаям. Они отмечали, что применение деликтных норм более оправданно, и справедливо указывали,

и делали вывод, что перевозчик сильнее связан с третьими лицами договорным отношением, нежели деликтным. Другие примеры из судебной практики того периода см.: Eickels Y., van. Drittschutzwirkung von Verträgen. Baden-Baden, 2005. S. 37 .

125См.: Kümmeth K.W. Op. cit.

126См., напр.: RGZ 91, 21,24 и RGZ 127, 218, 222.

127Дословно «в горе и в радости».

128Обязанности заботы также составляют содержание обязательства.

129См.: Palandt. Op. cit.; Enneccerus L., Lehmann H. Lehrbuch des Bürgerlichen Rechts. Band 2: Recht der Schuldverhält. Tübingen, 1932. § 35 I; Bayer W. Der Vertrag zugunsten Dritter: Neuere Dogmengeschichte. S. 184.

117

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

что спорна сама возможность понимания истинного договора в пользу третьего лица не только как договора, направленного на предоставление третьему лицу притязания на исполнение договора, но и как договора, направленного на предоставление третьему лицу притязания на компенсацию убытков. Наибольшее возражение у ученого вызывало то, что третье лицо не просто может быть неизвестно должнику при заключении договора, но и сама потенциальная возможность существования таких третьих лиц может выясниться лишь в суде. В то же время для правоотношений, связанных с оказанием услуг регулярных перевозок пассажиров, П. Эртманн считал допустимым сохранить возможность использования договорной ответственности130. Другие ученые высказывали мнение, что данные отношения не составляют отдельного института и должны быть отнесены к институту возмещения ущерба, причиненного третьим лицам (Drittschadensliquidation)131.

По мнению же большинства исследователей, судебная практика к тому моменту уже разработала достаточную казуистику, чтобы выделить эту категорию договоров в отдельную группу, по крайней мере по отношению к подлинному договору в пользу третьего лица132. В частности, формулировка Vertrag mit Schutzwirkung zugunsten Dritter была предложена Карлом Ларенцем (Karl Larenz) во втором издании его курса обязательственного права и в следующие пять лет прочно вошла в юридическое словоупотребление133.

По мнению К. Ларенца, судебная практика позволила себе безнаказанно расширить понятие «истинный договор в пользу третьего лица», как только оно появилось в законе134, прибегая к расширительному толкованию договоров на основе принципа добросовестности (§ 157 ГГУ). Однако именно это привело к появлению возможности защиты имущественных интересов третьих лиц, в отношении которых кредитор несет обязанности заботы и присмотра135, т.е. лиц, которые соприкасаются с предоставлением (рисками неисполнения) в той же степени, что и кредитор (Leistungsnähe)136.

Ученый полагал, что такое расширение есть результат молчаливого согласия сторон не причинять вред имуществу, жизни и здоровью третьих лиц при ис-

130См.: Oertmann P. Schädigungen Dritter aus Vertragsverletzung // Leipziger Zeitschrift für Deutsches Recht. Leipzig, 1931. S. 205–206, 212.

131См.: HKK zum BGB. S. 2032.

132Ibid.

133Ibid.

134Первые споры с применением § 328 ГГУ в расширительном смысле появились уже через два года после вступления в действие ГГУ (Ibid.).

135«…Der Gläubiger kraft der Fürsorgepﬂicht des Dritten «Wohl und Wehe» verantwortlich ist». В доктрине бытует мнение, что критерий «Wohl und Wehe» был воспринят Верховным судом именно благодаря влиянию Ларенца. В частности, в BGH NJW 1959, 1676; BGH NJW 1956, 1193, 1194.

См.: Schermaier M.J. Contract for the beneﬁt of a third party in German law. P. 309; Bayer W. Op. cit. S. 184 .

136Die Person, die der Gläubiger mit dem Leistungsgegenstand in Berührung kommen.

118

Свободная трибуна

полнении договора, что вполне согласуется, по его представлениям, с развитием права137. Однако, поскольку судебная практика на тот момент не давала четкого ответа на вопрос о критериях распространения действия договора в отношении третьего лица, а именно не поясняла, является ли условием применения данной конструкции наличие установленной законом ответственности кредитора за нарушение обязанностей заботы и попечения по отношению к третьему лицу или достаточно самого правоотношения между третьим лицом и кредитором, этот институт, по мнению ученого, требовал дальнейшего анализа138. Главный вопрос для него заключался в принципиальной противопоставимости притязания третьего лица возражениям кредитора.

В понимании Эрнста фон Кеммерера (Ernst von Caemmerer) договор с охранительным эффектом в пользу третьего лица — это «слабый» вид договора в пользу третьего лица, который выработан судами в результате применения норм о подлинном договоре в пользу третьего лица, чтобы договорная ответственность применялась шире, ввиду своих преимуществ по отношению к деликтной ответственности в Германии139. Ученый считал, что для предоставления иска третьему лицу не требуется наличия определенного правового состава140. В качестве критерия расширения договорной ответственности в отношении третьих лиц ученый предлагал объективную цель договора. Однако придание договору такой цели всегда являлось, по его мнению, следствием реализации автономии воли сторон посредством заключения конкретного соглашения. Подход Э. фон Кеммерера оценивался другими цивилистами как несколько однобокий, поскольку закон содержит правила толкования, которые интерпретируют волю сторон (§ 133, 157 ГГУ)141. В то же время авторитет Кеммерера позволил укрепить в судебной практике и доктрине мнение, что в сферу применения договора с охранительным эффектом в пользу третьего лица также входят чисто экономические интересы, защита которых согласно нормам деликтного права ГГУ на тот момент была весьма спорной142.

Профессор Йоахим Гернхубер (Joachim Gernhuber) указывал, что почти все правовые отношения действуют также и для третьих лиц143, что может быть вызвано

137См.: Larenz K. Zur Schutzwirkung eines Schuldvertrages gegenüber dritten Personen // NJW. 1960. S. 78–80.

138См.: Larenz K. Lehrbuch des Schuldrechts. Allgemeiner Teil. S. 157. В последующих изданиях своего курса обязательственного права Ларенц также подчеркивал, что договор с защитным эффектом не имеет отношения к договору в пользу третьего лица, так как договор с охранительным эффектом предоставляет третьему лицу лишь вторичное притязание (sekundären Leistungsanspruch).

139См.: Caemmerer E., von. Verträge zugunsten Dritter // Festschrift für Franz Wieacker zum 70. Geburtstag / hrsg. von Okko Behrends. Göttingen, 1978. S. 315.

140Ibid. S. 315–316.

141См.: Schmalzbauer W. Drittwirkung verpﬂichtender Verträge. Regensburg, 1982. S. 90.

142См.: Bayer W. Op. cit S. 191.

143См.: Gernhuber J. Drittwirkung im Schuldverhältnis kraft Leistungsnähe. Festschrift für Arthur Nikisch. Tübingen, 1958. S. 249 . («…Jedes Rechtsverhältnis in seiner Verwirklichung einen Kreis um weitere Personen schlagen»).

119

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

общностью прав на какое-либо благо или необходимостью более пристальной социальной заботы в отношении определенных лиц144. При этом ученый полагал, что попытки обоснования института договора с охранительным эффектом в пользу третьего лица волей сторон договора полностью надуманны, поскольку стороны зачастую даже не намериваются предоставить защиту посредством своего договора третьему лицу, в то время как подлинное основание предоставления защиты третьему лицу есть результат развития права, а также действия принципа добросовестности (§ 242 ГГУ)145.

Франц Быдлински (Franz Bydlinski) также присоединился к тому мнению, что социальные и экономические связи третьего лица и кредитора могут образовывать между ними доверительные отношения, которые должны подлежать защите ввиду действия нормы § 242 ГГУ, применяемой как способ оценки интересов сторон.

Вдальнейшем сфера применения договора с охранительным эффектом в пользу третьего лица вышла за рамки обязательственных отношений и нашла применение также для последствий недействительности сделок146 и ответственности из преддоговорных правоотношений (cupla in contrahendo)147.

Вразвитии критериев, используемых в целях распространения эффекта договора в отношении третьего лица, определенную роль сыграло решение суда BGH от 28.02.1977 (II ZR 52/75). В нем был сформулирован критерий обозримости круга третьих лиц: «…круг лиц, в отношении которых может быть распространено защитное действие договора, тесно затянут и представляет собой особый, строгий масштаб»148. Более того, в одном из последующих своих решений Федеральный Верховный суд Германии указал, что нет необходимости в применении такого критерия, как ответственность за судьбу третьего лица (Wohl und Wehe), когда речь идет о массовых сделках с единообразным содержанием149. Это обстоятельство повлияло на отделение от рассматриваемого института так называемой ответственности экспертов (Expertenhaftung), которые зачастую привлекались к ответственности за нарушение обязанностей заботы (Fürsorgepflicht)150.

144В частности, Быдлински, Кётц, Ларенц и Кремер включали в данный вид установленные отношения внутри компаний, отношения ввиду общности собственности, родственные отношения.

145См.: Gernhuber J. Op. cit.

146См.: Canaris C.-W. Schutzwirkungen zugunsten Dritter bei «Gegenläuﬁgkeit» der Interessen // JZ. 1995.

S.441–446.

147См.: Canaris C.-W. Ansprüche wegen positiver Forderungsverletzung und Schutzwirkung für Dritte bei nichtigen Verträgen. Zugleich ein Beitrag zur Vereinheitlichung der Regeln über die Schutzpﬂichtverletzungen // JZ. 1965.

S.475–482.

148См.: BGHZ 69, 82. URL: https://www.jurion.de/Urteile/BGH/1977-02-28/II-ZR-52_75.

149См.: BGHZ 69, 82/86 (дело о расчетах в порядке инкассо).

150См.: Lorenz W. Das Problem der Haftung für primäre Vermögensschäden bei der Erteilung einer unrichtiger Auskunft // Festschrift für Karl Larenz zum 70. Geburtstag. München, 1973. S. 618.

120

Свободная трибуна

Достаточными условиями для распространения действия договора в отношении третьего лица являются151:

1)Leistungsnähe: третье лицо должно быть настолько вовлечено в исполнение по договору, что его ненадлежащее исполнение или неисполнение со стороны должника влечет для дестинатария те же риски, что и для кредитора;

2)Gläubiegernähe: третье лицо должно состоять с кредитором в таком отношении, чтобы его защита выступала также предметом заботы самого кредитора и, соответственно, этот интерес, по существу, следовал из договора. Верховный суд Германии установил этот масштаб ответственности кредитора в виде обязанности заботиться за судьбой третьего лица (Wohl und Wehe). При этом наличие связанности кредитора и третьего лица не подлежит доказыванию со стороны третьего лица при предъявлении требований к должнику;

3)Erkennbarkeit für den Schuldner: действие договора в отношении третьего лица возможно лишь при различимости круга третьих лиц для должника. Должник при заключении договора должен иметь возможность оценить риск предъявления такого требования со стороны третьих лиц, а кроме того, число таких исков152;

4)Schutzbedürftigkeit des Dritten: для третьего лица иск по чужому договору должен быть единственным способом защиты, конкуренция исков в этом вопросе не допускается.

Объекты, которые подлежат охране, также подпадают под сферу действия деликтного права, за исключением чисто экономических интересов.

Наиболее трудно определимые интересы — это интересы дестинатариев в получении вещных прав на имущество (unvorteilhafte Vermögensdisposition), которые возникают, как правило, в правоотношениях с банками, адвокатами, консультантами и иными лицами, гарантирующими (посредством заверений или страхования) свою ответственность153.

Кроме вышеперечисленных интересов защищаются кредиторские интересы (Gläubigerinteresse, personenrechtlicher Einschlag). Это обстоятельство подлежит установлению так же, как и выявление отношений каузы по подлинному договору в пользу третьего лица, поскольку при ненадлежащем исполнении обязательства со стороны должника непосредственно третье лицо несет те же риски, что и кредитор.

151См.: Larenz K. Lehrbuch des Schuldrechts: Allgemeiner Teil.

152При этом «обозримость» круга третьих лиц, по мнению ученых, один из ключевых вопросов рассматриваемой доктрины, поскольку должник пусть и информирован о возможности причинения третьему лицу вреда при ненадлежащем исполнении договора или неисполнении договора, не дает согласия при его заключении на увеличение стандарта ответственности с деликтного на договорный.

153См.: Lorenz W. Op. cit. В качестве примера можно привести дело, в рамках которого между продавцом и покупателем по договору купли-продажи недвижимости в качестве способа оплаты использовались расчеты через банк. Однако по вине банка должника денежные средства не поступили на счет кредитора, и должник впал в просрочку.

121

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Приведенные условия обращения к договору с защитным действием для третьего лица позволяют заключить, что данная конструкция применяется главным образом в длящихся отношениях (Dauerverhältnisse) с определенного рода фактической зависимостью между кредитором по договору и третьим лицом, которая выражается в родственных, трудовых отношениях и т.д.154 Однако применение охранительного эффекта договора не требует установления определенного вида отношений, так как суд оценивает интересы третьего лица в защите (Interessenbewertung), более того, наличие контринтересов кредитора и третьего лица также не исключает применение данного института.

После реформы обязательственного права Германии в 2002 г. применение основанием для применения данного института является нормы абз. 2, 3 § 311 ГГУ155.

Несмотря на существование единообразной судебной практики и законодательного оформления института, на протяжении всего периода своего становления и до настоящего момента он подвергается критике. Не все ученые находят его полезным, оценивая его как ложный теоретический шаг немецкого права156. В частности, возражения вызывает то обстоятельство, что несмотря на ясность критериев, выработанных доктриной и применяемых судебной практикой, третьи лица, защищаемые посредством чужого договора, получат возможность покрывать не только негативный, но и позитивный интерес157, что само по себе не согласуется с их первоначальным деликтным притязанием.

154См.: Münchener Kommentar zum Bürgerlichen Gesetzbuch. 7. Auﬂage. München, 2016 (§ 311 BGB).

155«Ein Schuldverhältnis mit Pﬂichten nach § 241 Abs. 2 entsteht auch durch

1.die Aufnahme von Vertragsverhandlungen,

2.die Anbahnung eines Vertrags, bei welcher der eine Teil im Hinblick auf eine etwaige rechtsgeschäftliche Beziehung dem anderen Teil die Möglichkeit zur Einwirkung auf seine Rechte, Rechtsgüter und Interessen gewährt oder ihm diese anvertraut, oder

3.ähnliche geschäftliche Kontakte.

Ein Schuldverhältnis mit Pﬂichten nach § 241 Abs. 2 kann auch zu Personen entstehen, die nicht selbst Vertragspartei werden sollen. Ein solches Schuldverhältnis entsteht insbesondere, wenn der Dritte in besonderem Maße Vertrauen für sich in Anspruch nimmt und dadurch die Vertragsverhandlungen oder den Vertragsschluss erheblich beeinﬂusst» («Обязательство с обязанностями согласно § 241 абз. 2 возникает также при:

1.вступлении в переговоры по заключению договора,

2.установлении договора, когда одна сторона с учетом возможных договорных отношений предоставляет другой стороне возможность влиять на свои права, правовые блага и интересы доверяет их такой стороне, или

3.подобных деловых контактах.

Обязательства с обязанностями согласно § 241 абз. 2 могут также возникнуть в отношении лиц, которые сами не должны стать стороной договора. Такие обязательственные отношения в частности возникают тогда, когда третье лицо в особой мере претендует на доверие и тем самым оказывает значительное влияние на переговоры по заключению договора и заключение договора»).

156См.: Schermaier M.J. Op. cit. P. 308.

157См.: BGHZ 49, 350; а также самое цитируемое в связи с этим дело: BGH ZJZ 1966, 141 (также в NJW 1965, 1966).

122

Свободная трибуна

Австрия и Швейцария

Австрия прошла сравнимый с Германией путь становления концепции договора в пользу третьего лица. В начале XIX в. было кодифицированное общее Австрийское гражданское уложение, однако по § 881 ABGB говорить о возможности договоров в пользу третьих лиц можно было весьма условно158. Наряду с этой общей нормой Австрийское гражданское уложение оперировало рядом исключений (например, дарение на случай смерти с условием передачи дара третьему лицу — § 603). По мнению ученых, это не создавало внутреннего противоречия в законе, напротив, речь шла об исключениях, востребованных на практике159. Однако, следуя тенденциям, воспринятым из ГГУ, в 1916 г. данная норма была изменена, так что о договоре в пользу третьего лица стало возможно говорить исходя из достигнутых сторонами договоренностей, цели или природы соглашения, а не только если такое соглашение предусмотрено законом160.

Вцелом в доктрине австрийского права поддерживается позиция немецкой доктрины о договоре в пользу третьего лица: принято разделять виды договоров в пользу третьего лица на подлинный и неподлинный в зависимости от наличия или отсутствия требования у третьего лица161.

ВШвейцарии договор в пользу третьего лица регулируется ст. 112 Швейцарского обязательственного закона (далее — ШОЗ)162. Данная норма является менее удачной, так как в ней говорится о праве третьего лица требовать исполнения, если это было «намерением обеих сторон или не противоречит практике»163. В целом разделяя все ключевые представления немецкой доктрины в отношении договора в пользу третьего лица, некоторые ученые находят необоснованным развитие учения о договоре в пользу третьего лица как договоре с охранительным эффектом164, однако все же применяют его на практике165.

158В ABGB 1812 г. норма § 881 звучала следующим образом: «Außer den von den Gesetzen bestimmten Fällen kann zwar niemand für einen Andern ein Versprechen machen, oder annehmen. Hat aber jemand seine Verwendung bei einem Dritten versprochen, oder gar für den Erfolg gestanden; so muß er die eingegangene Verbindlichkeit nach Maß seines Versprechens erfüllen» («Кроме случаев, определенных законом, никто не может вместо другого дать обещание или принять его. Но если кто-то пообещал что-то [исполнение договора] третьему лицу или даже поручился за успех, то он должен исполнить взятое на себя обязательство в меру своего обещания»).

159См.: HKK zum BGB. S. 1982.

160См.: Цвайгерт К., Кётц Х. Указ. соч. С. 185.

161Подробнее см.: Parapatits F. Op. cit. S. 32 ., 87 .

162См.: Bucher E. Schweizerisches Obligationenrecht: Allgemeiner Teil (ohne Deliktsrecht). 2. Auﬂ. Zürich, 1988.

163«…Wenn es die Willensmeinung der beiden andern war, oder wenn es der Übung entspricht». URL: http://www. gesetze.ch/sr/220/220_006.htm.

164См.: Bucher E. Op. cit. S. 484.

165Ibid. S. 489.

123

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

В австрийском частном праве считается, что стороны договора несут обязанности заботливости и осмотрительности (как и Aufklärungspflicht — долговые обязанности, Obhutspflicht — обязанности надзора и попечения) не только в отношении своих контрагентов, но и в отношении третьих лиц, когда их интересы взаимообусловлены или трудноотличимы. Основанием такого взаимного доверия (взаимного интереса) со стороны кредитора и третьего лица может выступать, например, то, что кредитор имеет интерес в защите конкретного третьего лица (например, членов своей семьи), или то, что кредитор является обязанным по отношению к третьему лицу (например, при договоре перевозки в пользу третьего лица), или то, что он несет в отношении третьего лица определенные обязанности заботы или надзора (работодатель в отношении работника) непосредственно в силу главного предоставления166.

Как и в немецком гражданском праве, расширение обязанностей обеспечить безопасность в отношении третьего лица может выступать предметом отдельного соглашения и является следствием расширительного толкования на основании принципа добросовестности, а точнее, добросовестного оборота (redlicher Verkehr; § 914 ABGB)167.

Вслед за немецким гражданским правом по австрийскому праву третье лицо по договору с охранительным действием получает лишь притязание в отношении дополнительного предоставления (Nebenleistung). Это притязание в отличие от договора в пользу третьего лица не устанавливается соглашением сторон, а следует из закона, и в связи с этим третье лицо не может отказаться от него или уступить его. Как правило, данный механизм применяется в силу судебного усмотрения, однако имеются и нормы, прямо предусматривающие это действие168.

Немногим отличается в этом вопросе швейцарское гражданское право, где также сформулирован принцип генерального деликта. В литературе отмечается, что в Швейцарии договор с охранительным эффектом имеет несколько иную область применения и содержание. В частности, в отличие от немецкого гражданского права, где в настоящее время в качестве основания договора с охранительным эффектом в пользу третьего лица применяется норма абз. 3 § 311 ГГУ (действие обязательства), в швейцарском праве применяется ст. 112 ШОЗ, которая одновременно является и основанием применения подлинного договора в пользу третьего лица169. Однако договор с охранительным эффектом распространяет свое действие на всех лиц, которые при нормальном стечении обстоятельств делят

166См.: Bydlinski F. Op. cit. S. 359, 362.

167«Bei Auslegung von Verträgen ist nicht an dem buchstäblichen Sinne des Ausdrucks zu haften, sondern die Absicht der Parteien zu erforschen und der Vertrag so zu verstehen, wie es der Übung des redlichen Verkehrs entspricht» («При толковании договоров следует придерживаться не буквального смысла выражения, а исследовать намерение сторон и понимать договор так, как этого требует практика добросовестного оборота»).

168См.: Canaris С., Koziol H. Österreichisches Haftpﬂichtrecht II (2nd). Wien, 1984. S. 87 . (например, OGH in SZ 61/64; JBI 1990, 801 ÖBA 1991, 525).

169См.: Berner R. Das Obligationenrecht. Band VI, 1 Abteilung. Artikel 110–113. Bern, 2002.

124

Свободная трибуна

предоставление с кредитором170. Критерии распространения защитного эффекта тем не менее аналогичны: Leistungsnähe, Gläubigernsnähe, Übersehbarkeit и др. Но при этом кредитор должен быть заинтересован в защите третьего лица настолько, что обязан сообщить должнику во время заключения договора о наличии потенциально заинтересованных лиц в надлежащем исполнении договора. Согласно ШОЗ функция института — замена деликтного притязания на договорное, поскольку вред третьего лица возникает в связи с ненадлежащим исполнением договорных обязанностей должником171. Расширение договорной ответственности в целом поддерживается в доктрине швейцарского права, поскольку там разделяется мнение о существенном значении возросших социальных контактов (Relevanz des gesteigerten sozialen Kontakts), а также действует ответственность за нарушение доверительных обязанностей172.

Ученые приложили серьезные усилия, чтобы найти догматическое обоснование данного института, но ведущим мотивом его применения, как правило, выступает принцип добросовестности (Treu und Glauben). Однако в литературе помимо преимуществ данного института отмечаются его чрезвычайная спорность и сложность отграничения от институтов culpa in contrahendo, Drittschadensliquidation, ответственности эксперта и т.п.173

Франция174

Во Франции первым шагом на пути к признанию действительности договоров в пользу третьего лица было то, что в 1536 г. парламент Парижа признал действительным договор, заключенный посредством письма, что было преодолением условием о необходимости присутствия сторон при заключении договора, чего требовало классическое римское право в момент стипуляции175. На практике также применялись actio utilis в отношении третьих лиц176.

170Однако данная конструкция согласно швейцарскому праву не применяется в строительных отношениях к ответственности архитекторов, инженеров, к ответственности продавцов при продаже недвижимости или в банковских сделках, а также в трудовом праве в связи с нарушением. Отмечается также, что этот институт мог возникнуть и без влияния немецкого права, поскольку был известен старому кантональному праву.

171См.: Berner R. Op. cit. S. 127–128, 146.

172Ibid. S. 127–128, 146, 147.

173Некоторые ученые отмечают негативное влияние данной практики, поскольку расширительное толкование воли сторон и принцип добросовестности есть не что иное, как причина и следствие в том смысле, что расширительное толкование воли сторон или придание ей определенных мотивов посредством гипотетических предположений о должном является следствием эффекта принципа добросовестности как основы долговых отношений. Подробнее см.: Shermaier M.J. Contracts for the beneﬁt of a Third party in German Law // Ius quaesitum tertio. (Comparative Studies in Continental and Anglo-American Legal History). Berlin. P. 306 .

174Настоящий раздел был подготовлен без учета изменений ФГК 2016 г. (Ordonnance n° 2016-131 du 10 février 2016 portant réforme du droit des contrats, du régime général et de la preuve des obligations).

175См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 50–54.

176См.: Pothier R. Op. cit. P. 33–50.

125

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

В результате работы по гармонизации римского права, проведенной Р. Потье, ФГК регламентировал концепцию представительства177. Однако в отношении договора в пользу третьего лица ФГК в ст. 1119–1121 довольно ясно высказывался в том ключе, что каждое лицо может приобрести лишь в своем интересе178. Среди ученых первой половины XIX в. это правило получило следующее объяснение: заключение такого договора невозможно, поскольку оно не создает обязательства, ведь кредитор в случае непредоставления третьему лицу должником не терпит никаких убытков, а значит, говорить об обязательстве не приходится179. Но на практике данное правило стали преодолевать через сделки под условием, или же стороны могли прибегнуть к утверждению, что в основе договора в пользу третьего лица лежит causa donandi.

Первое дело, разрывающее строгость договорной связи, было рассмотрено в 1820 г. по вопросу об ответственности производителя товара, который не являлся его продавцом по договору купли-продажи с покупателем. В основу решения была положена гипотеза о предполагаемом правопреемстве между производителем и продавцом. Применяемая на тот момент к договорам в пользу третьих лиц концепция actio utilis, в соответствии с которой покупатель заявлял иск к производителю по аналогии с иском к продавцу из купли-продажи, дала основания полагать, что продавец по отношению к покупателю представляет и производителя. Спустя полтора века, в 1991 г., мотивировка этого решения было подвергнута критике со стороны все того же Кассационного суда Франции180.

Однако благодаря судебному правотворчеству договор в пользу третьего лица в настоящее время широко применяется на практике181. Начало этому процессу было положено благодаря распространению договоров страхования жизни в пользу третьих лиц182.

