Комментарии

Владимир Ахсарович Багаев

руководитель проекта «Закон.ру», магистр юриспруденции (СПбГУ),

MJur (Oxon)

Правовое значение соглашения о прекращении вещного права

Комментарий к определению Судебной коллегии по экономическим спорам ВС РФ от 23.06.2017 № 305-ЭС17-30211

1.Схематично обстоятельства этого дела выглядят следующим образом. Кредит, полученный одной компанией от банка А, обеспечен залогом недвижимости, принадлежащей компании Б. Права по кредиту и обеспечивающее их залоговое право передаются сначала другому кредитору, а затем третьему (В). Регистрация залога происходит в установленном порядке — сначала за первым кредитором А, а после цепочки уступок — за последним кредитором В. Тем временем в отношении залогодателя Б инициируется дело о банкротстве, и конкурсный управляющий обнаруживает, что через полтора месяца после изначальной регистрации договора ипотеки А и Б заключили соглашение о его расторжении. Однако регистрировать его они не стали. Конкурсный управляющий предъявил к В иск о признании ипотеки отсутствующей и погашении регистрационных записей. Это дело и рассматривала Судебная коллегия по экономическим спорам ВС РФ.

2.Ключевой для решения этого спора вопрос: действует ли против третьих лиц соглашение о прекращении залога (или любого иного вещного права), информации о котором нет в реестре прав на недвижимость? Та же самая проблема существует в отношении самих вещных прав на недвижимость: действуют ли против третьих лиц права, информации о которых нет в реестре? Формально отличие между двумя ситуациями, конечно, есть. В случае с вещным правом речь идет о том, становятся ли третьи лица стороной правоотношения (как правило, речь идет о пассивной

1Автор благодарит Е.В. Багаеву, Р.С. Бевзенко, М.А. Ерохову, А.А. Иванова и А.Г. Карапетова за ценные замечания к проекту комментария. Благодаря им текст стал значительно лучше. Все огрехи остаются на совести автора.

29

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 9/2017

стороне, т.е. о переходе обязанности). А в отношении соглашений о прекращении права (их можно назвать правопрекращающими распорядительными актами) точнее говорить о действии против третьих лиц их правового эффекта. Это не мешает, однако, применить к таким соглашениям общие подходы, сложившиеся в области регулирования вещных прав.

3.Для ответа на поставленный вопрос надо решить две проблемы. Первая из них — определение того, когда возникает правовой эффект соглашения о прекращении права. Он может быть связан либо с моментом, когда соглашение заключено, либо с моментом, когда информация о нем внесена в реестр. Российская система избрала второй вариант. Этот вывод можно сделать, опираясь на п. 2 ст. 8.1 ГК РФ: «Права на имущество, подлежащие государственной регистрации… прекращаются с момента внесения соответствующей записи в государственный реестр, если иное не установлено законом». Иными словами, в отношении правопрекращающих актов действует тот же принцип внесения, что и в отношении самих вещных прав2. Отдельный подвопрос: будет ли соглашение о прекращении права до его регистрации обязательным для самих заключивших его сторон? Учитывая, что определение его не затрагивает, отмечу лишь, что едва ли есть основания защищать залогодержателя, который, договорившись о прекращении права, попытается его осуществить и обратить взыскание на предмет залога. Стороны соглашения должны его соблюдать. Но его правовой эффект на данном этапе заключается не в прекращении вещного права, так как запись о нем еще есть в реестре, а в блокировке возможности осуществления этого права3.

4.Вторая проблема — следует решить, как быть с третьими лицами, которые приобретают вещное право после заключения правопредшественником соглашения о его прекращении. Здесь надо различать две ситуации: 1) соглашение заключено и прекращение права зарегистрировано, но по какой-то причине запись о праве в реестре сохранилась или была восстановлена; 2) соглашение заключено, но его правовой эффект не наступил, так как прекращение права не зарегистрировано. В первой ситуации, очевидно, должен применяться принцип публичной достоверности реестра: недобросовестное лицо, знавшее об отсутствии права, не может ссылаться на регистрационную запись4. Вторая ситуация сложнее. Применить

2Можно поставить под сомнение то, что соглашение о прекращении права действительно является распорядительным актом, раз оно не создает правовых последствий само по себе. На это обратил внимание Р.С. Бевзенко при обсуждении проекта комментария. В пользу понимания соглашения как распорядительного правопрекращающего акта говорит то, что в нем уже стороны выражают волю на прекращение вещного правоотношения. Регистрация прекращения права в таком случае — это дополнительный юридический факт, внешний по отношению к волеизъявлению сторон, но необходимый для действия этого волеизъявления.

