Экзамен Зачет Учебный год 2023 / Томсинов В.А. Сперанский

шение фраков и жилетов бьш введен Павлом не сразу по вос­

шествии на престол, а год и два с половиной месяца спустя.

Изданный 20 января 1798 года императорский указ гласил: «Воспрещается всем ношение фраков, позволяется иметь не­

мецкое платье с одним стоящим воротником, шириною не

менее как в три четверти вершка, обшлага же иметь того цве­ ту, какого и воротники, а сертуки, шинели и ливрейные слуг

кафтаны остаются по настоящему их употреблению. Запре­

щается носить всякого рода жилеты, а вместо оных немецкие

камзолы». Во-вторых, шляпы носить совсем не запрещалось.

В указе, изданном императором Павлом 3 апреля 1798 года, говорилось: «Как носка перьев на шляпах принадлежит

единственно чинам придворнаго штата, то и запрещается ла­

кеям и кучерам партикулярных людей носить на шляпах пе­

рья и плюмажи, а также банты какого бы то цвету не бьшо».

В-третьих, эти Павловы указы, как и многие другие, попро­ сту не uсnолнялuсь. В связи с этим в сентябре 1800 года воен­ ный губернатор Санкт-Петербурга Н. С. Свечин приказал

составить выписку из государевых приказов, изданных в

1798, 1799 и 1800 годах, касающихся «наблюдений по части

полиции», И предписал полиции объявить содержащиеся в ней высочайшие повеления «к непременному исполнению

всем живущим здесь в столице с подписками и строгим при

том подтверждением»22.

В этой атмосфере, в которой самодурство императора ог­

раничивалось своеволием чиновников, протекали первые

годы государственной службы Сперанского. У него не бьшо

среди знатных сановников постоянного покровителя, этого

обязательного условия быстрого движения вверх по служеб­ ной лестнице. Чтобы сделать успешную карьеру, Михайло

должен бьш поэтому обращать в покровителя каждого ново­

го своего начальника. А это бьша неимоверно трудная зада­ ча - уже в силу того, что начальники у Сперанского меня­ лись с быстротою необыкновенной, и каждый из них имел особые, специфические привычки, предпочтения, вкусы, и все это надобно бьшо открыть, угадать, всему этому необхо­ димо бьшо потрафить, угодить. Как мог осилить эту задачу молодой человек, только начинавший чиновную жизнь, ни­

какого еще опыта службы не имевший, совсем не искушен­ ный в чиновных интригах, секретах угождения начальству?

Однако же факт налицо; каждый новый начальник Сперан­

ского будто под воздействием гипноза спешно превращался в верного и преданного его покровителя. Сам Михайло

Михайлович впоследствии рассказывал: «При всех четырех

генерал-прокурорах, различных в характерах, нравах, спо-

70

собностях, бьш я, если не по имени, то на самой вещи, пра­

вителем их канцелярии. Одному надобно было угождать так, другому иначе; для одного достаточно бьшо исправности в

делах, для другого более того требовалось: быть в пудре, в мундире, при шпаге, и я бьш - всяческая во всем».

И в дальнейшем фактическое влияние Сперанского на

ход государственных дел будет превышать рамки его долж­

ности. Его современники непременно будут вьщелять в нем сознательное старание и высокое умение приспосабливать­

ся к положениям, характерам, вкусам различных людей, с

которыми. входил он в соприкосновение. Источником дан­

ного в нем свойства сочтут обыкновенную угодливость и

бесхарактерность. В Сперанском усмотрят качество, прямо

противоположное доктринерству, но не менее пагуб­ ное, - отсутствие твердых собственных убеждений. И по­

скольку при всем том в уме и дарованиях государственного

деятеля отказать ему будет невозможно, возникнет мнение о

противоречивости его натуры.

Из дневника барона (впоследствии графа) М. А. Корфа. Запись от 28 октября 1838 года:

«Отдавая полную высокую справедливость его уму, я никак

не могу сказать того же об его сердце. Я разумею здесь не

частную жизнь, в которой можно его назвать истинно добрым человеком, ни даже суждения по делам, в которых он тоже

склонен был всегда к добру и человеколюбию, но то, что назы­

ваю сердцем в государственном ши политическом отноше­

нии - характер, nрямодушие, правоту, непоколебимость в из­ бранных однажды правшах. Сперанский не имел (я говорю

уже, к сожалению, как о былом и прошедшем) ни характера, ни политической, ни даже частной правоты».