Значительно позднее толкование нормы ст. 1121 и 1165 ФГК (L’effet relatif des contrats) в контексте договора в пользу третьего лица были вербализированы. Хотя положение о непременном наличии интереса при приобретении прав участниками гражданского оборота и было возведено в ранг позитивной правовой нормы, было воспринято положение, что такой интерес может быть и неимущественным. Что, соответственно, предполагает возможность возложения в основу договора в пользу третьего лица каузы иной, чем щедрость.

177См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 75–77.

178Годэмэ приводит такой пример: причинен вред общему имуществу сособственников. Один из сособственников договаривается с делинквентом о порядке и размере компенсации причиненного вреда, в то время как второй из сособственников не имеет права ссылаться на данное обстоятельство при рассмотрении дела. См.: Годэмэ Е. Общая теория обязательств. М., 1948. С. 219–221; из современных авторов, например, Marsh P.D.V. Comparative Contract Law: England, France, Germany. Gower, 1994. P. 272.

179См.: Dondorp H. Op. cit. P. 59 (со ссылкой на К. Маркаде).

180См.: Marsh P.D.V. Op. cit. P. 273.

181См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 140–141; Цвайгерт К., Кётц Х. Указ. соч. С. 188–191.

182См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 139.

126

Свободная трибуна

На основании абз. 1 ст. 1384 ФГК делается вывод, что бенефициар для приобретения прав третьего лица должен представить доказательства вступления в договор, и до этого момента стороны вольны изменять и прекращать соглашение183, из чего можно сделать вывод, что, скорее всего, речь идет все же о присоединении к договору.

Бенефициар, однако, не обязательно должен быть назван в договоре, так как наличие у него интереса может быть объективно присуще создаваемому обязательству184. По мнению ученых, это сближает подход французского права с английским, так как чаще всего суд обнаруживает договоры в пользу третьих лиц, когда речь идет об ответственности профессионалов (юристов, аудиторов и иных) или ответственности производителей товаров185.

§2. Общее право

Впротивоположность континентальному пониманию общее право придерживается более строгого понимания относительности обязательственной связи, что воплощается в доктрине privity of contract186. Суть этого основополагающего принципа общего права, сформированного еще средневековыми английскими юристами, заключается в том, что договор может служить источником прав и обязанностей только для лиц, являющихся его участниками187. Уже на рубеже XIII–XIV вв. считалось невозможным построение правовой связи в пользу третьих лиц, что давало повод некоторым ученым называть бессмысленной попытку создания договорной конструкции, содержащей предоставление в пользу третьих лиц (res inter alios acta)188.

Тем не менее в ответ на потребности оборота в правоприменительной практике сложилось несколько подходов по преодолению ригоризма данного правила.

Так, исходя из специфики концепции вещных прав и конструкции договора в общем праве подлежащие защите права третьих лиц могли быть сформулированы в проприетарных терминах. Если предметом исполнения по договору являлась какая-либо вещь, то третье лицо в ряде случаев наделялось самостоятельным иском к промиссару об истребовании своего имущества (writ of detinue)189.

183См.: Marsh P.D.V. Op. cit. P. 276–278.

184См.: Dondorp H. Op. cit. P. 63.

185Ibid. P. 278–279.

186См.: Newman R.H. The Doctrine of Privity of Contract: The Common Law and the Contracts (Privity) Act 1982 // Auckland U. L. Rev. 1980–1983. P. 339; HKK zum BGB. S. 1952.

187См.: Цвайгерт К., Кётц Х. Указ. соч. С. 192.

188См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 98.

189Ibid. P. 96.

127

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Начиная с XIII в. существенное значение для оборота приобрел также институт траста. Учредитель траста мог обязать трасти передать имущество третьему лицу. Тем не менее по общему праву третье лицо не обладало какими-либо правами требования по отношению к трасти, однако в дальнейшем церковные суды, а вслед за ними и суд лорда-канцлера могли принудительно обязать трасти к выполнению своих обязанностей, возложенных на него учредителем траста190. Более того, для придания исковой силы требованиям третьих лиц суды могли квалифицировать действия сторон договора в пользу третьего лица как учреждение траста независимо от наличия соответствующих условий договора191. Однако подобная конструкция траста признавалась в литературе не очень удачной и критиковалась как не соответствующая действительной природе возникающих отношений192.

Еще одним способом правонаделения третьих лиц является применение формальных договоров, так называемых договоров за печатью (deed). Выделяют два основных вида договора за печатью: двусторонний и односторонний.

Для того чтобы получить права по двустороннему формальному договору, третье лицо должно было либо выразить свою волю на согласие с условиями договора, скрепив его своей печатью, либо быть прямо указанным в нем выгодоприобретателем. Причем присутствие выгодоприобретателя при составлении такого документа не требовалось, в отличие от требований римского права. Также стоит отметить, что выгодоприобретатель мог быть поименован не только непосредственно при составлении документа, но и в любое время в будущем. Таким образом, вопрос о наделении любого прямо указанного выгодоприобретателя, за исключением, возможно, нерожденных детей, всеми правами стороны такого договора решался с чрезвычайной простотой193.

Учитывая гибкость данной конструкции, правило о том, что правом на иск может обладать только сторона контракта, утратило свое практическое значение при защите интересов выгодоприобретателя. Третьи лица лишались права на иск только в том случае, если составитель документа по какой-либо причине не указал в нем выгодоприобретателя.

Односторонний формальный договор (deed poll) представлял собой документ, содержащий какую-либо одностороннюю обязанность лица и скрепленный печатью данного лица. Однако формально это лицо являлось единственной стороной такого обязательства194. Следовательно, необходимо было определить иное лицо, способное обеспечить принудительное исполнение обязанности. Выход из ситуации был найден судебной практикой во второй половине XVI в. путем наделения бенефициара, указанного в данном документе, правом на принудительное

190См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 97.

191См.: Lloyd's v. Harper [1880] 16 Ch.D. 290.

192См.: Newman R.H. Op. cit. P. 342.

193См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 99.

194Ibid.

128

Свободная трибуна

исполнение такого одностороннего обязательства195. В связи с этим конструкция одностороннего формального договора была достаточно удачной для обеспечения интересов третьих лиц в обязательстве и доказала свою полезность, в частности, в договоре страхования жизни, в то время как в континентальных правопорядках такого рода договоры порождали немало правовых проблем вплоть до конца XIX в.196

Что касается неформальных договоров, то их применение для предоставления каких-либо прав третьим лицам осложнялось действием принципа quid pro quo, т.е. необходимостью встречного удовлетворения (consideration)197 в таких договорах.

Например, по одному делу198 покупатель приобрел у продавца товары на сумму 20 фунтов, при этом продавец имел долг перед третьим лицом на ту же сумму. Покупатель обратился к третьему лицу с предложением заплатить ему указанную сумму, в то время как третье лицо должно освободить от долга продавца. Все участники согласились с предложенным вариантом, однако судьи всех инстанций указали, что третье лицо не имеет иска к первому. Данное соглашение было признано судом nudum pactum, поскольку не было никакого обмена между двумя его участниками, следовательно, нарушен принцип quid pro quo199.

Эта концепция получила свое окончательное закрепление после знаменитого дела Dunlop Pneumatic Tyre Co., Ltd v. Selfridge & Co., Ltd200. Однако изложенные в решении по нему выводы подверглись серьезной критике. Так, Бэзил Маркезинис (Basil Markezinis) утверждал, что довод об отсутствии встречного предоставления со стороны третьего лица может быть с легкостью опровергнут201. По мнению ученого, встречное удовлетворение по такого рода договорам в действительности имеет место с той лишь особенностью, что оно предоставлено не третьим лицом, а кредитором по договору. Тем более что общее право не дает никаких оснований утверждать, что иск может подать только то лицо, которое предоставило встречное удовлетворение202.

К началу XIX в. в английском праве господствовало мнение о том, что правами из формального договора могли обладать только стороны такого договора

195Ibid. Р. 99.

196Ibid. Р. 100.

197См.: Kötz Н. Op. cit.

198См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 104.

199Однако общему праву был известен один случай, в котором принцип quid pro quo был преодолен: обязательство уплатить денежную сумму на случай свадьбы. Также в некоторых ситуациях признавалось, что лицо участвует в отношениях сторон как представитель.

200См.: Dunlop Pneumatic Tyre Co., Ltd v. Selfridge & Co., Ltd [1915] AC 847, 853.

201См.: Markesinis B., Unberath H., Johnston A. The German Law of Contract. A Comparative Treatise. Oxford and Portland, 2006. P. 181.

202Ibid. P. 182.

129

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

(parties-only principle), хотя понятие «сторона» толковалось достаточно широко203. Для неформальных контрактов возможность исковой защиты своих прав и интересов обусловливалась не только необходимостью быть стороной договора, но и наличием встречного предоставления. Таким образом, в течение первой половины XIX в. parties-only principle приобретает все большее значение. Окончательное закрепление данный принцип получает после известного дела

Tweddle v. Atkinson204.

Ученые называют несколько причин усиления parties-only principle. Во-первых, в рассматриваемый период прослеживается тенденция к приспосабливанию английского договорного права к конструкциям, предложенным Р. Потье в его монументальной работе «Трактат об обязательствах» (Traité des Obligations). Английская юридическая наука в это время испытывает значительное влияние правовых конструкций, характерных для континентального понимания двустороннего договора, таких как оферта (offer), акцепт (acceptance) и др.205

Во-вторых, требования, предъявляемые к неформальным контрактам, стали распространяться также на формальные договоры «за печатью», что нашло отражение во многих научных трудах того времени, например в работе Ч. Гринстрита Эддисона «Договорное право и ответственность ex contractu»206.

Еще одним следствием доктрины privity of contract, сформулированным в судебном решении по делу Winterbottom v. Wright, стала невозможность предъявления деликтного иска лицом, пострадавшим от недостатков товаров, работ и услуг (negligence), предоставленных (выполненных) по договору между другими лицами207. Данный подход был воспринят и в иных юрисдикциях общего права, таких как Новая Зеландия208, Канада209 и в большинстве штатов США210. Таким образом, договор по общему праву не только не создавал для третьих лиц каких-либо прав, но и не мог служить источником каких бы то ни было обязанностей. Тем не менее указанный прецедент потерял всякое значение в общем праве после решения по делу Donoghue v. Stevenson211, которым была признана правомерность деликтного иска по указанным выше основаниям. Однако не

203См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 111.

204Ibid.

205Ibid. P. 112.

206Ibid.

207См.: Winterbottom v. Wright [1842] 152 Eng. Rep. 402.

208См.: Newman R.H. Op. cit. P. 342.

209См.: MacIntyre M.M. Third Party Rights in Canadian and Eglish Law // 2 U. Brit. Colum. L. Rev. 1964–1966. P. 106.

210См.: Negligence in Relation to Privity of Contract // The Yale Law Journal. 1921. Vol. 30. No. 6. P. 610.

211См.: Donoghue v. Stevenson. [1932] UKHL 100. В США ограничения доктрины рrivity of сontract для деликтных исков были преодолены после известного решения MacPherson v. Buick Motor Co. [1916] 217 N.Y. 382, 111 N.E. 1050.

130

212

213

214

215

Свободная трибуна

были разрешены некоторые другие вопросы о порядке возмещения вреда в подобных деликтных исках. Так, в 1990-е гг. условие договора об ограничении ответственности третьих лиц (что также можно рассматривать как предоставление определенного имущественного блага третьему лицу) признавалось недопустимым.

В деле Midland Silicones Ltd v. Scruttons Ltd212 стороны (владелец судна и грузоотправитель) пришли к соглашению о том, что лицо, осуществляющее погрузку товаров на судно (стивидор), освобождается от всякой ответственности за ненадлежащее исполнение своих обязанностей. В результате небрежности при осуществлении погрузки часть груза была утрачена, и грузоотправитель предъявил соответствующий иск стивидору. Ответчик сослался на указанное выше условие договора об освобождении его от ответственности, однако суд не принял возражений ответчика и удовлетворил иск. При этом суд отклонил аргументы стивидора об исключении его ответственности на основе договора как нерелевантные, поскольку договорное условие не распространяется на стивидора, не являющегося стороной договора, заключенного между грузоотправителем и владельцем судна.

К XX в. проблема договора в пользу третьего лица проявлялась в двух аспектах. Во-первых, усложняющиеся экономические отношения более не находили адекватного выражения в признаваемых правопорядком правовых конструкциях. Понимание договора как единичной деловой операции между двумя лицами, в рамках которой существует запрет на возможность возникновения из договора прав и обязанностей третьих лиц, была очень далека от реалий практики.

Во-вторых, к началу XX в. разрешение вопроса о размере убытков, вызванных нарушением прав третьих лиц, полностью перешло под контроль судей, поскольку участие присяжных, которые могли бы в противоречие требованиям права присудить убытки потерпевшей стороне, более не практиковалось в процессах по договорным искам213.

Для преодоления перечисленных проблем предпринимались различные попытки по признанию прав третьих лиц, обосновывалась необходимость тех или иных исключений из принципа privity of contract. Сначала в практике было признано право выгодоприобретателя компенсировать убытки по такому договору, а также право на косвенный иск214. Затем продолжающаяся критика принципа privity of contract со стороны судебного сообщества и ученых привели к формированию законопроекта о правах третьих лиц215.

Так, в 1999 г. парламентом Соединенного Королевства на основе консультационного заключения судей 1991 г. был принят Закон о контрактах (Contracts

См.: Midland Silicones Ltd v. Scruttons Ltd [1962] A.C. 446.

См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 117.

См.: West v. Houghton [1879].

См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 117–133.

131

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

(Rights of Third Parties) Act 1999 (CRTPA)216. Принятию этого Закона способствовали следующие факторы: 1) большинство правопорядков закрепляет возможность исков третьих лиц по договорам, участниками которых они не являются; 2) применимое в Великобритании право благодаря значительному числу исключений в этой области стало неопределенным и неединообразным; 3) правовая комиссия (Law Commission) не может оставаться безучастной к потребностям бизнеса; 4) отрицание прав требований третьих лиц по договорам, заключенным в их пользу, приводит к невозможности реализации действительных намерений сторон договора217.

Согласно данному Закону третье лицо имеет право требовать предоставление, основанное на договоре, а также право на компенсацию убытков в случае неполучения предоставления (section 1, 5). Такой договор также может быть отменен (revoked) или изменен (varied) его сторонами при условии уведомления третьего лица (section 2). В section 3 Закона говорится, что, несмотря на то что права третьего лица производны от прав кредитора, должник не имеет права выдвигать и против третьего лица, и против кредитора равные возражения218. Таким образом, подчеркивается различный правовой статус кредитора и третьего лица по договору в пользу третьего лица.

Итак, применение одновременно к вопросу о privity of contract инструментов договорного и деликтного права говорит, скорее, о тщетности различения данных институтов в английском праве219. Ученые сходятся во мнении, что лучше решать этот вопрос на основе норм договорного, а не деликтного права, чтобы избежать расширения средств защиты220.

Тем не менее следует принимать во внимание, что действие CRTPA не распространяется на отношения между сторонами договора и третьими лицами, возникшие по иным основаниям.

Во-первых, к числу таких случаев нужно отнести так называемые дополнительные контракты (collateral contracts), т.е. контракты, по которым в качестве встречного предоставления выступает возможность заключения иного (основного) контракта. Действие этого контракта можно описать на следующем примере. Истец заключил договор с подрядчиком на покраску причала. При этом в договоре содержалось условие о необходимости приобретения и использования краски, произведенной ответчиком, так как, по заверениям последнего, его краска продержится минимум семь лет. Фактически же краска продержалась всего три месяца.

216Текст Закона доступен по ссылке: http://www.legislation.gov.uk/ukpga/1999/31/contents.

217Law Commission Report for Privity of Contract: Contracts for the Beneﬁt of Third Parties (LAW COM No. 242). URL: https://www.lawcom.gov.uk/document/privity-of-contract-contracts-for-the-beneﬁt-of-third- parties-no-project-not-published/.

218Данное правило аналогично тому, что закреплено в New Zealand Contracts (Privity) Act 1982.

219См.: Marsh P.D.V. Op. cit. P. 271.

220Ibid. P. 272. См. также: Markesinis B., Unberath H., Johnston A. Op. cit.

132

221

222

223

224

225

226

Свободная трибуна

В этом случае основной договор заключен между подрядчиком и ответчиком на продажу краски, но также в процессе было установлено и наличие дополнительного договора между истцом и ответчиком о том, что краска продержится семь лет221.

Ввиду специфики таких контрактов на практике зачастую возникают вопросы о наличии встречного предоставления по дополнительным контрактам. Так, по одному делу автомобиль гражданина был отремонтирован автомастерской по договору между страховой компанией и мастерской. Хотя гражданин не заключал договор с автомастерской и не выражал намерение о вступлении в обязательство иным образом, тем не менее оставление машины в мастерской было признано судом в качестве consideration именно со стороны гражданина, и автомастерская в данном случае приобрела возможность заключения контракта со страховой компанией222.

Во-вторых, не подпадают под действие CRTPA отношения представительства (agency), так как при представительстве договор заключается непосредственно между принципалом и третьим лицом. Но иногда возникают сомнения относительно того, действовало ли лицо от своего имени или от имени принципала223.

В-третьих, исключением являются многосторонние контракты. При вступлении в какой-либо клуб или иную неинкорпорированную ассоциацию лицо взаимодействует лишь с уполномоченным лицом такого объединения, порой ничего не зная о действиях других его членов. Тем не менее договор считается заключенным между всеми членами такого клуба, но никак не с его уполномоченным лицом224.

Следует отметить, что позиция судебной практики о наличии охраняемых интересов третьих лиц в многосторонних контрактах неоднозначна. Так, в одном деле суд отметил, что соглашение об участии в регате заключено не только с организационным комитетом регаты, но и со всеми ее участниками225. Однако в другом деле суд признал, что участники бегов заключают контракт только с организатором бегов, но не между собой226.

В-четвертых, действие CRTPA не распространяется на корпоративные отношения (все возможные корпоративные отношения, которые регулируются Законом о компаниях 2006 г.). Отношения между участниками партнерства с ограниченной ответственностью (limited liability partnership) также регулируются специальным законом (Limited Liability Partnership Act 2000).

См.: Shankin Pier v. Detel Products Ltd [1951] 2 KB 854.

См.: Charnock v. Liverpool Corporatoion [1968] 1 W. L. R. 1498.

См.: Treitel H.G. The Law of Contact. 11th ed. London, 2004. P. 585.

Ibid.

См.: Clarke v. Earl of Dunraven [1897] AC 59.

См.: Ellesmere v. Wallace [1929] 2 Ch. 1.

133

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Соединенные Штаты Америки

В праве США доктрина privity of contract во многом получила самостоятельное развитие. Прежде всего стоит отметить, что со второй половины XIX в. в Соединенных Штатах эта доктрина не имела широкой поддержки из-за решения по делу Lawrence v. Fox, рассмотренному Апелляционным судом Нью-Йорка227. В дальнейшем Первый рестейтмент (First Restatement of the Law of Contract) в 1932 г. описал две категории прав третьих лиц в разделе 133: выгодоприобретатель-кредитор (beneficiary — creditor), выгодоприобретатель-одаряемый (beneficiary — donee)228. Однако так как Restatement of the Law не имеет обязательного значения для судов штатов, многие штаты не следовали данным положениям. Кроме того, указанные выше проблемы правонаделения третьих лиц по английскому праву во многом были характерны и для права США229.

Тем не менее недостатки privity of contract активно критиковались в научной литературе230. Особое внимание в доктрине уделялось защите прав потребителей в аспекте наделения потребителей правом на предъявление требования непосредственно к производителю товаров231.

Уже в 1981 г. появился Второй рестейтмент (Second Restatement of the Law of Contract), который оказал существенное влияние на правоприменение и установил два нововведения. Во-первых, стали приниматься в расчет намерения не только кредитора, но и должника, во-вторых, утратило важность различие между выгодоприобретателем-одаряемым и выгодоприобретателем-кредитором и приобрело значение различие между выгодоприобретателем названным и подразумеваемым (intended and incidental beneficiaries)232. Раздел 302 содержит два требования по отношению к названному выгодоприобретателю — предоставление этому выгодоприобретателю должно быть намерением обеих сторон, т.е. и кредитора, и должника233. Второе требование к названному выгодоприобретателю состоит в выяснении того, действительно ли он обладает правовыми инструментами, принадлежащими кредитору, установившему по договору предоставление в пользу такого выгодоприобретателя234.

227См.: Lawrence v. Fox. 20 N.Y. 268 (N.Y 1859).

228См.: Klass G. Contract law in the USA. The Haague, 2010. P. 161 .

229См.: Yuen M. Absent Privity of Contract, Contractors May Not Recover Economic Damages Caused by an Architect’s Negligence: Floor Craft Floor Covering, Inc. v. Parma Community General Hospital Ass’n, 560 N.E.2d 206 (Ohio 1990) // 60 U. Cin. L. Rev. 1991–1992. P. 565.

230См.: Bohlen F.H. Fifty Years of Torts // Harv. L. Rev. 1937. Vol. 50. P. 1232.

231См.: Spruill J.A., Jr. Privity of contract as a requisite for recovery on warranty // 19 N.C. L. Rev. 1940–1941. P. 562.

232См.: Hallebeek J., Dondorp H. Op. cit. P. 162.

233Ibid.

234То есть должен быть денежный долг.

134

Свободная трибуна

Договоры в пользу третьих лиц в российском праве

§ 1. Дореволюционный период

Известное влияние немецкой доктрины на российское право способствовало популярности тематики договора в пользу третьего лица среди представителей российской дореволюционной доктрины. Как отмечают дореволюционные цивилисты, эта конструкция была в целом востребована на практике235. Однако российская дореволюционная доктрина не богата источниками, среди которых можно назвать лишь специально посвященную данной проблематике монографию А.М. Нолькена 1885 г., небольшое количество статей на страницах периодической печати, а также разделы общих учебных изданий. Кроме того, договор в пользу третьего лица обсуждался в контексте представительства, что служило, скорее, смешению этих доктрин.

Прежде чем приступить к анализу сложившихся точек зрения в отношении договора в пользу третьего лица в дореволюционный период, рассмотрим законодательный материал, подлежащий толкованию.

Как известно, дореволюционное законодательство Российской империи представляло собой довольно сложную и запутанную систему нормативных актов разной юридической силы. В автономных областях были свои гражданские законы, и некоторые из них отличались довольно высоким для своего времени уровнем юридической техники и концептуальной разработанности отдельных институтов. Таким законом был, в частности, Свод местных узаконений губерний Остзейских. Договору в пользу третьего лица были посвящены нормы ст. 3116– 3119 Свода. Как отмечает А.М. Нолькен, данный акт испытал на себе влияние немецкой доктрины, а именно Всеобщего земельного уложения Пруссии236, т.е., по сути, воплотил теорию акцептации.

Свод законов Российской империи обходил стороной вопрос о договорах в пользу третьих лиц, что обусловило сложности в практике того времени. Важную роль в устранении этого пробела и гармонизации практики играли разъяснения Правительствующего сената237. Так, им было высказано следующее толкование в отношении эффекта договора в пользу третьего лица: из буквального смысла норм Свода законов Российской империи238 можно «сделать несомненный вывод только о том, что не исполнивший своей обязанности по договору может быть

235См.: Нолькен А. Указ. соч.

236См.: Там же. С. 139–141.

237См.: Победоносцев К.П. Курс гражданского права. Часть третья: Договоры и обязательства. М., 2003. С. 264; Нолькен А. Указ. соч. С. 142.

238Статья 569 («всякий договор и всякое обязательство, правильно составленные, налагают на договаривающихся обязанность их исполнить») и ст. 1528 («договор составляется по взаимному согласию договаривающихся лиц...»).

135

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

к тому понужден в установленном порядке, но не о том, что право требовать этого понуждения принадлежит исключительно контрагенту»239.

Таким образом, можно заключить, что теория акцептации разделялась и Правительствующим сенатом. Однако характер данного решения породил в доктрине различные мнения. Так, А.М. Нолькен отмечал, что суд основывался в первую очередь на конкретном деле с весьма особыми обстоятельствами, что не позволяет считать, что данное решение способно выступать общим руководством для судов240.

Так, в одном из дел241 Гражданский кассационный департамент признал действительным договор, заключенный между должником и кредитором, по которому должник принял долг кредитора перед дестинатарием. Однако принятие долга другого лица (делегация) не является договором в пользу третьего лица, даже если мы имеем конструкцию, построенную на основании теории акцептации. При делегации речь идет о наличии двух обязательств, а не одного, как при договоре в пользу третьего лица. Применительно к этому казусу Н.О. Нерсесов также отмечает, что такое принятие долга могло бы рассматриваться как ex pomissio, но к договору в пользу третьего лица этот случай отношения не имеет242.