3Такой же результат дает толкование, содержащееся в п. 3 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации».

4Подробнее об этом принципе см.: Алексеев В.А. Концепция государственной регистрации прав на недвижимость в Российской Федерации. М., 2011. С. 22; Бевзенко Р.С. Государственная регистрация прав на недвижимое имущество: проблемы и пути решения // Вестник гражданского права. 2012. № 1. С. 4; Ельяшевич В.Б. Очерк развития форм поземельного оборота на Западе // Ельяшевич В.Б. Избранные труды о юридических лицах, объектах гражданских правоотношений и организации их оборота. В 2 т.

Т.II. М., 2007. С. 331–335; Фрейтаг-Лоринговен А.Л. Материальное право проекта вотчинного устава.

Т.1. Юрьев, 1914. С. 79, 140–145.

30

Комментарии

принцип публичной достоверности здесь нельзя, потому что нет расхождения между данными реестра и действительным правовым положением. Вещное право, упомянутое в реестре, продолжает существовать. Следовательно, рассуждать здесь можно двояко. С одной стороны, можно считать, что раз правовой эффект правопрекращающего акта не наступил, то третьи лица могут его игнорировать. С другой стороны, есть соблазн лишить защиты третьих лиц, знающих, что их правопредшественник согласился прекратить право. Оценить эти подходы удобнее будет, комментируя позицию ВС.

5.Итак, как определение ВС решает проблемы (1) возникновения правового эффекта правопрекращающего акта и (2) действия этого акта против третьих лиц?

6.Правовой эффект правопрекращающего акта. В определении сказано: «Соглашение [о прекращении ипотеки] само по себе, без надлежащего обращения заключивших его лиц в регистрирующий орган, не может служить основанием для признания отсутствующим обременения спорного имущества в виде ипотеки». Следовательно, принимая во внимание правила п. 2 ст. 8.1 ГК РФ, можно прийти к выводу, что ВС согласен с тем, что прекращающий ипотеку акт имеет правовой эффект только при условии его регистрации5. Без нее залог продолжает существовать. С этим результатом следует согласиться, упрекнув ВС лишь в том, что в его обоснование он ссылается не на п. 2 ст. 8.1 ГК РФ, а почему-то на п. 1 ст. 25 Федерального закона от 16.07.1998 № 102-ФЗ «Об ипотеке (залоге недвижимости)» (далее — Закон об ипотеке). В этом пункте специального закона называются основания для исключения из реестра записи об ипотеке. Одно из них — совместное заявление залогодателя и залогодержателя в регистрирующий орган. Очевидно, из этой нормы не следует, что право прекращается именно в силу регистрации. В ней содержится лишь процедурное правило, указывающее регистратору, при каких условиях он может исключить запись об ипотеке из реестра.

7.Больше вопросов возникает в отношении следующей фразы в определении ВС. Коллегия «учла», что залогодатель не привел доказательств уклонения банка от подачи заявления о снятии обременения. Получается, это обстоятельство, будь оно доказано, каким-то образом могло повлиять на выводы суда относительно прекращения залога? Такое предположение, казалось бы, вытекающее из текста определения, следует признать ошибочным. Нормативного основания у него нет. Да и с точки зрения логики правового регулирования непоследовательно считать, что соглашение о прекращении ипотеки создает правовой эффект и в момент его заключения, и в момент регистрации. Последняя в таком случае становится излишней.

5Конечно, как верно обратила внимание М.А. Ерохова, ВС уклонился от формулирования однозначного вывода о том, что соглашение о прекращении права создает правовой эффект с момента внесения соответствующей записи в реестр. В определении говорится не о регистрации, а об обращении заключивших соглашение лиц в регистрирующий орган. Но вряд ли ВС хотел сказать, что право должно считаться прекращенным тогда, когда подано заявление о регистрации его прекращения. Если ВС хотел бы подчеркнуть значимость действий и волеизъявлений сторон, то логичнее было бы привязать момент прекращания права к заключению соглашения. Но ВС этот вариант явно отрицает. А подача заявления о регистрации, о которой сказано в определении, важна, конечно, не сама по себе, а тем, что она является основанием для совершения регистрационного действия.