Многим своим современникам Сперанский показался

именно таким, каким обрисован он Модестом Корфом в приведенной выше дневниковой записи. И мало кто воздер­

жался от осуждения его. Странная вещь: люди с великим тру­

дом переносят в своем общежитии человека с непоколеби­ мыми, навсегда устоящuимися убеждениями и в то же самое

время проникаются антипатией к любому, кто в поведении своем показывает их отсутствие. Не потому ли происходит это, что жизнь строго по правилам, невзирая на обстоятель­ ства, и жизнь с полным растворением в обстоятельствах оди­ наково для общества глупы, вредны, безнравственны? Кто-то

сказал: понять - значит простить. Сперанский, бьш бы ОН

понят, безусловно, оказался бы оправданным. Но в свойст-

71

вах человеческой жизни заложено нечто такое, что не дает

живущим понять друг друга. Быть может, это постоянная ее

текучесть, не позволяющая застыть хоть на мгновение и

окинуть спокойным, не торопящимся взором окружающих;

быть может, это постоянная погруженность в жизненный

поток и слишком тесная привязанность ко всему, что со­

ставляет человеческое бытие, и вследствие этого невозмож­ ность отдельному человеку взглянуть на себя и других как

бы со стороны, посторонним взглядом.

Внимательный и непредубеЖденный подход к Сперан­

скому не позволил бы, думается, приписать ему банальную угодливость или бесхарактерность, но обнаружил бы в его

поведении определенную закономерность - в конечном

счете то, что зовется жизненной философией. Фактор этот - как ни называй его: жизненной ли философией или

же попросту мировоззрением - часто упускается из виду в

размышлениях о судьбе конкретного человека, а меЖдУ тем именно из него вытекает большинство человеческих поступ­

ков и, следовательно, именно в нем, как правило, настоя­

щая разгадка последних. Внешне противоречивая

жизнь - жизнь, состоящая сплошь из поступков, противо­

положных один другому, - может быть такой только пото­

му, что человек в различных обстоятельствах твердо следо­

вал главным своим личностным потребностям, упрямо хотел

остаться самим собой, слишком старался соблюсти тот за­

кон, по которому живет его душа, строится весь его внут­

ренний мир - закон, составляющий внутреннюю логику его личности. Модест Корф в своей биографии Сперанского

прошел мимо его жизненной философии, описал лишь

внешние обстоятельства его жизни, и скорее всего как раз поэтому выдающийся русский государственный деятель, ря­ дом с которым довелось ему пребывать в службе на протя­ жении почти четырнадцати лет и судьбу которого он впо­

следствии специально изучал, остался для него, в сущности,

человеком непонятным и странным. Впрочем, имея пред со­ бою судьбу, столь полную разнообразных и загадочных со­

бытий, резких поворотов и метаморфоз, судьбу по обстоя­

тельствам своим так редкостно драматичную и все же

совершенно законченную, каковой именно и выдалась судь­

ба Сперанского, очень легко за этой внешней жизнью, что

сложилась из поступков и случилась на миру, не углядеть

жизни внутренней - жизни дум, эмоций, чувств.

Чем более развит у человека внутренний мир, тем труднее

жить ему в мире внешнем. Какими бы ни являлись окружа­ ющие обстоятельства, как бы ни менялись они, всегда таят-

72

ся в них для человеческой личности силы творящие и губя­

щие. Многое в судьбе ее, если не все, зависит поэтому от то­

го, как построит она свои взаимоотношения с внешними об­

стоятельствами. А это проблема, и не простая! Кем ни бьm

бы человек, но если одарен он личностью великой, не избе­ жать ему необходимости снова и снова решать эту проблему.

Вступивший на поприще государственной службы Ми­ хайло Сперанский бьm проникнут чувством, обыкновенно не свойственным молодости, а именно: безверием в возмож­ ность человеческой личности превозмочь обстоятельства, перестроить что-либо в них по собственному усмотрению,

быть независимой, самостоятельной. Существо бессильное,

неспособное справиться ни с личными страстями и порока­ ми, ни с общественным злом, обреченное лишь на покор­

ность судьбе - таков человек в представлении молодого

Сперанского.