239См.: решение Гражданского кассационного департамента Правительствующего сената от 18.01.1878 № 262. В нем содержится и представление о механизме правообразования:

«Нельзя далее вывести из приведенных статей, что договор составляется исключительно между контр-агентами, и что поэтому лицо, не участвующее в договоре, не может получить никаких прав на основании такого договора. Напротив, договаривающиеся стороны вправе установить договором некоторые права в пользу третьих лиц; наш закон этого не возбраняет. Побудительная причина, по коей контрагент выговаривает известное право в пользу третьего лица, в договоре не участвующего, может заключаться или в каком-либо обязательстве контрагента в отношении третьего лица, или же в желании контрагента предоставить третьему лицу что-либо безвозмездно, подарить ему. Не требуется при этом, чтобы в самом договоре упоминалось о мотивах, побудивших контрагентов к определению известных прав в пользу третьего лица. Так, в частности, вексель и вообще долговое обязательство, выданные договаривающимися сторонами в пользу третьего лица, вследствие одного лишь умолчания о мотивах, послуживших поводом к их выдаче, не признаются безденежными. В силу такого договора третье лицо получает право воспользоваться выговоренным, если оно выразит согласие на принятие того, что выговорено в договоре в его пользу. Согласие это выражается, в частности, не только в принятии третьим лицом того, что ему выговорено, но и в выполнении им тех условий, при которых оно вправе воспользоваться выговоренным, или же в предъявлении иска о приведении договора в исполнение. Пока третье лицо одним из этих способов не выразило своего согласия воспользоваться предоставленным ему в договоре правом, от контрагентов зависит изменить или даже уничтожить договор на общем, установленном ст. 1545 Т. X. ч. 1, основании. С момента же изъявления третьим лицом согласия оно уже является участником в договоре и не может быть лишено своего права по желанию сторон. Приобретенное подобным образом право третье лицо по силе ст. 693 того же тома и части может защищать от всякого нарушения и искать удовлетворения по такому договору, притом от своего имени, иском самостоятельным и не основывающимся на уполномочии со стороны контрагента, выговорившего ему право. Третье лицо, напротив, ищет свое право независимо от того, признает ли промиссар необходимым предъявить от своего имени какой-либо иск или нет».

240См.: Нолькен А. Указ. соч.

241См.: решение Гражданского кассационного департамента Правительствующего сената от 1869 г. № 181.

242См.: Нерсесов Н.О. Указ. соч. С. 53.

136

Свободная трибуна

Еще одно дело243, которое было положено в основу толкования Сената, имело следующие обстоятельства: в 1866 г. Тифлисская казенная палата, выражаясь в терминах современного гражданского права, заключила с лицом договор аренды казенного нефтяного промысла и обязывала арендаторов уплачивать в пользу Тифлисского гренадерского полка ежегодно определенную сумму. Прежде сам полк участвовал в добыче нефти. Через некоторое время право аренды перешло к третьим лицам, которые отказали полку в выплате денег. Полк предъявил к прежним арендаторам иск, который был удовлетворен. Суд второй инстанции, отменяя данное решение, указал, что «право требовать судом исполнения такового обязательства может принадлежать не этому лицу, а только непосредственному контрагенту должника». Решение суда второй инстанции было отменено Сенатом, который признал, что третье лицо «будет ли это казенное ведомство или частное лицо, если права оного положительно (здесь и далее в цитатах курсив наш. — Е.Б.) выговорены в контракте, может во всякое время требовать осуществления договора во всем, в чем, он касается его интересов, и не может быть лишено права обращаться… к суду с самостоятельным иском независимо от того, признает ли ведомство, по предписанию которого заключен контракт, необходимым предъявить от своего имени какой-либо иск или нет»244.

В дореволюционной литературе в качестве договора в пользу третьего лица245 обсуждался договор, по которому три лица заключили договор простого товарищества с обязанностью одного из них выделить часть своей доли третьему лицу — не участнику товарищества. Третье лицо приобретало данную долю, чтобы пожертвовать ее неимущим. Однако до этого данным третьим лицом товариществу был передан заем по векселю, так что сумма займа составляла наиболее существенную часть складочного капитала товарищества. Это дело показательно тем, что оно также демонстрирует элементы представительства в договоре в пользу третьего лица.

На основе приведенных примеров можно заключить, что концепция договора в пользу третьего лица не получила ясных очертаний на практике. Природа рассматриваемых дел зачастую описывается через конструкции делегации, прощения долга, владения и держания и проч., — за договор в пользу третьего лица суды принимали любое рефлективное действие права, т.е. такой эффект, который возникает независимо от воли, желания и намерения лиц, совершающих юридический акт246. Но высказанная Сенатом позиция о самостоятельном характере прав

243См.: решение Гражданского кассационного департамента Правительствующего сената от 05.12.1873 № 1623. — К.П. Победоносцев обосновывает свое мнение о безусловности права третьего лица на самостоятельный иск на логике Кассационного департамента по данному делу (см.: Победоносцев К.П. Указ. соч. С. 267).

244См.: Нолькен А. Указ. соч. С 144.

245См.: решение Гражданского кассационного департамента Правительствующего сената от 05.10.1877– 21.12.1877 № 372.

246См.: Jhering R. Die Reﬂexwirkung oder die Rückwirkung rechtlicher Thatsachen auf dritte Personen // Jahrbücher für Dogmatik des heutigen römischen und deutschen Privatrechts. Bd. X. 1871. S. 387 .

137

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

дестинатария способствовала приданию данной конструкции отдельной правовой природы.

Однако в доктрине все же предпринимались попытки наделить договор в пользу третьего лица самостоятельным значением наравне с такими институтами, как представительство, делегация и т.п. Так, Н.О. Нерсесов, посвятивший отдельный параграф сравнению договора в пользу третьего лица с представительством, подчеркивает, что строгая личная связь участников обязательства свойственна была исключительно римской классической традиции, но расширение возможностей кредитора первоначально посредством мандата и прокуры, а после через actio utilis и цессию, свело представления о непередаваемости обязательства на нет, что подтверждается также тем, что, освободившись от узости личной связи, субъективное право представляет собой самостоятельную ценность, свободную в обороте (вексель и другие отношения)247.

Разбирая родственные договору в пользу третьего лица конструкции248, цивилист подчеркивает, что в этом договоре присутствуют два юридических отношения, которые прекращаются в один и тот же момент249, что, конечно же, не служит ориентиром для отграничения договора в пользу третьего лица от представительства и делегации. Однако, по мнению Н.О. Нерсесова, наличие двух правоотношений доказывает, что в том случае, если дестинатарий не может по каким-либо причинам реализовать свое субъективное право, его получает промиссар250. Думается тем не менее, что данное предположение ученого не может иметь общего характера, так как данная логика не может быть применима, например, при страховании жизни кредитора на случай смерти.

Договор в пользу третьего лица, по мнению ученого, подобен рефлективному действию договорного обязательства251. Автор делает данный вывод на основании того, что третье лицо приобретает выгоду, не принимая непосредственного участия в заключении договора. Не вдаваясь глубоко в проблематику вопроса, можно отметить, что такое сравнение имеет место, поскольку оба договорных типа порождают обязательство, но не более того (так же можно сравнить договор купли-продажи с договором найма). Тем более что сам Р. Иеринг, который развил теорию рефлективного действия права, имел в виду, скорее, «случайное» правонаделение, в то время как договор в пользу третьего лица есть результат воли контрагентов.

Что же касается собственно отличия от представительства, то Н.О. Нерсесов, впоследствии обоснованно критикуемый В.А. Рясенцевым, находит его в том,

247См.: Нерсесов Н.О. Указ. соч. С. 46–65.

248Автор упоминает договор фрахта как тождественный договору в пользу третьего лица.

249Автор тем самым разделяет позицию Э. Циммермана.

250В качестве примера приводит возможность промиссара участвовать в конкурсном производстве при банкротстве промитента.

251См.: Нерсесов Н.О. Указ. соч.

138

Свободная трибуна

что представитель лишь формально является личностью промиссара и не получает никакого предоставления, так как всё отношение представительства охвачено лишь одной каузой. Договор в пользу третьего лица, визави, связывает стороны двумя каузами252.

Между тем в дореволюционной доктрине обсуждался вопрос о моменте возникновения прав дестинатария. А.М. Нолькен выражает сожаление, что теория непосредственного возникновения прав третьего лица, хотя и стала более популярна в науке, еще не приобрела твердых начал в позитивном праве, чтобы «занять то место… которое ей следовало бы по теоретической основательности основной ее мысли»253. Однако ученые считали преимуществом, что судебная практика не требует особого волеизъявления со стороны третьего лица на вступление в договор, а признает достаточным выражение согласия в виде предъявления иска к промитенту. А.М. Нолькен и Ю. Дубовицкий, а затем и А.Н. Бутовский считали, что присоединение третьего лица к договору противоречит существу и природе договора в пользу третьего лица254.

Компромиссное мнение на природу прав третьих лиц выражал К.П. Победоносцев255. Он отмечал, что стороны договора не обременены волей третьего лица до момента доведения ими своей воли до сведения третьего лица. И лишь с этого момента они уже не вправе влиять на развитие своего соглашения, и третье лицо приобретает притязание из него. Таким образом, ученый перекладывает риски, связанные с уведомлением дестинатария, на стороны договора. Но К.П. Победоносцев подчеркивает: важно, что третье лицо не может терпеть от такого договора ни малейшего умаления своих прав. Вопрос об уведомлении при договоре в пользу третьего лица является весьма важным, так как исторически одна из главных особенностей данной правовой конструкции состояла в том, чтобы обойти правила о присутствии третьего лица при заключении сделки, т.е. о заключении договора в свою пользу дестинатарий может и вовсе не знать. А так как с известностью третьему лицу условий договора связывают возможность сторон изменять или прекращать соглашение в пользу третьего лица, нет ничего более логичного, чем возложить бремя уведомления на лиц, желающих освободиться от обязанностей.

Последним из дореволюционных цивилистов, высказывавшихся за непосредственное возникновение прав у дестинатария по договору в пользу третьего лица, был А.Н. Бутовский256. Анализируя все те же статьи Свода законов Российской

252В рассуждениях Н.О. Нерсесова можно обнаружить и элементы теории цессии. Ученый, описывая различия с представительством, указывает, что промиссар, получая притязание в результате согласования договора с промитентом, передает такого же содержания право третьему лицу. Из этого можно сделать вывод, что в личности дестинатария ученый не видел до конца самостоятельную фигуру. См.: Нерсесов Н.О. Указ. соч. С. 64.

253См.: Нолькен А. Указ. соч.

254См.: Нолькен А. Указ. соч. С. 107; Дубовицкий Ю. Договоры в пользу третьих лиц // Юридический вестник Московского юридического общества. 1885. № 6–7. С. 303.

255См.: Победоносцев К.П. Указ. соч. С. 264–266.

256См.: Бутовский А.Н. Указ. соч. С. 17 и след.

139

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

империи, ученый пришел к выводу, что действующий закон не дает оснований считать такие договоры действительными, и признание эффективности договоров в пользу третьих лиц — это заслуга разъяснений Правительствующего сената. Анализируя судебную практику, Бутовский заключал, что схема действия договора в пользу третьего лица должна быть такой: дестинатарий приобретал самостоятельный иск об исполнении договора и при этом вправе был воспользоваться им в любое время. Вслед за немецкой доктриной конца XIX в. ученый отрицал один только дарственный интерес промиссара и, напротив, считал, что погашение долга, зачет и прочие обмены ценностями должны считаться обычной каузой для договора в пользу третьего лица. Ученый подчеркивал, что притязание третьего лица — это право, а не обязанность. При этом невозможность возложения на третье лицо новых обязанностей, по мнению исследователя, была неотъемлемой отличительной чертой, позволяющей ставить вопрос о наличии в данном правоотношении договора в пользу третьего лица, поэтому интерес промиссара может состоять лишь в ликвидации уже существующих обязательств.

Что касается механизма приобретения прав третьим лицом, то, соглашаясь с Н.О. Нерсесовым и А.М. Нолькеном, А.Н. Бутовский считал, что особого акта принятия договора для приобретения права требования дестинатарием не требуется. Этот акт, по сути, тождествен предъявлению иска, что косвенно подтверждалось практикой Сената.

Вслед за Ю. Дубовицким257 Бутовский отмечал главное противоречие в теории акцептации, которое состоит в том, что для возникновения иска о защите прав дестинатария само требование дестинатария должно возникнуть на момент предъявления им иска в суд258. Таким образом, ученый указывает на то, что предъявление иска описывает лишь момент, когда дестинатарий изъявляет желание принудительно исполнить свое право, т.е. существование права на момент предъявления иска является необходимым условием его удовлетворения.

А.Н. Бутовский также раскрывает противоречие теории непосредственного возникновения прав и настаивает на том, что права дестинатария являются производными от прав кредитора в том смысле, что право требования исполнения договора в свою пользу возникает у дестинатария не ранее, чем сам кредитор исполнит свою обязанность по отношению к должнику259. И если первое утверждение представляется верным, то второе весьма спорно, по крайней мере по той причине, что соглашением сторон может быть установлен иной момент возникновения прав у третьего лица260. Более того, исследователь отмечает, что

257См.: Дубовицкий Ю. Указ. соч. С. 285.

258См.: Бутовский А.Н. Указ. соч. С.20.

259См.: Там же. С. 22. Очевидно, подоплекой такого умозаключения являются правила принятого на тот момент ГГУ об исполнении обязательства в натуре, согласно которым требовать исполнения можно, лишь исполнив обязательство самому, в противном случае на стороне ответчика возникает возражение.

260Все же стоит отметить, что данное утверждение поднимает вопрос о механизме исполнения обязательства в натуре при договоре в пользу третьего лица. Ведь если следовать логике Бутовского, то неисполнение со стороны кредитора скорее ставит вопрос о принудительном исполнении обязательства,

140

Свободная трибуна

кредитора никто не вправе понуждать к исполнению договора, а до его исполнения дестинатарий имеет лишь nudum jus (потенциальное право в терминологии автора)261. Поэтому более обоснованно мнение А.М. Нолькена, что третье лицо приобретает субъективное право с момента наступления срока или условия — исполнения кредитора должнику262.

А.Н. Бутовский подчеркивает: несмотря на то, что и промиссар (по отношению валюты), и промитент (по договору в пользу третьего лица) являются должниками дестинатария, они не считаются солидарными должниками по отношению к дестинатарию, что согласуется с идеей о том, что кредитор и дестинатарий представляют в данном правоотношении одну сторону. При этом ученый не отказывает и кредитору в самостоятельном значении при договоре в пользу третьего лица, говоря, что тот вправе требовать исполнения договора и в свою пользу в той мере, в которой это необходимо для обеспечения его личных интересов. При этом кредитор не вправе предъявлять иск в защиту третьего лица, за исключением возмещения убытков, вызванных неисполнением договора третьему лицу. Отказ дестинатария от принятия исполнения между тем не порождает у кредитора права принять исполнение, так как это искажает саму сущность договора в пользу третьего лица.

В интерпретации А.Н. Бутовского договор в пользу третьего лица получил глубокое осмысление, однако данная концепция так и не была воплощена ни в практике, ни в законе — эту нишу заняла теория акцептации (присоединения) в не самом удачном ее воплощении.

Так, Д.И. Мейер, в целом разделяя идею действительности договоров в пользу третьего лица, считал, что третье лицо приобретает право из такого договора с момента вступления в него263. Очевидно, разделял теорию акцептации Г.Ф. Шершеневич, который был не согласен с мнением Б. Виндшейда (впоследствии нашедшим отражение в § 328 ГГУ) о непосредственном возникновении прав у третьего лица264. Более того, ученый считал, что договору в пользу третьего лица свойственна лишь дарственная кауза265. Несмотря на большую спорность этой точки зрения, отмечаемую другими исследователями, посвятившими изучению договора в пользу третьего лица специальные работы, именно данная теория была воспринята в проекте Гражданского уложения Российской империи (ст. 1589–1592), а позднее и во всех отечественных кодификациях.

а не о возникновении права, которое до исполнения кредитором своей обязанности можно считать несозревшим. В то же время та же купля с правом проживания третьих лиц (или отказ в пользу третьего лица), безусловно, не дает возможности говорить о возникновении у отказополучателя права требования до передачи вещи.

261См.: Бутовский А.Н. Указ. соч. С. 26.

262Этот тезис был развит в ст. 1592 проекта Гражданского уложения Российской империи: «Должник вправе выдвигать требования, как против кредитора, так и против третьего лица».

263См.: Мейер Д.И. Русское гражданское право. СПб., 1864. С. 398–400.

264См.: Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. М., 1912. С. 520.

265См.: Там же.

141

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

§ 2. Советское гражданское право

В советскую эпоху идея договора в пользу третьего лица получила уже законодательное оформление. С принятием Гражданского кодекса 1922 г. появилось некоторое количество публикаций, так или иначе затрагивающих тематику договора в пользу третьего лица.

Думается, что норма ст. 140 ГК 1922 г.266 прямо закрепила соучастие кредитора и третьего лица. Так, Ф. Вольфсон пишет, что именно кредитор имеет право требования предоставления третьему лицу по договору в пользу третьего лица (рассматривая пример о поставке), поскольку именно он является стороной договора, но, если третье лицо выразит намерение воспользоваться своим правом, права кредитора отходят на второй план267.

Анализируя все ту же ст. 140 ГК 1922 г., И.С. Перетерский предлагает различать три разновидности договора в пользу третьего лица268:

1)предоставление третьему лицу является мотивом, побуждающим стороны вступить в договор. Автор приводит пример, когда отец покупает сыну учебник, который, разумеется, самому отцу без надобности. В таких случаях нет необходимости говорить о возникновении самостоятельного права требования у третьего лица;

2)когда должник обещает только кредитору осуществить предоставление третьему лицу. В этом случае третье лицо является лишь адресатом исполнения обязательства;

3)когда третье лицо приобретает право требовать исполнения договора непосредственно в свою пользу. Это «настоящий договор в пользу третьего лица»269. Однако третье лицо приобретает такое право строго в тех случаях, когда его имя указано в договоре.

И.С. Перетерский отмечал, что в зависимости от хозяйственного назначения стоит подразделять договоры в пользу третьего лица на договоры, основанные на каузе дарения (или приближенной к ней), и договоры, вписывающиеся в ситуации, когда кредитор принужден заключать их, чтобы освободиться от

266«По договору, заключенному в пользу третьего лица, исполнения обязательства могут требовать, если иное не установлено договором, как сторона возложившая обязательство на должника, так и третье лицо, в пользу коего договор заключен. Если лицо, в пользу которого договор заключен, выразило должнику намерение воспользоваться выговоренным в его пользу правом, договорившиеся стороны лишаются права без его согласия изменять или отменять договор. Если лицо, в пользу которого договор заключен, отказалось от права, предоставленного ему по договору, сторона, выговорившая это право, может сама им воспользоваться, поскольку это не противоречит смыслу договора».

267См.: Вольфсон Ф. Учебник гражданского права. Ч. 1. М., 1926. С. 113.

268См.: Перетерский И.С. Научно-практический комментарий. Вып. V. Сделки. Договоры. М.,1929. С. 69–70.

269Очевидно, имеется в виду der echte Vertrag zugunsten Dritter.

142

270

271

272

273

274

275

276

Свободная трибуна

обязанности перед третьим лицом270. Развитие конструкции договора в пользу третьего лица ученый связывает с усложнением товарно-денежных отношений и затруднительностью возложения исполнения таких договоров полностью на должников271.

И.С. Перетерский считал, что ст. 140 ГК 1922 г. по духу полностью соответствует швейцарскому и немецкому законодательству. Он полагал, что третье лицо по ст. 140 приобретает притязание непосредственно из данного соглашения, ему не требуется уведомлять стороны тем или иным способом о своем согласии на заключение договора в свою пользу. Но в то же время дестинатарий обязан принять исполнение от должника с того момента, когда он заявил должнику о своем намерении принять исполнение. До момента выражения согласия на принятие исполнения Перетерский называет дестинатария лишь «возможным, но еще не выявленным участником договора»272, и пока дестинатарий не стал действительным участником договора, стороны вольны изменить или отменить соглашение без его согласия273.

Обращаясь к структуре отношений в рамках договора в пользу третьего лица, ученый указывал, что отношения между должником и третьим лицом являются лишь частью отношений между кредитором и третьим лицом. Однако формально для должника это не имеет значения, а потому этот момент остается за рамками правового регулирования274.

Интересным является следующее замечание И.С. Перетерского: «Поскольку третье лицо является (возможным) участником правоотношения с самого начала, и поскольку оно имеет самостоятельное право требования, то намерение его воспользоваться выгодами из договора имеет «обратную силу», как если бы оно было выражено в момент заключения этого договора»275. Автор также отмечает, что дестинатарий приобретает право требования лишь наряду с кредитором, а следовательно, и сам является кредитором276.

Думается, данное мнение ученого продиктовано сильным влиянием немецкой доктрины. Действительно, по § 328 (1) ГГУ третье лицо приобретает непосредственно в силу заключения договора в его пользу, в то же время § 328 (2) говорит, что приобретение прав непосредственно третьим лицом зависит от природы соглашения. В то же время норма ст. 140 ГК 1922 г., скорее, говорит лишь о теории акцептации, так как выражение согласия третьим лицом на принятие исполнения блокирует для сторон договора возможность его изменения.

См.: Перетерский И.С. Указ. соч.

См.: Там же.

См.: Там же. С. 72.

См.: Там же.

143

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

И.Б. Новицкий также разделял мнение о том, что по договору в пользу третьего лица право требования наравне с кредитором приобретает и дестинатарий, тем самым признавая их соучастниками. К договорам в пользу третьего лица он относил, в частности, договоры страхования с выговоренными выгодоприобретателями, легат, договор банковского вклада, банковские операции по безналичным расчетам, договор морской перевозки с выговоренным притязанием грузополучателю и проч. Ученый настаивает на отличии договора в пользу третьего лица от договора об исполнении третьему лицу. Говоря о цели договора в пользу третьего лица, он указывает, что она может быть различной: замена представительства, дарение и др. Следует согласиться с ним, что интерес кредитора или третьего лица при заключении договора не имеет никакого правового значения. Стоит отметить, что И.Б. Новицкий едва ли не единственный отечественный цивилист, считающий, что вопрос о том, есть ли у кредитора право требования исполнения в свою пользу, решается в каждом конкретном случае самостоятельно277.

В.А. Рясенцев посвятил сравнению представительства и договора в пользу третьего лица отдельный параграф своей докторской диссертации278. Ученый критиковал мнение Савиньи, Бухки и Леонгарда за смешение понятий «договор в пользу третьего лица» и «представительство», однако стоит учитывать, что эти ученые рассматривали договор в пользу третьего лица с точки зрения традиции римского права и лишь выдвигали предположения, что договор в пользу третьего лица может быть объяснен на основе идеи представительства (теории представительства и теории хозяина сделки), в то время как научный поиск самого В.А. Рясенцева уже не был ограничен парадигмой римского права, поскольку договор в пользу третьего лица в середине ХХ в. являлся уже широко применяемой концепцией в развитых правопорядках.

В.А. Рясенцев также критиковал теорию цессии, защищаемую Э. Циммерманом279. Ошибочность представлений Э. Циммермана он обосновывает на примере личного страхования в пользу третьего лица. Вместе с тем стоит отметить, что теория цессии и теория представительства объективно обусловлены историческими причинами и были необходимы для обоснования конструкций в обход запрета установления договора в пользу третьего лица, закрепленного в римском праве.

В.А. Рясенцев справедливо обращает внимание на то, что представитель не приобретает вообще никаких прав, заключаемых по договору в пользу представляемого, в то время как промиссар приобретает все обязанности по договору в пользу дестинатария280. Можно предположить, что, по всей вероятности, ученый разделял представления о договоре в пользу третьего лица как о договоре, предостав-

277См.: Новицкий И.Б. Общее учение об обязательстве. М., 1950. С. 138–143.

278Данная работа впоследствии была издана как монография. См.: Рясенцев В.А. Представительство и сделки в современном гражданском праве. М., 2006. С. 205 и след.

279См.: Там же. С. 205–207.

280Ученый при этом выражает мнение, что кредитор приобретает и некоторые права по договору в пользу третьего лица.

144

Свободная трибуна

ляющем непосредственное требование третьему лицу281. Эта точка зрения и была закреплена в ГГУ, однако в работе Рясенцева данное обстоятельство не нашло отражения. Завершая свой анализ договора в пользу третьего лица, он отмечает, что договор в пользу третьего лица «не имеет применения в социалистическом обороте, за некоторыми исключениями…»282.

§ 3. Договор в пользу третьего лица в современном гражданском праве России

В современном частном праве договор в пользу третьего лица не является востребованной темой исследований, поэтому едва ли можно согласиться с мнением, что «договор в пользу третьего лица не прекращает быть центром научных дискуссий»283. Вместе с тем договор в пользу третьего лица весьма часто обсуждается специалистами по страхованию.

Концепция договора в пользу третьего лица в ее воплощении в нормах ст. 430 ГК РФ имеет значительное сходство с аналогичными нормами ГК 1922 г. и ГК 1964 г., так как требует согласия третьего лица для приобретения им права требования, что подтверждается судебной практикой284. Имеются как сторонники идеи, согласно которой права возникают непосредственно из договора285, так и ее противники286. Приверженцы мнения о непосредственном возникновении прав третьего лица аргументируют его тем, что непосредственное возникновение прав в силу заключения договора позволяет защитить права недееспособных и малолетних лиц. Сторонники же присоединения к договору третьего лица обосновывают свою позицию ссылками на слова Г.Ф. Шершеневича о том, что право у третьего лица не может возникнуть помимо его воли. Возвращаясь к высказыванию Г.Ф. Шершеневича о том, что договор в пользу третьего лица может иметь лишь дарственную каузу, стоит отметить, что, по всей вероятности, представленные аргументы относятся к различным сторонам

281Данное мнение разделял также проф. О.С. Иоффе. См.: Иоффе О.С. Обязательственное право. М., 1975.

282См.: Рясенцев В.А. Указ. соч. С. 213.

283См.: Тарасенко Ю.А. Договор в пользу третьих лиц: особенности правовой конструкции // Сделки: проблемы теории и практики: сб. ст. / рук. авт. кол. и отв. ред. М.А. Рожкова. М., 2008. С. 298–309. При подготовке настоящей статьи автору удалось обнаружить лишь одну защищенную после принятия ГК РФ кандидатскую диссертацию, а именно: Захаров Ю.Ю. Договор в пользу третьего лица в теории и хозяйственной практике: дис. … канд. юрид. наук. М., 2003.