31

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 9/2017

8.Можно возразить, сказав, что уклонение одной из сторон от регистрации соглашения позволяет приурочить наступление его правового эффекта не к регистрации, а к более раннему обстоятельству. Скорее всего, таким обстоятельством должен быть сам факт уклонения от регистрации. Против этого, однако, можно привести следующие соображения. Во-первых, названный факт не обладает достаточной определенностью. Его довольно трудно установить. Ссылка на него создавала бы условия для возникновения споров и риски для третьих лиц, которые получат веские основания постоянно сомневаться в правовом положении вещи. Во-вторых, тем самым вводится исключение из требования о необходимости публичной фиксации в реестре всех изменений вещного права на недвижимость (оно заложено в п. 2 ст. 8.1 ГК РФ). Такое исключение мыслимо, когда цель регистрации — оглашение информации о правовом положении вещи — уже достигнута, так как заинтересованное третье лицо знает или должно знать об обстоятельстве, подлежащем регистрации. Нетрудно заметить, что здесь уже вопрос переходит к следующей проблеме — надо ли защищать интересы такого лица. Уклонение от регистрации, стало быть, должно иметь значение именно в этом контексте, а не при решении вопроса о моменте возникновения правового эффекта правопрекращающего акта.

9.Действие правопрекращающего акта в отношении третьих лиц. Здесь ключевое значение имеет следующая ремарка из определения ВС: «Защищая права [компанииответчика], как добросовестно полагавшейся при приобретении залоговых прав на спорное имущество на данные ЕГРП, суд… не принял во внимание… возражения [истца], ссылавшегося в обоснование предъявленного требования на аффилированность [первоначального залогодержателя и ответчика]. Между тем, без проверки указанных возражений предоставление защиты приобретенным [залоговым] правам… противоречит» ст. 10 ГК РФ.

10.На первый взгляд кажется, что ВС здесь намекает на недопустимость защиты того, кто является недобросовестным, т.е. знает или должен был знать о наличии соглашения о прекращении права. Из сказанного в п. 4 комментария ясно, что применить принцип публичной достоверности, отказывающий в защите недобросовестным приобретателям, здесь нельзя. Сам ВС выше сказал, что соглашение о прекращении права без регистрации бессильно. Значит, право никогда не прекращалось. Даже если приобретатель знал о существовании соглашения, его нельзя признать недобросовестным, так как он понимал, что приобретает существующее право. Именно это следует из абз. 2 п. 6 ст. 8.1 ГК РФ, который не позволяет ссылаться на данные реестра лицу, которое знало об их «недостоверности».

11.Не хотел ли в таком случае ВС пойти чуть дальше и сказать, что даже без регистрации правопрекращающего акта его эффект обязателен для тех, кто знал или должен был знать о его существовании? Важно отличать эту ситуацию от описанного только что отказа от защиты недобросовестного приобретателя. Такой приобретатель лишается возможности ссылаться на недостоверный реестр, и против него начинают действовать реально существующие, но не отраженные в реестре права. А при распространении правового эффекта незарегистрированного правопрекращающего акта на третьих лиц мы позволяем корректировать реестр из-за недобросовестности приобретателя, притом что сам реестр полностью достоверен и не было совершено предусмотренных законом действий по изменению статуса отраженных в нем прав.

32

Комментарии

12.Думается, вставать на эту дорогу очень опасно. Сложно доказать, что действовать против недобросовестных приобретателей должны только соглашения о прекращении права. Почему такой же эффект не дать соглашениям об изменении права и даже об его установлении? Логических препятствий для этого нет. Следовательно,

вчисло действующих против недобросовестных третьих лиц должны войти любые сделки с недвижимостью… и, возможно, не только с ней. Это создаст систему вещных прав, параллельную той, которая зафиксирована в реестре. Значение регистрации прав на недвижимость будет падать. Издержки участников оборота, напротив, будут возрастать, ведь при приобретении прав им придется проверять не только формальную историю титула, зафиксированную в реестре, но и все документы, имеющие отношение к недвижимости. Мало ли, где-то было подписано соглашение о прекращении или изменении права, которое они планируют получить?

13.Получается, с политико-правовой точки зрения противопоставление правопрекращающих актов приобретателям прав — это довольно рискованный шаг. Вряд ли ВС желал допустить такое развитие событий. Как же тогда понять ссылку на ст. 10 ГК РФ? Вероятно, единственное верное объяснение — воспринимать ее как очередное применение в нашей судебной практике принципа так называемой объективной добросовестности. Она позволяет оценить поведение определенного лица в целом как добросовестное или нет, т.е. применить к нему стандарты того, как должен вести себя порядочный участник гражданского оборота. Доказать недобросовестность в этом смысле непросто: лишь в исключительных случаях суды должны отказывать в защите реально существующих прав. Иначе применение ст. 10 ГК РФ рискует выйти из-под контроля и привести к описанным только что нежелательным результатам.