Из письма М. М. Сперанского к архимандриту

Новоторжского Борисоглебского монастыря Евгению

от 23 февраля 1797 года:

«Нужно, очень нужно иметь высшее nонятие о предуста­ новлении человека, о звании его в будущее, чтоб не упасть под бременем зол, человека давящих. В недостатке утешения не­ вежда опирается на древние столбы суеверных надежд.

Ни по летам, ни по обстоятельствам моим не имея причин

жаловаться на судьбу свою, я привык однако ж представлять

себе людей младенцами, коих счастие здесь на земли состоит в

перемене игрушек и коих огорчения по большей части происхо­

дят от щелчков, которые они сами дают друг другу. Счастлив,

кто может больше их давать, нежели сколько принимает».

Себя Михайло также представлял существом бессильным перед внутренними пороками и внешним злом. «Я - бед­

ный и слабый смертный», - записывал он в свою заветную

тетрадь.

Данное ощущение Сперанский пронесет через всю свою

жизнь. Находясь в довольно зрелом уже возрасте, он со спо­

койной твердостью напишет: «Провидение нас водит как де­ тей на ленте и только для опыта дозволяет иногда нам об­ жечься или уколоться». В другой же раз станет уверять, что

человек есть не что иное, как кусок глины, которой дают разные формы, что в покорности, гибкости и мягкости со­ стоит все его достоинство и предназначение. А всякий ро­ пот с его стороны относительно окружающих обстоятельств является бунтом против Провидения. Как же вошло, как

73

вселилось в Сперанского столь тоскливое воззрение на роль

человека в мире?

Появись оно у Сперанского лишь на склоне лет, мы со­

чли бы горький личный опыт главнейшим здесь источником

и причиной и были бы правы безусловно. Но поскольку та­

кое воззрение возникло в нем еще в молодости и дальней­

шей судьбою его лишь укреплялось, нам ничего не остает­

ся, кроме как указать на ту общественную атмосферу, в

которой взрастал духовно молодой Сперанский. Не она ли

главная виновница появления в нем безверия в возможность человека быть сильнее обстоятельств? Ведь живший в те времена молодой Николай Карамзин проникнут бьш таким

же настроением. «Предадим, друзья мои, предадим себя во

власть Провидению!» - призывал он в письмах из Франции

в 1790 году.

Жили в ту пору, однако, и те, кто исповедовал противо­

положное. Но действиями своими они, казалось, лишь до­ казывали бессилие человеческой личности перед обстоя­

тельствами. Какую решимость сломить иго последних

носили в себе молодые французские революционеры! «Об­

стоятельства непреодолимы только для тех, кто отступает

перед могилой», - твердил Сен-Жюст. И что же? Раздули пламя... Но сами в нем и сгорели. Не так ли? Великие на­

дежды на счастье, добродетель и вольность породило восем­

надцатое столетие, но как будто лишь для того, чтобы погу­

бить их. «Столетье безумно и мудро», - напишет о нем

Александр Радищев и, пронзенный чувством бессилия перед

обстоятельствами, добровольно покинет поле сражения с

ними - свою собственную жизнь.

Сомнений нет в том, что перестать жить - надежное средство остаться непобежденным обстоятельствами. Но единственное ли это средство? «Чтобы быть сильным, надо быть как вода. Нет препятствий - она течет; плотина - она

остановится; прорвется плотина - она снова потечет; в че­

тырехугольном сосуде она четырехугольна, в круг­

лом - кругла. Оттого, что она так уступчива, она нужнее

всего и сильнее всего». Не таится ли в этой древней китай­

ской поговорке подходяшее решение?

В свое время записал ее дпя себя Лев Толстой. Сущест­

вует закон, по которому в книгах замечается или понимает­

ся лишь то, что первоначально впитано из действительной

жизни. Гениальный наш писатель-философ прежде осознал

выраженную в приведенной поговорке истину собственным

жизненным опытом. В возрасте 29 лет он занес в дневник такую вот запись: «Прошла молодость! это я говорю с хоро-

74

шей стороны. Я спокоен, ничего не хочу. Даже пишу с спо­

койствием. Только теперь я понял, что не жизнь вокруг се­

бя надо устроить симметрично, как хочется, а самого надо

разломать, разгибчить, чтоб подходить под всякую жизнь».