284См., напр.: постановление Седьмого арбитражного апелляционного суда от 31.03.2010 № 17АП- 2366/2010-АК по делу № А50-35531/2009: «Вступление третьего лица в обязательство происходит не непосредственно в силу заключения договора в его пользу, а с момента выражения третьим лицом должнику намерения воспользоваться своим правом по такому договору…»

285См.: Брагинский М.И., Витрянский В.В. Договорное право. Кн. 1. Общие положения. 3-е изд. М., 2001.

286См.: Захаров Ю.Ю. Указ. соч. С. 56; Ковалевская Н.С. Договор в пользу третьего лица // Вестник ЛГУ. 1984. № 5. С. 101–104.

145

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

данного вопроса287. Если Г.Ф. Шершеневич, скорее, описывал логическую невозможность приобретения права помимо воли (что демонстрируют институты представительства, посредничество, наследование и т.п.), то упомянутые выше авторы указывают на необходимость волеизъявления, тем самым уничтожая самостоятельную ценность договора в пользу третьего лица.

Из нормы п. 2 ст. 430 ГК РФ следует, что право требования к должнику возникает после выражения третьим лицом согласия на вступление в права по договору. При этом его намерение воспользоваться правами из договора должно приобретать обратную силу так, как если бы его согласие было выражено в момент заключения договора в его пользу. Например, при заключении договора банковского вклада в пользу третьего лица очевидно, что третье лицо будет иметь право на начисление процентов на сумму вклада с момента заключения договора кредитором и банком, а не с момента выражения своего согласия воспользоваться правом требования.

Законодатель между тем не предусматривает механизм уведомления третьего лица о том, что в его пользу заключен договор. De lege ferenda разумно и справедливо, чтобы общим правилом считалось бы возложение обязанности по уведомлению третьего лица на должника, поскольку норма п. 2 ст. 430 ГК РФ требует, чтобы третье лицо сообщило о своем намерении воспользоваться правом требования именно должнику. Однако в отсутствие единообразной судебной практики и ясного регулирования данной проблемы законом для минимизации судебных споров представляется, что вопрос о том, на кого из сторон договора ложится обязанность уведомить третье лицо о заключении договора в его пользу, следует урегулировать самим договором или при наличии спора разрешать его, исходя из существа заключенного договора.

Одной из особенностей конструкции договора в пользу третьего лица в российском праве является предоставление согласно п. 1 ст. 430 ГК РФ третьему лицу лишь права требования об исполнении обязательства, но не иные выгоды (например, прощение долга), что в целом противоречит европейскому подходу288.

Норма п. 1 ст. 430 ГК РФ не требует, чтобы третье лицо было указано в договоре. Но оно должно быть определимо исходя из контекста отношений сторон, в противном случае нельзя считать, что воля сторон на заключение договора в пользу третьего лица согласована. Если третье лицо прямо не указано в самом договоре, стороны могут тем не менее предусмотреть порядок его определения в последующем или же этот порядок может основываться на предшествующих отношениях сторон.

Например, указание в договоре на то, что третьим лицом является сын кредитора, будет недостаточным, если у кредитора несколько сыновей (при этом возможно

287Интересной и в некотором смысле промежуточной является точка зрения Ю.А. Тарасенко о «несозревшем характере» прав третьего лица до выражения им согласия на присоединение к договору: автор считает, что права у третьего лица возникают все же в силу заключения договора, но до вышеуказанного момента они составляют, скорее, особую гарантию прав, нежели субъективное право. Однако термин «несозревшее право» все же описывает отсутствие обязательства.

288См.: п. 5.2.1 Принципов УНИДРУА, ст. II.-9:301 Модельных правил европейского частного права.

146

Свободная трибуна

представить себе договор в пользу любого из сыновей, который первым пожелает воспользоваться правом требования по такому договору). Если в договоре арендодателя с подрядчиком указано, что ремонтные работы осуществляются в пользу того арендатора, который будет занимать соответствующее ремонтируемое помещение на момент выполнения работы, следует исходить из того, что стороны предусмотрели достаточно ясный механизм определения третьего лица.

При этом норма п. 1 ст. 430 ГК РФ не регулирует вопрос о том, должно ли третье лицо существовать к моменту заключения договора в его пользу, ведь теоретически возможны сделки в пользу не родившихся детей или не зарегистрированных компаний. Думается, что такие соглашения должны допускаться.

Что касается прав кредитора по договору в пользу третьего лица, то в отличие от нормы ГК 1922 г. действующий ГК РФ содержит более ясное регулирование — кредитор приобретает право требования только с момента отказа третьего лица от своих прав. При этом высказывается мнение289, что норма п. 2 противоречит п. 4 ст. 430 ГК РФ290, так как позволяет заключить, что кредитор не вправе воспользоваться своим правом до заявления отказа третьим лицом291. Между тем на основании п. 2 ст. 430 ГК РФ можно сделать вывод, что для третьего лица до его присоединения к договору вообще отсутствует возможность влиять на содержание договора и, разумеется, если кредитор пожелает воспользоваться своим правом до выражения третьим лицом согласия присоединиться к договору, он вправе это сделать. Это неизбежное последствие теории акцептации, воплощенной в ГК.

Обращает на себя внимание то, что в каждой из немногочисленных работ, посвященных договору в пользу третьего лица в российском праве, говорится об интересе кредитора при заключении договора в пользу третьего лица. Так, Ю.Ю. Захаров полагает, что законодатель требует наличия интереса кредитора при заключении договора в пользу третьего лица, а также интереса третьего лица при присоединении к данному договору (со ссылкой на п. 2 ст. 1 ГК РФ), а в некоторых случаях наличие интереса является императивным требованием закона (например, в договоре страхования ответственности). С особой значимостью интереса в договоре в пользу третьего лица согласиться сложно. Интерес, даже в самом бытовом понимании, — это субъективное отношение лица к сложившимся жизненным обстоятельствам и т.п., т.е. за самим интересом всегда стоят какиелибо обстоятельства, на основании которых можно говорить об отсутствии или наличии правовой цели. Но право — это формальная объективная система; оно призвано, напротив, оградить личность от произвола обстоятельств, поэтому наличие субъективного права — это наличие интереса, но не наоборот. В договоре

289См.: Брагинский М.И., Витрянский В.В. Указ. соч.

290См.: п. 4 ст. 430: «В случае, когда третье лицо отказалось от права, предоставленного ему по договору, кредитор может воспользоваться этим правом, если это не противоречит закону, иным правовым актам и договору».

291См.: постановление ФАС Московского округа от 23.03.2000 № КГ-А40/975-00. По отказу в части см.: определение ВАС РФ от 18.12.2008 № 15708/08 по делу № А31-586/2008-22. О недопущении понимания молчания третьего лица как отказа от права требования см.: определение ВАС РФ от 09.06.2008 по делу № А09-2604/07-19.

147

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

в пользу третьего лица значение категории «интерес» имеет сугубо историческую природу, так как его присутствие или отсутствие в действительности описывается через характер отношений валюты. Использование категории «интерес» при рассмотрении договора в пользу третьего лица — это, скорее, изобретение новой сущности сверх необходимости.

Интересной точки зрения по праву договора в пользу третьего лица придерживается Ю.А. Тарасенко, который считает, что дестинатарий, присоединяясь к договору, приобретает также и «кредиторские обязанности, к которым относятся обязанности по соблюдению достигнутых договоренностей… таким образом, третье лицо получает все права стороны в договоре», что в конечном итоге превращает договор в пользу третьего лица в трехсторонний, «в котором, формирующие условия стороны связаны двусторонним, возмездным отношением»292. Более того, автор находит, что право третьего лица на присоединение к договору является секундарным293.

Думается, что понимание договора в пользу третьего лица как единой трехсторонней сделки излишне усложняет и без того не самую ясную конструкцию договора в пользу третьего лица. Сложно также согласиться с высказанным Ю.А. Тарасенко мнением, так как именно по договору в пользу третьего лица (не по обязательству, связывающему промиссара и дестинатария) третье лицо не формирует сделку, не участвует в ее заключении, а приобретает право требования по уже заключенной в его пользу сделке.

Отсутствие ясных представлений о договоре в пользу третьего лица в отечественной доктрине приводит также к неубедительным решениям на практике. Одним из таких можно считать постановление Президиума ВАС РФ от 01.12.2009 № 11320/09294.

Обстоятельства дела состоят в следующем. Покупатель и поставщик заключили договор, согласно которому поставщик обязуется заключить договор на перевозку груза и сопутствующие услуги (охрану груза в пути следования) за счет покупателя. Право собственности на груз переходит покупателю с момента передачи груза перевозчику. Поставщик исполнил договор, заключил договоры перевозки и охраны груза за счет покупателя. Договор перевозки был исполнен ненадлежащим образом (часть груза была похищена), и грузополучатель (покупатель) предъявил иск к лицу, осуществляющему охрану груза. Суды первой, апелляционной и кассационной инстанций квалифицировали договор, который постав-

292Тарасенко Ю.А. Указ. соч.

293Такое же мнение см.: Брагинский М.И., Витрянский В.В. Указ. соч. — Не вдаваясь в дискуссию о ценности данной категории субъективных прав в российском гражданском праве (подробнее об этом см.: Третьяков С.В. Формирование концепции секундарных прав в германской цивилистической доктрине (к публикации русского перевода работы Э. Зеккеля «Секундарные права в гражданском праве» // Вестник гражданского права. 2007. № 2. C. 253–270), стоит отметить, что признание права присоединения третьего лица к договору секундарным правом не объясняет его природу.

294Кроме данного постановления можно упомянуть также постановления Президиума ВАС РФ от 06.05.1997 № 6990/95, от 19.01.2010 № 12320/09, от 29.06.2010 № 2410/10.

148

Свободная трибуна

щик заключил с охранным предприятием, как договор, заключенный в пользу третьего лица (покупателя-грузополучателя). Дело было передано на рассмотрение Президиума ВАС как нарушающее единообразие судебной практики и не учитывающие того обстоятельства, что между грузополучателем и охранным предприятием не было договорных обязательств, поскольку, как указал суд, грузополучатель не представил доказательств, свидетельствующих о заключении договора охраны груза в его пользу. В мотивировочной части постановления ВАС РФ указал, что ответственность за сохранность груза перед грузополучателем несет грузоотправитель (поставщик), и поэтому невозможно удовлетворить иск грузополучателя к охранному предприятию.

В постановлении в связи с этим указывается, что в деле есть доказательства, подтверждающие соблюдение надлежащего оформления передачи груза грузоотправителем перевозчику, а также заключение грузоотправителем соответствующего договора с охранным предприятием, что означает, что право собственности на груз перешло к грузополучателю с момента передачи груза. Таким образом, Президиум ВАС РФ пришел к выводу, что грузоотправитель исполнил свои обязательства перед грузополучателем надлежащим образом, так как обеспечил сохранность груза на момент передачи и принял все меры, обеспечивающие сохранность груза в пути следования (пломбы и проч.), но в то же время указал, что именно поставщик, а не охранное предприятие несет перед покупателем ответственность за сохранность груза перед покупателем. Кроме того, в договоре перевозки и соглашении с охранным предприятием, как следует из судебных актов, отсутствует выраженная обязанность грузоотправителя обеспечивать сохранность груза в течение всего пути следования. Поэтому представляется, что возложение ответственности за пропажу груза на грузоотправителя не согласуется с действующим законодательством, так как грузоотправитель надлежащим образом исполнил свои обязательства по передаче груза перевозчику, чем снял с себя все правовые риски. Кроме того, такое решение содержит в себе внутреннее противоречие, поскольку грузоотправитель (он же поставщик) является обязанным лицом перед грузополучателем за передачу права собственности по договору поставки, но не по договору перевозки. Тем не менее, хотя суд установил, что фактически поставщик снял с себя все риски, связанные с повреждением груза в пути следования, именно поставщик отвечает за его сохранность перед покупателем.

Данное решение видится необоснованным по следующим причинам: в пути следования груз был в сфере контроля перевозчика (хотя считается, что груз был в сфере контроля охранного предприятия в соответствии со ст. 118 Устава железнодорожного транспорта РФ), а не грузоотправителя, который не мог ни оценить, ни предотвратить риски в отношении груза. В то же время возложение ответственности за сохранность груза на перевозчика (охранное предприятие) находится в причинной связи с тем обстоятельством, что за исполнение своих обязанностей он получает вознаграждение, т.е. это риск фактически в сфере контроля перевозчика.

Кроме того, в судебных актах по делу указано, что охранное предприятие ненадлежащим образом исполнило свое обязательство, следствием чего является

149

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

возникновение ответственности на его стороне. Аргумент о том, что покупатель является посторонним лицом и не состоит в договорной связи с ведомственным охранным предприятием, описывает формальную сторону, в то время как исполнение было направлено, очевидно, в пользу именно покупателя, так как, заключая договор перевозки (не имеет даже значения, за счет грузоотправителя или нет), грузоотправитель представлял интересы грузополучателя, а потому надлежащее исполнение договора поставки со стороны грузоотправителя, т.е. передача груза перевозчику, исключило возможность привлечения к ответственности поставщика (грузоотправителя) за несохранность груза в пути следования. При этом Президиум ВАС РФ в постановлении указал, что согласно договору с охранным предприятием поставщик имеет право требовать компенсацию за ненадлежащее исполнение договора в свою пользу. В действительности ненадлежащим исполнением со стороны охранного предприятия права грузоотправителя не затронуты, в то время как данное ненадлежащее исполнение стало причиной возникновения имущественного ущерба у покупателя.

В доктрине отечественного гражданского права господствует мнение, что договор перевозки, в котором грузоотправитель и грузополучатель не совпадают, понимается как договор в пользу третьего лица295, что обусловливает наличие притязания грузополучателя требовать исполнения в свою пользу. Перевозчик несет ответственность на началах риска и не отвечает за сохранность груза только при наличии непреодолимой силы. В то же время согласно ст. 118 Устава железнодорожного транспорта РФ перевозчик освобождается от ответственности за сохранность груза при наличии заключенного отправителем или получателем договора на сопровождение груза. Очевидно, такое решение должно свидетельствовать о том, что лицо, сопровождающее груз, несет ответственность перед получателем и отправителем на тех же началах, что и перевозчик. Таким образом, цель договора в рассматриваемом споре недвусмысленно позволила бы применить положения норм ст. 430 ГК РФ296. При этом в практике федеральных арбитражных судов округов297 встречались дела, когда суд квалифицирует то или иное отношение в зависимости от обстоятельств в качестве договора в пользу третьего лица, даже если в договоре не указано, что он заключен в пользу третьего лица298. Поэтому справедливо мнение О.Н. Садикова, высказанное по поводу обсуждаемого постановления, что при толковании договора необходимо исходить из содержания и цели договора299.

295Данное мнение высказывали, например, такие уважаемые ученые, как Б.Б. Черепахин, Б.Л. Хаскельберг, О.С. Иоффе.

296Конечно, необходимо учитывать, что распространение указанной практики в России в равной степени поставит вопрос о том, каким видом договора в пользу третьего лица является соглашение в данном конкретном случае, как и в первой половине ХХ в. в немецкой доктрине при попытках судов защитить третьих лиц, которым был причинен вред в результате исполнения договора.

297См.: постановление ФАС Северо-Кавказского округа от 05.08.2011 по делу № А63-10328/2010.

298Одно из таких дел не было принято в Президиум ВАС (см.: определение ВАС РФ от 21.09.2011 № ВАС12158/11).

299См.: Садиков О.Н. Ответственность охранного предприятия за несохранность груза. Толкование условий заключенного с ним договора // Комментарий судебно-арбитражной практики. Вып. 17 / под ред. В.Ф. Яковлева. М., 2010. С. 74–82.

150

Свободная трибуна

В заключение необходимо отметить, разработанная в римском праве максима alteri stipulari nemo potest оказала существенное влияние на развитие и формирование научных представлений о договоре в пользу третьего лица. Она не позволяла установить обязательство в пользу третьего лица, так как это шло вразрез со структурой римского обязательства из договора, предполагающего взаимность обязанностей или по меньшей мере наличие имущественного интереса, связывающего кредитора и должника.

Развитие концепции договора как обещания, основанного на клятве и верности данному слову, в Средние века оттеснило значимость взаимного предоставления по договору на второй план, в то время как спекуляции относительно нравственной основы обещания в рамках договора позволяли принудить должника

кисполнению договоров в пользу третьих лиц. Большую роль в распространении конструкции о приобретении прав третьими лицами посредством договора сыграло право народов (ius gentium). Развитие ius commune в отрыве от традиций классического римского права, а также потребности оборота в вовлечении третьих лиц в обязательство в качестве бенефициаров вынудили науку обратиться

кпоиску догматического обоснования конструкции договора в пользу третьего лица на основе сходных с договором в пользу третьего лица механизмов, разработанных римской юриспруденцией. На основе анализа текстов римского права были выработаны теории, позволяющие обосновать правонаделение третьих лиц, однако ни одна из них не позволяла достичь желаемого результата — обоснования прав третьего лица, приобретающего их не посредством фикции цессии и без распоряжения о передаче полномочий. Кроме того, данные теории не давали оснований считать договор в пользу третьего лица самостоятельной единицей права, так как лишь повторяли осмысленные ранее концепции цессии и представительства.

Исследование обещания в пользу третьего лица на основе разрыва с традицией римского права сделало возможным сформировать представление о конструкции договора в пользу третьего лица, согласно которой третье лицо приобретает требование непосредственно волей сторон из договора, участником которого оно не является, поскольку это его не отягощает, а, напротив, составляет для него пользу.

В дальнейшем данная концепция дала жизнь доктрине договора с охранительным действием в отношении третьего лица. При этом если, как отмечают ученые в Германии, такое расширение сферы договорного права стало возможным ввиду отсутствия принципа генерального деликта, то в других европейских странах применение данной концепции аргументируется соображениями природы обязательств, создаваемых такими соглашениями.

Подход стран общего права в отношении этого вопроса обширно критиковался континентальными юристами за господство доктрины privity of contract. Тем не менее именно страны общего права вполне осознавали необходимость конструкции, обеспечивающей наделение правами третьих лиц без дополнительных формальностей. Так, в общем праве впервые на практике была реализована концепция договора страхования в пользу выгодоприобретателя, которая позднее выступила одной из причин кодификации положений о договоре в пользу

151

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

третьего лица в континентальных правопорядках. При этом можно отметить бóльшую последовательность общего права в вопросе защиты прав лиц при возникновении ущерба в результате ненадлежащего исполнения договора, стороной которого они не являются.

Доктрина охранительного действия договора в пользу третьего лица, несмотря на свое широкое обсуждение в доктрине европейского права, пока не получила отражение ни в Принципах УНИДРУА, ни в Принципах европейского договорного права (PECL), ни в Модельных правилах европейского частного права (DCFR), ни в других актах гармонизации частного права300.

Подход российского права в отношении договора в пользу третьего лица отличается значительной спецификой как в вопросе момента возникновения прав третьего лица, так и в отношении возможности распространения положений о договоре в пользу третьего лица на лиц, не указанных в качестве третьих лиц в договоре. Можно констатировать необоснованное ограничение применения данной конструкции в российской практике, хотя договор в пользу третьего лица является востребованным инструментом в других странах.

Возвращаясь к вопросу о сущности рассматриваемой конструкции, заметим: думается, что приобретение прав третьим лицом по договору в его пользу все же невозможно доказать, не прибегая к фикции цессии и наличия полномочий на стороне промиссара. Любопытно, что нормы, применяемые в отношении соглашений в пользу третьего лица, имеют большое сходство с нормами о порядке заключения договоров и представительстве. Однако это не умаляет достоинств рассматриваемой конструкции, тем более, как отмечают ученые, договор в пользу третьего лица является сравнительно молодой концепцией и не все представления о нем устоялись в науке и на практике301, что говорит о практической значимости и научной целесообразности дальнейшего изучения данного института.

References

Alekseev S.S., Asoskov A.V., Buzanov V.Yu. et al. Problems of the Development of Private Law: V.S. Yem Commemorative Papers [Problemy razvitiya chastnogo prava: sb.st. k yubileyu V.S. Ema], ed. by E.A. Sukhanov, N.V. Kozlova. Moscow, Statut, 2011. 559 p.

Basedow J., Hopt K.J., Zimmermann R., Stier A., eds. Max Planck Encyclopedia of European Private Law. Oxford, OUP, 2012. 2022 p.

Bayer W. Der Vertrag zugunsten Dritter: Neuere Dogmengeschichte — Anwendungsbereich — Dogmatischу Strukturen. Tuebingen, J.C.B. Mohr (Paul Siebeck), 1995. 436 s.

300См.: Max Planck Encyclopedia of European Private Law. Oxford, 2012. P. 387; Principles, Deﬁnitions and Model Rules of European Private Law Draft Common Frame of Reference (DCFR).

301См.: Schermaier M.J. Schatten des Gemeines Rechts? Moderne Entscheidung beim Vertrag zugunsten Dritter // Recht als Erbe und Aufgabe. Heinz Holzhauer zum 21. April 2005. S. 409.

152

Свободная трибуна

Beseler G. System des gemeinen deutschen Privatrechts. Bd. II. Leipzig, Weidmannsche Buchhandlung, 1853. 436 s.

Betti E. Vertraege zugunsten Dritter. Rechtsgeschichtliches und Rechtsvergleichendes by Gerhard Wesenberg. Gnomon. Muenchen, Verlag C.H.Beck, 1950. S. 169–175.

Bohlen F.H. Fifty Years of Torts. Harv. L. Rev. 1937. Vol. 50.

Braginskiy M.I., Vitryanskiy V.V. Contract Law. General Provisions [Dogovornoe pravo. Obschie polozheniya]. Book 1. 3rd ed. Moscow, Statut, 2001. 848 p.

Brinz A., von. Lehrbuch der Pandekten. 2. Aufl. Band 4. Erlangen [u.a.], 1895. 159 s.

Bucher E. Schweizerisches Obligationenrecht, Allgemeiner Teil (ohne Deliktsrecht). 2. Aufl. Zurich, Schulthess, 1988. 743 s.

Buchka H., von. Die Lehre von der Stellvertretung bei Eingehung von Vertraegen. Rostock — Schwerin, Stiller, 1852. 121 s.

Busch F.B. Doctrin und Praxis ueber die Gültigkeit von Vertraegen zu Gunsten Dritter. Heidelberg, Mohr, 1860. 139 s.

Butovskiy A.N. Contracts in Favour of Third Parties [Dogovory v polzu tret’ikh lits]. The Journal of the Ministry of Justice [Zhurnal Ministerstva yustitsii]. 1910. No. 12. P. 1–33.

Bydlinski F. Vertragliche Sorgfaltspflichten zugunsten Dritter. JBl. 1960. S. 359.

Caemmerer E., von. Vertraege zugunsten Dritter, in: Festschrift fuer Franz Wieacker zum 70. Geburtstag, hrsg. von O. Behrends. Goettingen, Vandenhoeck & Ruprecht. 1978.

S. 311–324.

Canaris C.-W. Ansprueche wegen positiver Forderungsverletzung und Schutzwirkung fuer Dritte bei nichtigen Vertraegen. Zugleich ein Beitrag zur Vereinheitlichung der Regeln ueber die Schutzpflichtverletzungen. JZ. 1965. S. 475–482.

Canaris C.-W. Schutzwirkungen zugunsten Dritter bei «Gegenlaeufigkeit» der Interessen. JZ. 1995. S. 441–446.

Chashkova S.Yu. Contractual Obligations under Russian Family Law: A Summary of PhD Thesis in Law: A Summary of PhD Thesis in Law [Sistema dogovornykh obyazatelstv v rossiiskom semeinom prave: avtoref. dis. … kand. yurid. nauk]. Moscow, 2004. 25 p.

Danilova E.N. Liability for the Acts of Third Parties in the Performance of a Contract [Otvetstvennost’ za deistviya tret’ikh lits, uchastvuyuschikh v ispolnenii dogovora], in: Law Workshop Papers [Trudy slushatelei. Yuridicheskiy seminariy]. Moscow, 1913. P. 109–164.

Dondorp H. The Reception of INSTITUTES 3.19.19 in France, in: Ex iusta causa traditum; Essays in Honour of Eric H. Pool. Pretoria, University of South Africa, 2005. P. 59–68.

Dozhdev D.V. A Textbook on Roman Private Law [Rimskoe chastnoe pravo: uchebnik], ed. by V.S. Nersesyants. Moscow, Norma, 2011. 784 p.

Dubovutskiy Yu. Contracts in Favour of a Third Party [Dogovory v polzu tret’ego litsa]. The Law Herald of Moscow Legal Association [Yuridicheskiy vestnik Moskovskogo yuridicheskogo obschestva]. 1885. No. 6–7.

Eickels Y., van. Die Drittschutzwirkung von Vertraegen. 1. Auflage. Baden-Baden, Nomos, 2005. 306 s.

Ernst G.C. Die Drittwirkung von Schuldverhältnissen aus zusammenhaengen und kollidirende Vertraegen nach der franzoesischen, schweizerischen und deutschen Judikatur und Rechtlehre: Inaugural Dissertation. Detmold, 1963. 280 s.

153

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Everding K-F. Die Dogmengeschichte Entwicklung der Stellvertretung in 19. Jahrhundert: Diss. iur. Muenster, 1951.

Fikentscher W. Schuldrecht. Allgemeiner Teil. 9 Auflage. Berlin, 1977. 725 s.

Flume W. Rechtsakt und Rechtsverhaeltnis. Paderborn, 1990. 82 s.

Fogelson Yu.B., Efremova M.D. Contracts in Favour of a Third Party: Undogmatic Research [Dogovory v polzu tret’ego litsa: opyt nedogmaticheskogo issledovaniya]. Moscow, Norma, 2014. 192 p.

Gareis C. Die Vertraege zu Gunsten Dritter. Wuerzburg, A. Stubers Buchhandlung, 1873. 294 s.

Gernhuber J. Drittwirkung im Schuldverhaeltnis kraft Leistungsnaehe. Festschrift fuer Arthur Nikisch. Tuebingen, Mohr, 1958. S. 249–274.