14.К сожалению, впрочем, приходится признать, что ВС недостаточно сильно подчеркнул идею о том, что применить ст. 10 ГК РФ в этом деле суды могут только

висключительной ситуации. Единственное данное судом содержательное указание — учесть довод истца-залогодателя об аффилированности приобретателя залога с первым залогодержателем (тем, кто заключил соглашение о снятии обременения). Но хватает ли одного факта аффилированности, чтобы перекрыть право нового залогодержателя ссылкой на его недобросовестность? Вопрос сложный и вряд на него есть ответ, применимый во всех ситуациях. Аффилированность может возникнуть в силу разных обстоятельств (к сожалению, понять основания аффилированности из судебных актов нижестоящих инстанций невозможно). Далеко не все они демонстрируют, что новый залогодержатель и его бенефициары знали о существовании соглашения о прекращении залога. Да и достаточно было бы простого знания? Оно, конечно, может перенести бремя доказывания на залогодержателя. Ему должен быть предоставлен шанс продемонстрировать, что уступка прав по кредиту и переход обеспечительного обязательства соответствовали сложившейся деловой практике и преследовали определенные экономические цели. Думается, что

втакой ситуации говорить о его «объективной» недобросовестности не приходится.

15.Обращение к оценке добросовестности ответчика-залогодержателя дает повод вспомнить о том, что ВС также «учел»: истец не ссылался на уклонение первоначального залогодержателя от регистрации прекращения ипотеки. Трудно было понять, как Суд предлагает учитывать это обстоятельство для решения вопроса о наступлении правового эффекта соглашения о прекращении права. Зато

33

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 9/2017

эта ремарка хорошо подходит для обсуждения вопроса о том, есть ли основания для блокирования существующего права залога на основании ст. 10 ГК РФ. Чтобы прийти к определенному выводу, суду следует принять во внимание не только действия ответчика по делу, но и ситуацию в целом. Были ли признаки недобросовестности у первого залогодержателя? Достаточно ли активно вел себя сам истец-залогодатель — в частности, предъявил ли он своевременно требование о регистрации прекращения залога?6

16.Подводя итог, можно сказать, что основной заслугой комментируемого определения стала постановка вопроса о правовом эффекте прекращающих актов: при каких условиях они приобретают правовой эффект и когда этот эффект может действовать против третьих лиц. В случае с ипотекой ВС склонен связывать возникновение их правового эффекта с исключением из реестра информации о праве. Также ВС, вероятно, не исключает применение в этой области принципа публичной достоверности реестра. Однако окончательно данный вопрос нельзя считать решенным, потому что обстоятельства этого дела в любом случае не давали возможности применить этот принцип: информация в реестре соответствовала действительному правовому положению — право залога так и осталось непрекращенным. В такой ситуации единственным способом заблокировать это право, по мысли ВС, может быть применение ст. 10 ГК РФ.

6Впрочем, последнее обстоятельство может иметь в этом споре меньший вес, если учесть, что иск предъявил конкурсный управляющий, действующий, по сути, в интересах кредиторов, которые не имели отношения к бездействию менеджмента должника-залогодателя.

34

Комментарии

ДАЙДЖЕСТ

Обзор правовых позиций Верховного Суда Российской Федерации по вопросам частного права за июль 2017 г.

Извлечение из Дайджеста новостей российского и зарубежного частного права Юридического института «М-Логос»1. Обзор подготовили: А.Г. Карапетов, директор Юридического института «М-Логос», доктор юридических наук; Е.М. Фетисова, магистр юриспруденции, кандидат юридических наук; С.В. Матвиенко, магистр юриспруденции, кандидат юридических наук; М.В. Сафонова, магистр юриспруденции. Отобраны наиболее интересные определения Верховного Суда РФ.

Практика Судебной коллегии по экономическим спорам Верховного Суда РФ

БАНКРОТСТВО

Определение Верховного Суда РФ от 05.07.2017 № 306-ЭС17-1387

Текущими являются любые требования об оплате товаров, работ и услуг, поставленных, выполненных и оказанных после возбуждения дела о банкротстве, в том числе во исполнение договоров, заключенных до даты принятия заявления о признании должника банкротом. Если товары были поставлены должнику до возбуждения дела о банкротстве, то требование об их оплате не является текущим, независимо от того, что срок оплаты товара истекал после возбуждения дела о банкротстве.