Михаил Пришвин, писатель, сумевший сохранить ориги­ нальность своей русской личности во времена, не терпев­

шие никакой оригинальности, особливо личностной, в кон­

це своей жизни признался: «Моя задача бьша во все

советское время приспособиться к новой среде и остаться самим собой. Эта задача требовала подвига...»

Михайло Сперанский в свое время, в другую эпоху рус­ СКОЙ истории, в ином общественном положении нес такое же бремя. В одном из его писем есть признание, удивитель­

но похожее на пришвинское: «Наука различать характеры и

приспособляться к ним, не теряя своего, есть самая труд­

нейшая и полезнейшая в свете. Тут нет ни книг, ни учите­

лей; природный здравый смысл, некоторая тонкость вкуса и

опыт - одни наши наставники». Не в этих ли словах Спе­

ранского разгадка той черты его личности, которую совре­ менники его и биографы назвали угодливостью и бесхарак­

терностью?

Каким образом можешь ты в разнообразных обстоятель­ ствах, среди множества различных людей остаться самим со­ бой, сохранить в целости все, чем наполнен сосуд души тво­

ей, - все то, что собрал ты в себя по капле из чужого,

окружающего тебя, но считаешь исключительно своим? Бу­

дешь в недвижимости пребывать - застоится духовное в тебе содержимое, заплесневеет, испортится. Будешь двигаться, не­ взирая на обстоятельства и окружающих людей - не избе­

жишь жестоких с ними столкновений, от которых расплеска­

ется сосуд души твоей, опустеет. Сперанский не отказывался

от своего «я», приспосабливаясь к окружающим, - напротив,

именно это приспосабливание позволяло ему оставаться са­

мим собой в самых вредных обстоятельствах.

В определенной степени это свойственное Сперанскому

стремление подлаживаться, приспосабливаться к характерам людей проистекало у него также из одной, с ранних лет до­ минировавшей в нем душевной склонности, которую нахо­

дят обыкновенно присущей лишь женщинам и каковая вы­

ражается в желании нравиться окружаюшим, вызывать у них

доброе к себе отношение, симпатию. Человек, по характеру

угодливый, в усердии угодить своим начальникам, не колеб­ лясь, жертвует симпатией своих товарищей. Нелюбовь окру­

жающих - слабое препятствие для того, чья главная цель

понравиться начальству. Сперанский всегда хотел нравиться

75

всем - и товарищам своим, и начальникам. И он умел нра­

виться всем - во всяком случае, в первые годы своей чинов­ ной жизни. Это умение Михайло сознательно вырабатывал

в себе и совершенствовал. «Счастлив тот, кто имеет небес­

ное свойство нравиться всем врожденной прекрасной юно­ стью души, врожденным младенческим незлобием и той очаровательной прелестью врожденного миловидного обра­ щения со всеми, которое так близко влечет к себе сердца

всех, что каждому кажется, как бы он всем им родной брат. Но в несколько раз счастливее тот, кто, победив в себе все

неудержимые стремления, приобрел эту миловидную дет­ скую простоту и невыразимую прелесть ангельского обра­

щения с людьми, которых не терпела вначале его пред все­

ми возвышенная природа. Неисчислимо более может он

принести добра и счастья в мир, чем тот, кто получил все это от рожденья, и влияние его на людей неизмеримо могу­

щественней и обширней»23 - эти слова Сперанского многое

объясняют в его поведении.

«Наука различать характеры и приспособляться к ним, не

теряя своего», с самого начала легко далась ему внемалой

степени благодаря незлобивому, уравновешенному характе­

ру, семинарскому воспитанию, но более всего благодаря

сильному от природы уму. А давшись легко, она, эта «труд­

нейшая» наука, увлекла его, как увлекает какая-нибудь

азартная игра. Она и на самом деле бьmа особого рода азарт­ ной игрой. Разгадать тот сложный ребус, который представ­ ляет собою твой новый начальник, изучить его натуру неза­

метно-неприметно для него самого, найти в многозвучии его характера заветную струну и потом исторгнуть из себя