Gierke O., von. Deutsches Privatrecht Leipzig [u.a.], 1895. 895 s.

Goeschen J.F.L. Vorlesungen ueber das gemeine Civilrecht. Band 2.2: Obligationenrecht. Goettingen, Vandenhoeck und Ruprecht, 1839. 716 s.

Grotsius H. On the Law of War and Peace [O prave voiny i mira]: Репринт с изд. 1956 г. Moscow, Ladomir, 1994. 868 p.

Hallebeek J. Contacts for a Third-Party Beneficiary: A Brief Sketch from the Corpus Iuris to PresentDay Civil Law. Fundamina: a Journal of Legal History. 2007. No. 13-2. P. 11–32.

Hallebeek J., Dondorp H. Contracts for a Third-Party Beneficiary: a Historical and Comparative Account. Leiden — Boston, Martinis NIJHOFF Publishers, 2008. 171 p.

Hausmaninger H., Selb W. Roemisches Privatrecht. Wien, Boehlau, 2001. 528 s.

Hellwig K. Die Vertraege auf Leistung an Dritte. Leipzig, Neudr. d. Ausg., 1899. 682 s.

Ioffe O.S. Law of Obligations [Obyazatelstvennoe pravo]. Мoscow, Yuridicheskaya literatura, 1975. 880 p.

Jhering R., von. The Interest and Right [Interes i pravo]. Yaroslavl’, Tipografiya gub. zem. upravy, 1880. 300 p.

Jhering R., von. Die Reflexwirkung oder die Rueckwirkung rechtlicher Thatsachen auf dritte Personen, in: Jahrbuecher fuer Dogmatik des heutigen roemischen und deutschen Privatrechts. Bd. X. 1871. S. 1–52.

Kaser M. Das Roemische Privatrecht. Ab. I. Muenchen, C.H. Beck, 1971. 518 s.

Kaser M. Zur Interessenbestimmen bei den sog. unechten Vertraegen zugunsten Dritter, in: Roemische Rechtsquellen und angewandte Juristenmethode. Wien — Koeln, Boehlau, 1986. 424 s.

Kazantsev L.N. Unrestricted Representation under Roman Civil Law [Svobodnoe predstavitelstvo v rimskom grazhdanskom prave]. Kiev, Universitetskaya tipografiya, 1884. 128 p.

Klass G. Contract Law in the USA. The Hague, Wolters Kluwer, 2010. 296 p.

Koetz H. EuropaeischesVertragsrecht. Tuebingen, Mohr Siebeck, 2015. 535 s.

Koetz H. The Doctrine of Privity of Contract in the Context of Contracts Protecting the Interests of Third Party. Tel Aviv U. L. Stud. 1990. No. 10.

Kovalevskaya N.S. Contracts in Favour of Third Parties [Dogovor v polzu tret’ego litsa]. The Herald of Leningrad State University [Vestnik LGU]. 1984. No. 5. P. 101–104.

Koziol H. Oesterreichisches Haftpflichtrecht II (2nd). Wien, Manz. 1984. 618 s.

154

Свободная трибуна

Kuemmeth K.W. Die dogmatische Begründung des Rechtsinstituts des Vertrages mit Schutzwirkung zugunsten Dritter: Inaugural-Dissertation. Wuerzburg, 1976. 235 s.

Larenz K. Lehrbuch des Schuldrechts Band I: Allgemeiner Teil. Muenchen, C.H. Beck, 1987.

Larenz K. Lehrbuch des Schuldrechts. Allgemeiner Teil. Muenchen, C.H. Beck, 1957. 335 s.

Larenz K. Zur Schutzwirkung eines Schuldvertrages gegenueber dritten Personen. NJW. 1960. S. 77–81.

Lorenz W. Das Problem der Haftung fuer primaere Vermoegensschaeden bei der Erteilung einer unrichtiger Auskunft, in: Festschrift fuer Karl Larenz zum 70. Geburtstag. Muenchen, С.H. Beck, 1973. S. 575–620.

MacIntyre M.M. Third Party Rights in Canadian and Eglish Law. 2 U. Brit. Colum. L. Rev. 1964–1966. P. 103–112.

Markesinis B., Unberath H., Johnston A. The German Law of Contract: A Comparative Treatise. 2nd ed. Owford and Portland, Oregon, 2006. 979 p.

Marsh P.D.V. Comparative Contract Law: England, France, Germany. Gower, 1994. 300 p.

Matiyaschuk S.V. Contractual Relationships in Heat and Power Supply: Theoretical and Practical Issues [Dogovornye formy otnosheniy po snabzheniyu potrebitelei teplovoi i elektricheskoi energiey: voprosy teorii i praktiki]. Russian Justice [Rossiiskaya yustitsiya]. 2012. No. 2.

P. 47–51.

Medicus D., Lorenz S. Schuldrecht I: Allgemeiner Teil. Muenchen, C.H. Beck, 2012. 454 s.

Meyer D.I. The Russian Civil Law [Uchebnik russkogo grazhdanskogo prava]. Saint Petersburg, 1853. 742 p.

Muehlenbruch Ch.F. Die Lehre von der Cession der Forderungsrechte. 3, sehr veraend. und verm. Aufl. Greifswald, Craft Mauritius, 1836. 632 s.

Mullov P.A. Cassation Review on Civil Law Issues [Kassatsionnaya praktika po grazhdanskim voprosam]. Civil and Criminal Law Journal [Zhurnal grazhdanskogo i ugolovnogo prava]. 1877. Book 5. P. 95–156.

Nersesov N.O. The Concept of Voluntary Representation in Civil Law [Ponyatie o dobrovolnom predstavitelstve v grazhdanskom prave]. Moscow, Tipo-litografiya I.I. Smirnova,

1878. 180 p.

Nersesyants V.S. The History of Political and Legal Doctrines [Istoriya politiko-pravovykh ucheniy]. Moscow, Norma, 2004. 736 p.

Newman R.H. The Doctrine of Privity of Contract: The Common Law and the Contracts (Privity) Act 1982. Auckland U. L. Rev 1. 1983. P. 393–360.

Nolken A. Contracts in Favour of Third Parties [Dogovory v polzu tret’ikh lits]. Saint Petersburg, Tipografiya Imperatorskoi Akademii Nauk, 1885. 147 p.

Novitskaya A.A. The Doctrine of Synallagmatic Contract in Roman Law. Labeo’s Approach [Uchenie o sinallagmaticheskom dogovore v rimskom prave. Kontrakt Labeona]. Civil Law Review [Vestnik grazhdanskogo prava]. 2013. No. 2. P. 20–59.

Novitskiy I.B., Lunts L.A. A General Theory of Obligations [Obschee uchenie ob obyazatelstve]. Moscow, Gos. izd. yurid. lit, 1950. 416 p.

Oertmann P. Schaedigungen Dritter aus Vertragsverletzung. Leipziger Zeitschrift fuer Deutsches Recht. 1931.

155

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Orshanskiy I.G. Cassation Review on Civil Law Issues [Kassatsionnaya praktika po voprosam grazhdanskogo prava]. Civil and Criminal Law Journal [Zhurnal grazhdanskogo i ugolovnogo prava]. 1875. Book 5. P. 195–253.

Palandt. Buergerliches Gesetzbuch: Kommentar. 70., neubearbeitete Auflage. Muenchen, C.H. Beck, 2011. 3085 s.

Parapatits F. Der Vertrag zugunsten Dritter. Wien, Manzsche Verlagsund Universitaetsbuchhandlung, 2011. 288 s.

Pereterskiy I.S. Annotated Guide to the RSFSR Civil Code. Iss. V. Transactions. Contracts [Nauchnoprakticheskiy kommentariy Grazhdanskogo kodeksa RSFSR. Vyp. V. Sdelki. Dogovory]. Moscow, N.K.Yu RSFSR, 1929. 84 p.

Pobedonostsev K.P. Civil Law Handbook. Part Three: Contracts and Obligations [Kurs grazhdanskogo prava. Chast’ tret’ya: dogovory i obyazatelstva]. Мoscow, Statut, 2003. 622 p.

Pothier R. A Treatise on the Law of Obligations or Contracts. London, A. Starachan, 1806. 717 p.

Pukhta G.F. Roman Civil Law Handbook [Kurs rimskogo grazhdanskogo prava]. Vol. I. Moscow, Izdanie F.N. Plevako, 1874. 550 p.

Ryasentsev V.A. Representation and Transactions in the Modern Civil Law [Predstavitelstvo i sdelki v sovremennom grazhdanskom prave]. Moscow, Statut, 2006. 603 p.

Sadikov O.N. Private Security Company’s Liability for the Loss of Cargo. Interpretation of Security Contract Terms and Conditions [Otvetstvennost’ okhrannogo predpriyatiya za nesokhrannost’ gruza. Tolkovanie usloviy zaklyuchennogo s nim dogovora], in: Commentary to Commercial Litigation [Kommentariy sudebno-arbitrazhnoi praktiki], ed. by V.F. Yakovleva. Iss. 17. Moscow, Yuridicheskaya literatura, 2010. P. 74–82.

Savigny F.C., von. Das Obligationenrecht als Teil des heutigen roemischen Rechts. Berlin, Veit und Camp, 1853. 322 s.

Schermaier J.M. Contracts for the Benefit for a Third Party in German Law, in: Ius quaesitum tertio. A Comparative and Historical Introduction to the Concept of Third Party Contracts. Berlin, Duncker & Humblot, 2008. P. 289–330.

Schermaier M.J. Schatten des Gemeines Rechts? Moderne Entscheidung beim Vertrag zugunsten Dritter. Recht als Erbe und Aufgabe. Heinz Holzhauer zum 21. April 2005. Berlin, Erich Schmidt. S. 395–409.

Schlossmann S. Der Besitzerwerb durch Dritte nach roemischen und heutigem Rechte: ein Beitrag zur Lehre von der Stellvertretung. Leipzig, Breitkopf & Haertel, 1881. 175 s.

Schmalzbauer W. Drittwirkung verpflichtender Vertraege. Diss. Regensburg, 1982.

Schmidlin B. Rechtregeln. Wien, Boehlau, 1970. 221 s.

Shershenevich G.F. The Russian Civil Law [Uchebnik russkogo grazhdanskogo prava]. Мoscow, Izd. Br. Bashmakovykh, 1912. 948 p.

Spruill J.A. Privity of Contract as a Requisite for Recovery on Warranty. N.C. L. Rev. 1940–1941. Vol. 19. P. 551–567.

Tarasenko Yu.A. Contracts in Favour of Third Parties: Characteristics of the Legal Construction [Dogovor v polzu tret’ikh lits: osobennosti pravovoi konstruktsii], in: Rozhkova M.A., ed. Transactions: Theoretical and Practical Issues: Collected Papers [Sdelki: problem teorii i praktiki: sb. st.]. Moscow, Statut, 2008. P. 298–309.

156

Свободная трибуна

Thibaut A.F.J. Ueber die Notwendigkeit eines allgemeinen buergerlichen Rechts in Deutschland. Heidelberg, Robr und Zimm, 1814. 67 s.

Treitel G. The Law of Contact. 11th ed. London, Sweet & Maxwel, 2004. 1117 p.

Unger J. Die Vertraege zu Gunsten Dritter, in: Jahrbuecher fuer die Dogmatik des heutigen roemischen und deutschen Privatrechts. Bd. 10. Jena, Mauke, 1871. S. 1–119.

Vinogradov P.G. Roman Law in Medieval Europe [Rimskoe pravo v srednevekovoi Evrope]. Moscow, Izdatelstvo Kartseva, 1910. 99 p.

Waechter K.G. Pandekten. Teilband. II. Leipzig, Breitkopf und Haertel, 1880. 594 s.

Wieacker F. History of Private Law in Europe. Oxford, Clarendon Press, 2003. 528 p.

Windscheid B. Lehrbuch des Pandektenrechts. Bd. II. 1. Aufl. Duesseldorf, Verlagsbuchhandlung von Julius Buddeus, 1865. 323 s.

Windscheid B. Lehrbuch des Pandektenrechts. Bd. II. 5. Aufl. Stuttgart, 1879. 944 s.

Wolfson F. Textbook on Civil Law. Part. 1 [Uchebnik grazhdanskogo prava. Ch. 1]. Moscow, N.K.Yu. RSFSR, 1926. 113 p.

Yuen M. Absent Privity of Contract: Contractors may not Recover Economic Damages caused by an Architect’s Negligence. 60 U. Cin. L. Rev. 565, 1991.

Zakharov Yu.Yu. Contracts in Favour of a Third Party in Theory and Economic Practice: A PhD Thesis in Law [Dogovor v polzu tret’ego litsa v teorii i khozyaustvennoi praktike: dis. … kand. yurid. nauk]. Moscow, 2003. 152 p.

Ziegler H.-B. Vertraege mit Schutzwirkung zugunsten Dritter. Marburg (Lahn), Univ. Diss., 1978. 88 s.

Zimmermann R. The Law of Obligations: Roman Foundations of the Civilian Tradition. Kenwyn, Juta & Co., Ltd, 1990. 1241 p.

Zorin N.A. Contracts in Favour of a Third Party under English Civil Law [Dogovor v polzu tret’ego litsa v angliyskom grazhdanskom prave]. Legislation and Economics [Zakonodatelstvo i ekonomika]. 2008. No. 10. P. 73–83.

Zweigert K., Koetz H. An Introduction to Comparative Private Law [Vvedenie v sravnitelnoe pravovedenie v sfere chastnogo prava]. Vol. II. Moscow, Mezhdunarodnye otnosheniya, 1998. 480 p.

Information about the author

Ekaterina Bibikova — Attorney-at-Law, Master of Law (Russian School of Private Law) (119017 Russia, Moscow, Kadashevskaya nab., 14, bld. 3; e-mail: ek.bibikowa@yandex.ru).

157

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Дарья Сергеевна Петрова

юрист компании LexKledere Consulting, г. Санкт-Петербург

Тщетность цели договора как частный случай тщетности договора по английскому праву

В статье проанализирована тщетность цели договора (frustration of purpose) как одно из оснований для применения английской доктрины frustration of contract (доктрины тщетности договора). Автор рассматривает «коронационные» дела, положившие начало формированию концепции frustration of purpose, и выводит на их основе признаки тщетности цели договора по английскому праву. На базе анализа сложившейся английской практики в статье оцениваются потенциально возможные сферы применения концепции тщетности цели договора. В частности, автор рассматривает случаи введения ограничений на импорт и экспорт товаров, а также последующее изменение правового режима недвижимости сквозь призму английской доктрины тщетности договора.

Ключевые слова: доктрина frustration of contract, тщетность договора, договор,

цель договора, тщетность цели договора

158

Свободная трибуна

Daria Petrova

Lawyer at LexKledere Consulting, Saint-Petersburg

Frustration of Purpose as the Special Case of Frustration of a Contract in English Law

The article analyses the frustration of purpose as the ground for application of the English doctrine of frustration of contract. The author considers the Coronation cases that started the history of the doctrine of frustration. Thus the author identifies the features of frustration of purpose in English law. Relying on the actual English case law the article explores the potential scope of application for the doctrine of frustration of purpose. In particular, the author analyses the cases of import and export restrictions as well as the subsequent change to the real property regime in the light of the English doctrine of frustration of contract.

Keywords: doctrine of frustration of contract, contract, purpose of contract, frustration of purpose

Английскую доктрину frustration of contract можно назвать комплексной правовой концепцией, объединяющей в себе несколько различных по своей правовой природе институтов. Тщетность договора в английском праве может наступить в результате (1) невозможности исполнения, (2) незаконности исполнения

и (3) тщетности цели договора.

Тщетность цели договора имеет место, когда его исполнение в новых внешних обстоятельствах физически возможно, однако не только крайне невыгодно и экономически нецелесообразно, но и не приведет к достижению цели договора1. Цель договора из-за изменения обстановки не может быть достигнута, а значит, исполнения, даже и произведенные сторонами сделки, уже не будут приводить к тому балансу их имущественных интересов, который должен был быть достигнут по результатам такого исполнения договора, если бы изменения внешних обстоятельств не произошло. При таком положении дел задачей суда становится отграничение обычных невыгодных договоров от договоров, которые стали не просто невыгодными для сторон, а прекратились ввиду тщетности цели.

В последнее время обращение к концепции тщетности цели договора становится все более частым, так как экономические и политические изменения оказывают непосредственное влияние на экономическую сферу — на заключенные договоры, которые под влиянием внешних факторов все чаще и чаще становятся не просто невыгодными, а приобретают, по сути, иное содержание и устанавливают иной баланс имущественных интересов, а потому теряют смысл и более не представляют никакой ценности по крайней мере для одной из сторон2. Примени-

1См.: Momberg Uribe R.A. The E ect of a Change of Circumstances on the Binding Force of Contracts: Comparative Perspectives. N.Y., 2011. P. 147.

2См.: Smith G.B., Hall T.J. The Frustration of Purpose Doctrine Is Alive and Well // New York Law Journal. 2011. October. P. 1–2.

159

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

тельно к английской теории frustration of purpose нельзя говорить о том, что ввиду последующих непредвиденных обстоятельств исполнение договорных обязательств становится невозможным. Наоборот, физическое исполнение обязательства стороной договора при возникновении тщетности цели возможно, однако, повторим, оно становится для нее бессмысленным и не представляет никакой ценности.

«Коронационные» дела

Возникновение концепции frustration of purpose традиционно связывается с серией так называемых коронационных дел, рассмотренных английскими судами в начале ХХ в. Ключевым и одним из первых дел, где была эффективно применена эта доктрина, стал прецедент Krell v. Henry3.

В этом деле спор между истцом и ответчиком возник в связи с заключением ими договора аренды квартиры. Эта квартира была расположена таким образом, что из ее окон можно было наблюдать процесс коронации Эдварда VII, которая должна была состояться в те даты, на которые квартира и была арендована. Однако само соглашение не содержало указания на возможность увидеть коронацию как на цель найма помещения. Арендатор уплатил арендодателю треть наемной платы в качестве аванса, остальная часть арендной платы должны была быть передана за два дня до даты коронации. Однако сразу после уплаты первой части авансового платежа выяснилось, что коронация отменяется из-за болезни Эдварда VII. Арендатор посчитал, что так как коронация не состоялась, а значит, квартиру он не смог использовать для предполагавшейся цели, то он не должен уплачивать арендодателю оставшуюся часть арендной платы. Арендодатель же полагал, что платеж должен был быть произведен, и обратился с соответствующим иском в суд.

Применительно к описанным фактическим обстоятельствам не было невозможности исполнения, препятствующей сторонам исполнить принятые на себя договорные обязательства. Наоборот, арендатор мог пользоваться квартирой, она была в его полном распоряжении в согласованные сторонами даты. Однако после отмены коронации арендатор утратил всякий интерес к найму квартиры, и договор стал для него бессмысленным, не имеющим никакой ценности.

В этом деле именно коронация была признана основанием заключенного договора (the basis of the contract), без таковой спорный договор аренды не был бы заключен сторонами. Обосновывая прекращение заключенного договора ввиду frustration of purpose, Апелляционный суд со ссылкой на принятое несколькими годами раньше дело4 расширяет сферу применения доктрины тщетности договора. Условием, подразумеваемым при заключении договора, может быть не

3См.: Krell v. Henry [1903] 2 K.B. 740.

4См.: Nickoll v. Ashton [1901] 2 K.B. 126.

160

Свободная трибуна

только существование человека или вещи (что было признано в деле Taylor v. Caldwell5), но и продолжение существования «выраженных условий или определенного состояния дел, составляющих основание договора и существенных для его исполнения»6.

Внешняя обстановка, значимая для исполнения договора, и подразумеваемое сторонами ее сохранение вплоть до момента исполнения теперь приобретают правовое значение: изменение таких внешних условий может при определенных условиях прекратить договор. Причем английский суд отмечает, что «не требуется, чтобы такое состояние дел было прямо выражено, достаточно, чтобы в силу внешнего свидетельства такое состояние предполагалось сторонами в качестве основания договора, и то, что событие, вызвавшее невозможность такого характера, не могло быть разумно предвидимо сторонами в момент заключения договора»7.

Такое подразумеваемое сторонами сохранение внешней обстановки (т.е. прохождение коронации в известные даты) в некоторой мере влияет на саму природу договора, изменяя ее. Английский суд признает, что заключенный сторонами договор был не просто договором аренды квартиры, это был договор, «предоставляющий право пользоваться комнатами для строго определенной цели и ни для какой иной» (It was not a demise of the rooms, or even an agreement to let and take the rooms. It is a licence to use rooms for a particular purpose and none other)8.

Вместе с тем сам предмет заключенного договора, по мнению английских судей, применительно к рассматриваемой ситуации также обладает спецификой: это не просто индивидуально-определенная квартира, это квартира, из окон которой можно было наблюдать процесс коронации9. И этот факт — специфика предмета договора, был не только известен его сторонам, он очень четко осознавался ими при вступлении в сделку и влиял на условия таковой (в частности, на размер арендной платы).

В другом «коронационном» деле Herne Bay Steamboat Co. v. Hutton10, решение по которому было вынесено несколькими днями ранее решения по делу Krell v. Henry, ответчик нанял корабль на определенные даты, чтобы совершить круиз и увидеть

5См.: Taylor & Anor v. Caldwell & Anor [1863] EWHC QB J1, 3 B & S 826, 122 ER 309. Подробнее о деле см.: Петрова Д.С. Доктрина Frustration of Contract: ее сфера действия, признаки и последствия тщетности договора по английскому праву // Вестник экономического правосудия РФ. № 10. 2017. С. 120.

6См.: Krell v. Henry [1903] 2 K.B. 740.

7Ibid. См. также: McElroy R.G., Glanville W. The Coronation Cases — I // The Modern Law Review. 1941. Vol. 4. Iss. 4. P. 251–252.

8Krell v. Henry [1903] 2 K.B. 740.

9См.: Wladis J.D. Common Law and Uncommon Events: The Development of the Doctrine of Impossibility of Performance in English Contract Law. Georgetown Law Journal. Vol. 75. 1987. P. 1613–1614.

10	См.: Herne Bay Steamboat Co. v. Hutton [1903] 2 K.B. 683.

161

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

военно-морской парад, приуроченный к коронации Эдварда VII. Эта цель была прямо предусмотрена в тексте соглашения. Однако последовала отмена коронации, ввиду чего также был отменен и военно-морской парад. Ответчик отказался платить пароходной компании оставшуюся часть цены договора, что повлекло обращение последней в суд.

Английский суд в этом деле принял сторону истца, указав, что в данной ситуации не было тщетности цели договора. Этот вывод был основан на двух ключевых аргументах. Во-первых, военно-морской парад нельзя было посмотреть, но совершение круиза в согласованные даты осталось реальным. Поэтому говорить о недостижимости цели договора не представляется возможным. Частичная невозможность достижения цели договора не влечет применение концепции frustration of purpose. Более того, в такой ситуации не происходит полного отпадения встречного предоставления (total failure of consideration), что также не позволяет вести речь о прекращении договора. Во-вторых, арендованный ответчиком корабль не отличался какими-либо особыми свойствами, выполнить условия спорного договора теоретически могло любое иное судно. Поэтому в данном деле не мог бы быть эффективно применен довод о специфике предмета договора, как это было в деле Krell v. Henry11.

Английский суд не посчитал возможным квалифицировать применительно к обстоятельствам дела Herne Bay Steamboat Co. v. Hutton цель сторон договора (возможность посмотреть военно-морской парад) как его основание. Даже ссылка в самом тексте договора на просмотр парада как на его цель не повлияла на конечный вывод английского суда, поскольку последний посчитал, что указание на цель найма корабля было не чем иным, как просто подробным описанием предмета договора, характеристикой круиза, который должен был состояться. Иными словами, так называемая цель заключения договора в данной ситуации не имела правового значения и выступала лишь мотивом к его заключению спорного договора12.

Необходимо, с нашей точки зрения, также обратить внимание и на то, что цена договора, ставшего предметом судебной оценки в деле Herne Bay Steamboat Co. v. Hutton, была приблизительно на 150% выше, чем цена, взимаемая за аналогичные круизы в обычной обстановке (т.е. как если бы коронация не проводилась в принципе). Если же мы анализируем дело Krell v. Henry, то применительно к его фактическим обстоятельствам цена найма квартиры при наличии возможности посмотреть коронацию и при отсутствии таковой различалась в разы. Это обстоятельство также, вероятно, не могло не повлиять на принятие конкретных решений по указанным делам. Тем не менее когда в английской теории заходит речь о при-

11Здесь, однако, необходимо отметить, что литературе против данного тезиса выдвигается следующий контраргумент: корабль, действительно, не обладал какими-либо особенностями, позволяющими использовать только его и никакой другой корабль для целей договора. Но и в отношении дела Krell v. Henry можно выдвинуть тот же самый довод: арендуемая квартира также не обладала какой-либо спецификой, для целей договора могла быть пригодна любая иная квартира, имеющая окна, выходящие на улицу Pall Mall (маршрут движения коронации) (подробнее см.: McElroy R.G., Glanville W. Op. cit. P. 254).

12См.: Treitel G.H. The law of contract. 13th ed. London, 2011. P. 942–943.

162

Свободная трибуна

чинах принятия различных решений по делам со схожей фактологией, то главными факторами непризнания договора прекратившимся ввиду его тщетности в деле Herne Bay Steamboat Co. v. Hutton английские юристы указывают именно (1) факт частичного отпадения цели договора в этом деле, в отличие от прецедента Krell v. Henry, (2) неотпадение встречного предоставления и (3) отсутствие индивидуальной специфики предмета договора, позволившей бы только определенному судну и никакому другому совершить согласованный в договоре круиз13. Различия в ценах договоров (согласованных в спорных договорах и средних взимаемых при сравнимых обстоятельствах) применительно к двум ключевым «коронационным» делам не рассматриваются в английской доктрине как обстоятельство, обусловившее принятие противоположных решений по делам с в целом похожими фактическими обстоятельствами.