В силу абз. 2 п. 1 ст. 5 Федерального закона от 26.10.2002 № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» (далее — Закон о банкротстве) возникшие после возбуждения производства по делу о банкротстве требования кредиторов об оплате поставленных товаров, оказанных услуг и выполненных работ являются текущими.

1Подписаться на Дайджест можно здесь: http://www.m-logos.ru/publications_pravo.

35

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 9/2017

По смыслу этой нормы текущими являются любые требования об оплате товаров, работ и услуг, поставленных, выполненных и оказанных после возбуждения дела о банкротстве, в том числе во исполнение договоров, заключенных до даты принятия заявления о признании должника банкротом (п. 2 постановления Пленума ВАС РФ от 23.12.2010 № 63).

Пунктами 1 и 2 постановления Пленума ВАС РФ от 23.07.2009 № 60 разъяснено, что текущими являются только денежные обязательства и обязательные платежи, возникшие после возбуждения дела о банкротстве. В связи с этим денежные обязательства и обязательные платежи, возникшие до возбуждения дела о банкротстве, независимо от срока их исполнения не являются текущими ни в какой процедуре. Если денежное обязательство или обязательный платеж возникли до возбуждения дела о банкротстве, но срок их исполнения должен был наступить после введения наблюдения, то такие требования по своему правовому режиму аналогичны требованиям, срок исполнения по которым наступил на дату введения наблюдения, поэтому на них распространяются положения новой редакции Закона о банкротстве о требованиях, подлежащих включению в реестр. Указанные требования подлежат предъявлению только в деле о банкротстве в порядке, определенном ст. 71 и 100 Закона, а в случае предъявления иска о взыскании соответствующей задолженности в общем порядке, предусмотренном процессуальным законодательством, суд оставляет исковое заявление без рассмотрения на основании ч. 4 ст. 148 АПК РФ. Если договоры были заключены до даты возбуждения производства по делу о банкротстве, а поставка товаров, выполнение работ или оказание услуг произошли после этой даты, то требования кредиторов об их оплате, независимо от смены процедуры, применяемой в деле о банкротстве, являются текущими.

Признавая текущим заявленное истцом требование о взыскании задолженности, суды исходили из даты составления актов от 23.11.2015 № 1–5 подтверждения поставки товара, свидетельствующих, по мнению судов, о фактической поставке (передаче) товара в дату составления актов.

Однако из содержания названных актов не следует, что они составлены в день поставки (передачи) товара. В актах лишь зафиксированы сведения о фактическом исполнении договоров к моменту составления актов.

Кроме того, суды в нарушение положений ст. 71 АПК РФ не оценили представленные истцом в материалы дела иные доказательства, подтверждающие объем

ипериод поставки товара, в частности акты сверки взаимных расчетов за 2015 г.

иза январь 2016 г., притом что конечное сальдо расчетов соответствует сумме иска, а также письмо ответчика от 01.09.2014 относительно отгрузки товара по договору от 30.05.2014 № 39.

Согласно условиям договоров поставки (п. 1.2, 4.1, 4.2, 6.1.2) приемка партии продукции осуществляется в пунктах приема покупателя на объектах, расположенных в Астраханской области, с подписанием сторонами товарно-транспортной накладной; передача (поставка) товара осуществляется по сопроводительным документам: товарной накладной (накладной), счету-фактуре, сертификату соответствия и паспорту качества (если это необходимо для данной категории товара).

36

Комментарии

Однако при рассмотрении дела суды не установили фактическую передачу товара по сопроводительным документам, предусмотренным договорами.

Вместе с тем, по утверждению конкурсного управляющего, поставка товара состоялась в 2014 г., о чем свидетельствуют имеющиеся у конкурсного управляющего накладные, т.е. обязательства возникли до возбуждения дела о банкротстве ответчика.

Таким образом, квалификация судами заявленного требования в качестве текущего является преждевременной и не основана на полном и всестороннем исследовании доказательств и обстоятельств дела.