звук, подобный ее звуку, - зазвучать ей в унисон и звучать так громко, чтобы услышал он твое звучание, почувствовал в тебе родной для себя инструмент, - это занятие не может не быть захватывающим. Оно в чем-то сродни охоте, где ты,

именно ты - ловец-охотник, а начальник твой - твоя добы­

ча. Он обманут, он пойман тобою, сам того не подозревая. Успех в этой азартной игре много способствовал быстро­ му продвижению Сперанского вверх по лестнице чинов. Од­

нако вряд ли в то время карьера составляла в ней главную

его цель - то, к чему он стремился. Вступая в гражданскую

службу, Михайло не мог ставить своей целью скорый выход в большие чины, хотя бы уже потому, что он, сын простого

сельского священника, не имел особых оснований надеять­

ся на такое достижение. Он мог лишь мечтать о высоких чи­

Hax'но если и мечтал, то трезвый скептический расчет не­

избежно брал в нем верх над мечтою. Даже и тогда, когда в

76

противовес всем трезвым расчетам чины пошли к нему один

за другиМ непрерывной чередой, они не стали для него са­ моцелью. Множество разных свойств гнездились в натуре молодого Сперанского, но не нашлось в ней места карьериз­

му. В пору самого быстрого возвышения в чинах высокие положения так и не приобрели в его глазах того ореола свя­

ТОСТИ, что присуШ нормальному карьеристу. Более того, не

на высокие и низкие делил он положения, занимаемые в об­

ществе людьми.

Нз nиcМltl М. М. СnеJИlНСКOZO к П. А. иовl(OII)' om 17 МllpIlUl 1798 2OiJtI:

.Поверь мне: вещи блестят только издали; вблизи все они почти равны, то есть все исполнены суетности и вздорных

мечтаний, С тем только различием, что есть в свете положе­

ния, не требующие ни перелому совести, ни nодрыву СШQJII ду­

шевным; положения, сообразные С простотою доброго сердца».

Можно, кажется, с уверенностью yrвeрждать, что государ­ ственная служба приалекла поначалу Сперанского в большей

степени не карьерой, не возможностью достичь высокого по­ ложения в обществе, но чем-то совсем иным. Будь Михайло

карьеристом, не отказался бы он от духовного звания, не по­ кинул бы сферу церкви, в которой именно и мог по-настоя­

щему рассчитывать на скорый взлет, - высокий сан, а сле­

довательно, и всевозможные блага и почести. Ко времени своего вступления в гражданскую службу Сперанский успел уже почувствовать в себе незаурядные способности - в этом

хорошо помогли ему своими похвалами его учителя и това­

рищи, - но он не смог еще определить сколь-нибудь точно

сферу и образ приложения своих способностей. Не удиви­

тельно поэтому, что главные душевные стремления его носи­

ли тогда довольно неопределенный характер. Не имея поня­

тия о том, где и как сможет он в полной мере реализовать

свои способности, Сперанский стремился просто-напросто к

более свободной, более интересной, многогранной, нежели

прежде, жизни - жизни, которая даст ему новые впечатле­

ния, новые возможности действовать, в которой не будет он

стеснен в выборе дальнейшей своей судьбы. Такой жизнью

ему, затворнику семинарских стен, показалась тогда жизнь

чиновника на гражданской службе.

Как же был разочарован он, когда окунулся в ее омут с

головой! И разочарован именно скукой. Чиновничья жизнь явилась ему такой же скучной, как и жизнь монашеская. Не

прошло и двух месяцев со дня вступления Сперанского в

77

гражданскую службу, как в письмах его появились жалобы. Давнему своему наставнику, поверенному заветных своих

дум архимандриту Новоторжского Борисоглебского монас­ тыря Евгению написал он 23 февраля 1797 года полное фи­

лософских размыIlенийй послание, которое закончил слова­ ми: «Вы, конечно, простите мне, милостивый государь

батюшка, сии философско-меланхолические бредни, если

представите меня, обложенного кучами бумаг, в голове мо­

ей всякую мысль самородную теснящих и подавляющих».