Именно два рассмотренных дела (Krell v. Henry и Herne Bay Steamboat Co. v. Hutton) имеют решающее значение для определения характеристик оснований применения концепции frustration of purpose. К таким условиям, наличие которых позволяет признать договор прекращенным ввиду тщетности его цели, относятся следующие:

1)стороны в момент заключения договора предполагали сохранение определенного состояния дел (внешней обстановки);

2)изменение обстоятельств не предусматривалось сторонами в момент совершения сделки;

3)договор был заключен сторонами с определенной целью, причем эта цель должна быть для одной из них причиной вступления в соглашение, а для другой — обстоятельством, которое не просто известно, но осознается при совершении сделки и влияет на ее условия (общность цели договора для его сторон);

4)предмет заключенного договора обладает некоторой спецификой, предполагающей, что посредством этого предмета цель договора может быть достигнута;

5)изменение внешней обстановки приводит к тому, что:

–цель, преследуемая одной из сторон договора, становится недостижима;

–существо и смысл заключенного договора под влиянием новых обстоятельств изменяется — заключенный договор в измененных условиях предполагает уже совсем иной баланс имущественных интересов сторон;

–сохранение заключенного договора в неизменном виде применительно к новым обстоятельствам становится бессмысленным.

13Подробнее см., напр.: Gottschalk R. Revival of the «Coronation Cases»? Bell Yard: Journal of the Law Society's School of Law. Vol. 16. 1935. P. 44–45; Treitel G.H. Op. cit. P. 942–943; McElroy R.G., Glanville W. Op. cit. P. 254–255; McKendrick E. Contract Law. 11th ed. London, 2015. P. 258–259.

163

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Потенциальная сфера применения доктрины тщетности цели договора

1. Дела, связанные с введением законодательных ограничений и запретов

Позиция, сформулированная в деле Krell v. Henry, предоставила английским судам достаточно широкие возможности по признанию договоров тщетными ввиду последующей невозможности достижения цели, которую одна из сторон преследовала, вступая в конкретную сделку14. Несмотря на это, английская практика не пошла по пути расширительного (или хотя бы буквального) толкования обозначенного подхода. Наоборот, практика стремилась ограничить сферу применения концепции frustration of purpose, чтобы тем самым не допустить прекращения договоров, ставших для сторон просто невыгодными (bad bargains)15.

Несмотря на подобное очень осторожное отношение судов к недавно появившейся доктрине, участники оборота, столкнувшиеся с существенным изменением внешней обстановки, были вынуждены обращаться к конструкции frustration of purpose, рассчитывая на то, что именно в их ситуации суд констатирует прекращение договорных обязательств. Это с неизбежностью влекло распространение сферы действия доктрины frustration of purpose на иные договорные конструкции и новые фактические ситуации.

Вторым этапом исторического развития рассматриваемой концепции можно считать серию дел, связанных с вводимыми во время войны ограничениями на использование энергии (так называемые black-out cases). Ключевым прецедентом здесь является дело Leiston Gas Co. v. Leiston-cum-Sizewell Urban DC16. Предметом спора послужил договор на установку осветительных систем, обеспечение подачи в них топлива, а также обслуживание установленных систем в течение срока действия договора. Однако из-за введенного государством ограничения на использование освещения на улицах (в целях светомаскировки от налетов вражеской авиации) ответчик (заказчик) посчитал, что заключенный договор прекратился ввиду тщетности его цели. Ведь теперь ввиду того, что освещение запрещено, поставка газа для установленных газовых осветительных систем также не требуется, а значит, интерес у заказчика в сохранении договорных связей пропал и цель договора, которой было продиктовано его заключение, не может быть достигнута.

Английский суд посчитал, что в данном случае не было frustration of contract. Исполнение договора в рассматриваемой ситуации осталось возможным (в части поставки и обслуживания осветительных систем)17, поэтому говорить о том,

14См.: Treitel G.H. Op. cit. P. 942–943.

15См., напр.: Maritime National Fish Ltd v. Ocean Trawlers Ltd [1935] A.C. 524; Scanlan's New Neon Ltd v. Toohey's Ltd [1943] 67 C.L.R. 169. См. также: Kotz H. European contract law. 2nd ed. London. 2017. P. 300;

Momberg Uribe R.A. Op. cit. P. 148.

16См.: Leiston Gas Co v. Leiston-cum-Sizewell Urban DC [1916] 2 K.B. 428.

17Подробнее см.: Carey B. Is a Judicial Discretion needed to Soften the «All or Nothing» Nature of the Doctrine of Frustration? // Public Interest Law Journal of New Zealand. 2014. № 3. URL: http://nzlii.org/nz/journals/ NZPubIntLawJl/2014/3.html; Treitel G.H. Op. cit. P. 943; дело Islamic Republic of Iran Shipping Lines v. Steamship Mutual Underwriting Association (Bermuda) Ltd (Rev 1) [2010] EWHC 2661 (Comm).

164

Свободная трибуна

что цель договора не может быть достигнута, нельзя. Указанное еще раз подтверждает подход, сформулированный в «коронационных» делах: для применения концепции frustration of purpose необходимо, чтобы невозможным оказалось достижение цели договора в целом, а не ее отдельных составляющих. Частичное отпадение цели договора не создает оснований для применения доктрины frustration of purpose.

С государственными запретами на использование освещения связана также серия рассмотренных английскими и американскими судами в середине XX в. дел о влиянии такого запрета на договоры, заключенные по поводу установки и обслуживания рекламных щитов. Их обстоятельства в целом схожи с уже приведенным делом Leiston Gas Co. v. Leiston-cum-Sizewell Urban DC, с тем лишь различием, что в данном случае предметом судебной оценки стали договоры на создание, установку и обслуживание рекламных щитов. Запрет на использование освещения, в свою очередь, привел к тому, что функционирование рекламных вывесок оказалось невозможным (в ночное время размещенная информация не была видна), в связи с чем и возник вопрос о применимости к данным обстоятельствам концепции frustration of purpose.

Английский суд, проанализировав обстоятельства дела18, посчитал, что договор не может считаться прекращенным. Во-первых, запрет на использование освещения не сделал исполнение договора невозможным или неправомерным. При новых обстоятельствах договор остался исполнимым — заказчик может использовать рекламные щиты в соответствии с их назначением, хотя, безусловно, он не получит всех тех выгод и преимуществ, на которые он изначально рассчитывал при вступлении в договор. Во-вторых, вызванное принятием нормативного запрета изменение внешней обстановки не было столь существенным, чтобы значительно повлиять на договор и изменить его существо (the root and substance of the contract or venture). В-третьих, английский суд, исходя из анализа всех обстоятельств дела и текста заключенного договора, не увидел в них общности цели договора: возможность подсветки рекламных щитов не была тем обстоятельством, которое бы осознавалось исполнителем при совершении сделки как существенное и значимое для договора в целом. Более того, в пользу позиции исполнителя говорил тот факт, что согласно условиям заключенного договора оплата оказанных услуг должна была осуществляться независимо от того, используются фактически рекламные щиты или нет.

Американский суд, рассматривая дело со схожими обстоятельствами19, посчитал, что договор, также предусматривающий установку и обслуживание рекламных вывесок, прекратился по причине введенного ограничения на использование освещения в ночное время. Ключевым фактором, позволившим суду прийти к данному выводу, стало то, что для конкретного заказчика возможность подсветки рекламных вывесок именно в ночное время имела решающее значение. Несмотря на то, что текст договора не содержал никакого указания на возможность и необходимость использования рекламных щитов в ночное время, суд установил, что при ведении переговоров о заключении спорного соглашения заказчик

См.: Scanlan's New Neon Ltd v. Toohey's Ltd [1943] 67 C.L.R. 169.

См.: 20th Century Lites Inc. v. Goodman [1944] 149 P. 2d. 88

165

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

указывал исполнителю на наличие у него интереса в использовании рекламных вывесок именно в ночное время. Из конкретных обстоятельств дела было очевидно, что специфика места ведения бизнеса заказчиком такова, что неосвещенные рекламные щиты в ночное время в принципе не будут выполнять свою непосредственную функцию. Таким образом, в конкретном деле цель заключения договора из-за введенного ограничения на использование освещения оказалась недостижимой, что привело к его тщетности.

Три вышеприведенных дела, являясь сферой для потенциального применения доктрины frustration of purpose, в полной мере подтверждают сформулированные в деле Krell v. Henry критерии обстоятельств, позволяющих прекратить договор. Сторона (в данных примерах — заказчик), вступая в договор, преследовала определенную цель (использование газовых ламп или рекламных щитов), вторая сторона должна знать об этой цели и учитывать ее при исполнении договора. Изменение обстоятельств же приводит к тому, что цель заключенного договора не может быть достигнута, а сохранение договора в силе не отвечает интересам заказчика, так как договор в новых условиях становится для него бессмысленным.

Война как никакое другое явление внесло существенный вклад в развитие договорного права в целом и института влияния изменившихся обстоятельств на договор в частности. Отражая динамику развития имущественных отношений субъектов гражданского права, договорные отношения сторон в военное время оказываются крайне зависимыми от решений, принимаемых органами власти: это могут быть, например, различного рода запреты и ограничения на совершение и исполнение определенных видов сделок. Но не только будущие сделки подпадают под такие нормативные регуляторы. Уже заключенные, но еще не исполненные сделки также входят в сферу действия решений государств.

Англия не могла оказаться незатронутой последствиями влияния военных действий на договоры, как уже заключенные, так и совершаемые во время войны. Очень многие прецедентные дела по проблематике frustration of contract, рассмотренные английскими судами в первой половине XX в. именно в связи с последствиями ведения военных действий, служат базой для принятия решений и по спорам, возникающим в наши дни20. Именно дела, разрешенные английскими и американскими судами, легли в основу ряда фундаментальных исследований по вопросу влияния войны на договоры21.

Ключевым прецедентом, иллюстрирующим применение концепции frustration of purpose в отношении законодательных ограничений, вводимых во время войны, является дело James B. Fraser & Co. Ltd v. Denny, Mott & Dickson Ltd22. В нем английский суд оценивал договор поставки лесоматериалов с условием об аренде

20См., напр.: Islamic Republic of Iran Shipping Lines v. Steamship Mutual Underwriting Association (Bermuda) Ltd (Rev 1) [2010] EWHC 2661 (Comm).

21См., напр.: Campbell H. The Law of War and Contract, Including the Present War Decisions at Home and Abroad. Oxford, 1918; Trotter W.F. Law of contract during and after war with leading cases, statutes and proclamations. 3rd ed. London and Edinburgh, 1919.

22См.: James B. Fraser & Co. Ltd v. Denny, Mott & Dickson Ltd [1944] UKHL 3.

166

Свободная трибуна

покупателем склада для них. Приостановка торговли, введенная министерством снабжения, привела к тому, что продолжение исполнения договора поставки лесоматериалов стало незаконным. Ввиду данного обстоятельства соглашение об аренде склада лесоматериалов также стало для покупателя нецелесообразным и было признано судом прекращенным ввиду frustration of purpose.

Одним из аргументов, позволивших английскому суду прийти к данному выводу, стал тот факт, что соглашение об аренде не было самостоятельной и независимой от договора поставки сделкой. Наряду с условием о возможности последующей аренды или выкупа склада лесоматериалов в случае прекращения договора поставки, соглашение об аренде представляло собой часть единой схемы по продаже лесоматериалов. Из-за этого обстоятельства возможно говорить о единстве цели сторон при совершении соглашения об аренде склада лесоматериалов.

2. Дела, связанные с ограничениями на импорт и экспорт товаров

Еще одной сферой применения доктрины frustration of purpose являются случаи установления ограничений на импорт или экспорт товаров. Как и любая иная сфера нормативного регулирования, данная область также не может не быть подвержена тем или иным законодательным изменениям и нововведениям. Особую актуальность законодательство в сфере импорта и экспорта товаров, а равно и его изменения приобретают в периоды серьезных экономических колебаний, а также межгосударственных конфликтов и разногласий по тем или иным вопросам. Именно такие периоды исторического развития стран могут приводить к многочисленным ограничениям различного рода, вводимым в отношении другого государства и его юридических лиц (а иногда и граждан) в ответ на его действия по отношению к первому государству.

Здесь, кстати, нельзя не вспомнить Указ Президента РФ от 06.08.2014 № 560 «О применении отдельных специальных экономических мер в целях обеспечения безопасности Российской Федерации» и принятое в его исполнение постановление Правительства РФ от 07.08.2014 № 778 «О мерах по реализации Указа Президента Российской Федерации от 6 августа 2014 г. № 560 «О применении отдельных специальных экономических мер в целях обеспечения безопасности Российской Федерации», которыми вводились ограничения на ввоз определенных товаров, произведенных на территории отдельных иностранных государств. Этот пример очень ярко иллюстрирует актуальность проблемы последствий вводимых государствами ограничений и запретов на импорт или экспорт товаров в части их воздействия на договорные обязательства сторон. В английском праве данный вопрос также не является новым — влияние ограничений, вводимых в отношении импорта и экспорта товаров, на заключенные договоры было предметом исследования и оценки английских судов на протяжении всего XX в.

Английские суды по общему правилу не признают ограничения на экспорт или импорт товаров сами по себе в качестве достаточного основания для применения

167

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

доктрины frustration of purpose23. В ситуации, когда заинтересованной в прекращении договора стороной является покупатель, намеревавшийся перепродать товар, введение эмбарго третьей страной не позволяет вести речь о применимости концепции frustration of purpose ввиду следующих факторов:

1)отсутствие доступа к иностранным рынкам сбыта не означает невозможность реализовать приобретенный товар на внутреннем рынке или на иностранных рынках, не затронутых действием введенного ограничения. Наличие в такой ситуации возможных потерь у покупателя не позволяет говорить о том, что договор прекратился ввиду тщетности его цели24;

2)намерение в дальнейшем, в частности, перепродать товар не является целью договора, а представляет собой лишь ожидания и намерения стороны договора (иными словами, служит лишь мотивом совершения сделки)25;

3)продавец не был проинформирован покупателем о том, что последний намеревается перепродавать товар в третью страну26.

Введение эмбарго может повлиять и на договор купли-продажи товара с условием о поставке товара в третье государство, которое впоследствии и вводит запрет на импорт. В таком случае введение законодательных ограничений на поставку товара также само по себе не служит основанием для прекращения договора ввиду frustration of purpose, в частности, из-за следующего:

1)продавец был осведомлен о том, что товар будет поставляться в третью страну и оплачиваться конечными потребителями — резидентами этой страны, однако в силу положений заключенного договора на продавце не лежала обязанность по получению лицензий и/или иных разрешений на импорт товаров27;

2)несмотря на то, что стороны при заключении договора предполагали, что поставка товара будет осуществляться в третью страну, обязательство покупателя поставить товар именно в это государство (и ни в какое другое) из текста договора не следовало и не было подразумеваемым (implied term). Положения договора, устанавливающие общность интересов покупателя и продавца при выполнении договора, не изменяют природу обязательства продавца поставить товар на условиях C&F. Более того, спорный договор прямо предусматривал, что невозможность получить лицензию на импорт не является форс-мажорным обстоятельством,

23См.: Campbell H. Op. cit. P. 303.

24См.: D McMaster & Co. v. Cox McEwen & Co. [1921] S.C. (HL) 1. См. также: Congimex Companhia Geral de Commercio e Exportadora SARL v. Tradax Export S.A. [1983] 1 Lloyd's Rep. 250.

25См.: Congimex Companhia Geral de Commercio e Exportadora SARL v. Tradax Export S.A. [1983] 1 Lloyd's Rep. 250. См. также: Congimex S.A.R.L. v. Continental Grain Export Corporation [1979] 2 Lloyd's Rep. 346.

26См.: Congimex S.A.R.L. v. Continental Grain Export Corporation [1979] 2 Lloyd's Rep. 346. См. также: Treitel G.H. Op. cit. P. 943.

27См.: Congimex Companhia Geral de Commercio e Exportadora SARL v. Tradax Export S.A. [1983] 1 Lloyd's Rep. 250.

168

Свободная трибуна

освобождающим покупателя от ответственности за невыполнение своих обязательств по договору28.

Английское право, таким образом, не рассматривает введение эмбарго само по себе как достаточное основание для признания договора прекращенным ввиду тщетности его цели. В случае заключения покупателем договора поставки с единственной целью — впоследствии реализовать приобретенный товар в третье государство — введение эмбарго делает ее недостижимой. Но в такой ситуации по общему правилу нельзя говорить о том, что эта цель выступала общей целью заключения договора. Однако распространять данную логику на все возможные случаи влияния введения эмбарго на договорные связи было бы, с нашей точки зрения, неправильно: каждая конкретная фактическая ситуация должна оцениваться судом индивидуально, исходя из ее специфики. Поэтому вполне вероятно, что в некоторых ситуациях введение ограничений и запретов на импорт и экспорт товаров может послужить основанием для прекращения договора ввиду тщетности его цели.

3. Дела, связанные с ограничениями в отношении использования недвижимости

Вступая в договор, стороны преследуют определенные цели. Применительно к сделкам с недвижимостью такая цель покупателя или арендатора может быть связана с существующим или потенциально возможным способом использования данного объекта недвижимости и назначением последнего. Однако отнюдь не всегда назначение недвижимости, признаваемое за ней в момент заключения договора, будет сохранено и в будущем на протяжении срока действия договора. Это обстоятельство главным образом связано со спецификой правового режима недвижимого имущества, который в достаточно серьезной степени подвержен влиянию различного рода публично-правовых ограничений и запретов.

Наличие у объектов недвижимого имущества определенного назначения или возможность использовать ту или иную недвижимость строго определенным образом делает актуальным вопрос о применимости концепции frustration of purpose

кдоговорам, заключенным в отношении недвижимости, назначение которой изменилось после совершения сделки. Очень спорным с точки зрения выводов,

ккоторым пришел английский суд, прецедентом, посвященным названной проблеме, является дело Amalgamated Investment & Property Co. Ltd v. John Walker & Son Ltd29.

В этом деле договор купли-продажи земельного участка с расположенными на нем зданиями был заключен с расчетом на то, что покупатель впоследствии сможет осуществить реконструкцию зданий. Об этой цели приобретателя был осведомлен продавец. Более того, в объявлении о продаже была указана возможность рекон-

28См.: Bangladesh Export Import Co. Ltd v. Sucden Kerry SA [1995] 2 Lloyd's Rep. 1.

29См.: Amalgamated Investment & Property Co. Ltd v. John Walker & Son Ltd [1977] 1 W.L.R. 164.

169

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

струкции объекта недвижимого имущества. До даты заключения договора покупатель поинтересовался у продавца, не имеют ли здания особого архитектурного или исторического значения; ответ был отрицательный. Однако на следующий день после заключения договора продавец получает уведомление о том, что имущество, являющееся предметом договора, подлежит включению в перечень объектов особого архитектурного или исторического значения. Соответственно, теперь возможность реконструкции приобретенной недвижимости была существенно ограничена. Более того, данный факт кардинально повлиял на стоимость предмета договора: цена земельного участка при условии невозможности реконструкции объектов, расположенных на нем, была примерно в восемь раз меньше, чем цена, установленная в заключенном договоре.

Несмотря на, казалось бы, очевидное наличие всех признаков для констатации факта прекращения договора из-за тщетности его цели (общность цели договора, невозможность достижения таковой в результате изменения обстановки, бессмысленность сохранения договора в дальнейшем), английский суд посчитал, что в данном случае прибегнуть к доктрине frustration of contract невозможно ввиду следующего. Из положений договора не следовало, что стороны исходили из сохранения существующего положения вещей, не было такое условие и подразумеваемым. Покупатель принял на себя риски возможного изменения правового режима приобретенного объекта, так как никаких защитных мер на случай подобного изменения в договоре не было предусмотрено. Более того, такие риски лежат на любом покупателе недвижимого имущества. Изменение возможностей использования приобретенной недвижимости не привело к тому, что предмет договора стал радикально отличным от того, что было изначально согласовано сторонами.

Данный прецедент, по свидетельству Г. Трейтеля, является «наиболее выдающейся иллюстрацией нежелания судов применять принцип frustration of purpose»30. Действительно, юридически значимые обстоятельства, необходимые для применения концепции тщетности цели, сформулированные в деле Krell v. Henry, казалось бы, наличествуют:

1)общая цель договора, которая повлияла на условия сделки;

2)стороны, вступая в договор, полагали, что изменения обстановки не произойдет (существующая внешняя обстановка сохранится);

3)изменение обстоятельств привело к тому, что цель договора не может быть достигнута, сохранение договора нецелесообразно, так как договор теперь приобретает абсолютно иное содержание.

Однако английский суд не смог вывести из обстоятельств дела тот факт, что стороны исходили из сохранения существующего положения дел и не предвидели изменения обстановки, а потому возложил соответствующие риски на покупателя. В качестве аргумента суд приводит довод о том, что спорный договор не содержал каких-либо защитных оговорок на случай изменения обстоятельств. Этот тезис достаточно спорен, поскольку наличие подобного положения в договоре согласно

30	Treitel G.H. Op. cit. P. 943.

170

Свободная трибуна

все той же практике английских судов по общему правилу блокирует применение концепции frustration of contract31.

Вполне возможно, что принятие покупателем на себя рисков в отношении изменения назначения недвижимости продиктовано особым правовым режимом объектов недвижимости, предполагающим определенную вероятность принятия органами власти решений, ограничивающих их использование. Возможность включения предмета договора в перечень объектов, имеющих особое архитектурное или историческое значение, и порядок осуществления данной процедуры были прямо предусмотрены действующим в момент заключения договора законодательством32. Соответственно, покупатель не мог не знать о данном положении закона и не принимать его в расчет при приобретении недвижимости, в отношении которой действуют указанные правила. Вероятно, отчасти и ввиду этого английский суд принял такое решение.

В качестве причин принятия достаточно спорного решения по данному делу английские специалисты называют также общеправовые мотивы. Во-первых, английские суды принимают те решения, которые наиболее соответствуют ожиданиям правового сообщества. В условиях негативного отношения правоприменительной практики к доктрине frustration of contract ожидать вынесения противоположной резолюции было бы неразумно. Во-вторых, не признав прекращение договора в приведенном деле, английский суд тем самым подтвердил следование принципу sanctity of contract33.

Заключение

Как было показано ранее, потенциальная сфера применения английской концепции frustration of purpose достаточно широка. Основные условия, которые необходимы для того, чтобы она могла эффективно работать и прекращать заключенный договор, следующие:

2)изменение обстоятельств не было предвидимо сторонами в момент совершения сделки, каких-либо оснований и повода предполагать, что обстановка не сохранится, а изменится, у сторон в момент заключения договора не было;

3)договор был заключен сторонами с определенной целью. Она должна быть для одной из сторон причиной вступления в соглашение, а для другой — обстоятель-

31Подробнее см.: Петрова Д.С. Указ соч. С. 123–124.

32См.: Town and Country Planning Act 1971.

33Подробнее см.: Brownsword R. Rules and Principles at the Warehouse // The Modern Law Review. 1977. Vol. 44. Iss. 44. P. 467–471.

171

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

ством, которое не просто известно, но осознается при совершении сделки и влияет на ее условия (общность цели договора для его сторон). Простого знания стороны сделки о цели, преследуемой ее контрагентом при вступлении в договор, недостаточно для применения концепции frustration of purpose34;

4)в ряде ситуаций аргумент о том, что предмет заключенного договора обладает некоторой спецификой, предполагающей, что только посредством этого предмета цель договора может быть достигнута, может подтверждать применимость к конкретным обстоятельствам дела доктрины тщетности договора;

5)изменение внешней обстановки приводит к тому, что:

–цель договора становится недостижима;

–существо и смысл заключенного договора под влиянием новых обстоятельств изменяются: заключенный договор в измененных условиях предполагает уже совсем иной баланс имущественных интересов сторон, чем тот, который был согласован при заключении договора;

–сохранение в новой обстановке заключенного договора в неизменном виде становится бессмысленным.

References

Brownsword R. Rules and Principles at the Warehouse. The Modern Law Review. 1977. Vol. 44. Iss. 44. P. 467–471.

Campbell H. The Law of War and Contract, Including the Present War Decisions at Home and Abroad. Oxford, OUP, 1918. 365 p.

Carey B. Is a Judicial Discretion needed to Soften the “All or Nothing” Nature of the Doctrine of Frustration? Public Interest Law Journal of New Zealand. 2014. No. 3. Available at: http://nzlii.org/ nz/journals/NZPubIntLawJl/2014/3.html (Accessed 24 November 2017).

Girsberger D., Zapolskis P. Fundamental Alteration of the Contractual Equilibrium under Hardship Exemption. Jurisprudence. 2012. 19 (1). P. 121–141. Available at: https://www.mruni.eu/lt/ mokslo_darbai/st/archyvas/dwn.php?id=310321 (Accessed 24 November 2017).

Gottschalk R. Revival of the «Coronation Cases»? Bell Yard: Journal of the Law Society’s School of Law. Vol. 16. 1935. P. 43–47.

Koеtz H. European Contract Law. 2nd ed. London. 2017. 464 p.

McElroy R.G., Glanville W. The Coronation Cases — I. The Modern Law Review. 1941. Vol. 4. Iss. 4. P. 241–260.

McKendrick E. Contract Law. 11th ed. London, Palgrave Macmillan, 2015. 402 p.

34См.: Girsberger D., Zapolskis P. Fundamental Alteration of the Contractual Equilibrium under Hardship Exemption. Jurisprudence, 2012, 19(1). P. 135. URL: https://www.mruni.eu/lt/mokslo_darbai/st/archyvas/ dwn.php?id=310321; Weiskopf N.R. Frustration of Contractual Purpose — Doctrine or Myth? // St. John's Law Review. 1996. Vol. 70. Iss. 2. No 2. P. 243–247.