Определение Верховного Суда РФ от 06.07.2017 № 308-ЭС17-1556 (1)

При оценке допустимости включения в реестр требований при банкротстве корпо- рации-должника требования участника корпорации о возврате предоставленной им должнику суммы займа следует детально исследовать природу соответствующих отношений, сложившихся между должником и заимодавцем, а также поведение потенциального кредитора в период, предшествующий банкротству. Предоставление должнику займа (в том числе на льготных условиях) может при определенных обстоятельствах свидетельствовать о намерении заимодавца временно компенсировать негативные результаты своего воздействия на хозяйственную деятельность должника. В такой ситуации заем может использоваться вместо механизма увеличения уставного капитала, позволяя на случай банкротства формально нарастить подконтрольную кредиторскую задолженность с противоправной целью последующего уменьшения в интересах должника и его аффилированных лиц количества голосов, приходящихся на долю независимых кредиторов, чем нарушается обязанность действовать в интересах кредиторов и должника. При таких условиях с учетом конкретных обстоятельств дела суд вправе переквалифицировать заемные отношения в отношения по поводу увеличения уставного капитала по правилам п. 2 ст. 170 ГК РФ либо при установлении противоправной цели — по правилам об обходе закона (п. 1 ст. 10 ГК РФ, абз. 8 ст. 2 Закона о банкротстве), признав за прикрываемым требованием статус корпоративного, что является основанием для отказа во включении его в реестр.

Действующее законодательство о банкротстве не содержит положений, согласно которым очередность удовлетворения требований аффилированных (связанных) кредиторов по гражданским обязательствам, не являющимся корпоративными, понижается. Кроме того, тот факт, что участник должника является его заимодавцем, сам по себе не свидетельствует о корпоративном характере требования по возврату суммы займа для целей банкротства.

Вместе с тем в силу абз. 8 ст. 2 Федерального закона от 26.10.2002 № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» (далее — Закон о банкротстве) к числу конкурсных кредиторов не могут быть отнесены участники, предъявляющие к должнику требования из обязательств, вытекающих из факта участия.

37

Вестник экономического правосудия Российской Федерации № 9/2017

По смыслу названной нормы к подобного рода обязательствам относятся не только такие, существование которых прямо предусмотрено корпоративным законодательством (выплата дивидендов, действительной стоимости доли и т.д.), но также и обязательства, которые, хотя формально и имеют гражданско-правовую природу, в действительности таковыми не являются (в том числе по причине того, что их возникновение и существование было бы невозможно, если бы заимодавец не участвовал в капитале должника).

При функционировании должника в отсутствие кризисных факторов его участник как член высшего органа управления (ст. 32 Федерального закона от 08.02.1998 № 14-ФЗ «Об обществах с ограниченной ответственностью», ст. 47 Федерального закона от 26.12.1995 № 208-ФЗ «Об акционерных обществах») объективно влияет на хозяйственную деятельность должника (в том числе посредством заключения с последним сделок, условия которых недоступны обычному субъекту гражданского оборота, принятия стратегических управленческих решений и т.д.).

Поэтому в случае последующей неплатежеспособности (либо недостаточности имущества) должника исходя из требований добросовестности, разумности и справедливости (п. 2 ст. 6 ГК РФ) на такого участника подлежит распределению риск банкротства контролируемого им лица, вызванного косвенным влиянием на неэффективное управление последним, посредством запрета в деле о несостоятельности противопоставлять свои требования требованиям иных (независимых) кредиторов.

В связи с этим при оценке допустимости включения основанных на договорах займа требований участников следует детально исследовать природу соответствующих отношений, сложившихся между должником и заимодавцем, а также поведение потенциального кредитора в период, предшествующий банкротству. В частности, предоставление должнику денежных средств в форме займа (в том числе на льготных условиях) может при определенных обстоятельствах свидетельствовать о намерении заимодавца временно компенсировать негативные результаты своего воздействия на хозяйственную деятельность должника. В такой ситуации заем может использоваться вместо механизма увеличения уставного капитала, позволяя на случай банкротства формально нарастить подконтрольную кредиторскую задолженность с противоправной целью последующего уменьшения в интересах должника и его аффилированных лиц количества голосов, приходящихся на долю независимых кредиторов, чем нарушается обязанность действовать в интересах кредиторов и должника.

При таких условиях с учетом конкретных обстоятельств дела суд вправе переквалифицировать заемные отношения в отношения по поводу увеличения уставного капитала по правилам п. 2 ст. 170 ГК РФ либо при установлении противоправной цели — по правилам об обходе закона (п. 1 ст. 10 ГК РФ, абз. 8 ст. 2 Закона о банкротстве), признав за прикрываемым требованием статус корпоративного, что является основанием для отказа во включении его в реестр.

При представлении заинтересованным лицом доказательств, указывающих на корпоративный характер заявленного участником требования, на последнего переходит бремя по опровержению соответствующего довода путем доказывания

38