Как видим, занятия по службе с самого начала произве­

ли на Сперанского тягостное впечатление. Он не нашел в

них ничего интересного для себя. Интересной стала для не­ го другая сторона службы. Да, чиновничьи занятия утоми­

тельно однообразны, скучны, но сколько вокруг него ново­

го - новых людей, новых характеров, и как сложны в

чиновном мире, куда он попал, людские отношения: в каж­

дой фразе, в любом жесте и взгляде какой-то подвох, что-то

такое, что необходимо разгадать. «Наука различать характе­ ры и приспособляться К ним, не теряя своего», здесь чрез­

вычайно трудна, но и по-особому увлекательна. Именно в

ней, этой трудной науке, нашел молодой Сперанский для

себя увлечение, заменившее до некоторой степени скуку чи­

новничьих занятий. Много лет спустя он будет щедро де­

литься со своими близкими знанием людских характеров.

Нз письма М. М. Сперанского к дочери Елизавете от 11 ноября 1816 года:

«Ты дивишься, что тебя находят умною. Я точно в том же

положении здесь. Это доказывает вообще слабость разума че­

ловеческого; одна линия выше обыкновенного, и все кричат: чу­ до, но при сем надлежит, чтоб сия линия nроведена была без всякого nритязанuя и как бы начерталась сама собою; иначе при малейшей нескромности или неосторожном проявлении все самолюбия восстанут, и умница тотчас попадет в дураки. Итак, ум, как и все прочее, весьма много зависит от одежды, от внешних форм, в коих он представляется, особливо от кро­ тости и гибкости характера. Это его лучшая Индийская

тканЬ».

Ей же, от 12 декабря 1816 года:

«Никогда не шути с людьми, не имеющими ни вкуса, ни вос­ nитанuя. Те, кои, по счастливому твоему выражению, везде видят одну букву Я, не способны понимать ни доброй шутки,

ни исправления; это отчаянные люди, коих должно предать

судьбе их; и nриметь еще: самолюбие всегда сопряжено с неко-

78

mорЫМ злопамятством и мстительностью. С людьми сего ро­ да 'один может быть образ поведения: как можно меньше го­

ворить».

Основа подобного знания человеческих слабостей бьша

заложена в Сперанском именно тогда, когда он, молодой

попович, едва вступивший в гражданскую службу, но успев­

ший уже разочароваться в чиновничьих занятиях, стал вни­

мательно наблюдать за окружавшими его людьми, подмечая в их поведении характерные черты. Естественно, что глав­

ным объектом изучения сделались для него быстро сменяв­ шие один другого начальники. Спустя год после того, как вступил он в чиновный мир, тональность его писем заметно изменилась. Меланхолическо-скептический тон в них усту­ пил место духу бодрости, некоторой даже возвышенности.

«Гражданское мое существование также хорошо, начальник

мой меня любит, силы и надежды умножаются», - писал

Михайло Сперанский 23 декабря 1798 года своему наставни­

ку Евгению, занимавшему в то время должность ректора

Тверской духовной семинарии. Ни слова не сказал он о сво­

их служебных занятиях, почему же тогда назвал свое чинов­

ничье существование хорошим? Да потому только, что на­ чальник его к нему благорасположен.

О том, как удавалось Сперанскому завоевывать благорас­

положение к себе своих начальников, хорошо свидетельст­

вует его первая встреча с назначенным на генерал-проку­

рорство Петром Хрисанфовичем Обольяниновым. Новый

генерал-прокурор в первые же дни после вступления в свою

должность сумел чрезвычайно запугать чиновников грубым

обращением и площадной бранью по самым незначитель­

ным поводам. Многие вынуждены бьши оставить возглавля­

емое им ведомство. И вот настал черед Сперанского испы­

тать на себе необузданный нрав нового начальника. В

назначенный для приема час он появился в передней Обо­ льянинова. Стал ждать. Наконец его попросили войти в ка­

бинет. Генерал-прокурор сидел за письменным столом спи­

ной к двери, когда вошел его подчиненный и, оборачиваясь

назад, конечно же, ожидал узреть раболепного, согнувшего­

ся в низком поклоне, дрожащего от страха и оттого нелов­

кого чиновника. Как же изумлен бьш он, увидев вместо та­

кого чиновника высокого молодого человека, уверенного в

себе, с обликом почтительным, но и внушающим почтение.

Но что окончательно сразило Обольянинова, так это одеж­

да вошедшего. Бьш он не в обыкновенном чиновничьем мундире, а в сером французском кафтане, в чулках, завит-

79