172

Свободная трибуна

Momberg Uribe R.A. The Effect of a Change of Circumstances on the Binding Force of Contracts: Comparative Perspectives. New York, Intersentia Ltd. 2011. 325 p.

Petrova D.S. Doctrine of Frustration: Application, Characteristics and Consequences under English Law [Doktrina Frustration of Contract: ee sfera dejstvija, priznaki i posledstvija tshhetnosti dogovora po anglijskomu pravu]. The Herald of Economic Justice of the Russian Federation [Vestnik ekonomicheskogo pravosudiya Rossiiskoi Federatsii]. No 10. 2017. P. 115–144.

Smith G.B., Hall T.J. The Frustration of Purpose Doctrine Is Alive and Well. New York Law Journal. 2011. Vol. 246. No 78. P. 1–2.

Treitel G.H. The Law of Contract. 13th ed. London, Sweet & Maxwell, 2011. 1390 p.

Trotter W.F. Law of Contract during and after War with Leading Cases, Statutes and Proclamations. 3rd ed. London — Edinburgh, William Hodge & Company, 1919. 612 p.

Weiskopf N.R. Frustration of Contractual Purpose — Doctrine or Myth? St. John's Law Review. 1996. Vol. 70. Iss. 2. No 2. P. 239–271.

Wladis J.D. Common Law and Uncommon Events: The Development of the Doctrine of Impossibility of Performance in English Contract Law. Georgetown Law Journal. Vol. 75. 1987. P. 1575–1631.

Information about the author

Daria Petrova — Lawyer at LexKledere Consulting, Saint-Petersburg (197022 Russia, Saint Petersburg, Aptekarskaya nab., 20A, office 801; e-mail: petrova_d_s@mail.ru).

173

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Артём Янович Берлин

младший научный сотрудник кафедры гражданского процесса СПбГУ

Заключение мирового соглашения под влиянием существенного заблуждения

На базе определения Судебной коллегии по экономическим спорам ВС РФ от 14.09.2015 № 309-ЭС15-3840

Статья посвящена проблематике пределов исполнимости мирового соглашения и влияния на его действительность заблуждения одной из сторон в существенном для нее обстоятельстве. На материале комментируемого судебного акта и исторического обзора законодательства автор доказывает, что воззрение об обязательной принудительной исполнимости мирового соглашения не следует из его природы и нуждается в пересмотре в пользу допустимости включения в соглашение в том числе рамочных обязательств. Автор исследует существующие в развитых правопорядках подходы к оспариванию мировых соглашений по мотиву ошибки в фактических обстоятельствах и приходит к выводу о необходимости учета ошибок относительно лишь фактов, подлежавших оценке судом при рассмотрении дела по существу.

Ключевые слова: мировое соглашение, исполнимость, заблуждение

174

Свободная трибуна

Artem Berlin

Junior Research Assistant at Civil Procedure Department of the Saint Petersburg State University

Conclusion of Settlement Agreement under Influence of Substantial Error

Based on Judgment of the RF Supreme Court Chamber on Economic Disputes No. 309-ЭС15-3840, 14 September 2015

The article is devoted to two major issues: limits of the enforceability of settlement agreement, and invalidity of settlement agreement concluded under the influence of party’s error in substantial fact. First, based on the commented judgment and historical statutory review, the article proves that the view that a court settlement agreement should be enforceable without further judgments is wrong. Such enforceability does not necessarily follow from the nature of the settlement agreement. Given this, the requirements to such agreements should be relaxed to include, for example, «frame clauses». Second, the article analyzes existing approaches of developed jurisdictions to the issue of challenging settlements concluded under the influence of error in factual background. It is suggested that legal significance should be attached only to the facts that had been considered by the court at trial hearing.

Keywords: settlement agreement, enforceability, mistake

14 сентября 2015 г. Судебная коллегия по экономическим спорам ВС РФ (далее — Коллегия) опубликовала определение по делу № А07-1736/2013, в котором изложила правовые позиции по вопросам, связанным с оспаривани-

ем мирового соглашения как сделки, совершенной под влиянием существенного заблуждения. Мотивы Суда в этом вопросе представляют значительный интерес с точки зрения как развития проблематики гражданско-правовой квалификации мировых соглашений, так и интерпретации классических правил о заблуждении. Обстоятельства дела, послужившего поводом для высказывания Коллегии, таковы.

В начале 2013 г. ООО «Аквамак-Процессинг» обратилось с иском к ОАО «Башкиравтодор» о взыскании неустойки за просрочку исполнения обязательства по оплате поставленного товара в размере более 200 млн руб. 19 апреля 2013 г. судом первой инстанции было утверждено мировое соглашение, по условиям которого ответчик обязался уплатить неустойку частично, в размере около 21,5 млн руб., а истец отказался от исковых требований в оставшейся части. Иных условий и оговорок мировое соглашение не содержало.

По прошествии года общество «Аквамак-Процессинг» потребовало пересмотра определения об утверждении мирового соглашения по вновь открывшимся обстоятельствам, которыми оно посчитало существенное заблуждение руководителя общества относительно условий урегулирования спора. В ходе рассмотрения заявления суд первой инстанции установил, что заключению мирового соглашения предшествовали переговоры, на которых руководитель общества «Башкиравто-

175

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

дор» И.Г. Мусин предоставил устные заверения о продолжении сотрудничества с истцом и заключении с ним новых договоров до конца 2015 г. Однако в сентябре 2013 г. полномочия Мусина были досрочно прекращены, а новый руководитель общества заверениям своего предшественника не последовал. Исходя из этих обстоятельств, суд первой инстанции удовлетворил заявление общества «АквамакПроцессинг» о пересмотре ранее вынесенного определения.

Суд апелляционной инстанции решение отменил, сочтя заблуждение относительно правовых последствий мировой сделки и мотивов ее заключения несущественным. Окружной суд поддержал эту позицию, оставив кассационную жалобу общества «Аквамак-Процессинг» без последствий.

Коллегия приняла дело к своему рассмотрению и поддержала позицию суда первой инстанции. По ее мнению, общество «Аквамак-Процессинг» заключило мировое соглашение под влиянием существенного заблуждения относительно личности контрагента. На этом основании сделка была признана Верховным Судом недействительной, а решение суда первой инстанции о пересмотре дела оставлено в силе.

Правовая квалификация мирового соглашения как гражданско-правовой сделки прочно устоялась в нашей науке и судебной практике1. Пленум ВАС РФ, провозгласивший в п. 9 постановления от 18.07.2014 № 50 «О примирении сторон

варбитражном процессе» (далее — постановление № 50), что «мировое соглашение представляет собой соглашение сторон, то есть сделку», окончательно утвердил данную позицию в качестве господствующей в отечественном праве. В свете этой позиции убедительных возражений против принципиальной возможности заключения мирового соглашения под влиянием заблуждения и оспаривания его по этому основанию, конечно, существовать не может. Однако последовательное применение судами новой редакции ст. 178 ГК РФ к мировым соглашениям свидетельствует об изменении устоявшихся в практике и доктрине представлений о природе и содержании мировой сделки. Об этих изменениях и пойдет речь.

1.Согласно распространенному в литературе подходу заблуждение при совершении сделки составляет порок воли2. Так, И.Б. Новицкий объясняет суть ошибки как явления человеческой психики следующим образом: «…хотя волеизъявление

вслучаях заблуждения вполне соответствует воле лица, но сама воля, само внутреннее решение складывается под влиянием ошибочных представлений об обстоятельствах, относящихся к данной сделке, и в этом смысле страдает пороком»3.

1См., напр.: Васьковский Е.В. Учебник гражданского процесса. М., 2016. С. 363; Советское гражданское процессуальное право / под ред. М.А. Гурвича. М., 1964. С. 189 (автор главы — М.А. Гурвич); Зинченко А.И. Мировые соглашения в гражданском судопроизводстве: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Саратов, 1981. С. 8; Рожкова М.А. Мировое соглашение в арбитражном суде: проблемы теории и практики. М., 2004. С. 31; Арбитражный процесс: учебник / отв. ред. В.В. Ярков. М., 2015. С. 293 (автор главы — М.Л. Скуратовский).

2См., напр.: Гамбаров Ю.С. Гражданское право. Общая часть. М., 2003. С. 753; Рабинович Н.В. Недействительность сделок и ее последствия. Л., 1960. С. 63.

3Новицкий И.Б. Сделки. Исковая давность. М., 1954. С. 103.

176

Свободная трибуна

К ошибке как основанию недействительности сделки также относят ненамеренное несоответствие внутренней воли волеизъявлению4.

Признавая те или иные виды ошибки юридически значимыми или безразличными, право тем самым выражает свою приверженность первичности внутреннего или внешнего элемента сделки5. Открывая широкие возможности оспаривания сделки по мотиву заблуждения, правовая система отдает приоритет защите подлинной внутренней воли лица. Напротив, при ограничении круга порочащих сделку ошибок на первое место выходит волеизъявление как доступный восприятию контрагента элемент сделки.

Очевидно, что интересы стабильности оборота требуют значительного ограничения возможностей уничтожения сделок по мотиву ошибки, по крайней мере в отношениях между коммерсантами. Наше гражданское право до недавнего времени в целом стояло на этой позиции. Статья 178 ГК РФ в своей изначальной редакции допускала оспаривание сделки только в случае существенного заблуждения, причем заблуждение в мотиве принципиально не могло быть признано таковым6. Судебная практика отвергает существенность заблуждения относительно правовых последствий сделки; не допускает удовлетворения исков лиц, чьи ошибки были вызваны их собственной неосмотрительностью7.

Переходя к рассмотрению предполагаемой ошибки общества «АквамакПроцессинг», прежде всего обратим внимание на конечный вывод Коллегии. Определяя вид заблуждения, в которое впал заявитель, Коллегия сослалась на п. 2 информационного письма № 162, согласно которому может иметь существенное значение заблуждение относительно личности контрагента. Заявитель, по мнению Суда, заблуждался относительно срока действия полномочий руководителя общества «Башкиравтодор»8.

С этим выводом трудно согласиться. Error in persona, как известно, может представлять собой как заблуждение в тождестве лица, когда ошибающийся безосновательно полагает, что перед ним не тот контрагент, которого он имел

4См.: Зезекало А.Ю. Заблуждение при совершении сделки. Томск, 2011. С. 22.

5См.: Там же. С. 18.

6Здесь и далее, если не оговорено иное, приводятся ссылки на ст. 178 ГК РФ в редакции 1994 г., применимой к спорному мировому соглашению. Федеральным законом от 07.05.2013 № 100-ФЗ, вступившим в силу с 01.09.2013, внесены существенные изменения в § 2 главы 9 ГК РФ, однако они применяются только к сделкам, совершенным после вступления в силу названного Закона. Спорное мировое соглашение было утверждено 19.04.2013; следовательно, вопрос о его недействительности должен решаться по старой редакции ст. 178 ГК РФ.

7См.: п. 3–4 Обзора практики применения арбитражными судами статей 178 и 179 Гражданского кодекса Российской Федерации (утв. информационным письмом Президиума ВАС РФ от 10.12.2013 № 162; далее — информационное письмо № 162).

8Следует отметить, что позиция Президиума ВАС РФ о примерном характере перечня уничтожающих сделку ошибок в старой редакции ст. 178 ГК РФ является толкованием contra legem. Из текста указанной статьи очевидно, что перечень оснований к признанию сделки недействительной являлся закрытым и расширительного толкования не допускал. См.: Зезекало А.Ю. Новое в правилах о недействительности сделок, совершенных под влиянием заблуждения // Закон. 2015. № 9. С. 76.

177

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

ввиду9, так и заблуждение относительно существенных качеств контрагента,

втом числе возраста, пола, кредитоспособности и т.п.10 Однако в деле общества «Аквамак-Процессинг» ситуация видится несколько иной.

Как следует из судебных актов, перед заключением мирового соглашения, руководитель Мусин, действуя от имени общества «Башкиравтодор», дал устное обещание в будущем при условии соблюдения законодательства и внутренних закупочных правил заключать с обществом «Аквамак-Процессинг» новые договоры поставки нефтепродуктов. В дальнейшем, после прекращения полномочий Мусина, новый руководитель, также действующий от имени общества «Башкиравтодор», отказался от исполнения этого обещания. Таким образом, общество в лице своего единоличного исполнительного органа дало определенное обещание, а потом нарушило его. Данное обещание либо являлось юридически значимым, и тогда его исполнение не может зависеть от персонального состава органов общества, либо являлось юридически безразличным, и тогда личность руководителя тем более не может иметь определяющего значения.

В подтверждение вышесказанного сделаем определенное допущение и представим, что в обществе «Башкиравтодор» не производилась замена руководителя, а от ранее данного обещания отказался сам Мусин. Для общества «Аквамак-Процессинг» тогда ситуация бы никак не изменилась: оно положилось на определенное обещание и под его влиянием заключило мировое соглашение, обещание впоследствии нарушено. Допустить признание юридически значимой ошибки в оценке личности контрагента в данном случае — значит открыть дорогу для оспаривания абсолютно любой сделки, которая не была надлежащим образом исполнена, ибо потерпевший от нарушения всегда сможет заявить, что он ошибочно полагался на представление о достойной деловой репутации контрагента.

Таким образом, представляется, что при конкретных обстоятельствах дела фигура руководителя контрагента не имела существенного значения для заключения мирового соглашения, и тезис о его совершении под влиянием error in persona следует отвергнуть.

Сказанное, впрочем, не означает принципиальной невозможности учета заблуждения в личности контрагента при заключении мирового соглашения. Некоторые классические случаи такой ошибки могут иметь место и при окончании гражданского спора миром.

2.Содержание судебных актов по делу дает основания полагать, что ошибку генерального директора заявителя следует квалифицировать как заблуждение в обстоятельстве, которое сторона упоминает в своем волеизъявлении или из наличия которого она с очевидностью для другой стороны исходит, совершая сделку (подп. 5 п. 2 ст. 178 ГК РФ в ред. 2014 г.). В рассматриваемом деле этим обстоятельством

9См.: Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. 1. М., 1997. С. 164–165; Шершеневич Г.Ф. Курс гражданского права. Тула, 2001. С. 156.

10См.: Зезекало А.Ю. Новое в правилах о недействительности сделок, совершенных под влиянием заблуждения. С. 84.

178

Свободная трибуна

для общества «Аквамак-Процессинг» стало дальнейшее продолжение коммерческих отношений с ответчиком.

Как продемонстрировано выше, к спорному мировому соглашению подлежала применению старая редакция ст. 178 ГК РФ, которая не знала заблуждения в решающем обстоятельстве как основания для уничтожения сделки. Для целей дальнейшего анализа допустим, однако, возможность применения правила об этом виде ошибки к спорному мировому соглашению.

Вопрос этот представляет значительный интерес. Как отмечает А.Ю. Зезекало, данный тип заблуждения представляет собой ошибочную предпосылку, т.е. «обстоятельство, выступающее своего рода условием заключения сделки, но по каким-то причинам к содержанию сделки не относящимся»11. Учение о предпосылке восходит к Гроцию, полагавшему ничтожным по естественному праву обещание, основанное на не соответствующем действительности предположении12. В догматической цивилистике оно получило развитие в трудах Виндшейда, называвшего предпосылку неразвитым условием, которое не было включено в содержание сделки, однако подлежит учету в случае ее распознаваемости контрагентом13. В отечественной науке развивал подобные воззрения А.С. Кривцов, полагавший, что «между случаями «условия» и «предположения» нет коренного, резкого различия»14. Обосновывая необходимость учета предпосылки с политико-правовой точки зрения, он отмечал, что «изъявление воли… имеет значение только в связи с тем психологическим стимулом, который его вызвал; …если этот решающий психологический момент отпадет, то воля… является только «тенью воли», лишенным плоти и крови явлением, которое не имеет ничего общего с жизненной действительностью»15.

Нетрудно убедиться, что ошибочная предпосылка представляет собой не что иное, как частный случай ошибки в побудительном мотиве16. Волей законодателя такой мотив ныне подлежит учету при наличии ряда условий:

1)предпосылка относится к некоторым фактическим обстоятельствам, а не к обязательствам сторон сделки (в противном случае она бы входила в содержание сделки);

2)предпосылка имела решающее значение для заключения сделки, т.е. была каузальной по отношению к ней;

3)предпосылка была распознаваемой для контрагента.

11Там же. С. 86.

12Цит. по: Там же.

13Цит. по: Зезекало А.Ю. Заблуждение при совершении сделки. С. 152.

14Кривцов А.С. Абстрактные и материальные обязательства в римском и современном гражданском праве. М., 2003. С. 147.

15Там же.

16См.: Зезекало А.Ю. Новое в правилах о недействительности сделок, совершенных под влиянием заблуждения. С. 86.

179

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Таким образом, Коллегия, признавая недействительным спорное соглашение, придала юридическое значение мотиву заключения мировой сделки при условии известности его другой стороне. Ошибка в таком мотиве, как следует из позиции Верховного Суда, является основанием для признания мирового соглашения недействительным. Этот тезис представляется целесообразным рассмотреть в нескольких аспектах.

Во-первых, следует поставить вопрос о том, отвечает ли природе мирового соглашения включение в его содержание рамочных обязательств, подобных тем, что были установлены Коллегией в рассматриваемом деле.

Во-вторых, необходимо исследовать особенности и пределы применения подп. 5

п. 2 ст. 178 ГК РФ к мировым соглашениям.

3.Итак, согласно изложенной в комментируемом определении Верховного Суда правовой позиции очевидный для контрагента мотив заключения мирового соглашения подлежит учету, даже если он не отражен в тексте сделки. В рассматриваемом примере речь идет о сохранении совместного бизнеса.

Коль скоро это рамочное обязательство является юридически действительным, даже не будучи включенным в мировое соглашение, следует заключить, что в качестве явно выраженного в тексте сделки условия оно тем более допустимо. Между тем для современного отечественного процесса такой подход в новинку.

Обратимся к постановлению Пленума ВАС РФ № 50, которое суммирует сложившиеся на сегодняшний день в доктрине и практике представления о мировом соглашении. В его п. 13 изложены следующие требования к содержанию соглашения:

–четкие, ясные и определенные условия;

–указание размера и срока исполнения обязательств;

–недопустимость неясностей и споров по поводу содержания соглашения при его исполнении;

–исполнимость мирового соглашения с учетом правил о принудительном исполнении судебных актов.

Приведенный подход сложился в отечественном процессуальном праве в советский период его развития17. При этом вышеперечисленные требования прямо на законе не основаны. Они выводятся из положений процессуальных кодексов, в соответствии с которыми определение суда об утверждении мирового соглашения является судебным актом (ст. 173 ГПК РФ, ст. 141 АПК РФ): предполагается, что утвержденные судебным актом соглашения должны удовлетворять всем требованиям, которые обычно предъявляются к решению суда.

17См., напр.: Гурвич М.В. Указ. соч. С. 190; Советский гражданский процесс / под ред. М.С. Шакарян. М., 1985. С. 222 (авторы главы — М.В. Гурвич, И.М. Пятилетов). См. также: п. 11 постановления Пленума ВС РСФСР от 12.12.1964 № 25 «О некоторых вопросах, возникших в практике применения судами гражданского процессуального кодекса РСФСР».

180

Свободная трибуна

Очевидно, что в прокрустово ложе приведенных правил хорошо укладываются только предельно простые условия: об уплате денежной суммы, передаче вещи, отказе от части исковых требований. Любому практикующему юристу известно, с какой осторожностью суды подходят к утверждению соглашений, скольконибудь отличающихся от изложенного шаблона. Конечно, в случае с условием о продолжении совместного бизнеса никакой речи о принудительном исполнении приставом быть не может. Как результат, тексты подавляющего большинства мировых соглашений не позволяют установить подлинные мотивы их заключения.

Однако, разумеется, это не означает, что таких мотивов не существует. В действительности участники оборота идут на мировую по самым разным соображениям: для сохранения репутации, в целях процессуальной экономии, для сокращения издержек, наконец, договорившись с противной стороной о неких преференциях в будущем. При этом, памятуя о сложившемся в практике подходе, стороны не отражают эти договоренности в судебном мировом соглашении, вынося на утверждение суда «стерильный» текст.

В деле «Аквамак-Процессинг» мы видим не что иное, как запрос оборота на учет этих договоренностей. Заявитель, прося уничтожения мирового соглашения и возобновления судебного дела, требовал санкции за неисполнение состоявшегося договора. Коллегия, в свою очередь, признала эту договоренность законной частью мирового соглашения.

Таким образом, наблюдается тенденция к преодолению узкого подхода к мировому соглашению как к безусловному акту, по которому можно автоматически выдать исполнительный лист. Дело «Аквамак-Процессинг» — отнюдь не первое

вэтом ряду. Здесь уместно вспомнить постановления Президиума ВАС РФ от 30.10.2012 № 8035/12, в котором Суд пришел к выводу о возможности включения

вмировое соглашение условий, выходящих за пределы рассматриваемого спора, и от 07.06.2012 № 247/12, в котором было допущено предоставление стороне права взыскания задолженности под отлагательным условием18.

С политико-правовой точки зрения складывающуюся тенденцию можно только приветствовать. Традиционный подход к мировому соглашению как к сделке, совершаемой исключительно в рамках конкретного спорного правоотношения и исполнимой по правилам исполнительного производства, устарел. Он сформировался в советской процессуальной науке под влиянием существовавшего тогда экономического строя, не испытывавшего потребности в других соглашениях. Оборот с тех пор многократно усложнился и требует возможности заключения сложных соглашений, учитывающих мотивы сторон и включающих обязательства рамочного характера.

Итак, представление об исполнимости мирового соглашения как о возможности принудительного взыскания судебным приставом требует пересмотра. По нашему мнению, для корректного определения границ новой исполнимости мировой

18Об условных мировых сделках в российском правопорядке см.: Елисеев Н.Г. Мировые соглашения под условием // Трансграничный оборот и торговое право. Liber Amicorum в честь 50-летия А. Н. Жильцова / под ред. А.И. Муранова и В.В. Плеханова. М., 2013. С. 67–76.

181

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

сделки следует поставить вопрос о том, присуща ли вообще мировому соглашению какая-либо имманентная исполнимость в силу самой его природы.

Как показано выше, традиционное воззрение на этот вопрос таково: поскольку мировое соглашение подлежит принудительному исполнению на основании исполнительного листа, оно имеет силу судебного акта и должно ввиду этого соответствовать требованиям четкости, ясности, исполнимости приставом и т.п. Нетрудно заметить здесь сходство с требованиями, предъявляемыми к судебным решениям.

Между тем история института мировой сделки в нашем процессе не дает оснований для подобных выводов.

В процессуальном законодательстве имперского периода порядок и последствия совершения мировых сделок определялись по правилам, предусмотренным главой 1 раздела 4 книги 2 Устава гражданского судопроизводства 1864 г. (далее — УГC). Согласно ст. 1364 УГС протокол о примирении, подписанный сторонами и судом, признается равносильным судебному решению, вошедшему в законную силу, и не подлежит обжалованию. Статья 1366 УГС определяла, что дело, прекращенное мировой сделкой, почитается навсегда оконченным, и как тяжущиеся, учинившие мировую сделку, так и наследники их не могут его возобновлять.

Приведенные законоположения вызвали в свое время дискуссию о том, до каких пределов мировая сделка должна почитаться равносильной судебному решению.

Так, по мнению К.И. Малышева, к которому присоединился И.Е. Энгельман, «за мировою сделкою нет надобности в решении, она заменяет его и как суррогат его может быть обращена к исполнению в том же порядке, как судебные решения… на основании ее может быть выдан исполнительный лист»19.

Однако большинство процессуалистов вслед за К.П. Победоносцевым, отвергшим возможность принудительного исполнения мировой сделки20, пришли к иному выводу: мировое соглашение процессуально приравнивается к судебному решению лишь в смысле придания первому эффекта res judicata; после прекращения дела мировой не допускается предъявление нового иска по тому же предмету и основанию. Однако прочие свойства законной силы судебного решения, в том числе исполнимость, мировой сделке не придаются, пока на это нет положительного указания закона21. По выражению А.Х. Гольмстена, «мировая сделка прекращает спор навсегда — в этом ее законная сила. Если мировая сделка имеет силу судебного решения, то это лишь главное, существенное ее последствие; но из ми-

19Малышев К.И. Курс гражданского судопроизводства. Т. I. СПб., 1876. С. 402–403; Энгельман И.Е. Курс русского гражданского судопроизводства. 3-е изд. Юрьев, 1912. С. 447.

20См.: Победоносцев К.П. Судебное руководство. СПб., 1872. С. 397–398.

21См.: Анненков К.Н. Опыт комментария к Уставу гражданского судопроизводства. Т. VI. СПб., 1887. С. 228; Васьковский Е.В. Указ. соч. С. 364; Исаченко В.Л. Русское гражданское судопроизводство. Т. I. СПб., 1910. С. 304; Попов Б.В. Коллизия между судебным решением и мировой сделкой // Вестник гражданского права. 1916. № 8. С. 66; Яблочков Т.М. Учебник русского гражданского судопроизводства. Ярославль, 1912. С. 206.

182

Свободная трибуна

ровой сделки вытекают и другие последствия: взаимные права и обязанности сторон, — они обсуждаются так, как всякие другие права и обязанности, из договора вытекающие»22.

Практика имперских судов последовала второму подходу. Гражданский кассационный департамент Правительствующего сената в одном из своих решений 1869 г.23 на базе вышеприведенных аргументов сформулировал правовую позицию о недопустимости выдачи исполнительного листа на мировые сделки и необходимости в случае их неисполнения предъявления новых исков, основанных на обязательствах из мировых сделок.

Положение это несколько изменилось лишь в связи с внесением в 1912 г. в книгу 1 УГС главы 10 «О понудительном исполнении по актам» (аналог современного приказного производства). Согласно вновь введенной в Устав ст. 161.24 на основании учиняемой мировым судьей исполнительной надписи подлежали принудительному исполнению мировые сделки, по которым ответчик принимал на себя односторонние обязательства денежного платежа, возврата движимого имущества либо очищения или сдачи состоявшего в найме имущества. Прочие же мировые сделки для обращения их к исполнению по-прежнему требовали отдельного иска.

Аналогичный порядок исполнения мировых сделок предусматривал ГПК РСФСР 1923 г., п. «в» ст. 210 которого допускал выдачу судебных приказов по требованиям о взыскании денег или передаче имущества, основанным на мировых сделках всякого рода, совершенных судебным порядком. Заметим, что судебная практика тех лет не знала критикуемых нами ограничений, которые выработались впоследствии. Согласно циркуляру Пленума ВС РСФСР от 07.12.1923 № 70 при утверждении мировой сделки суду следовало лишь удостовериться в соответствии ее закону, отсутствии явного вреда интересам государства или трудящихся, защите интересов слабой стороны.

Современный облик исполнение мировых соглашений приобрело в 1937 г., когда после упразднения приказного производства ст. 255 ГПК РСФСР 1923 г. была дополнена п. «ж», включившим мировые сделки в перечень актов, подлежащих принудительному исполнению. Новый ГПК РСФСР, принятый в 1964 г., последовал той же логике (п. 4 ст. 338).

Приведенный исторический обзор позволяет выявить некоторые закономерности. Мировые соглашения всегда подлежали принудительному исполнению, лишь поскольку законодателю было угодно прямым указанием наделить их такой силой (так же, как предоставляется возможность получения судебных приказов и исполнительных надписей нотариуса на основании предусмотренных законом актов). Да, такая возможность весьма удобна для оборота; по меткому замечанию сенатора В.Л. Исаченко, ее отсутствие на протяжении 50 лет действия судебных уставов было «большим тормозом в деле прекращения споров посредством мирового соглашения, так как никому не желательно вести одно и то же дело два раза

22Гольмстен А.Х. Учебник русского гражданского судопроизводства. 5-е изд. СПб., 1913. С. 269.

23См.: решение Гражданского кассационного департамента Правительствующего сената от 27.03.1869– 30.04.1869 № 609 по кассационной жалобе Л. Раппопорта.

183

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

и отдалять исполнение на неопределенное время»24. Однако представление об имманентной исполнимости мировой сделки ввиду тождественности ее судебному решению не соответствует природе этого института.

Действительно, если мы допустим полное тождество мировой сделки и судебного акта, мы неизбежно придем к выводу о наличии у первой всех правовых эффектов, которые дает законная сила второго, включая сюда и исполнимость. Однако, как известно, при утверждении мирового соглашения суд не устанавливает всех фактических обстоятельств дела и не производит их самостоятельную правовую квалификацию; представление о проверке соответствия мирового соглашения закону иллюзорно, ибо полноценная такая проверка невозможна без рассмотрения дела по существу25. Мировая сделка, в отличие от судебного решения, может противоречить действительным обстоятельствам дела. Как отмечал Т.М. Яблочков, при заключении мировой сделки спорный характер правоотношения устраняется не приведением сторон властью суда в известность о действительном содержании их прав и обязанностей, но созданием нового правоотношения26.

Итак, единственным процессуальным эффектом, который порождает мировое соглашение в силу своей природы (договор об устранении спорного характера правоотношения), является прекращение производства по делу с запретом предъявления тождественного иска. Поэтому воззрение о недопустимости в силу самой его природы мирового соглашения, не исполнимого по правилам исполнительного производства, неверно. Природа мировой сделки осталась бы неизменной, даже если бы закон вовсе не предусматривал выдачи на нее исполнительных листов, пока она влекла бы за собой прекращение конкретного гражданского дела навсегда.

Возможность принудительного исполнения мирового соглашения может определяться двояким образом.

Во-первых, процессуальный закон может предусмотреть закрытый перечень мировых сделок, на которые возможна выдача исполнительного листа. Защита прав стороны из мировой сделки, в такой перечень не входящей, должна осуществляться в общеисковом порядке. Подобного подхода, как показано нами выше, придерживались УГС в редакции 1912 г. (ст. 161.24) и ГПК 1923 г. в изначальной редакции (ст. 210).

Во-вторых, закон может содержать лишь общее указание на возможность принудительного исполнения мировых соглашений, предоставляя определять исполнимость конкретной сделки судье. Это решение фактически реализовано в действующих процессуальных кодексах, не устанавливающих никаких ограни-

24Исаченко В.Л. Указ. соч. С. 304.

25См.: Шварц М.З. К вопросу о пределах обязательности вступивших в законную силу судебных актов. Комментарий к постановлению Президиума ВАС РФ от 14.10.2008 № 7920/08 // Вестник ВАС РФ. 2009. № 3. С. 97.

26См.: Яблочков Т.М. «Суд правый, милостивый…» (К. Р. 15 окт. 1914 г., д. Волощенко) // Юридический вестник. 1915. Кн. X. С. 223.

184

Свободная трибуна

чений в части содержания мировых соглашений, подлежащих принудительному исполнению.

Такой подход, в отличие от закрытых перечней, является гибким и в большей степени отвечает принципу процессуальной экономии: вопрос о принудительном исполнении обязательства из мирового соглашения решается без инициирования нового процесса во всех случаях, когда это возможно в силу природы обязательства.

Сказанное, на наш взгляд, не препятствует назначению судебного заседания с вызовом сторон для устранения сомнений суда в возможности выдачи исполнительного листа, если мировое соглашение заключено под условием или содержит встречные обязательства сторон. Судебная практика уже допускает проведение подобных заседаний для установления суммы задолженности в случае частичной уплаты27.

Исходя из вышесказанного представляется, что судья при рассмотрении ходатайства о выдаче исполнительного листа на мировое соглашение может принять одно из следующих решений:

–о выдаче исполнительного листа, если искомое обязательство по своей природе исполнимо в принудительном порядке, носит односторонний характер и не предваряется наступлением каких-либо отлагательных условий;

–о назначении заседания с вызовом сторон для проверки наступления отлагательного условия, предварительного исполнения встречного обязательства или иных обстоятельств, наступление которых по условиям мирового соглашения предваряет исполнение искомого обязательства;

–об отказе в выдаче исполнительного листа, если искомое обязательство по своей природе не исполнимо принудительно.

В последнем случае потерпевшая от неисполнения мирового соглашения сторона вправе искать возмещения причиненных ей убытков в общем порядке.

4.Итак, мы пришли к выводу о допустимости включения в мировые соглашения обязательств рамочного характера, не исполнимых непосредственно в принудительном порядке. Вернемся теперь к вопросу о влиянии на действительность мировой аналогичных обстоятельств, не включенных в текст сделки в качестве условий, но ставших решающими для ее заключения одной из сторон и распознаваемых ее контрагентом.

Как можно понять позицию Коллегии в деле общества «Аквамак-Процессинг», ошибка в мотиве при заключении мирового соглашения составляет основание для признания его оспоримой сделкой; для этого достаточно распознаваемости мотива для контрагента, которая может свободно доказываться любыми средствами. Другими словами, подп. 5 п. 2 ст. 178 ГК РФ следует применять к мировой

27	См.: постановление Президиума ВАС РФ от 07.06.2012 № 247/12; п. 22 постановления № 50.

185

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

сделке без каких-либо изъятий, как к любому иному гражданскому договору. Поставим вопрос о том, насколько подобное воззрение отвечает природе мирового соглашения.

Мировым соглашением, как известно, именуется «договор об устранении спорности правоотношения путем взаимных уступок»28. Соглашение влечет отречение истца от права на иск по делу, в котором оно совершается, — дело прекращается навсегда, а предъявление тождественного иска запрещено. При этом дело не рассматривается судом по существу, не устанавливается подлинное существование и принадлежность прав, которыми распоряжаются стороны мировой сделки29. Заключая мировую сделку, стороны отказываются от выявления материальной истины30, достигают компромисса в отношении как действительных, так и предполагаемых прав31.

При достижении мирового соглашения стороны исходят из определенных предпосылок, носящих предположительный характер. Предпосылки эти могут относиться к фактическим обстоятельствам; к наличию или отсутствию у стороны того или иного субъективного права; к правовой квалификации фактов. Предположительными они являются, поскольку суд посредством вошедшего в законную силу решения не установил действительные факты дела и не дал им правовой оценки. Входя в мировую сделку, тяжущиеся стороны руководствуются этими предпосылками. При этом такие мотивы могут относиться к фактам, вовсе не входящим в предмет доказывания по конкретному делу, но имеющим значение для сторон по другим причинам. Т.М. Яблочков замечал: «Заключая мировую сделку, стороны вводят в их процессуальное отношение гораздо более широкий круг обстоятельств и фактов и часто невесомых соображений, чем тот комплекс обстоятельств, который подлежит уважению и оценке суда, судящего само спорное дело»32.

Например, ответчик может согласиться на частичное удовлетворение требуемого долга, считая представляемые истцом доказательства подлинными и убедительными, — в таком случае предпосылка заключения мировой для него находится внутри рассматриваемого дела. Или, как в деле общества «Аквамак-Процессинг», истец отказывается от своих притязаний, исходя из предположения о том, что это позволит сохранить деловые отношения с ответчиком, — предположения, лежащего за пределами спора о взыскании неустойки.

Итак, мировое соглашение:

–заключается сторонами на основании входящих либо не входящих в предмет судебного рассмотрения предпосылок, носящих предположительный характер;

28Васьковский Е.В. Указ. соч. С. 363; Гурвич М.В. Указ. соч. С. 189.

29См.: Шварц М.З. Указ. соч. С. 94.

30См.: Яблочков Т.М. «Суд правый, милостивый…». С. 222.

31См.: Рязановский В.А. Единство процесса. М., 1996. С. 62.

32Яблочков Т.М. «Суд правый, милостивый…». С. 223.

186

Свободная трибуна

–влечет возникновение эффекта res judicata, как если бы дело было решено по существу, а факты дела и их правовая квалификация были бы определены судом действительным образом.

Первое из указанных свойств в большей или меньшей степени характерно для любого гражданско-правового договора. Правопорядок может либо учитывать распознаваемое для контрагента заблуждение стороны в предпосылках, из которых она исходила, либо игнорировать его. Поэтому на первый взгляд действительность заключенного под влиянием такой ошибки мирового соглашения можно обсуждать, исходя из общего подхода, принятого в данном правопорядке. Однако в таком случае мы безосновательно упустим из виду второе приведенное нами свойство. Следует поставить вопрос: допустимо ли сохранение эффекта res judicata, возникшего по воле заключивших мировое соглашение сторон, если такая воля сформировалась на основании ошибочной предпосылки?

Специальные правила о недействительности мирового соглашения, заключенного под влиянием заблуждения, известны большинству развитых правопорядков.

Например, согласно § 779 Германского гражданского уложения мировое соглашение считается недействительным, «если фактические обстоятельства, принятые за основу как установленные, не соответствуют действительности и спор или сомнения не возникли бы при осведомленности сторон о положении дел»33. Аналогичное правило содержалось в ст. 3616 Свода гражданских узаконений губерний Прибалтийских34.

Французский гражданский кодекс придерживается более ограничительного подхода: согласно ст. 2052 мировое соглашение не может быть оспорено ввиду ошибки в праве или его убыточности. Однако недействительным будет соглашение, заключенное с целью исполнения недействительного правоустанавливающего документа (ст. 2054); заключенное в отношении документов, впоследствии признанных подложными (ст. 2055); заключенное без учета неизвестных на тот момент одной из сторон правоустанавливающих документов, сокрытых другой стороной (ст. 2057)35.

Гражданский кодекс Италии в целом следует французской модели регулирования (ст. 1969–1975), прибавляя к ней возможность оспаривания соглашения стороной, контрагент которой при заключении мировой сделки знал о необоснованности своих притязаний (ст. 1971).

Примером противоположного подхода служит Всеобщий гражданский кодекс Австрии: возможность оспаривания мирового соглашения по мотиву заблуждения в нем ограничивается ошибками в предмете и личности (§ 1385). При этом прямо

33Гражданское уложение Германии: вводный закон к Гражданскому уложению / пер. с нем.; введ., сост. В. Бергманн; науч. ред. Т.Ф. Яковлева. М., 2015.

34См.: Свод гражданских узаконений губерний Прибалтийских. С продолжением 1912–1914 гг. и с разъяснениями / сост. В. Буковский. Т. II. Рига, 1914. С. 1520.

35См.: Гражданский кодекс Франции: Кодекс Наполеона / пер. с фр. В.Н. Захватаева. М., 2012. С. 507.

187

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

оговаривается, что вновь найденные документы, если они обнаружили полную порочность права у одной из сторон, не могут лишить силы добросовестно заключенное мировое соглашение (§ 1387).

В проекте Гражданского уложения Российской империи рассматриваемый вопрос предлагалось решить по германской модели: согласно ст. 1043 проекта «если при заключении мировой сделки какое-либо существенное обстоятельство признавалось обеими сторонами бесспорным, то ошибка относительно сего обстоятельства дает право требовать отмены мировой сделки…»36.

Итак, в вопросе о пределах учета ошибки в предпосылке при заключении мирового соглашения законодателю доступен выбор модели регулирования:

–учет ошибки в любом существенном для стороны фактическом обстоятельстве — Германское гражданское уложение, проект Гражданского уложения Российской империи;

–учет только явно указанных в законе видов заблуждения, в том числе относительно подлинности и юридической действительности правоустанавливающих документов, а также заблуждения, вызванного недобросовестными действиями контрагента (сокрытие документов, явно необоснованное притязание) — Гражданские кодексы Франции, Италии;

–отказ в учете ошибки в мотиве при заключении мирового соглашения — Всеобщий гражданский кодекс Австрии.

Заметим, что все рассмотренные нами кодификации по общему правилу не признают заблуждение в решающем обстоятельстве юридически значимым, руководствуясь необходимостью «противопоставления индивидуальным интересам стороны, действующей под влиянием ошибки в мотиве, социального интереса в уверенности и прочности оборота»37. Что же побудило законодателей (кроме Австрии) сделать исключение для мирового соглашения, допустив до тех или иных пределов его оспаривание ввиду такого рода заблуждения? Разработчики проекта Гражданского уложения Российской империи, приводя мотив для такого решения, ограничились указанием, что отмены основанной на ошибочном предположении мировой сделки «требует справедливость»38. Предпримем попытку разобраться, почему же именно для мировых соглашений вопрос о справедливости имеет такое значение.

Думается, что ответ следует искать в плоскости процессуальных последствий мировой сделки. Заключая мировую, тяжущиеся стороны отрекаются от материальных прав, по-новому определяя их содержание в тексте сделки. Делают они это под

36Гражданское уложение. Книга пятая. Обязательства. Проект Высочайше учрежденной Редакционной комиссии по составлению Гражданского уложения. С объяснениями. Т. 5. СПб., 1899. С. 310.

37Зезекало А.Ю. Заблуждение при совершении сделки. С. 153.

38Гражданское уложение. Книга пятая. Обязательства. Проект Высочайше учрежденной Редакционной комиссии по составлению Гражданского уложения. С объяснениями. С. 311.

188

Свободная трибуна

влиянием определенных фактических обстоятельств, из существования которых они исходят. Однако судебного процесса, в ходе которого могла бы быть достоверно установлена или опровергнута действительная наличность этих обстоятельств, не происходит — подписанием мировой стороны прекращают его навсегда! Недопущение оспаривания мировой сделки под влиянием заблуждения в таких обстоятельствах будет означать, что эффект res judicata возник вопреки материальной правде, что от имени государства окончательно решенным объявлено дело, разрешенное на основании ложных фактов. Справедливость здесь требует того, чтобы стороне, ошибочно сложившей процессуальное оружие, была дана возможность вернуться в спор.

Вышеприведенное рассуждение также дает ответ на вопрос о том, до каких пределов следует учитывать предпосылки заключения мировых соглашений. Представляется, что речь может идти только о таких фактических обстоятельствах, которые имеют непосредственное отношение к спору, прекращаемому мировым соглашением, и входят в предмет доказывания, потому что при заключении мировой стороны отказываются от достоверного установления именно этих фактов. Например, может быть оспорена мировая сделка по делу о взыскании неустойки, если выяснится недействительность договора, которым эта неустойка была установлена.

Заблуждение же в других обстоятельствах, прямого касательства к предмету спора не имеющих, в том числе о возможности извлечения экономической выгоды в связи с заключением мировой сделки (как в деле общества «Аквамак-Процессинг»), на наш взгляд, специального значения иметь не может. Такие факты не могли бы повлиять на решение спора судом по существу, принятием мировой стороны не отказывались от их достоверного установления. Их учет при определении действительности мирового соглашения повлечет значительный ущерб способности этого инструмента к окончательному разрешению спора. Эффект res judicata не может быть поставлен в зависимость от обстоятельств, не имеющих отношения к прекращенному делу.

Итак, заблуждение в мотиве совершения мирового соглашения может являться основанием для признания его недействительным, если этот мотив относится к фактическим обстоятельствам, оценку которым следовало бы дать суду при разрешении прекращаемого спора по существу. Признание юридического значения за иными обстоятельствами, не вошедшими в содержание мировой сделки, не отвечает назначению этого института как средства окончательного разрешения спора о праве гражданском. De lege ferenda целесообразно внесение в гражданское законодательство специальных положений, устанавливающих исчерпывающий перечень случаев оспаривания мировых соглашений, заключенных под влиянием заблуждения в решающем обстоятельстве.

References

Annenkov K.N. An Attempt of Commentary to the Civil Procedure Rules. Vol. VI

[Opyt kommentariya k Ustavu grazhdanskogo sudoproizvodstva. T. VI]. Saint Petersburg, Tipografiya M.M. Stasyulevicha, 1887. 307 p.

189

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 12/2017

Eliseev N.G. Conditional Settlement Agreements [Mirovye soglasheniya pod usloviem], in: Muranov A.I., Plehanov V.V., eds. Transnational Trade and Law: Liber Amicorum in Honour of 50th Anniversary of Alexey Zhiltsov [Transgranichniy oborot i torgovoe pravo. Liber Amicorum v chest’ 50-letiya A.N. Zhil’tsova]. Moscow, Infotropic, 2013. P. 67–76.

Engel’man I.E. Russian Civil Procedure Course [Kurs russkogo grazhdanskogo sudoproizvodstva]. Yuryev, Tipografia K. Mattisena, 1912. 632 p.

Gambarov Ju.S. Civil Law. General Part [Grazhdanskoe pravo. Obshhaya chast’]. Moscow, Zertsalo, 2003. 816 p.

Golmsten A.H. Russian Civil Procedure Textbook [Uchebnik russkogo grazhdanskogo sudoproizvodstva]. Saint Petersburg, Tipografiya M. Merkusheva, 1913. 411 p.

Gurvich M.A., ed. Soviet Civil Procedural Law [Sovetskoe grazhdanskoe processualnoe pravo]. Moscow, Vysshaya shkola, 1964. 536 p.

Isachenko V.L. Russian Civil Procedure. Vol. I [Russkoe grazhdanskoe sudoproizvodstvo. T. I]. Saint Petersburg, Tipografiya M. Merkusheva, 1910. 338 p.

Krivtsov A.S. Abstract and Material Obligations in Roman and Modern Civil Law [Abstraktnye i material’nye obyazatel’stva v rimskom i sovremennom grazhdanskom prave]. Moscow, Statut, 2003. 314 p.

Malyshev K.I. Civil Procedure Course. Vol. 1 [Kurs grazhdanskogo sudoproizvodstva. T. 1]. Saint Petersburg, Tipografiya M.M. Stasyulevicha, 1876. 444 p.

Meyer D.I. Russian Civil Law. Part 1 [Russkoe grazhdanskoe pravo. Chast’ 1]. Moscow, Statut, 1997. 290 p.

Novitskiy I.B. Transactions. Limitation Periods [Sdelki. Iskovaja davnost’]. Moscow, Gosyurizdat, 1954. 247 p.

Pobedonostsev K.P. Judicial Guideline [Sudebnoe rukovodstvo]. Saint Petersburg, Pechatnya V. Golovina, 1872. 553 p.

Popov B.V. Conflict between a Judgment and a Settlement Agreement [Kolliziya mezhdu sudebnym resheniem i mirovoi sdelkoi]. Civil Law Review [Vestnik grazhdanskogo prava]. 1916. No. 8. P. 53–86.

Rabinovich N.V. Invalidity of Transactions and Its Consequences [Nedeistvitel’nost’ sdelok i ee posledstviya]. Leningrad, Izdatelstvo Leningradskogo universiteta, 1960. 171 p.

Rozhkova M.A. Settlement Agreement in Commercial Courts: Theoretical and Practical Issues [Mirovoe soglashenie v arbitrazhnom sude: problemy teorii i praktiki]. Moscow, Statut, 2004. 348 p.

Ryazanovskiy V.A. Unity of Procedure [Edinstvo protsessa]. Moscow, Gorodets, 1996. 74 p.

Shakaryan M.S., ed. Soviet Civil Procedure: A Textbook [Sovetskiy grazhdanskiy protsess]. Moscow, Yuridicheskaya literature, 1985. 526 p.

Shershenevich G.F. Civil Law Course [Kurs grazhdanskogo prava]. Tula, Avtograf, 2001. 720 p.

Shvartz M.Z. On Limits of Obligatory Force of Judgments which Entered into Force. Commentary to SAC RF Presidium Judgment of 14.10.2008 No. 7920/08 [K voprosu o predelakh obyazatel’nosti vstupivshikh v zakonnuyu silu sudebnykh aktov. Kommentariy k postanovleniyu Prezidiuma VAS RF ot 14.10.2008 No. 7920/08]. The Herald of the Supreme Arbitrazh Court of the Russian Federation [Vestnik Vysshego Arbitrazhnogo Suda Rossiiskoi Federatsii]. 2009. No. 3. P. 84–97.

Vaskovskiy E.V. Civil Procedure Textbook [Uchebnik grazhdanskogo protsessa]. Moscow, Statut, 2016. 457 p.

190

Свободная трибуна

Yablochkov T.M. «Just and Gracious Court…» (Cass. Judg. of October 15, 1914 on Voloshhenko Case) [«Sud praviy, milostiviy…» (K. R. 15 okt. 1914 g., d. Voloshhenko)]. Legal Herald [Juridicheskij vestnik]. 1915. Vol. X. P. 200–224.

Yablochkov T.M. Russian Civil Procedure Textbook [Uchebnik russkogo grazhdanskogo sudoproizvodstva]. Yaroslavl, Knigoizdatelstvo I.K. Gassanova, 1912. 326 p.

Yarkov V.V., ed. Commercial Procedure: A Textbook [Arbitrazhniy protsess: uchebnik]. Moscow, Infotropic Media, 2015. 848 p.

Zezekalo A.Ju. Error Influencing a Conclusion of the Transaction [Zabluzhdenie pri sovershenii sdelki]. Tomsk, Izdatelstvo Tomskogo universiteta, 2011. 198 p.

Zezekalo A.Ju. What’s New in the Rules on the Invalidity of Legal Transactions Made under Mistake [Novoe v pravilakh o nedeistvitel’nosti sdelok, sovershennykh pod vliyaniem zabluzhdeniya]. Statute [Zakon]. 2015. No. 9. P. 73–88.

Zinchenko A.I. Settlement Agreements in Civil Proceedings: A Summary of a PhD Thesis in Law [Mirovye soglasheniya v grazhdanskom sudoproizvodstve]. Saratov, 1981. 18 p.

Information about the author

Artem Berlin — Junior Research Assistant at Civil Procedure Department of the Saint Petersburg State University (199106 Russia, Saint Petersburg, 22-ya Liniya V.O., 7; e-mail: artyom@berlin.spb.ru).

191

ПО Д П И С К А

на I п о л у г о д и е 2 0 1 8 г о д а

Журнал распространяется по подписке и в розницу.

Подписку на журнал можно оформить

в любом отделении Почты России:

•подписной индекс 70040

вОбъединенном каталоге «Пресса России»,

вкаталоге Агентства «Роспечать»;

через редакцию:

стоимость одного номера — 800 руб.;

стоимость подписки

на I полугодие 2018 г. — 4800 руб.

Более подробную информацию об условиях подписки можно получить в редакции

по тел.: (495) 927-01-62

Опечатка:

В предыдущем номере на с. 61 в табл. 1 в 3-м столбце в данных за 2016 г. читайте «1248».

Главный редактор: Артем Карапетов

(karapetov@igzakon.ru)

Распространение: Денис Бибик (bibik@igzakon.ru)

post@zakon.ru

zakon.ru

Наш адрес:

121165 г. Москва, а/я 38

Тел.: (495) 927-01-62

<<< < Предыдущая 1 2 3 45 / 55

Соседние файлы в папке Арбитраж 22-23 учебный год

#
13.12.2022129.38 Кб1Вопросы-2.docx
#
13.12.2022129.38 Кб1Вопросы.docx
#
21.12.202243.56 Mб21ВЭП РФ, 2017, 1.pdf
#
21.12.20228.65 Mб19ВЭП РФ, 2017, 10.pdf
#
21.12.20224.92 Mб16ВЭП РФ, 2017, 11.pdf
#
21.12.20225.75 Mб16ВЭП РФ, 2017, 12.pdf
#
21.12.20222.05 Mб15ВЭП РФ, 2017, 2.pdf
#
21.12.20223.88 Mб17ВЭП РФ, 2017, 3.pdf
#
21.12.202227.72 Mб16ВЭП РФ, 2017, 4.pdf
#
21.12.20224.06 Mб16ВЭП РФ, 2017, 5.pdf
#
21.12.20224.96 Mб21ВЭП РФ, 2017, 6.pdf